Текст книги "Сашенька"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)
17
– Опять вы? – скривилась Марико. – Я же вам уже сказала: больше не звоните!
– Но, Марико, пожалуйста! Послушайте одну секундочку, – отчаянно умоляла Катенька. – Я звоню из телефона-автомата возле Лубянки! Я встречалась в Тбилиси с Лалой… Одну секундочку. Я хочу поблагодарить маршала Сатинова. Я узнала, что ваш отец, рискуя жизнью, спас Снегурочку и Карло. Они тоже хотят его поблагодарить.
Молчание. Она слышала, как дышит Марико.
– Мой отец очень болен. Я ему все передам. Не звоните больше!
– Но прошу вас…
Никто не отвечал. Застонав от разочарования, она позвонила Максиму.
– Ну что? – весело приветствовал он Катеньку. – Исследовать историю двадцатого века не так-то просто – со мной подобное происходит постоянно. Не отчаивайся. У меня есть отличная идея. Встретимся на площади Пушкина.
Катенька остановила «Ладу», дала водителю два доллара. На встречу она приехала первой. Стоял изумительный весенний день: ветер был свежий, с еще холодной сини неба светило робкое солнышко. У статуи поэта, окутанной выхлопами машин и запахом сирени, девушки ждали возлюбленных. Очкастые студенты зубрили свои конспекты. Экскурсоводы в синтетических курточках просвещали американских туристов, а к ресторану «Пушкин» подъезжали лимузины немецких банкиров и русских нуворишей.
Нет, весь я не умру – душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит,
– читала Катенька надпись на памятнике,
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Стихи Пушкина ее успокоили, придали уверенности.
Мотоцикл въехал прямо на тротуар. Максим стянул свой шлем с рогами и поцеловал Катеньку в своей фамильярной манере.
– Ты выглядишь расстроенной, – заметил он, беря ее за руку. Давай посидим на солнышке, ты мне все расскажешь.
Когда они уселись, Катенька рассказала ему о своей поездке в Тбилиси, о ночи у постели Лалы, о том, что Роза – Сашенькина дочь. Потом о своей недавней встрече с сотрудниками бывшего КГБ.
– Ты отлично потрудилась, – заверил ее Максим.
– Я поражен! Но позволь, я кое-что тебе объясню. Софья Цейтлина сказала, что в органах ей сообщили: Сашеньку осудили на десять лет без права переписки.
Обычно так говорили, когда речь шла о высшей мере наказания.
Катенька обомлела.
– А как же бывшая зэчка, которая уверяла, что видела Сашеньку в лагере в 1950-х?
– КГБ любило запутывать таким образом людей. В деле сказано, что Мендель умер от «сердечного приступа». Еще один эвфемизм. Это означает – он умер во время допроса: его забили до смерти.
– Значит, эти документы написаны особым языком? – спросила Катенька.
– Боюсь, что да. В период репрессий было много случайностей, но в то же время в том мире не было простых совпадений: все связано невидимыми нитями. Нужно лишь их найти. «Направить дело Палицыной в ЦК ВКП(б)», – повторил он. – Я знаю, что это означает. Поехали со мной. Садись.
Катенька забралась на его черный мотоцикл, натянула джинсовую юбку на колени. Вокруг хрипели бесчисленные моторы, Максим маневрировал в беспорядочном транспортном потоке. Он вырвался на Тверскую, круто свернул налево у памятника основателю Москвы Юрию Долгорукому, затем – вниз с крутого холма. Катенька закрыла глаза и подставила лицо свежему ветру, который неистово трепал ее волосы.
Они остановились у бетонного корпуса брежневских времен с замызганным стеклянным фасадом и потемневшим фризом с барельефами Маркса, Энгельса и Ленина над вращающимися дверями.
Максим ловко соскочил с мотоцикла, снял шлем и пригладил волосы. Так он больше походил на «металлиста» восьмидесятых, чем на историка. Он первым вошел в прохладный мраморный вестибюль, Катенька за ним. В вестибюле лепились торговые точки, где продавали компакт-диски «Бон Джови», кепки и шляпы, перчатки – почти как на толкучке в былые времена. Но в глубине вестибюля, у лифтов, охраняемых двумя совсем юными солдатиками, стоял мраморный бюст Ленина. Макс предъявил свой читательский билет, Катенька – паспорт. Взамен паспорта ей выдали разовый талон.
