Текст книги "Сашенька"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)
25
– Мамочка! – заплакал Карло. Он всегда просыпался в плохом настроении.
– Почему вы с папой так разговариваете? – спросила Снегурочка, танцуя в саду.
– Мама, почему у тебя разбита губа?
– Ой, – выдохнула Сашенька, впервые чувствуя стыд. – Я ударилась о дверь.
– Я буду тебя лечить, мама. Можно я наложу пластырь на порез? – сказал Карло, трогая ее губу и целуя ей руки, пока Снегурочка, отдохнувшая и цветущая, рысью скакала по саду, как жеребенок.
Сашенька посмотрела в коридор в сторону Ваниного кабинета, в голове метались мысли. Она была почти рада, что Ваня ее ударил, что не стал вымещать свою злость на детях. Пусть лучше он изобьет ее до смерти, лишь бы Беня не страдал. Но если Беня не тот, за кого себя выдавал? А если его арестовали не из-за мести мужа-рогоносца, а потому, что он оказался «вражеским элементом», троцкистским шпионом? Или Ваня просто выдумал этот арест, чтобы помучить ее? Или предположим, что у Менделя настоящие неприятности и к этому как-то причастны она и ее семья? С каждым возникающим вопросом ее все сильнее и сильнее охватывал страх, но тут дети вернули ее к действительности.
– Мамочка, ты смотришь на нас? – Сашенька как во сне пережила этот тянущийся как нарочно медленно вечер – отличный пример того, как восхитительны летние вечера в сосновом бору в Подмосковье.
«Что я наделала? – подумала она. – Что я наделала?»
* * *
Наконец пришло время ложиться спать. Восемь вечера.
– Ты поцелуешь меня на ночь? – пробормотал Карло, подняв на мать карие глаза.
– Одиннадцать поцелуев в лобик, – ответила она.
– Да, мамочка, одиннадцать поцелуев.
Обычно Сашенька была полностью поглощена заботой о Карло, но сейчас ее мысли витали где-то далеко.
Где она? С Беней в подвалах Лубянки? В застенках с Менделем? И чем это грозит ей и ее семье? Она молила о том, чтобы избавиться от неизвестности, и боялась этого избавления.
– Мамочка? Можно я тебе что-то скажу? Мама?
– Да, Карло.
– Я люблю тебя всем сердцем, мама. – Это было новое выражение в лексиконе сына, оно тронуло Сашеньку.
Она схватила его плотное тельце медвежонка и крепко обняла.
– Какие прекрасные слова, дорогой! Мама тоже любит тебя всем сердцем.
Она приложила губы к его атласному лобику и одиннадцать раз поцеловала, пока его глазки не закрылись. К счастью, Снегурочка настолько устала, что без разговоров отправилась спать.
Стояла знойная, душная ночь. Дом атаковали трепетные ночные бабочки, сонные жирные навозные мухи и рой тли. На потолке работали вентиляторы.
Каролина была у себя в спальне.
Телефон молчал.
Ваня присел в кресло-качалку на веранде, курил и пил.
«Евреи, – подумала Сашенька, – никогда не пьют, когда у них неприятности, у них появляется сыпь и учащается сердцебиение». Она вспомнила отца. Ваня раскачивался в кресле взад-вперед, и Сашеньке стало казаться, что она слышит, как скрипит кресло ее отца – давным-давно.
Время ложиться. На липе закаркали вороны. Она, нервничая, подошла к мужу.
– Ваня? – позвала она. Ей необходимо было знать, что ему известно о них с Беней. До тех пор – никаких признаний.
– Ваня, я ничего не сделала, – солгала она. – Да, я флиртовала, мне очень стыдно…
Она ожидала, что он рассвирепеет, но когда он повернулся к ней, его лицо было мокрым от слез.
Ваня никогда не плакал (разве что был очень уж пьян): ни на грустных фильмах, ни на встречах с однополчанами, ни когда увидел Снегурочку в школьной постановке. Перестань, – ответил он.
– Ты меня ненавидишь? Он покачал головой.
