Текст книги "Сашенька"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)
17
Когда дядя Сашеньки, Гидеон Цейтлин, закончил обед – борщ, селедка и говяжьи котлеты – за своим столиком в Доме писателей в Москве, он надел мягкую фетровую шляпу и вышел на согретые солнцем улицы столицы. Он обедал со своими закадычными друзьями: «красным графом» – покладистым, мудрым и полным Алексеем Толстым, одним из любимых писателей Сталина (он создавал исторические романы о безжалостных царях); Фадеевым, много пьющим секретарем Союза писателей; Ильей Эренбургом, дешевым романистом, и хорошенькой дочерью самого Гидеона, Мушью, которая теперь преподавала в университете. Эти литературные львы наслаждались своими привилегиями: едой, вином, дачами в Переделкино, отпуском в Сочи, потому что они пережили эти ужасные 1937 и 1938 годы.
После обеда Гидеон, гигант с колючей бородой, квадратной челюстью и шаловливыми черными глазами, прогуливался с Мушью по городу. Стояло лето, бросались в глаза нарядные девушки.
– Мушь, ты заметила, что до недавнего времени все одевались как чопорные монашки, – заявил Гидеон.
– Но хвала Господу, с этим покончено. Юбки становятся короче, декольте глубже. Я обожаю лето!
– Перестать таращиться по сторонам! Папа-момзер, – побранила его дочь, назвав по-еврейски «проказником», как в былые времена. – Ты уже слишком стар.
– Ты права. Я слишком стар, но я немного пьян, да и глаза у меня на месте. Я еще хоть куда!
– Ты старый бесстыдник.
– Но ты же все равно меня любишь, Мушь? – Гидеон держал Мушь за руку. Сейчас его дочери почти исполнилось сорок, у нее были муж и дети. Она оставалась красавицей: черноглазая, с густыми черными волосами и четкими скулами. Гидеон был уже дедушкой! В мае в Москве от молоденьких девушек никуда нельзя было спрятаться. Старый ловелас любовался женскими ножками, обнаженными плечами, новыми прическами – ох, он чувствовал запах их кожи, их бедер. Он тут же решил, что должен безотлагательно навестить свою новую любовницу Машу, девушку, которую он привозил с собой к Сашеньке на дачу. Маша была одним из тех очень тихих и инфантильных созданий, с которыми было бы невыносимо скучно, если бы не их почти сумасшедшая тяга к сексуальным утехам. Он как раз прокручивал в голове, чем он будет с ней заниматься, когда почувствовал, что дочь тянет его за рукав.
– Папа! Папа!
Прямо возле них остановилась белая «эмка».
Водитель помахал Гидеону, а с пассажирского места выпрыгнул молодой мужчина в потертом коричневом костюме, круглых очках, с высокой прической и открыл заднюю дверцу.
– Гидеон Моисеевич? Можно на пару слов? Это не займет много времени.
Мушь побледнела. Гидеон тут же перестал видеть молодых красавиц и схватился рукой за грудь.
– Если вы себя неважно чувствуете, мы можем поговорить в другой раз, – сказал молодой человек с тонкими рыжеватыми усиками.
– Папа, с тобой все будет в порядке? – спросила Мушь. Гидеон выпятил грудь и кивнул.
– Мы просто поговорим, дорогая. Увидимся позже.
«Это простая формальность, – убеждал он себя.
– Ничего страшного, через пару часов я вновь буду с Мушью».
* * *
Когда Мушь смотрела, как отец садится в машину, ее охватило ужасное предчувствие, что она больше никогда его не увидит. Где сейчас ее дядя Самуил?
Исчез, нет его больше среди живых. Половина друзей отца исчезла. Сначала их книги высмеивали в газетах, потом их арестовывали, квартиры обыскивали и опечатывали. Потом, когда она вновь встречала своих друзей, они едва здоровались. На них лежала печать смерти. Потом и их арестовывали, они тоже исчезали. Но Гидеон перешагивал через трупы, Мушь видела, что он мастер выживать в любых ситуациях. Он поступал так, как должно, хотя его происхождение вызывало крайнее неодобрение. Он был жив лишь потому, что, как поговаривали, его произведения нравились самому товарищу Сталину, а также благодаря его связям с европейской интеллигенцией.