Максим повел ее вверх по лестнице. Мимо столовой, где было душно и пахло борщом, к лифтам, которые с пыхтением доставили их еще выше, – Катенька не успела даже оглянуться, как Максим завел ее в читальный зал со стеклянными стенами и удивительным видом на Москву.
– Нет времени любоваться крышами, – прошептал он, когда старые коммунисты неодобрительно посмотрели на них, оторвавшись на время от документов. – У нас есть тут местечко.
Они сели в уголке, закрытом от посторонних глаз стеллажами с книгами.
– Жди здесь, – велел он. Она с улыбкой слушала, как громко скрипит при ходьбе его байкерский прикид.
Через минуту он вернулся с кипой коричневых папок и сел возле Катеньки. От него приятно пахло кожей, кофе, бензином и лимонным одеколоном.
– Это, – прошептал он, – партийный архив.
Видишь эти папки с шифром 558? Это личный архив Сталина. Официально он закрыт, и не думаю, что его когда-нибудь откроют. – Он бросил ей первую папку.
– Я раньше просматривал эти документы и заметил фамилию Сатинова. Когда написано, что дело направлено в Центральный комитет, это означало: лично товарищу Сталину. Здесь все, что писали Сталину. Ну же, Катенька, смотри на букву «С».
Она открыла папку и обнаружила записку с пометкой Поскребышева:
«5-го мая 1939 года, 21.00.
Тов. И. В. Сталину
Совершенно секретно. Мне стало известно, что т. И. Н. Палицын распорядился организовать наблюдение за своей женой Александрой – членом ВКП( б) , не согласовав это ни с Политбюро, ни со мной как наркомом.
Подпись: Л. П. Берия, комиссар госбезопасности первого ранга, нарком внутренних дел СССР».
– Видишь, – начал объяснять Максим, – до Берии дошло, что Палицын следит за своей женой.
– Как он мог узнать?
– Вероятно, из-за крошечной бюрократической ошибки.
Для Берии всегда делались копии прослушанных разговоров, и уже он решал, какие из них направлять Сталину. Палицын, ополоумев от ревности, приказал записи разговоров жены показывать ему лично, только ему. Помнишь, он написал: «Копий не делать»? Возможно, секретарь, как обычно случается с секретарями, забыл и по привычке отправил копии пленок Берии, который по законам того времени вынужден был доложить лично Сталину о таком вопиющем нарушении правил в отношении партийной номенклатуры. Берия не испытывал ни малейшей враждебности к Палицыным. Более того, он знал, что после ужина на майские праздники Сталин поотечески симпатизировал Сашеньке. Видишь? – Максим постучал по листку. – Тон записки абсолютно нейтральный. Сталин часто терпимо относился – а порой и с юмором – к семейным сплетням.
– Но потом он прочел записи разговоров?
«Товарищу И. Н. Палицыну, комиссару госбезопасности третьего ранга
Согласно вашему приказанию было установлено наблюдение за Александрой Цейтлиной– Палицыной и прослушивание номера 403 гостиницы «Метрополь».
4 мая 1939 года
12.00
Цейтлина– Палицына вышла из своего кабинета на Петровке и направилась к «Метрополю», поднялась на лифте, вошла в номер 403.
12.15 в этот же номер вошел писатель Беня Гольден. Ушли по отдельности в 15.03. Обед и вино были доставлены в номер».
Катенька перевернула страницу и увидела место, помеченное красным карандашом.
«Гольден: Господи! Как я тебя люблю. Я так люблю тебя, Сашенька!
Александра Цейтлина– Палицына: Не могу поверить, что я здесь.
Гольден: Что такое, дорогая? Я не порадовал тебя в прошлый раз? Разве ты не выкрикивала мое имя?
Цейтлина– Палицына: Как я могу о таком забыть? Мне казалось, я все придумала. Что это бред.
