Текст книги "Сашенька"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 37 страниц)
26
Тело Ираклия Сатинова лежало в квартире на Грановского в лакированном дубовом гробу. Рядом с гробом на подставке стоял портрет Сатинова, которого раньше Катенька не видела, – молодой, лихой комиссар на коне, в руке маузер, за спиной винтовка. Он вел красных казаков в бой по заснеженным равнинам. Катеньке показалось, что в Гражданскую Сатинов был даже моложе ее сегодняшней.
Несколько дней спустя Катеньке домой позвонила Марико и сообщила, что минувшей ночью ее отец умер. Она пригласила Сашенькиных детей проститься с умершим.
Роза уже была в Москве, поэтому Павел послал свой самолет за Катенькой и ее отцом. Роза чуть не прыгала от радости.
– Я снова увижу Карло, – радовалась она по телефону. – Не могу в это поверить. Не знаю, что ему скажу. Не знаю, что надеть. Твой отец счастлив так же, как и я?
Лежа ночью в постели, Катенька рисовала себе картину воссоединения брата с сестрой, как были бы рады этому Сашенька с Ваней, как все пройдет, кто к кому бросится в объятия? Кто будет плакать, а кто – смеяться? Ее спокойный отец останется сдержанным, а Роза страстно его обнимет… Все случилось благодаря ей, и она хотела, чтобы история закончилась, как в голливудском фильме.
В этот момент, когда стало светать и небо посерело, Катенька встала и побежала в гостиную. Она знала, что найдет там отца, лежащего на диване и курящего в потемках. Он протянул ей руки.
– Ты еще не собрался! – удивилась она.
– Я никуда не еду, – ответил он. – Это мой дом. Здесь вся моя семья…
Она присела рядом с отцом.
– У тебя нет желания увидеться с сестрой? Сатинов так хотел, чтобы вы встретились. Прошлое не изменишь, но если ты не поедешь, люди, которые убили твоих родителей, одержат победу.
Некоторое время отец молчал.
– Папочка, прошу тебя!
Он медленно покачал головой.
– Я думаю, довольно уже нами манипулировать, как считаешь?
Перелет до Москвы оказался тяжелым: Катенька чувствовала себя жалкой и одинокой среди этой роскоши переоборудованного Пашиного «Боинга». Она не могла перестать злиться на отца, который так ее подвел; тем не менее она уважала его спокойную решимость. Она продолжала размышлять над жизненной трагедией своих дедушки и бабушки и каждый раз открывала новые стороны – во всем виноваты злые люди, которые считают, что могут играть судьбами других людей, а сейчас играют с самой Катенькой.
Роза ждала ее у ангара на частной посадочной полосе возле аэропорта Внуково. За ее спиной возвышался Паша с двумя телохранителями, а уже за ними, сияя стальными боками, урча двигателями, полукругом стояла привычная кавалькада автомобилей: черный «бентли» и два «ленд-круизера».
Увидев Катенькин потупленный взор, Роза обняла ее.
– Не беспокойся, Катенька. Я тоже расстроена, но я его понимаю. Слишком много воды утекло. – Она пожала Катенькину руку. – Самое главное – я нашла свою семью и племянницу, которой у меня никогда не было. У меня есть ты, дорогая.
Они стояли так несколько мгновений, как будто были одни во вселенной, потом Паша нежно поцеловал мать в макушку.
– Поехали домой, – сказал он, провожая их к машине. – Всему свое время, мама.
Захлопнув дверь, он прошептал Катеньке:
– Его можно понять. Это не твоя вина, Катенька. Неужели ты не видишь? Они просто чужие люди. Твой отец не хотел найти свое прошлое. Оно нашло его.
Сейчас Катенька и Роза, ее вновь обретенная тетя, которую она уже успела полюбить, стояли, держась за руки, ожидая своей очереди среди желающих проводить Сатинова в последний путь. Даже без брата Роза настояла на том, чтобы все-таки проститься с человеком, который так круто изменил ее жизнь: один раз разрушив, другой сохранив, а теперь запоздало раскаявшись.