Сейчас, стоя на летнем ветру, Мушь наблюдала, как машина, угрожающе взвизгнув тормозами, понеслась вверх по холму на Лубянку. Когда отца увозили, Мушь видела, как он обернулся и послал ей воздушный поцелуй через заднее стекло.
Мушь поспешила к таксофону и позвонила своей двоюродной сестре.
– Сашенька? Папа неожиданно заболел. – Она знала, что ее сразу поймут.
– В какой он больнице?
– В той, что на вершине холма.
18
На улице Грановского Сашенька играла с детьми. Няня Каролина готовила им гренки с персиковым вареньем, чай и одновременно жарила телячью печенку на ужин.
Ваня к семи должен был прийти домой, но он запаздывал, а Сатинов со своей беременной женой Тамарой уже приехал на обед.
– В чем дело? – спросил Сатинов, увидев озабоченное лицо хозяйки.
– Ираклий, пошли вниз, я покажу тебе нашу новую машину. Сашенька знала, что Сатинов ее прекрасно понял. Оставив похожую на куколку Тамару играть с детьми, они на лифте спустились во двор, где целый парк самых ослепительных лимузинов находился под неусыпным надзором вахтера и охранника из НКВД.
Улица Грановского сейчас стала резиденцией высшего руководства, так что на ней соорудили деревянную караулку. Серело, от раскаленного асфальта поднимался горячий воздух. На мягких стульях полукругом сидело несколько пожилых мужчин и женщин – старики в мягких фетровых шляпах, белых жилетках и шортах, не скрывавших морщинистых старых животов и седых волос на груди, с лицами, покрытыми старческими пигментными пятнами; полные женщины с широкими бедрами в дешевых босоножках и сарафанах, в широкополых шляпах, со сгоревшей на солнце кожей.
Мужчины читали газеты или играли в шахматы, женщины беседовали, смеялись, шептались и снова болтали.
Во дворе в окружении женщин сидела Марфа, шумная Сашенькина свекровь, энергичная моржиха в соломенной шляпе.
– Глядите, это моя невестка, – выкрикнула она хриплым голосом. – Сашенька, я рассказываю о первомайском празднике, о том, кто приезжал на дачу.
А они не верят…
Ее свекор, Николай Палицын, пожилой крестьянин, гордо кивнул на Сашеньку.
– Она говорила с самим! – сказал Николай, воздев глаза к небу.
– Сталиным!
– И самне преминул отметить, как он доволен Ваней! – добавила Ванина мать.
Сашенька попыталась улыбнуться, но Ванины родители представляли собой источник опасности. Это был двор элитного дома: тут сидели родители вождей партии, и любое опрометчивое слово могло оказаться роковым.
– Здравствуйте, товарищ Сатинов, – поздоровались старики Палицыны.
Сатинов приветливо помахал рукой, красивый и подтянутый в своей форме.
– Я хотела показать Ираклию нашу новую машину, – сказала Сашенька, потом прошептала: – Разве можно им доверять? Как принудить их молчать?
– Не волнуйся. Ваня заставит их держать язык за зубами. Теперь расскажи, что произошло?
– Звонила Мушь. Гидеона арестовали. Я думала, все закончилось, за исключением особых случаев. Я думала…
– В основном закончилось, но такова наша система.
Конца этому никогда не будет. Таким образом мы хотим обезопасить СССР, ведь мы живем в очень сложные времена. Сашенька, может, не стоит волноваться? Гидеон сам всегда был себе закон.
Может, он напился, глупо пошутил или пощупал жену Молотова, зануду. Помни: ничего не делай, ничего не говори. Во двор въехал «бьюик», водитель открыл дверь.
– Ваня приехал.
Сашенька совсем не удивилась, что ее муж выглядит изможденным, небритым и усталым, – принимая во внимание, сколько он работает и какое у него напряжение.
– Что случилось? – спросил он, даже не поцеловав Сашеньку и не поздоровавшись с Сатиновым.