– Пожалуйста, скажи, что тебе известно.
Ваня попытался было что-то ответить, но его большой рот, выдающаяся челюсть дрогнули, круглые глаза, как у плюшевого медвежонка, наполнились слезами, он тихонько расплакался в летних сумерках.
– Я знаю, что поступила неправильно. Ваня, мне так жаль!
– Я все знаю, – ответил он.
– Все? А что здесь знать?
Он застонал от чудовищной, невыносимой боли.
– Не бери в голову, Сашенька. Дело уже не просто в супружеской измене.
– Ты пугаешь меня, Ваня.
По его щекам покатились слезы, как багрянец, окрасивший на закате небосвод.
26
Сашенька стояла у кресла-качалки, вдыхая сладкий аромат жасмина. Она думала о Менделе. Думала о Бене.
О спящих в доме детях.
Наконец Ваня встал. Он был пьян. Его глаза сияли, он притянул Сашеньку к себе, поднял ее над землей.
Впервые за долгое время она была благодарна за его прикосновение. Она видела кроликов в клетке, пони, мирно пасшегося за забором, – но они с Ваней были одиноки как никогда.
– Я могу с тобой развестись, – сказала она. – Никто не узнает. Давай разведемся, и ты от меня избавишься. Дай мне развод! (Еще час назад это казалось фантастикой – убежать с Беней, но сейчас – днем Страшного суда.) Я поступила гадко! Мне очень жаль, очень…
– Прекрати, – прошептал Ваня, прижимая жену крепче. – Я, конечно, зол на тебя, дура. Но у нас нет времени на обиды. Ради бога, объясни, что ты имеешь в виду?
– Им все известно – и это лишь моя вина, – сказал он.
– Прошу тебя! Объясни по-простому, что происходит?
Он внезапно обнял жену, поцеловал ее шею, глаза, волосы.
– Меня отстранили от расследований по Наркоминделу и посылают проверять работу наших товарищей в Туркестане, в Сталинабаде.
– Я поеду с тобой. Мы можем жить в Сталинабаде вместе.
– Сашенька, соберись. Меня могут арестовать на вокзале. Могут прийти за мной сегодня вечером.
– Но почему? Это же я совершила проступок… Я умоляю о прощении, но какое это имеет отношение к политике?
– Гидеон, Мендель, теперь Беня Гольден – что-то происходит, Сашенька, а я не понимаю что. Может, у них что-то есть на твоего писателя? Может, этот ублюдок связан с иностранными шпионами? Но у них есть что-то и на меня, и на тебя. Я не понимаю, что именно, но я знаю, это может погубить нас всех.
Потом он повернул ее к себе, его встревоженное лицо было мертвенно-бледным в мерцающем свете.
– У нас, возможно, нет больше времени. Что будем делать? Нереальность происходящего раздавила Сашеньку.
Несколько дней назад в ее доме с наркомом НКВД, товарищем Берией, был сам товарищ Сталин. Звезды эстрады и кино пели у них на даче; Ваня пошел на повышение; товарищ Сталин высоко оценил ее журнал, отвешивал ей комплименты и потрепал Снегурочку по щеке. Нет, Ваня ошибается. Это все неправда. Сердце учащенно забилось, в глазах зарябило.
– Ваня, я боюсь.
Они сидели на веранде, очень близко, щека к щеке, рука в руке, ближе, чем во время медового месяца, когда они были молоды и влюблены. Они были уже не просто муж и жена.
– Сашенька, я тоже напуган. Нужно подумать, что делать.
– Ты серьезно думаешь, что за нами придут?
– Не исключено.
– Неужели не к кому обратиться? Ты звонил Лаврентию Павловичу? Ты ему нравишься. Он доволен твоей работой. Ты даже играл в баскетбол за его команду. А Ираклий? Он знает все, его любит сам Сталин. Он нам поможет.
– Я уже им звонил, – ответил Ваня. – «Товарищ Берия не может подойти к телефону», – ответили у него в приемной. Ираклий еще не перезванивал. Но это ничего не значит. Берия может быть у своей пассии, а Ираклий обязательно перезвонит.