* * *
Другие скорбящие, как показалось Катеньке, так и остались в семидесятых: обрюзгшие женщины в узких юбках с огромными рыжими шиньонами, их мужья, пухлые приземистые аппаратчики с зачесанными чубчиками на лысеющих макушках, в коричневых костюмах, увешанных медалями. Но были тут и молодые военные и несколько детей, наверное, внуки Сатинова. Родители цыкали на них, чтобы те прекратили хохотать и баловаться в такой неподходящий момент.
Катенька, держа Розу за руку, ступила на чуть возвышающийся постамент и заглянула в гроб.
Помимо воли она взирала на лицо Сатинова с нежностью, несмотря на все его игры. Смерть и аккуратная работа парикмахера и бальзамировщика вернули ему мужественную красоту и безмятежное величие советского героя старого поколения. Вся грудь в медалях и орденах, на плечах золотые погоны маршала Советского Союза, густые седые волосы торчат «ежиком».
– Я помню, как играла с ним давным-давно, – сказала Роза, глядя на маршала. – Он был тем человеком в лимузине, который приезжал к школе в Одессе.
Она наклонилась к гробу и поцеловала Сатинова в лоб, но оступилась, когда спускалась с постамента; Катенька успела ее подхватить.
– Со мной все хорошо, – сказала Роза, – слишком много впечатлений.
Она усадила ее на стул и пошла на кухню принести Розе воды. Марико с двумя родственниками, явно грузинами, вероятно, братьями, пили чай с лавашом.
– Ой, Катенька, – сказала Марико. – Я так рада, что вы пришли. Хотите чаю или вина?
Марико выглядела усталой в своем черном костюме, но Катеньке показалось, что за последние несколько дней она помолодела и похорошела.
– Завтра гроб выставят в зале Дома Красной армии, – гордо сообщила она.
– Благодаря вашему отцу я нашла Сашенькиных детей, – объяснила Катенька. – И вам ни за что не догадаться: благодаря ему я узнала, что Сашенька – моя бабушка. Можете себе представить?
Марико привела на кухню Розу. Через некоторое время братья ушли, женщины остались на кухне одни.
Марико налила чай и предложила перекусить.
– Знаете, а я помню, как каталась по паркету в этой квартире, – сказала Роза, прихлебывая чай.
– Ваша квартира тоже была в этом здании, верно?
– Не просто в этом здании, – отрезала Роза. – Это и есть наша квартира, я до сих пор вижу, как входят мужчины в начищенных до блеска сапогах: горы фотографий, кучи бумаг на полу, нас обнимает красивая женщина в слезах.
Катенька бросила взгляд на молчащую Марико: они с Розой были почти ровесницы, но прожили разные, почти противоположные жизни.
– Я родилась в 1939-м, – ответила Марико, делая глоток красного вина. – Думаю, приблизительно в это время нам и дали эту квартиру. От подарков партии никто не отказывался – своеобразная проверка на преданность… Но никогда не думала, что она нам досталась вот так. Я не знаю, что сказать.
Роза протянула руку и положила ее на руку Марико.
– Так приятно с вами познакомиться. Если бы ничего не произошло, мы бы выросли вместе.
– Жаль, что этого не случилось. Должно быть, вам тяжело здесь находиться… Тяжело узнавать некоторые вещи, отцу тоже было нелегко.
– Он мне помог, – призналась Катенька, – но он не желал, чтобы я узнала кое-что из того, что мне удалось выяснить.
– Он хотел найти Сашенькиных детей, – сказала Марико, – но он всю жизнь посвятил Советскому Союзу и партии. Он должен был вам помочь, не поступаясь своими принципами: боялся, что кто-нибудь узнает о его ошибке. Отец много трагедий повидал в жизни, но, думаю, всегда помнил о Сашеньке. О ней и ее семье. Должно быть, он каждый день приходил к ним в гости.