– Я пойду наверх, поиграю с детьми, – сказал Сатинов.
– Ты знал, что Гидеона арестовали? – спросила Сашенька мужа, вновь для отвода глаз делая вид, что показывает ему машину.
Ваня взял ее нежную ручку в свои большие ладони.
– Успокойся! Сейчас начальство мною довольно.
Подробностей я не знаю, но при мне упомянули о его аресте. Я лишь ответил: «Пусть наши товарищи его проверят». Поняла? Обещаю, нас это никак не заденет.
Сашенька посмотрела в Ванино пролетарское лицо, на его лоб, измятую форму. Сашенька вздохнула с облегчением: они в безопасности. Гидеон – это особый случай, писатель европейского масштаба, который знаком с иностранцами, который посещал парижские бордели, давал интервью английским газетам. В очередной раз она была благодарна мужу за то, что они за ним как за каменной стеной. Потом в памяти всплыло саркастическое замечание Бени о его «нелегкой» работе, а после воспоминание о чувственном прикосновении губ любовника сегодняшним утром затмило все вокруг. Волна неловкости пробежала по ее спине.
Наверху Снегурочка и Карло гонялись за Сатиновым по дому. Когда Сашенька вошла в квартиру, дети как раз поймали Сатинова и стали его щекотать.
– Скажи, дядя Ираклий, – спросила Снегурочка, сидя верхом на своем любимце, – где живут подушки?
– Конечно, в Подушколандии. – Сатинов помогал Снегурочке создавать ее иллюзорный мир. – Есть лесные подушки, небесные подушки и морские подушки.
– Ираклий, ты такой выдумщик, – сказала Сашенька. – Ты станешь прекрасным отцом своим детям!
– Я люблю этих детей, – ответил Сатинов, сдавшись на милость «охотников» и позволив Карло стянуть с себя сапоги.
Вошла Каролина и пригласила всех к столу.
19
Когда машина миновала Красную площадь и площадь Революции и въехала в боковые ворота тюрьмы на Лубянке, Гидеон от страха онемел.
Он собирался с духом, но разум продолжал напряженно работать. Он, мучимый угрызениями совести, подумал о брате, которого не видел более десяти лет и которому даже не звонил с 1935 года.
Разумеется, Самуил сам понимает, как опасно для них обоих поддерживать связь. Но где он сейчас?
Ему вспомнился брат, раскачивающийся в своем кресле в особняке на Большой Морской, в кабинете, где было полно безделушек, модных во времена короля Эдуарда VII. Неужели он действительно умер?
Неосознанно Гидеон склонил голову и прошептал молитву по умершему брату, сам удивившись, что еще помнит слова кадиша – старой еврейской молитвы по усопшим… Когда находишься от смерти на волосок, вспоминаешь детство, семью. Гидеон внезапно осознал, что больше всех на свете любит свою дочь Мушь.
«Поймет ли Мушь меня, вспомнит ли, когда я получу девять граммов свинца в затылок?» Боль в груди становилась невыносимой. Он чуть не рыдал от страха.
– Приехали! – улыбнулся молодой человек Гидеону. Он обращался с ним не как с арестованным.
Наоборот, чекист в форме открыл дверцу и помог ему выйти из машины. «Что ж, я знаменитый писатель, – подумал Гидеон, немного приходя в себя. – Ничто так не бодрит, как слава».
Он заметил, что здесь припарковано много «бьюиков» и ЗИСов. Это вовсе не напоминало двор, куда доставляют новых арестованных.
Гидеона провели сквозь двойные деревянные двери в отделанный мрамором вестибюль, потом в обшитый деревом коридор с синей ковровой дорожкой. Здесь сновали сотрудники НКВД в форме и секретарши. Все напоминало обычное госучреждение.
Гидеон вздохнул с облегчением, но продолжал размышлять над тем, что все это означает. Что он писал в последнее время? Что говорил? Что происходит в Европе? Какое он имеет к этому отношение?
Он еврей, и только что сняли Литвинова, наркома иностранных дел, тоже еврея.
Неужели евреи попали в немилость? Неужели СССР сближается с Гитлером?