– Нам нужно решить, что предпринять уже сегодня. Могут арестовать меня, или тебя, или нас обоих. Кто знает, какие признания выбили из Менделя или твоего чертова писателя?
– Но их уж точно не заставят ничего выдумывать!
– Господи, спаси нас! – воскликнул Ваня. – Ты что, серьезно? У нас в органах есть поговорка: «Дайте мне человека, и уже к завтрашнему утру он у меня признается, что он – английский король!» Ты веришь всем признаниям в суде? Веришь, что Зиновьев, Каменев, Бухарин – террористы, убийцы, насильники и шпионы?
– Верю. Ты говорил мне, что они настоящие враги, по духу, по сути своей.
– Да-да, они настоящие враги. Они подонки. Враги народа по своей сути. Они утратили веру в дело партии, а вера – это главное. Но… – Он покачал головой.
– Вы избиваете людей, чтобы они оговорили себя, – да, Ваня?
– Ради дела партии я готов на все, я делал все. Да. Я знаю, как сломать человека. Некоторые ломаются как спички, другие скорее умрут, чем скажут хотя бы слово. Но лучше расстрелять сотню невиновных, чем упустить шпиона. Даже тысячу.
– Боже, Ваня! – Сашеньке вспомнились Бенины слова и выражения. Он знал, что делал Ваня по ночам, пока она, она…
– А чем, ты думала, я занимался? Моя работа проходит под грифом «совершенно секретно», но тебя больше устраивало закрывать на все глаза.
– У партии есть право уничтожать врагов. Я знала, что случались ошибки, но цель оправдывает средства. А что, если мы стали одной из таких ошибок? Я верю в партию и Сталина. Это дело всей моей жизни. Ваня, а ты продолжаешь верить в дело партии?
– После того, что я для нее сделал, я просто обязан верить. Если меня сегодня расстреляют, я умру коммунистом, а ты?
– Умру? Я не могу умереть. Я не могу исчезнуть! Я жить хочу. Я люблю жизнь. Я сделаю все, чтобы выжить.
– Умерьте свой пыл, дорогой товарищ Песец! – Его новый намек на конспирацию вернул Сашеньку назад, в Петроград 1916 года, когда Ваня еще был молодым ярым большевиком – именно эта черта когда-то и привлекла Сашеньку. – Успокойся! Мы не умрем, но нам необходимо обдумать, что делать. Если за нами придут, ни в чем не признавайся. В этом вся соль. Если ты ни в чем не сознаешься, тебя не тронут. Что бы с тобой ни делали, ни в чем не признавайся!
– Я не уверена, что смогу вынести боль, – дрожащим голосом сказала Сашенька. – Ваня, у тебя же есть дома револьвер?
Ваня убрал со стола свою фуражку. Под ней лежал наган. Сашенька положила ладонь на прохладную сталь.
Это напомнило ей о «бульдогах», которые она передавала по поручению партии в Петрограде. С каким желанием и гордостью она носила этот пистолет! Как восхищалась Ваней, крепким работягой с ладонями, похожими на кувалды, дерзким лицом и карими глазами! Кем он стал? В кого они оба превратились?
– Мы могли бы застрелиться сегодня ночью, Ваня. Я могла бы застрелиться, ты бы избавился от меня. И был бы чист. Я готова на это, если ты только скажешь…
– Это первое, что приходит в голову. У нас есть пистолет и есть сегодняшняя ночь. Но ты только представь, что на нас ничего нет! Тебя будут бить и унижать. Но если ты не признаешься, потом спросят:
«Она что-нибудь подписала? Нет? Что ж, может, она и не враг вовсе». И в результате тебя освободят. Ради нас, ради жизни, ради детей.
Детей! Они едва не забыли о своих детях. Смерть, жестокость и неизбежность того, что их может не стать, были настолько пугающими, настолько неотвратимыми, что они думали лишь о себе. Как она могла быть такой эгоисткой?