Гольден: Иди ко мне. Расстегни мне брюки. Какое блаженство! Стань на колени, нагнись. Позволь мне раскрыть «подарок». Бог мой! Какое зрелище! Какая сладкая( вычеркнуто слово) ! Какая( вычеркнуто слово) ты! Если бы только этот женсовет, эти твои коммунистические клячи с костлявыми задами тебя сейчас видели!»
Катеньке на миг показалось, что она в машине времени перенеслась в тот номер «Метрополя» и подглядывает в замочную скважину. Она обратила внимание, что слова были трижды подчеркнуты красным карандашом.
«Цейтлина– Палицына: Господи! Беня, я люблю твой( слово неразборчиво) , не могу поверить, что делаю это. Я думала, что умру от наслаждения…»
– Этот красный карандаш – пометки самого Сталина, – сказал Максим, вытаскивая толстую кожаную залоснившуюся записную книжку формата А4 из горы папок. – Вот список посетителей кремлевского кабинета Сталина на Троицкой площади. Посвященные называли этот кабинет «Уголком». Поскребышев вел записи обо всех посещениях. Посмотрим вечер 5-го мая.
Он открыл записную книжку, где каллиграфическим почерком Поскребышева были указаны имена, даты, время.
Катенька прочла:
«21.00 Л. П. Берия
Ушел в 21.30
21.30 И. А. Сатинов Ушел в 21.45
21.40 Л. П. Берия Ушел в 21.52».
– Что? Сатинов был в кабинете у Сталина сразу после того, как Берия показал ему записи разговоров. Почему?
– Берия приходит к генсеку и отдает записи. Сталин с красным карандашом в руке читает эту «клубничку».
Вызывает Сатинова со Старой площади. На столе звонит вертушка. Поскребышев сообщает: «Товарищ Сатинов, вас ждет товарищ Сталин. За вами послана машина». Сталин уже потрясен тем, что делали Сашенька с Беней.
Максим перевернул записку Берии и перешел к следующему листку.
« Я ошибся в этой развратнице. Я полагал, она достойная советская женщина, что она учит работниц и крестьянок быть хорошими хозяйками. Она жена одного из главных чекистов. Кто знает, какие секреты она разглашает? Она ведет себя как дешевая потаскуха.
Тов. Берии: следует их проверить. И. В. Сталин».
– А ты знаешь, что означало «проверить»? – спросил Максим. Это означало арестовать. Теперь видишь: несколько случайностей – и дело дошло до самого Сталина.
Катенька покачала головой, сердце защемило. Если бы Сталин не приехал к ним на дачу, если бы Сашенька не завела роман, если бы не глупая Ванина ревность…
– В бумагах есть еще что-нибудь? – поинтересовалась она. Максим вздохнул.
– Нет. Не в этом архиве. Но в Русском государственном архиве секретных документов на площади Маяковского хранится множество бумаг Сталина, и возможно, когда-нибудь будущие поколения узнают, если захотят, что произошло. Но сейчас этот архив закрыт. Доступны лишь эти документы. Еще одна маленькая деталь. – Он перевернул записку Берии и указал на правый верхний угол, где крошечными буквами красным карандашом было написано: « Бичо под личную ответственность».
– Что это означает? – спросила Катенька.
– Я думал, что все знаю о сталинской эпохе, – ответил Максим, – но впервые поставлен в тупик.
Катенька едва держалась на ногах от усталости и печали.
– Наверное, я никогда не найду ни Сашеньку, ни маленького Карло, – прошептала она. – Бедняжка Роза! Как я ей скажу?
18
На улице уже стемнело. Все еще находясь под впечатлением от совершенных открытий, Максим с Катенькой неловко распрощались, как два подростка после неудачного свидания. Когда Максим уехал, Катенька медленно побрела по залитой светом неоновых реклам Тверской, к памятнику Юрию Долгорукому.
Она чуть замедлила шаг, чтобы поправить сумку, неловко свисавшую с плеча, и вдруг заметила, что кто-то преследует ее.
Она ускорила шаг – ее тень тоже. Она стала идти медленнее, позволяя себя обогнать, но ее преследователь тоже замедлил шаг. Неожиданно она испугалась: это КГБ? Или бандиты? Потом человек сплюнул в водосточный желоб.