Гидеон не был лично знаком со Сталиным и не искал этого знакомства, но он инстинктивно понимал эксцентричность генсека. Сталин всегда ценил в людях прямоту. Он считал, что лучше иметь дело с явными врагами и отпетыми мерзавцами, чем с фальшивыми друзьями и неискренними большевиками. Сталин любил порочных людей. Он наблюдал за Гидеоном издалека и расценивал последнего как купающегося в шампанском гедониста, беспартийного гражданина СССР, бывшего меньшевика и брата бывшего капиталиста-эксплуататора.
«Если я умру, вдосталь ли я насладился женщинами? – внезапно подумал Гидеон. – Женщин никогда не бывает много!»
Грудь пронзила невыносимая боль, он стал задыхаться.
– Вот мой кабинет, – сказал молодой человек; его чубчик спадал аккуратной волной на розовый лоб. – Моя фамилия Могильчук, я следователь по особо важным делам Главного управления госбезопасности. Вам плохо? Возьмите!
Он протянул Гидеону таблетки.
– Это нитроглицерин. Видите, я вас ждал.
Гидеон положил под язык две таблетки, боль в груди отпустила. В приемной за печатной машинкой сидела грудастая веснушчатая рыжеволосая бестия в платье с разрезом. Даже здесь он мысленно забрался ей под юбку, чтобы насладиться восхитительным ощущением первого прикосновения к…
На столе стояли цветы. Девушка взяла у Гидеона шляпу.
– Проходите, Гидеон Моисеевич, – пригласил такой молодой и любезный следователь Могильчук.
Когда они устроились в кабинете, веснушчатая секретарша принесла обоим чай и закрыла за собой дверь.
– Спасибо, что пришли, гражданин Цейтлин, – начал Могильчук, доставая блокнот и ручку. – Я буду делать заметки. Кстати, вы смотрели новый фильм Ромма «Ленин в 1918 году»? Поскольку я – почитатель вашего таланта, то мне небезынтересно ваше мнение.
Гидеон чуть не разлил свой чай: неужели эти идиоты напугали его лишь для того, чтобы привезти сюда поболтать о кино? Нет, разумеется, нет. Еще в двадцатых годах в ЧК служили изощренные псевдоинтеллектуалы, способные общаться с истинными интеллигентами.
Этот веснушчатый молодчик – последний в длинной цепочке. «Ленин в 1918 году» – замечательная картина, прекрасно показан Сталин – полная противоположность террористу и убийце Бухарину, – ответил он.
– Вы, конечно же, знакомы с Роммом. А что скажете об «Александре Невском» Эйзенштейна?
– Эйзенштейн – великий художник и мой друг. Фильм учит нас, что товарищ Сталин и большевизм неотделимы от русского народа и его борьбы со своими исконными врагами.
– Очень интересно, – искренне заметил следователь, пощипывая свои рыжеватые усы. – Должен признаться, я сам немного пишу. Возможно, вам приходилось читать сборник рассказов, опубликованных под псевдонимом М. Служба, один из них вскоре инсценируют в Художественном театре.
– Приходилось, – ответил Гидеон, припоминая рецензию в одном толстом журнале на сборник схематичных рассказов некоего Службы. – Я подумал, что они основаны на реальных событиях.
Могильчук широко улыбнулся.
– Вы мне льстите! Благодарю, Гидеон Моисеевич, в ваших устах это комплимент. Я готов принять любую критику. – Он пролистал бумаги, лежавшие перед ним, и, не меняя тона, продолжил: – Тогда позвольте дать вам почитать вот это.
Он подтолкнул к Гидеону пачку бумаг.
– Что это? – Самоуверенность снова покинула Гидеона.
– Всего-навсего признания ваших близких друзей за последние два года.
Гидеон пролистал машинописные экземпляры, отпечатанные на особых бланках НКВД, в углу каждой страницы стояла подпись.
– Вы известный человек, ваше имя часто упоминается в этих признаниях, – почти восхищенно пояснил юнец. – Они все о вас говорят. Смотрите, здесь и здесь!