Она бросилась в дом, Ваня за ней. Они ворвались в комнату, где спали Снегурочка и Карло. Держась за руки, родители с тоской смотрели на Снегурочку, на белокурые кудряшки, разметавшиеся по подушке.
Девочка спокойно спала, свернувшись калачиком, подложив под щеку свою нелепую розовую подушку.
Карло лежал голенький, на животе, волосы взъерошены, ручки и ножки согнуты, как у младенца, под головой любимый плюшевый кролик.
В горле запершило. Сашеньке не хватало воздуха в этой темной теплой комнате, где витал особый запах маленьких детей. Пахло сеном и ванилью. Казалось, они первые и последние родители во всем мире. Но они единственные знали, что их ждут серьезные неприятности. У Сашеньки ком стоял в горле: они вот-вот навсегда могут потерять свои сокровища!
– Снегурочка, Карло, любимые! – Она опустилась на колени у детских кроваток, Ваня сел рядом с ней, внезапно они тихо расплакались в объятиях друг друга.
– Не буди их, – сказал Ваня.
– Ладно, – согласилась Сашенька. Но она не смогла сдержаться: дрожащими руками подняла Карло из кроватки, прижала к себе, осыпала поцелуями его розовые пухлые щечки. Мальчик заворочался. Ваня обнимал Снегурочку, зарылся лицом в ее волосы, орошая их слезами. Оба ребенка сонно закопошились, очутившись в объятиях родителей, пребывая в радостном неведении о приближающейся буре, вырванные из дремоты этой душной ночи. Все четверо прижались друг к другу в утешительных сумерках: родителей душили слезы, полусонные дети потягивались и вздыхали, уютнее устраиваясь в любящих объятиях.
Наконец Ваня тронул жену за руку.
– Положим их в кроватки! – сказал он. Они подоткнули одеяльца детей, потом потихоньку вышли из комнаты, сели на краешек дивана у распахнутых створчатых дверей. В ночной тишине громко хлопнула дверца автомобиля.
– Ваня! Это они? За нами? – Сашенька бросилась к нему на шею.
Он стал успокаивать жену своими неловкими руками, их грубая сила была такой любимой, такой родной.
– Нет, это не они. Пока не они, – прошептал он. – Мы должны спокойно все обдумать. Перестань плакать, девочка! Соберись. Ради детей…
Он стал ловить ртом воздух, Сашенька непроизвольно застонала, муж закрыл ей рот ладонью.
Она вышла из комнаты. Умылась холодной водой. Оба стали мыслить на удивление трезво.
– Ваня, мы не можем застрелиться, потому что…
– Сталин называет самоубийства «плевком в лицо партии». Мы избавимся от боли, но наши дети будут обречены. Партия за все заставит ответить наших детей.
– Значит, мы убьем себя и детей. Сегодня ночью. Сейчас, Ваня. Мы умрем вместе и будем вместе всегда. Всегда! – Странно, однако Сашенька верила в жизнь после смерти. В вечность. В это верил ее дед-раввин, а она, коммунистка, всегда избегала подобных мыслей.
Теперь эти забытые слова из Туробина пришли ей на память: Зохар 13, Великая книга, Сердце Каббалы [11]11
Мистическое еврейское учение.
[Закрыть], Небеса и геенна огненная, големы [12]12
В еврейском фольклоре глиняная фигура, наделяемая жизнью с помощью магической процедуры.
[Закрыть]и дибики [13]13
Злобный дух, который может вселиться в живого человека.
[Закрыть], которые являлись тем, кого проклял дурной глаз; мир духов был так далек от научного марксизма и диалектического материализма. Однако сейчас она представляла себе свою душу и любовь, воспарившую над бренным телом. Там она встретит своих родителей. Обоих, молодых. Они все снова будут вместе! Сашенька вытащила наган из-под Ваниной форменной фуражки. Она еще не забыла, как стрелять.
– И ты в это веришь? – спросил Ваня.
– Я верю. Мы все попадем на небеса.