– Но мы так и не узнали, что с ней произошло! – с горечью воскликнула Катенька.
– Документы отсутствуют. Только ваш отец знал, но унес эту тайну с собой в могилу.
Больше добавить было нечего. Марико встала, собрала тарелки и чашки, сложила в раковину.
– Соболезную вашей утрате, – произнесла Роза.
Марико вытерла руки полотенцем.
– Я… – Она внезапно замолчала. – Спасибо, что пришли.
* * *
Через несколько минут Катенька с Розой спускались по каменным ступеням на улицу, где их ожидал Пашин «бентли». Шофер открыл дверь. История – такая грязная вещь, такая неблагодарная!
Катенька вспомнила горестные слова своего отца. «Я тоже не люблю, когда история манипулирует нами».
– Катенька! – Она подняла голову. – Катенька!
Ее звала Марико, стоя на верхней ступеньке лестницы. Дверь все еще была открыта; Катенька повернулась и побежала назад в дом.
– Возьмите это. – Марико передала ей желтый конверт. – Отец заставил меня пообещать, что я это уничтожу. Но я хочу, чтобы оно было у вас. Дерзайте, Катенька, это наша с вами история. Ваша и Розы. Не потеряйте.
27
Максим, мне в последний раз нужна твоя помощь, – сказала Катенька по телефону, когда они вернулись в особняк Гетманов.
– Как приятно снова слышать твой голос, – ответил Максим.
– Я соскучился по тебе. Я хочу тебе кое-что показать. На улице. Где еще можно спокойно поговорить и подумать! За тобой заехать?
Через полчаса Катенька услышала знакомый рев его мотоцикла. Внезапно она обрадовалась его приезду, побежала на улицу, и вскоре они уже колесили по недавно заасфальтированной дороге, за которую заплатили олигархи и министры, имеющие здесь собственные дачи. В каком-то месте Максим свернул с трассы на ухабистую дорожку в лес.
Солнечные лучи пробивались сквозь густую березовую листву, сквозь сосны и липы. Катеньке нравилось подскакивать на колдобинах, нравилось, как при езде они задевают ветки березок. Наконец они остановились на лужайке возле старомодной деревянной избы. Катенька сняла свой шлем и увидела, что стоит, окруженная зарослями клубники и кустами черной смородины.
– Какая красота! – воскликнула она, встряхивая волосами.
– Я купил бородинского хлеба и сыра, чтобы перекусить, пока мы будем разговаривать. Еще сок.
– Никогда не предполагала, что ты такой домовитый, – заметила она. – Я удивлена.
Максим выглядел смущенным, но довольным. Он разложил еду на земле и сел.
– Ну? Кто начнет?
– Ты! – одновременно воскликнули оба и рассмеялись.
– Нет, – сказал Максим, – сначала хочу услышать твои новости и чем я могу помочь. Интересно… как съездила домой?
– Отлично, – ответила она. Катенька опустилась на траву, забавляясь солнечными зайчиками, которыми солнышко играло на лице Максима. От жары воздух пах смолой.
Он разломил черный хлеб, порезал сыр и раздал бутерброды.
– Как твой жених?
– Понятно, на что ты намекал, когда спросил, как съездила.
– Нет-нет, я не это имел в виду, я просто…
– Интересно? У него все по-прежнему, но я больше не уверена, что останусь в станице. После встречи с Розой и Павлом, поисков Сашеньки… – Она удивилась, заметив, как он занервничал при этих словах. – Кое-что изменилось, изменилась я сама. Поэтому я подумываю остаться на лето в Москве. Могу заняться своим исследованием или, если захочешь, могу помочь тебе в фонде…
– Отлично! – Максим так радостно улыбнулся, что Катенька чуть не рассмеялась. Но ее обрадовала реакция Максима, хотя она и решила этого не показывать. Он и так чересчур самодовольный.