Гидеон прочел, как его приятель, карикатурист Алексей, признавался в том, что планировал троцкистский заговор против вождя партии, и уверял, что Гидеон вызвался пронести бомбу – какую бомбу?
– на Красную площадь, там он смог бы бросить ее, когда вожди партии покажутся на трибуне Мавзолея.
Сверху была приколота фотография Алексея. Под глазом синяк, он бездумно смотрел в камеру. Куда подевались его очки? И его старинный друг Сергей, главный редактор «Известий», признался в том, что Гидеон рассказал анекдот о товарище Сталине, как тот оставил жирные следы пальцев на книгах в библиотеке Демьяна Бедного. Еще один документ: неужели эта большеглазая старуха на снимке – на самом деле то эфемерное создание Олеся, чей глубокий смех и шикарную грудь он с таким наслаждением вспоминал во время летнего отдыха в Крыму в санатории всего четыре года назад? Неужели она обвинила его в том, что он планировал убить товарища Сталина? Но потом он вспомнил, как сам на собрании Союза писателей назвал Олесю, Сергея и Алексея предателями, змеями, шакалами, шпионами, которых нужно расстрелять вместе с Зиновьевым, Каменевым и Бухариным. А ведь его к этому никто не принуждал!
Где сейчас его друзья? Все погибли?
Гидеон прерывисто дышал от страха, перед глазами замельтешили красные точки.
За стенами уютного светлого кабинета этого елейного нового советского человека с чубчиком было еще бессчетное количество кабинетов, где маленькие тираны вырастали в больших, где амбициозные хвастуны становились профессиональными мучителями. И в самом центре этого кошмара находилась тюрьма, в которой умерли его друзья и, вероятно, умрет и он. Гидеон удивился, сколько в мире зла.
– Это все полнейшая ложь, – заявил он. – Я все отрицаю.
«Чубчик» учтиво улыбнулся.
– Мы встретились здесь не для этого, мы просто хотим поговорить. О вашем родственнике Менделе Бармакиде.
– О Менделе? А что Мендель? Он занимает важный пост.
– Вы хорошо его знаете?
– Он брат моей бывшей невестки. Я знаком с ним с тех пор, как она вышла замуж за моего брата.
– Вам нравится товарищ Мендель?
– Мы никогда не были друзьями. Я считаю, что он идиот! – Гидеон почувствовал предательское облегчение. Представив себя ягненком на склоне горы, он чувствовал, что хлопанье орлиных крыльев миновало его, появилась другая жертва – Мендель.
Последний ему никогда не нравился, он запретил постановку двух его пьес в Малом театре – и все же такой судьбы он не пожелал бы и врагу. С другой стороны, Гидеону было уже далеко за пятьдесят, он никогда не уставал наслаждаться жизнью, вкушать ее дары. Кто любит жизнь больше, чем он? Кто заслуживает жизни больше, чем он? Он возблагодарил Господа: им нужен Мендель, а не он!
– Когда вы последний раз видели товарища Менделя?
– В доме Палицыных, на майские праздники. Вы с ним разговаривали?
– Нет.
– А с кем он беседовал?
– Не помню. Не обращал на него внимания. Я ему не нравлюсь. И никогда не нравился.
Гидеон отметил, что следователь продолжает называть Менделя «товарищ» – значит, они просто ищут на него компромат. Эти палачи всегда пытаются приплести громкие имена к своим выдуманным заговорам.
Именно поэтому старые приятели и донесли на Гидеона: НКВД давало ему понять, что он ходит по тонкому льду. Ладно, он сдался, они поимели его, и это здорово! Сейчас все ходят по тонкому льду. В новой России каждая живая душа принадлежит Сталину и партии.
– Товарищ Мендель фигурирует и во многих признаниях обвиняемых. Он вспоминает о своем революционном прошлом, о работе в подполье? О своей роли в 1905 году? О ссылках? О Баку? О Петрограде? О начале 1917 года? Хвастается своими подвигами?
– Постоянно. Аж противно. – Гидеон, сложив руки на круглом животе, так неожиданно и от души рассмеялся, что молодой следователь не смог удержаться и тоже рассмеялся высоким гнусавым смехом. – Я все его истории уже знаю наизусть. Он не столько хвастается, сколько бубнит и бубнит.