– Может, ты и права. Если за нами придут, мы убьем детей, а потом себя. Значит, решено. – Но когда Сашенька повернулась чтобы идти в спальню, Ваня схватил ее за руку, забрал пистолет и положил назад в кобуру.
Он крепко обнял жену и прошептал:
– Я не смогу. Не смогу. А ты?
Она отрицательно покачала головой. Уже перевалило за пол ночь, Сашенька начала мыслить более здраво.
– У нас нет времени на слезы, верно, Ванечка?
– Таместь на нас что-то. Но я не знаю, что именно.
– Гидеон упомянул «греков и римлян», а потом арестовали Менделя. О нас Беня Гольден ничего не знает.
– А если он провокатор? Шпион? Негодяй?
– Возможно… – Сашенька была настолько напугана, что готова была обвинять собственного любовника.
Неужели в этом все дело? Неужели Беня разрушил ее семью? Потом на нее нахлынула новая волна предположений. – А может, это интриги на Лубянке? Должна быть какая-то причина, ведь так, Ваня?
Он развел руками.
– Должна быть причина, – согласился он с ней. – Но органам и не нужно искать причину.
В этот момент они услышали, как скрипнули ворота.
– Это они, Ваня. Я люблю вас. Ваня, Снегурочка, Карло. Если кто-нибудь из нас останется в живых – ой, Ваня… Может, покончим с мучениями? Где «бульдог»?
Они держались за руки. В его руке появился пистолет, они зажали его прохладную сталь между своими ладонями, как будто это была стальная связующая нить их любви. Минуты тянулись невероятно медленно.
В тишине раздался свист, из тенистого сада появилась фигура в белом капюшоне.
Ваня поднял наган, спустился по деревянной лестнице.
– Кто там? Я буду стрелять. Я заберу вас с собой, сволочи!
27
– У меня всего пара минут, – произнес гость, сбрасывая кавказский капюшон, который он привык носить еще со времен петроградских зим.
– Ой, Ираклий, слава богу, ты пришел! – Сашенька поцеловала Сатинова и не отпускала его. – С нами все будет хорошо, так ведь? Ты пришел, чтобы сказать, что все разрешилось? С кем нужно поговорить? Скажи!
Они погасили свет на веранде, Ираклий Сатинов сел за стол возле Сашеньки и Вани. Она плеснула всем троим армянского коньяка.
– Все будет хорошо, правда? – снова беспокоилась она. – Нам все снится, да? Ираклий, что нам делать?
– Сашенька, помолчи, – оборвал ее муж. – Дай ему сказать. Сатинов кивнул, в темноте блеснули его прищуренные глаза.
– Слушайте внимательно, – начал Сатинов. – Мне не известны подробности, но я знаю, что-то изменилось. Мендель в разработке, и на тебя что-то нарыли.
– На меня? – воскликнула Сашенька. – Ваня, разводись со мной! Я застрелюсь.
– Сашенька, выслушай Ираклия, – сказал Ваня.
– Сейчас не об этом, – бросил Сатинов. – Я думал… о детях. У Сашеньки кровь застучала в висках.
– Может, мне лично встретиться с Берией? Я готова на все. Все! Я бы убедила Лаврентия Павловича…
Сатинов покачал головой, Сашенька почувствовала, как дрожь пробежала по его телу. У него даже не было времени обсудить их судьбу. Лишь судьбу детей.
– Я могла бы написать товарищу Сталину. Он меня знает, мы знакомы с марта 1917 года, когда я работала машинисткой у Ленина… Он меня знает.
Сатинов метнул на нее взгляд, и она поняла, что приказ идет с самого верха.
– Вы должны сейчас думать только о детях, – просто сказал гость.
– О боже! – прошептала Сашенька, перед ее глазами закружились красные точки. – Их отправят в один их этих детдомов. Над ними будут издеваться, оскорблять, убивать. Дети Троцкого мертвы. И дети Каменева. Вся семья Зиновьевых. Я знаю, что происходит в этих приютах…
– Тихо, Сашенька. Ираклий! Так что нам делать? – спросил Ваня.