– Как бы там ни было, – сменил он тему, возвращаясь к делу, – что тебе передала дочь Сатинова?
Катенька достала из кармана пиджака конверт, оторвала верх и вытащила старый документ из архива.
– Я лишь мельком взглянула. Это недостающие бумаги.
«Совершенно секретно
Товарищу Сталину И. В., товарищу Берии Л. П. Докладная записка о проведенном расследовании по приказу Центрального комитета – товарищей Меркулова, Мелихова, Шкирятова – о непристойном поведении на спецобъекте № 110 с номером 83, приговоренным к высшей мере наказания, 21 января 1940 года. Подшито к делу 12 марта 1940 года».
Катенька заметила каракули – кружки, ромбики, крестики зеленым карандашом – вокруг заголовка и выдохнула:
– Это личная копия Сталина.
– Верно, – согласился Максим.
– Как она попала к Сатинову?
– Очень просто. После смерти Сталина в 53-м каждая шишка прошерстила архивы и изъяла документы, которые свидетельствовали против нее. Обычно их сжигали. – Он внимательно изучил документ, рассеянно взял в рот сигарету, зажег спичку, но так и не прикурил. – Давай теперь переведем. Высшая мера наказания – пуля в затылок. Спецобъект № 110 – спецтюрьма Берии, Сухановка, бывший женский монастырь святой Екатерины в Видном, где пытали и расстреляли Ваню и Сашеньку. Это была настолько секретная тюрьма, что заключенные имели лишь номера, значит, номер 83 – это…
– Сашенька, – перебила Катенька. – Это ее номер в списке приговоренных к расстрелу.
Она наклонилась над документом и стала читать.
– Сначала допросили коменданта Голубева…
«Комиссия: Товарищ комендант, вы несли ответственность за исполнение высшей меры наказания над осужденными 21 января 1940 года. По приказу Центрального комитета за приведением приговора в исполнение должен был следить товарищ Ираклий Сатинов. Почему вы начали раньше и таким бесчинным, антибольшевистским способом? Голубев: Приговор был приведен в исполнение согласно уставу НКВД.
Комиссия: Я предупреждаю вас, товарищ Голубев, это серьезное нарушение. Ваше поведение играет на руку нашим врагам. Вы работаете на наших врагов? Тогда вас самого ожидает «вышка». Голубев: Я признаю перед Центральным комитетом, что это была серьезная, глупейшая ошибка. У меня был день рождения. Мы начали отмечать еще в обед, а спиртное помогает приводить приговор в исполнение. Коньяк, шампанское, вино, водка. К полуночи, когда пришло время выводить заключенных, товарищ Сатинов задерживался, а без него мы начать не могли… Комиссия: Товарищ Сатинов, почему вы задержались?
Сатинов: Я заболел, серьезно заболел, я доложил о своей болезни коменданту и приехал в Сухановку, как только смог.
Комиссия: Товарищ Сатинов, вы были знакомы с осужденными, а именно с Александрой Цейтлиной? Может, вас постиг нервный срыв, вызванный буржуазной сентиментальностью?
Сатинов: Нет, слово коммуниста. Я просто отравился. В наше неспокойное время враги народа должны быть уничтожены».
– Понимаешь, что произошло? – спросил Максим.
– Палачи были в стельку пьяные, Сашенька, Ваня и остальная сотня заключенных ожидали расстрела, а Сатинов так расстроился, что сказался больным. И что происходит?
«Голубев: Когда мы напились, то стали обсуждать безнравственное поведение врагов женского пола, в особенности заключенной Цейтлиной– Палицыной – небезызвестной Сашеньки. Мы были наслышаны о ее отвратительной сексуальной распущенности, о том, как она использовала свои дьявольские женские чары, чтобы соблазнять и заманивать других предателей, а поскольку товарищ Сатинов еще не приехал, мы, под влиянием выпитого испытывая отвращение к ее предательству, решили начать с нее. Мы привели ее в мою столовую и…»
Зеленой ручкой возле этого предложения Сталин написал: « Хулиганы».