– Кузьма! – выдохнула Катенька. – Что вы…
Он молча толкнул ее в сторону, за памятник Юрию Долгорукому. Поблизости никого не было. В руках он держал большую холщовую сумку, которую он открыл и выпустил толстую рыжую кошку и трех котят.
– Удобно! – произнес он своим странным голосом.
– Очень удобно, – согласилась Катенька, все еще чувствуя тревогу. Чего он от нее хочет?
Кузьма полез в сумку, вытащил старомодный желтый конверт, перевязанный красной ленточкой, и, оглядевшись, протянул его девушке. И хотя выглядело все комично, Катенька понимала, что это не шутка. Он рискует своей жизнью.
– Для вас, – пробормотал он.
– Что это?
– Прочтете – узнаете! – Он, оглядываясь, стал пятиться от нее в сторону Тверской.
– Кузьма! Подождите! Я хочу вас поблагодарить!
– Кузьма дернулся от нее как черт от ладана, но она с силой, которой сама подивилась, схватила его за руку. – Когда написано «дело запросил Центральный комитет» – что это означало?
Кузьма вернулся, приблизился к ней, его щетина защекотала ей ухо.
– Инстанция! Высшая инстанция запросила! – Катенька понимала: дело запросил лично Сталин.
– А где они теперь?
– В его закрытом архиве. – Он намекал на землю, на подвалы, на тюремные камеры, на могилы.
– Значит, я никогда не узнаю, что произошло? Кузьма пожал плечами и воздел глаза к небу.
– Лучше синица в руках… – И он ушел, смешался с серой толпой спешащих по Тверской людей.
* * *
Конверт жег ей руки. Катенька едва сдерживалась, чтобы не открыть его прямо на улице. Она огляделась, как будто за ней следили, но решила: если КГБ организовало за ней слежку, она все равно об этом никогда не узнает. Катенька не могла дождаться, когда окажется в своем номере. Поэтому она быстро перешла через дорогу и направилась в неопрятный вестибюль гостиницы «Интурист» – жуткого сооружения из стекла и бетона, построенного в середине семидесятых.
Потолок – кажется, из белых пластмассовых квадратов – был слишком низок. Пол был покрыт выцветшим линолеумом. Охранники за стареньким коричневым столом – типичные русские «вышибалы», неприветливые и невоспитанные.
Зато здесь бурлила жизнь, как на восточном базаре.
Множество желающих толпилось у примитивных игральных автоматов, а на оранжевых диванчиках хватало ярко раскрашенных проституток.
Когда к Катеньке подошел охранник, она указала на проституток: страж пожал плечами – ладно, свою долю он позже все равно получит. Устроившись на диване рядом с двумя девицами в сапогах и коротких юбках, открывавших белые, покрытые синяками ляжки, Катенька угостила их сигаретами, за которые те жадно схватились.
Катенька сама закурила и разорвала конверт. В нем лежало несколько безделушек и пачка фотокопий документов. Первый датировался маем 1953-го, через два месяца после смерти Сталина:
«К сведению всех ответственных сотрудников КГБ
Дело Палицына – Цейтлиной
По соображениям безопасности на все запросы родственников вышеупомянутых осужденных следует сообщать, что они осуждены на десять лет лагерей или погибли во время Великой Отечественной войны.
Подпись: И. В. Серов, председатель Комитета госбезопасности СССР».
Катеньку охватили злость и растерянность, которые сменились печалью. Неужели это значит, что все, что она узнала от Софьи Цейтлиной и из архивов КГБ, – беззастенчивая ложь? Катенька вновь вгляделась в печатный текст.
«Выездное заседание Военной коллегии Верховного Суда СССР, спецобъект 110 НКВД. 22– го января 1940 года, 14.30.
Слушается дело по обвинению Цейтлиной– Палицыной А. С.
Председательствующий – председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР армвоенюрист В. В. Ульрих».
Катенька пролистала до конца, до приговора – но опять эта сводящая с ума отписка: «Направить документы по делу Палицыной в ЦК ВКП( б) ».