– Дети могут у кого-нибудь пожить? – спросил Сатинов. Сашенька знала, что Гидеон с Мушью сами ходят по краю, другая его дочь Виктория настолько фанатично предана партии, что никогда не согласится помочь испорченным детям «врагов народа»; Мендель уже в застенках Лубянки, а родителей Вани, вероятно, арестуют сразу после их с Ваней ареста.
– В таком случае Снегурочку с Карло нужно отослать из города, – заявил Сатинов. – Немедленно. Лучше прямо завтра. На юг. У меня есть друзья, которые помогут. Помните, я долгое время работал в Закавказском комитете? В деревнях живут простые люди, им чужда политика. Временами я был крут, когда там работал, я ломал врагам хребты, но, когда мог, помогал народу.
– Кто эти люди? Что станет со Снегурочкой и Карло? – билась в истерике Сашенька: она, широко открыв рот, хватала им воздух, но не могла надышаться.
– Сашенька, тебе придется мне довериться. Я для Снегурочки почти как второй отец. Ты мне веришь?
Она кивнула. Сатинов был их последней надеждой.
– Хорошо. Они должны тайно уехать на юг. Я сам сегодня ночью туда отправляюсь, но с ними поехать не могу. Кто-то заслуживающий абсолютного доверия должен сопровождать их «на отдых» – в этом нет ничего подозрительного. Потом этот человек передаст детей другим людям, о которых я говорил.
– Ванины родители?
– Да. Моя мать любит их… – с жаром подхватил Ваня.
– Нет, – отрезал Сатинов. – Они на Грановского. Они постоянно под наблюдением. Они неблагоразумны, и прости, Ваня, маниакально и тупо преданы партии – опасное сочетание.
– Ты знаешь… человека, который мог бы повезти детей в такое путешествие, был бы добр, внимателен к таким миленьким… таким ангелочкам? – спросила Сашенька.
Сатинов взял Сашеньку за руки и пожал.
– Не казни себя. Да, я обещаю, Сашенька, я знаю человека, с кандидатурой которого ты согласишься. Но даже ему будет неизвестно, где потом окажутся дети.
– Они станут жить вместе? Пожалуйста, скажи, что вместе.
Они любят друг друга. Они нужны друг другу, и без нас… Ираклий отрицательно покачал головой.
– Нет. Если бы они попали в детдом НКВД для детей изменников Родины, их бы разлучили, имена изменили. Кроме того, могут объявить всесоюзный розыск: искать брата и сестру, – их найдут. Безопаснее их разлучить. Сейчас тысячи бездомных детей, даже миллионы, их полно на вокзалах.
– Но это означает, что они потеряют не только родителей, но и последнюю родную душу. Они перестанут быть одной семьей. Ваня, я этого не переживу. Я не смогу на это решиться. Сможешь, – отрезал Ваня. – Сможешь.
– Их поселят в разных семьях, – продолжал Сатинов. – У меня есть на примете простые бездетные люди, никоим образом не замешанные в политике, очень порядочные. Если вы вернетесь, если за этим ничего нет, если вас просто отправят в ссылку и вы долго не сможете жить в Москве, – обещаю, потом вы получите своих детей! Они приедут к вам, где бы вы ни находились. Но если нет, если все настолько плохо…
– Скажи мне, пожалуйста, что это за семьи? Кто они? – надтреснутым голосом молила Сашенька.
– Никто не будет знать, где они живут, только я один. Помощь детям «врагов народа» может нам всем стоить головы. Но я помогу, Сашенька. Документы будут утеряны, дети исчезнут. Вы не одни. Многие в 1937 году отослали своих детей из города. Вот что я предлагаю. Если вы согласны, клянусь, я буду приглядывать за вашими детьми до последнего вздоха. Это станет смыслом моей жизни. Но на это необходимо решиться прямо сейчас.
Ваня с Сашенькой обменялись взглядами. Наконец она повернулась к Сатинову.
– Ой, Ираклий, – выдохнула она и кивнула.