– Теперь послушаем Блохина, – сказал Максим.
«Комиссия: Товарищ майор, вам было приказано привести в исполнение приговор над 123 заключенными, однако вы подали жалобу о поведении коменданта».
– Блохин – лучший сталинский стрелок, – объяснил Максим.
– Он лично расстрелял за пару ночей 11 тысяч заключенных поляков в Хатыни. Он всегда носил поверх формы кожаный фартук мясника и фуражку.
«Блохин: В полночь я прибыл, чтобы приступить к своим обязанностям командира расстрельной команды и привести в исполнение приговор над 123 осужденными. Я хочу доложить Центральному комитету, что обнаружил коменданта и его товарищей абсолютно пьяными в присутствии заключенной Цейтлиной, с которой они обращались в манере, не подобающей советским офицерам и противоречащей чекистской морали. Она уже была частично раздета.
Я выразил решительное несогласие, предложил лично привести приговор в исполнение, но меня выставили за дверь. Я попытался дозвониться товарищу Сатинову. Когда он приехал, я все доложил ему. Эти пьяные беспардонные негодяи насмехались над моим профессионализмом и мастерством в этом деликатном деле. Они заключали пари и кричали».
Зеленым подчеркнуто «пари». « Где– то в 00.33 они вывели заключенную Цейтлину во двор возле служебных гаражей, хорошо освещенный фонарями.
Температура на улице была приблизительно 40° мороза.
Голубев: Когда она вышла во двор, мы привели приговор военного трибунала в исполнение, но в пьяном угаре, из– за непростительной задержки товарища Сатинова… мы привели его в такой недопустимой, легкомысленной и развратной манере. Да, я признаю, нам была интересна эта агент– соблазнительница как женщина».
Катенька похолодела.
– Господи, – прошептала она.
– Они ее изнасиловали?
– Нет, если бы изнасиловали, так бы и сказали, – ответил Максим. – Но их явно заворожила ее красота, ее репутация соблазнительницы.
Они слышали о записи утех Сашеньки и Бени.
«Сатинов: Я приехал в 3.06 и заметил во дворе нечто необычное, там, где водитель припарковал мою машину. Я раньше говорил Центральному комитету, что моя задержка частично была вызвана этим безобразием.
Комендант Голубев был пьян и попытался утаить то, что совершил. Я выслушал майора Блохина и сверился со списком приговоренных к расстрелу.
Я заметил, что отсутствует заключенная Цейтлина, и приказал коменданту отвести меня к ней. После этого приказал коменданту Голубеву и майору Блохину начинать.
Заключенных приводили в камеру, специально оборудованную для этих целей. Я, от лица ЦК, засвидетельствовал расстрел 122 заключенных. Будучи преданным партии коммунистом, я обрадовался ликвидации этих врагов народа, предателей и негодяев.
Голубев: Мы попрали высокие моральные принципы Коммунистической партии, но я душой и сердцем предан делу партии и лично товарищу Сталину. Я готов к суровому наказанию, вверяю свою судьбу в руки ЦК. Около трех, наконец, приехал товарищ Сатинов. Он повел себя неподобающим образом, проявив буржуазную сентиментальность…»
Сталин красным карандашом обвел это обвинение и написал:
« Сатинов сочувствие???»
– Что же произошло? Что увидел Сатинов? – спросила Катенька – казалось, это было жизненно важно для нее.
«Сатинов: Она была полностью… раздета. Комендант Голубев проявил извращенный инфантилизм и порочное мещанство, как я уже лично доложил товарищу Сталину. Признаюсь, разговаривая с Голубевым, я дважды его ударил, он упал на землю. Это говорил во мне разъяренный коммунист, а не буржуазная сентиментальность».