Потом Катенька стала читать протокол судебного заседания, и прочитанное так ее шокировало, что она запихнула бумаги обратно в конверт и вылетела из гостиницы на улицу, повернула направо и побежала к Кремлю. Сквозь сиреневый туман весенней ночи ей светили его рубиновые звезды.
* * *
– На этот раз вы зашли слишком далеко! – заявила Марико, не повышая голоса, отчего ее слова звучали еще более угрожающе.
Маршал Сатинов сидел в своем кресле в хорошо проветриваемой, со вкусом отделанной гостиной с кислородной маской на лице, а возле кресла стоял большой кислородный баллон на колесиках. Казалось, он весь сморщился за каких-то несколько дней. Но его дьявольские глаза следили за каждым Катенькиным движением.
– Пожалуйста, позвольте мне поговорить с вашим отцом всего минутку, – просила, задыхаясь после бега, Катенька. – Мне так много нужно ему рассказать, он сам просил меня сообщать ему, что я узнала…
Она умоляюще посмотрела Сатинову в глаза, полуприкрытые ресницами. Сначала в них ничего не отразилось. Но потом ей показалось, что старик подмигнул. Он снял кислородную маску.
– Ох, Марико, хватит шуметь, – произнес он с трудом. – Принеси нам чай.
Марико громко вздохнула и затопала прочь из комнаты.
– Как вы попали сюда?
– Один из жильцов впустил меня в подъезд, потом я увидела, что ваша дверь приоткрыта, и вошла.
Сатинов раздумывал над сказанным.
– Это сама судьба. Не забывайте, зачем вы здесь. – Казалось, ей улыбался череп, обтянутый кожей. Катенька присела на диван, он развел своими морщинистыми руками, будто говоря: «Ну же, продолжай, дитя, я слушаю».
– Я нашла Снегурочку. – Он удовлетворенно кивнул.
– Лала Льюис мне все рассказала. Вы герой. Вы спасли детей. Снегурочка хочет с вами встретиться, чтобы поблагодарить.
Он покачал головой и махнул рукой.
– Слишком поздно, – проскрежетал он. – А ее брата вы нашли?
– Пока нет. Я все еще пытаюсь узнать, что стало с Сашенькой. Оставьте родителей в покое! Сосредоточьтесь на Карло! Дети это будущее…
– Сашенька с Ваней были вашими лучшими друзьями, верно?
– Сашенька… таких, как она, больше не было, и дети… – Его голубые глаза потеплели, на мгновение Катеньке показалось, что в них стоят слезы.
Она заставила себя продолжать:
– Поэтому Сталин и позвал вас к себе в кабинет, когда прочитал записи разговоров Бени и Сашеньки?
Он знал, что вы знакомы еще с юности, с Петрограда, что вы почти как второй отец Снегурочке. Он видел вас вместе на Первомае. Значит, он хотел выяснить, что же известно лично вам?
Сатинов заморгал и промолчал.
– Берия вышел, а вы вошли в 21.30 – я видела журнал учета посетителей. Но что произошло после? У Сашеньки случился роман. Ваня ревновал и прослушивал номер гостиницы, где они встречались. Как это вылилось в тайный сговор с Саганом и уничтожение целой семьи?
– Не знаю, – прошептал Сатинов.
– Почему Сталин затребовал все материалы по этому делу? – Она не сводила с него взгляда. На нее смотрели холодные, налитые кровью глаза. – Тоже не будете отвечать? Почему вы делаете вид, будто не знаете, что произошло?
– Просто найдите Карло, – прохрипел Сатинов. – Вы уже близко.
– И что имел в виду Сталин, когда написал «Бичо под личную ответственность»?
Повисло долгое молчание, Сатинов тяжело дышал.
– Внимательно читайте мои мемуары, – произнес он наконец.
– Хотите – верьте, хотите – нет, но я прочла каждое слово ваших бесконечных рассуждений о мирном сосуществовании и о вашей героической роли в строительстве социализма, но там нет ни слова о человеколюбии. – Он пристально смотрел на нее, но Катю понесло. – Вы снова и снова мне лжете. КГБ скрывало свои преступления, но сегодня мне в руки попался протокол суда над Сашенькой. Вы были на суде своего лучшего друга!
Он уже не дышал, а скрипел.