Она попыталась обнять Сатинова, но он отшатнулся; ей были понятны его чувства, она сама их испытывала.
Когда их обреченные друзья в тридцать седьмом ходили по тонкому льду, ожидая ареста, она избегала их как зачумленных, потому что в те времена подобные знакомства могли оказаться фатальными, – как однажды сказал Сатинов, «предательство – удивительно заразная болезнь». Теперь она была зачумленной, а ее дорогой друг помогал ей.
– Спасибо, – тихим голосом сказала она. – Ты порядочный человек, настоящий коммунист.
– Поверь, я не такой хороший, – ответил Сатинов.
Она вновь потянулась к нему, но он высвободил руку из ее пальцев и встал. Этот жест испугал ее больше всего. Настоящее было туманным. Он решил спасать будущее. – Ладно. Сначала мне нужно дать телеграмму. Сегодня ночью соберите детей. Вы можете отослать их из дома в любое время начиная с завтрашнего утра. Или можете дождаться, пока одного из вас арестуют и вы узнаете больше. Тебя завтра направляют в Сталинабад, да, Ваня? Но если тебя арестуют, ты сможешь отправить жене весточку? Я выезжаю сегодня ночью спецпоездом и завтра буду в Тбилиси. Я возглавляю комиссию ЦК и целый месяц проведу на юге. И это настоящая удача, это значит, что я смогу вам помочь. Подробности телеграммой. Это важно: если вас арестуют, мне понадобится некоторое время, чтобы пристроить детей, пока их не начали искать компетентные органы. Ваня, ты понимаешь, о чем я. Выбросьте из головы саму мысль о самоубийстве. Прикройте меня, чего бы это ни стоило, я все сделаю. Теперь пункт первый. Каролина сможет отправиться с детьми в путешествие?
Каролина шагнула из тени.
– Разумеется.
Сашенька посмотрела на эту худую как жердь немку из Поволжья.
– Каролина, ты слышала, о чем мы говорили? Ты все слышала?
Каролина кивнула, снедаемая страхом, Сашенька задавалась вопросом, а не предаст ли их Каролина. Откровенно говоря, они не могли никому доверять.
– Я пойду с этими детьми даже на край света, – сказала нянечка с немецким акцентом.
У Сашеньки навернулись слезы. По неумолимой решительности в глазах Каролины, по сжатым губам она поняла, что няня стала невольной свидетельницей их страданий.
– Тогда иди к нам, – пригласила она. Различия между хозяевами и прислугой были в секунду отброшены, власть спасти (или уничтожить), данная и тем и другим, уравняла их.
– Каролина, – сказал Сатинов. – Ты понимаешь, что происходит. Меня здесь не было. Ваня, Сашенька, последний раз мы встречались за обедом на Грановского, я был с женой. О политике не говорили. Мне ничего не известно о вашей судьбе. Вы должны забронировать для Каролины билеты как можно скорее. Позвоните на станцию, время работает против нас, звоните сейчас, немедленно.
Он положил на стол две метрики.
– Это бумаги на двух сирот из детдома имени Дзержинского. Вы, Каролина, можете ехать по своим документам, но билеты на детей берите на чужие имена. Сейчас на вокзалах и в поездах постоянные инспекции. Сашенька, уничтожь их метрики, не оставляй на даче!
– Куда мне ехать? – спросила Каролина. – Я могла бы забрать их к себе в деревню.
– Это вариант, но вас могут найти даже там, – возразил Сатинов. – По Ростову прокатилась волна арестов поволжских немцев. Сядете на поезд Москва – Баку – Тбилиси, что отходит от Саратовского вокзала. Выйдете в Ростове, там на ваше имя – Гюнтер, я не ошибаюсь? Каролина Гюнтер? – у начальника станции будет лежать записка. Или вас встретит человек. После этого, Каролина, возвращайтесь к себе в деревню. Понятно?
Сашенька отметила, что Сатинов избегает смотреть своим старым друзьям в глаза; он поцеловал ей руку на прощание, совсем как тогда, когда они познакомились двадцать лет назад. С Ваней они обнялись.