Максим присвистнул.
– Значит, то, что произошло с Сашенькой, заставило Сатинова, этого железного человека беспощадного поколения, потерять над собой контроль. Очень нетипично – подобная выходка на глазах у чекистов могла бы означать смертный приговор без суда и следствия.
– Но что он увидел? – Катенька поняла, что почти кричит.
– Подожди… – Максим продолжал читать. – Вот.
Он указал на самый конец документа. В лабиринте зеленых каракулей Сталин написал: « Брандспойт».
– Брандспойт? Я ослышалась? Максим покачал головой.
– Не думаю. Я слышал о подобном во Владимирской тюрьме в 1937 году. Думаю, они привязали Сашеньку к столбу и облили из брандспойта. Стояла необычайно холодная ночь. Они заключали пари, сколько времени пройдет… прежде чем она заледенеет. Как статуя.
Оба долго молчали. Вокруг в лесу слышался щебет жаворонков и зябликов, пчелы кружились вокруг цветущих вишен, а сирень просунула между серебристыми березками свои белые и сиреневые грозди. Оплакивая свою бабушку, которую она никогда не знала, Катя думала о том, чего натерпелась Сашенька той длинной страшной зимней ночью 1940 года. Потом Максим обнял Катеньку.
– Что мы здесь делаем? – наконец спросила она, выскальзывая из его объятий. Я еще поискал и кое-что нашел. Записи о погребении Сашеньки, Вани, даже дяди Менделя. После расстрела их кремировали, прах похоронили на одной из дач НКВД, в березовой роще, недалеко от Москвы. Позже, по приказу НКВД о массовых захоронениях, на могилах высаживали клубнику и черную смородину. Посмотри, вон на дереве табличка. Прочти.
«Здесь погребены останки невинно убиенных жертв политических репрессий.
Да будет земля им пухом!»
– Она здесь, да? – спросила Катенька, становясь поближе к Максиму. Он снова обнял ее, на этот раз она не возражала.
– Не только Сашенька, они все, – ответил он. – Они все, вместе.
28
Вечерело – этот розовый зернистый летний закат, казалось, подсвечивал Москву снизу, а не освещал сверху. Максим привел Катеньку в особняк Гетманов.
Она стояла на лестнице и махала ему на прощание.
Охрана пропустила девушку внутрь. В доме царила необычная тишина, Розу она нашла на кухне.
– Ты должна выпить чаю с медовиком, – заявила Роза, едва взглянув на девушку. Катенька поняла, что у нее заплаканное лицо и красные глаза. – Садись.
Катенька наблюдала, как Роза делает чай, добавляет в него мед и две чайных ложечки коньяка в каждую чашку. Похоже, ее тетя не очень-то скучала.
– Вот, – велела Роза, – выпей. Нам обеим нужно взбодриться. Не волнуйся об отце. Я чувствую, что тороплю его. Знаешь, у меня до сих пор перед глазами стоит тот крепыш со своим любимым кроликом. Я думала о нем всю жизнь, так стремилась его найти – но, разумеется, мы уже чужие люди. Скажешь, как мне поступить?
– Да, конечно, – заверила Катенька, продолжая дрожать от того, что узнала вместе с Максимом: перед глазами так и стояла мертвая Сашенька. Внезапно ей захотелось поделиться своими переживаниями, рассказать Розе все, сообщить, какой именно смертью умерла Сашенька, как это случилось, как она выглядела, что увидел Сатинов. – Мне есть что вам рассказать…
Она стала доставать копию документов из рюкзака.
– Подожди, – остановила Роза, – прежде чем я это прочту, хочу спросить… Я знаю, что отца расстреляли… но как умерла мама?
– Я как раз и подошла к этому, – ответила Катенька, но что-то заставило ее оставить документы у себя.