– Хотите еще чаю, гражданин Цейтлин? А печенья? Фруктов? Мы очень ценим такие разговоры по душам. Что же, расскажите мне эти истории.
Молодой человек раскрыл карты. Гидеон осмелел.
– Я с удовольствием расскажу старые истории, но если вам нужен информатор, боюсь, я не подхожу для такой работы…
– Я вас прекрасно понимаю, – мягко ответил Могильчук, собирая бумаги.
Оттуда выпала фотография. Сердце Гидеона защемило. Это был снимок Муши, его любимой дочери, которая прогуливалась с Ровинским, режиссером театра имени Ленинского комсомола. Ровинский исчез в 1937 году.
Следователь быстро подобрал выпавший снимок, и тот исчез у него в папке.
– На снимке была Мушь! – воскликнул Гидеон.
– Со своим любовником Ровинским, – добавил Могильчук. – Вам известно, где сейчас Ровинский?
Гидеон покачал головой. Он ничего не знал о личной жизни Муши – дочь так была похожа на отца.
Он обязан защитить свою дорогую девочку.
Могильчук не стал отвечать на свой вопрос. Он лишь развел руками, как будто просыпал песок сквозь пальцы.
– Вы хотите, чтобы я рассказал все байки Менделя? – уточнил Гидеон. – Это займет всю ночь!
– Государство предоставит в ваше распоряжение целую вечность, если нужно. Вы мечтаете о Маше, о своей кошечке? Она слишком молода для вас и так требовательна! Она доведет вас до сердечного приступа. Нет, для вас безопаснее думать о своей дочери, когда будете рассказывать истории Менделя.
20
Прошло два дня. Сумерки упали на Патриаршие пруды. В духоте и полумраке вокруг прохладных прудов, держась за руки, прогуливались влюбленные парочки. Гравий хрустел у них под ногами, раздавался смех, кто-то играл на аккордеоне. Два старика, сидя совершенно неподвижно, не сводили глаз с шахматной доски.
Сашенька в белой шляпе и облегающем кремовом платье купила два мороженых, одно протянула Бене Гольдену. Они шли чуть в стороне друг от друга, но внимательный глаз сразу бы заметил, что они любовники, поскольку их тела двигались в унисон, как будто связанные невидимой нитью.
– Ты работаешь? – спросила она.
– Нет, фактически мне нечем заняться, к тому же у меня нет денег. Но, – тут он перешел на шепот, – я целыми днями исписываю твою великолепную бумагу! Можешь принести еще? Я так рад тебя видеть. Я так хочу поцеловать тебя, насладиться тобою.
Прикрыв глаза, Сашенька вздохнула.
– Мне продолжать?
– Не могу поверить, что мне хочется это слушать, – но так и есть.
– Я собираюсь сказать тебе нечто бредовое. Хочу сбежать с тобой к Черному морю. Хочу бродить с тобой по набережной Батума. Там есть шарманка, на ней можно играть наши любимые романсы, я бы подпевал. А когда зайдет жаркое тропическое солнце, мы сидели бы в кафе Мустафы и целовались. Никто бы нам не мешал, а в полночь старые знакомые татары повезли бы нас на своей лодке в Турцию…
– А как же мои дети? Я никогда их не брошу.
– Знаю, знаю. Это в тебе и привлекает.
– Ты бесстыжий развратник, Беня. Зачем я с тобой?
– Ты чудесная мать. Я всю жизнь вел себя отвратительно, ты – нет. Ты настоящая женщина из плоти и крови, партийная матрона, редактор, мать, баронесса. Расскажи, как дела в издательстве.
– Дел невпроворот. Женсовет планирует на декабрь мероприятия к шестидесятилетию товарища Сталина, мы готовим специальный выпуск журнала к Октябрьским праздникам. Мне удалось устроить Снегурочку в «Артек», она уже мечтает о красном галстуке. Но радостнее всего, что Гидеон вернулся домой.
– Не исключено, что он все равно обречен! С ним, возможно, играют в кошки-мышки.