Он натянул капюшон и ушел через сад тем же путем, что и пришел. Заскрипели, закрываясь, ворота.
Сашенька была знакома с Сатиновым со времен своей молодости, с зимы 1916 года. Он видел ее у смертного ложа Ариадны, был их лучшим в мире другом. Сейчас их дружбе пришел конец или, возможно, она приобрела другие формы. Из друга он превратился в единственного родного на свете человека. Среди всех их знакомых, среди всех подхалимов и трусов, доносчиков и конъюнктурщиков, у него одного хватило смелости остаться человеком.
– Пойдемте. У нас уйма дел, – заторопилась Каролина, кладя руку Сашеньке на предплечье и сжимая. – Но сперва нужно поесть. На сытый желудок лучше думается.
Она вынесла поднос с козьим сыром, помидорами, бородинским хлебом и нарзаном.
Они не стали зажигать на веранде свет, но накинулись на еду, как будто никогда раньше не ели.
Медленно тянулось время, но сейчас Сашенька чувствовала себя намного лучше: у нее была цель.
Она должна довериться Ираклию Сатинову. Он сказал, что устроит ее детей к «добрым людям», но сейчас у нее разрывается сердце! Она вспомнила, как рожала Снегурочку и Карло в кремлевской больнице на Грановского. Снегурочка была первым ребенком, но роды прошли легче, она появилась, похожая на розового котенка с белокурыми волосенками, а первую ночь проспала на Сашеньке, как маленький лягушонок… Сейчас она без умолку болтала о подушках и бабочках, знала по именам всех советских адмиралов и терпеть не могла яйца – ее от них тошнило, но курятину она любила. Розовый – ее любимый цвет, потом шел зеленый.
Карло необходимо было поцеловать и погладить одиннадцать раз, он просыпался по ночам, его нужно было убаюкивать; он не любил кефир и горбушки. От марципана ему становилось плохо, он собирал кроликов, и во избежание падения уровня сахара в крови ему нужно было давать особое печенье, в жестяной коробочке с изображением Кремля. Он не любил громких звуков, боялся грома, но ему всегда хотелось побывать на новых станциях метрополитена с мраморными холлами и стеклянными куполами, он любил кататься на поездах…
Может, ей написать эти подробности для «добрых людей»? Рассказать? Кому еще об этом знать, как не матери? Сейчас не время для сантиментов, слез, чувства вины. Теперь Сашенька была матерью, которая защищает своих детенышей. Она обязана уберечь их от детдома, который описал Беня. Когда все вещи будут собраны, она сможет насладиться присутствием этих живых сокровищ, немного с ними поговорить.
Потом поплакать, если захочет.
Сашенька не чувствовала вкуса пищи. Сад, казалось, был сделан из картона, жасмин, сирень и жимолость пахли гнилью. Ах, если бы ее пощадили, чтобы она могла заботиться о детях! Ах, если бы они могли остаться с ней! Даже если они будут в безопасности у «добрых людей»…
Позабыт, позаброшен с молодых юных лет,
Я остался сиротою – счастья-доли мне нет!
Никогда еще слова этой старой песни не были такими уместными, такими берущими за душу.
– Ваня, мы все должны обговорить. Возможно, это наша последняя ночь вместе. Что мы им скажем? – выдавила она из себя.
– Чем меньше, тем лучше, – ответил Ваня. – Они должны забыть о нашем существовании. Снегурочка помнит больше, но Карло всего лишь три годика. Он даже…
Больше он не мог говорить. Сашенька схватила Каролину за руку.
– Каролина, давай паковать чемоданы. Нужно положить теплые вещи, чтобы дети не простыли.
Они вернулись в спальню Снегурочки, Сашенька стала подавать Каролине вещи девочки. Каждый раз она подносила одежду к лицу, вдыхала запах сена и ванили.
«Я дала детям жизнь, – уговаривала себя Сашенька, – но они – не моя собственность. Теперь они должны жить без меня, как будто меня никогда и не было».