Она глубоко вздохнула, готовая продолжать, но у нее перед глазами возникла Сашенька, вся в снегу, ее кожа белела в электрическом свете прожекторов; Катенька почувствовала колючий снег на голых ногах и обжигающе ледяную воду из брандспойта на обнаженном теле, потом оцепенение, когда вода замерзла, покрывая ее корочкой льда… Увидала Сатинова, напуганного, стоящего перед Сашенькой несколькими минутами позже. Если бы он сломался, если бы не смог засвидетельствовать остальные 122 расстрела со сталинской жестокостью, его бы тоже пытали, пока не выяснили, как удалось спасти Сашенькиных детей…
Катенька почувствовала на себе нежный, но проницательный взгляд Розы и одернула себя – есть тайны, которые должны остаться тайнами.
Она посмотрела в умные фиалковые глаза женщины и увидела, что она с напряжением ждет, готовая принять и этот удар. Катенька взяла ее руки в свои ладони.
– Как и остальные. Ее расстреляли.
Роза не сводила с нее взгляда, потом улыбнулась.
– Я так и думала. Хорошо, что мы это узнали. Но что ты хотела мне показать?
Катенька намеренно положила докладную записку о расследовании причин Сашенькиной смерти подальше, чтобы сверху оказались другие документы.
– Мне Кузьма, старая архивная крыса, передал несколько документов, включая и признание вашей матери. Я стала читать его полностью, оно занимает 200 страниц безумных рассказов о тайных встречах с вражескими агентами, о ее планах убить Сталина, распылив на граммофон цианид – все, чтобы дать Сатинову время устроить вас с Карло в новых семьях. Но этот кусок кажется мне немного странным. Можно я прочту?
«В 1933 году в награду за наше верное служение партии нам с Ваней позволили полечить в Лондоне мою неврастению. Мы обратились в известную клинику под названием «Кушон– хаус» [15]15
Букв. «Подушкин дом» (англ.).
[Закрыть]на Харлей-стрит и под видом лечения встретились с агентами британских спецслужб и самим Троцким, который попросил организовать убийство товарища Сталина.
Следователь Могильчук: В «Кушон-хаусе»?
Обвиняемая Цейтлина– Палцына: Да».
– «Кушон-хаус» – страное название, даже для Англии, – пояснила Катенька. – Я проверила. Нет в Лондоне никакого «Кушон-хауса». Нигде такого нет. Никаких ассоциаций?
Роза засмеялась.
– Пошли со мной. – Она взяла Катеньку за руку и повела наверх в свою спальню. – Видишь?
– Что?
– Посмотри! – Роза указала на кровать. – Вот!
Роза взяла старую потрепанную подушку, всю в дырочках, наволочка которой так протерлась и была так изъедена молью, что стала почти прозрачной, так выгорела от времени, что стала почти белой.
– Это моя подушка, подружка детства, единственная вещь, которую я взяла в свою новую жизнь.
Она обняла ее, как ребенка.
– Видишь, она меня помнит! – сказала Роза. – Мама говорила мне, что любит меня, так? Она дала мне знак. Если бы я когда-нибудь узнала, кто я есть, я бы поняла, как она меня любит.
Неожиданно в комнате возникло напряжение, Роза повернулась к Катеньке спиной и посмотрела в окно.
– Есть там еще что-нибудь?
В словах Розы звучала надежда, и Катенька поняла: она хочет что-то сказать ее отцу.
– Да, теперь я понимаю, о чем она. Вы говорили, что отец любил кроликов. В своем признании Сашенька говорит, что они с Ваней прятали цианид в кроличьих клетках на даче. Поэтому я думаю, она и Карло оставила послание…
– Я хочу сама ему об этом рассказать, – заявила Роза, – но так, чтобы не спугнуть его. Думаю, я немного подожду и позвоню, возможно, приеду, чтобы с ним встретиться. Как думаешь?
– Конечно! Но не тяните слишком долго, – улыбнулась Катенька.