– Читайте. – Она вытащила первый листок протокола.
– Я без очков.
– Тогда я прочту. Вот, слушайте. Это вы, маршал Сатинов! Вы не просто присутствовали на суде, вы были одним из судей! – Она почти кричала на него.
– Прочтите, что именно я сказал на суде. – Он ловил ртом воздух.
– Вы вершили суд над своим лучшим другом. Сашенька на суде увидела вас, своего лучшего друга. Что она подумала, когда увидела? Что пришло ей на ум? Я думала, вы герой. Вы спасли Снегурочку и Карло, но руководили расправой над их матерью! Ее приговорили к высшей мере? Или она умерла в лагере? Скажите мне, скажите! Вы в долгу перед ее детьми!
Лицо Сатинова напряглось, он дышал с трудом, открытым ртом.
К своему стыду, Катенька едва не плакала.
– Как вы могли так поступить? Как вы могли?
– Что здесь происходит? – В дверях появилась Марико с подносом. – Папа, что с тобой?
Выходя из комнаты, Катенька оглянулась: на лице старика опять лежала маска, его губы посинели, костлявая рука поднята, крючковатый палец указывал на дверь.
19
« Председательствующий Ульрих: Александра Цейтлина, вы признались в том, что в собственном доме собирались убить наших героических вождей – товарища Сталина и других членов Политбюро. Мы читали ваши показания. Вам есть что добавить?
Обвиняемая: Я планировала убить великого Сталина у себя на даче. Я втерла мышьяк и цианид в занавески комнаты, где должен был находиться товарищ Сталин.
Председательствующий Ульрих: А в граммофон?
Обвиняемая: И в граммофон тоже. Я слышала от своих близких, включая моего мужа Ивана Палицына, что товарищ Сталин после обеда любит послушать музыку, поэтому я обработала граммофон цианидом!
Член суда Сатинов: Обвиняемая Цейтлина– Палицына, расскажите нам подробнее…»
Сатинов впервые на этом процессе задал вопрос. В Катенькиных ушах звучали голоса всех этих людей, собравшихся под сводами Сухановской тюрьмы, в комнате, залитой посреди ночи ярким электрическим светом. Лысый Ульрих сидел на председательском месте между Сатиновым и третьим членом суда – все в парадных габардиновых гимнастерках и начищенных до блеска сапогах.
Едва выйдя из квартиры Сатинова после столь драматически закончившейся беседы, Катенька позвонила Максиму, рассказала все слово в слово, с трудом сдерживая слезы. Но Макс подбодрил ее.
Велел ей Сатинов ознакомиться с его выступлением на суде – так пусть она прочитает не откладывая.
Сатинов советовал ей почитать его мемуары – это ведь тоже что-нибудь да значит! Максим предложил встретиться завтра в полдень у бывшего ЦГАОР – архива близ площади Маяковского, где хранятся особо секретные государственные документы.
Сейчас была глухая ночь, и Катенька в своем крошечном гостиничном номере читала материалы процесса Сашеньки. Она налила себе немного водки – для храбрости и для того, чтобы снять усталость.
Сквозь маленькое оконце ей светили рубиновые звезды Кремля.
« …Как вы достали цианид? Расскажите трибуналу!»
Катенька представляла, как Сашенька стоит в конце Т-образного стола, бледная, исхудавшая, избитая, но все равно красивая. Что она подумала, когда, борясь за жизнь, увидела среди членов суда Ираклия Сатинова?
Она должна была сдерживать любые проявления чувств, даже сделать вид, что не узнает его, – ведь все наблюдают и за ее реакцией, и за ним.
Представьте ее удивление, потрясение, но прежде всего тревогу: ее дети в безопасности? Или присутствие Сатинова означает, что дети…
«Обвиняемая: Сейчас расскажу, гражданин судья.
Мой муж Иван Палицын достал цианид в лаборатории НКВД.
Сатинов: Откуда вы знали, какие пластинки следует обрабатывать?
Обвиняемая: Мне было известно, что товарищ Сталин любит грузинские народные напевы, песни из кинофильмов «Волга– Волга» и «Веселые ребята», арии из опер Глинки и Чайковского. Поэтому обработала ядом именно их.