– Нет. Ваня говорит, все будет хорошо. Товарищ Сталин на съезде…
– Довольно дешевой партийной демагогии, Сашенька, – настоял он. – У нас нет времени обсуждать твои съезды. Есть только сейчас! Есть только мы!
Они свернули за угол и неожиданно оказались одни.
Сашенька взяла его за руку.
– Ты ждешь наших встреч?
– Весь день. Каждую минуту.
– Тогда почему ты такой вредный и коварный? Зачем привел меня сюда?
Они подходили к арке, которая вела во внутренний дворик. Убедившись, что никто не видит, Беня увлек ее в арку, провел через двор в сад, к шаткой сторожке, в каких пенсионеры любят хранить семена герани. Он достал ключ.
– Это наша новая дача.
– Сарай?
Он засмеялся.
– Ты проявляешь буржуазные наклонности.
– Беня, я коммунистка, но когда дело касается занятий любовью, я становлюсь аристократкой, хочу я того или нет.
– Представь, что это тайная беседка князя Юсупова или графа Шереметева! – Он отпер дверь. – Только представь!
– Как ты даже на секунду мог подумать, что я… – Сашенька поняла, что те дни, когда они с Ваней жили в спартанских условиях на двухъярусных кроватях в крошечной комнатке общежития, давно прошли. Да, она большевичка, но заслужила роскошь. – Тут мерзко и воняет навозом.
– Нет, это новые духи мадам Шанель.
– А вот это похоже на грабли!
– Нет, баронесса Сашенька. Это инкрустированный бриллиантами камертон, изготовленный для самой государыни лучшими мастерами Дрездена.
– А что это за отвратительное старое тряпье?
– Одеяло? Это мех шиншиллы с шелковой подкладкой для удобства баронессы.
– Я сюда не войду, – твердо заявила Сашенька.
Гольден сник, но продолжал настаивать.
– А если я скажу тебе, что это вовсе не ерунда, что эта дверь ведет в тайный мир, где нас никто не увидит, никто не потревожит, где я буду любить тебя больше жизни? Знаю, это не дворец. Может, это жалкий сарай, но здесь я хочу поклоняться тебе, холить и лелеять тебя, не теряя ни секунды, ведь жизнь так коротка в этом мире, полном опасностей. Может быть, это прозвучит глупо, но я встретил тебя в расцвете лет. Я еще не стар, но уже не мальчик и знаю себя. Ты единственная женщина в моей жизни, женщина, которую я буду вспоминать и на смертном одре. – Неожиданно он стал серьезным и передал ей книгу, которую достал из-под полы пиджака – томик Пушкина. – Я приготовил его, чтобы ты навсегда запомнила эти мгновения.
Она открыла книгу – на странице с ее любимым стихотворением «Талисман» лежала засушенная редкая орхидея. Он процитировал Пушкина:
И, ласкаясь, говорила:
«Сохрани мой талисман:
В нем таинственная сила!
Он тебе любовью дан».
– Ты не перестаешь меня удивлять, – прошептала она. Сашенька была так тронута, так страстно хотела его поцеловать, что у нее дрожали руки. Она вошла в сарай, ногой захлопнула дверь. Все здесь – инструменты, зерно, чьи-то сапоги – казалось таким живым, наполненным любовью, как сама Сашенька.
Беня обнял ее; по его взгляду, по его губам она поняла, что он говорил серьезно, он на самом деле ее любит, и сейчас в своем маленьком мирке они наслаждались одним из тех священных мгновений, которые случаются раз или два в жизни, – если вообще выпадет такое счастье. Она хотела сберечь его, запечатать в бутылку и вечно хранить в памяти, чтобы всегда иметь возможность достать и пережить его заново, но она была так очарована, что даже эту мысль не смогла удержать. Она потянулась к Бене, стала целовать его снова и снова, пока не пришло время возвращаться. Но даже когда они расстались, она про себя повторяла:
«Сохрани мой талисман: в нем таинственная сила! Он тебе любовью дан». Она почти не верила, что кто-то мог посвятить ей подобные слова.