Сатинов: Вы служили японским милитаристам, польским панам и английским империалистам в сговоре с Иудушкой Троцким?»
У Катеньки все похолодело внутри, когда она представила себе, о чем в этот момент думала Сашенька: Снегурочка и Карло – где они? Что с ними?
«Обвиняемая: Да, Троцкий приказал совершить эти убийства, выполняя волю японских милитаристов и английских колонизаторов.
Сатинов: А связь с белогвардейцами, с бывшим ротмистром Саганом, который направлял ваши действия от имени Троцкого, заставлял использовать методы, которым он вас обучил еще в юности?
Обвиняемая: Вы имеете в виду сексуальную распущенность? Да, я использовала эти методы, чтобы вербовать агентов, например таких, как Беня Гольден.
Сатинов: Писатель Гольден стал вашим агентом?
Обвиняемая: Я попыталась его завербовать, как учил меня бывший ротмистр Саган, но должна признаться перед лицом партии: Гольден – дилетант, беспартийный обыватель, не отличающийся особой бдительностью, но он никогда не имел отношения к нашему заговору, который считал «игрой».
Ульрих: Вы меняете свои показания?
Обвиняемая: Перед лицом товарища Сталина и партии я должна говорить только правду. Я виновна, виновны мой муж и бывший ротмистр Саган, но Гольден – просто дитя, не способное ни на какой злой умысел».
Катенька не могла сдержать улыбки. Теперь она точно знала, что Сашенька по-настоящему любила Беню Гольдена. Разве в этом явном поклепе на него было меньше нежности, чем в ином страстном признании?
«Сатинов: Товарищи судьи, меня переполняет отвращение от поистине змеиного коварства и развращенности этой женщины, этой «черной вдовы». Мы готовы совещаться по поводу вынесения приговора?»
Катенька с трудом сдерживала слезы, читая этот трагикомический пассаж. Неужели Сатинов говорил всерьез? Верила ли в это сама Сашенька? Она, должно быть, смотрела на старого друга, посылая ему мысленно один вопрос – вопрос матери: «Устроены ли дети? В безопасности ли они? Или ты нас предал?»
Катенька прикурила сигарету и продолжала читать.
«Обвиняемая: Я хочу заявить суду, что очень сожалею о содеянном и испытываю огромное чувство стыда за свои поступки, что в будущем… Потомки запомнят меня мерзавкой».
Потомки? Это сигнал Сатинову?
«Ульрих: Хорошо, товарищи судьи. Готовы? Хотите что– нибудь добавить?
Член суда Ланская: Какая бездна подлости! Добавить к этому нечего.
Ульрих: Товарищ Сатинов?
Сатинов: Обвиняемая Цейтлина– Палицына призналась в ужасающих преступлениях: она всю жизнь носила маску и притворялась. Прошу у суда прощения за свои слова, но благодаря бдительности органов НКВД мы, советские люди, можем сегодня радоваться тому, что великий и всеми горячо любимый отец народов товарищ Сталин жив и здоров, что его верные соратники товарищи Молотов, Ворошилов, Микоян, Андреев и другие члены Политбюро ограждены от гнусных происков троцкистских предателей и шпионов, они больше могут не опасаться этой гадины.
Они в безопасности, в полной безопасности. Существует лишь одно возможное наказание – как мы всегда поступаем с бешеными собаками… Спасибо, товарищ Ульрих».
Катенька едва дышала. Она еще и еще раз перечитывала эти строки: это явно был знак. Сатинов дважды повторяет «в безопасности» – один раз о Снегурочке, второй о Карло. Значит, Сатинов не предавал Сашеньку! Он на самом деле сказал: «Дорогой друг, путь душа твоя будет спокойна, дети в безопасности! Повторяю, дети в безопасности!»
Какое облегчение испытала Сашенька! Однако приговора в деле не было: она выжила или нет? Опять эта проклятая отписка: «Документы направлены в ЦК ВКП(б)». Над Москвой занималась утренняя заря, когда Катенька бессильно уронила голову на лежащие перед ней бумаги.
«Ульрих: Спасибо, товарищ Сатинов!
Суд удаляется на совещание».
