Текст книги "Сашенька"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 37 страниц)
Когда Снегурочку забирали, она билась в рыданиях.
«Лала, ты же обещала, Лала, помоги, Лала!» Она хотела остаться со мной, со своим братом. Наконец нянечки и охранники усадили ее в машину. Она билась и плакала: «Лала, ты же обещала!» Ее новые родители сели в машину, и они уехали. Я опустилась на пол и завыла как раненый зверь на глазах у всего детского дома…
Катенька очень устала, но несмотря на весь трагизм повествования, почувствовала охотничий азарт.
– Эта пара из Одессы, должно быть, Либергарты. Роза – это Снегурочка.
Но Лала продолжала свой рассказ, как будто не слыша.
– То же было с Карло и крестьянами.
– Крестьянами? – переспросила Катенька, записывая.
– Семейной парой, которая усыновила Карло. Как только Снегурочку увезли, он расплакался: «Где Снегурочка? Хочу поцеловать Снегурочку! Лала, ты же меня не бросишь, правда, Лала?» Я с трудом пережила этот день. Он вырывался, когда его забирали. Я до сих пор слышу их голоса. В некотором роде ему было проще – он был еще маленьким, всего три годика. Я молилась, чтобы он забыл Сашеньку и Ваню, – вероятно, так и произошло. Ему должны были дать другое имя. Говорят, три года – пограничный возраст между тем, что ты помнишь, и тем, чего уже не помнишь.
Катенька снова взяла Лалу за руку.
– Лала, у меня для вас прекрасная новость.
– Какая? О Сашеньке? – Она стала всматриваться в темный проем двери. – Сашенька здесь? Я верила, что она вернется.
– Нет, Лала. Я не знаю, где Сашенька.
– Она мне так часто снится. Я уверена, она жива. Мы все думали, что Самуил умер, а он вернулся из царства мертвых. Найди ее, Катенька! Приведи ко мне.
– Я сделаю все, что в моих силах, но у меня для вас другая новость. Я думаю, мы нашли Снегурочку. Фамилия семьи, которая ее удочерила, – Либергарт, они назвали ее Розой. Я позвоню ей сегодня и привезу к вам. Тогда вы сможете ей все сами рассказать.
Лала посмотрела на Катеньку и отвернулась, прикрыв рукой глаза.
– Я знала, что ждала не напрасно. Этот Сатинов – ангел, ангел, – прошептала она. Потом выпрямилась, повернулась к Катеньке. – Я хочу встретиться со Снегурочкой. Но не тяните. Я не вечная.
Катенька встала, у нее кружилась голова. Казалось, она сама пережила эти трагические расставания.
– Я должна вернуться в гостиницу, позвонить Розе. Но пожилая женщина протянула к ней руку.
– Нет-нет… останься со мной. Я так долго ждала, я боюсь, что ты не вернешься. Что это только сон. Сон, который так часто мне снился: Самуил с бокалом грузинского вина ведет меня в старую библиотеку, где полно старых книг и разных диковинок, в пустом доме, увитом виноградом и сиренью. И Сашенька на санях с бубенцами мчится по Петербургу, смеется и кричит: «Быстрее, Лала, быстрее…» И я просыпаюсь в этой маленькой комнатке, одна.
– Конечно, я останусь, – ответила Катенька, присаживаясь назад в уголок в кресло. Она была рада, что не придется возвращаться в пустую гостиницу на окраине Тбилиси.
Теплой ночью ее разбудила Лала, которая сидела в кровати. Ее арестовали у ворот института, барон. Да, жандармы ее арестовали… Чем сегодня займемся, Сашенька? Поедем кататься на коньках, дорогая? Нет, если будешь хорошо себя вести, купим печенья в английском магазине на Невском. Пантелеймон, запрягай сани…
Катенька подошла к кровати. У Лалы глаза были открыты, к груди она прижимала фотографию: Сашенька в белом переднике – форме Смольного института.
– Лала, спи, спи, – успокаивала ее Катенька, гладя по голове.
– Сашенька, это ты? Ой, моя дорогая! Я знала, что ты вернешься, как я рада тебя видеть… – Лала откинула голову на подушку. Катеньке показалось, что ее спящее лицо не постарело, она все та же милая девушка, которая приехала из Англии много-много лет назад.
Катенька вернулась в свое кресло и расплакалась, сама не понимая почему, пока снова не заснула.
15
В Тбилиси наступило благоухающее весеннее утро.
Когда Катенька проснулась, шторы были уже открыты.
Лала, в заношенном розовом халате, держала чашечку кофе по-турецки и лаваш.
За окном грузины по пути на работу пели «Сулико».
Грузины так любят музыку! Из сада снова поднимался такой характерный для Грузии запах цветов ткемали – смесь миндаля и яблок. Из кафе шел густой аромат свежего кофе, доносилось звяканье ножей и вилок.
– Доброе утро, дитя, – поздоровалась с ней Лала. – Я сбегала вниз, принесла кофе.
Катенька расправила плечи, протерла глаза. Ей нужно было вернуться в гостиницу и позвонить Розе. Ее работа близка к завершению, хотя остались еще белые пятна. Жив ли Карло? И еще очень хотелось знать, что стало с Сашенькой и Ваней. Будто прочитав ее мысли, Лала сказала: Я в глубине души знаю, что Сашенька жива. И знаю, кто может помочь ее найти.
* * *
К десяти утра следующего дня Катенька уже была в Москве, шла по Тверской. В студенческие годы она была завсегдатаем книжного магазина на Тверской.
Сейчас она позвонила в третий подъезд знакомого здания. Дверь щелкнула и открылась, девушка оказалась в пустом каменном парадном с обычным запахом капусты, поднялась в крошечном шатком лифте на самый верх. Но когда створки со стоном отворились, Катенька задохнулась от удивления: вместо лестничной площадки с тремя-четырьмя квартирами она увидела просторный, с высоким потолком холл, изящно отделанный сосной. Квартира была наполнена той темной благородной старинной мебелью, какую обычно можно встретить только в музеях. Вдоль стен – книжные шкафы, сплошь заставленные книгами и журналами советского времени, а на стенах – картины в золоченых рамах.
Здесь не было того подавляющего величия, какое исходило от апартаментов маршала, зато эта квартира была аристократически изысканной и уютной, как жилище утонченного эстета царской эпохи.
– Добро пожаловать, Катенька, – пригласила женщина, стоящая посреди комнаты. Прекрасно одетая, с крепкой фигурой, большой грудью, в одном из тех твидовых костюмов, которые носила Марлен Дитрих в сороковые. И прическа в том же стиле, которая ей настолько шла, – хоть сейчас на обложку модного журнала. Катеньку поразили ее прекрасные карие глаза, высокие скулы, густые брови и волосы, выкрашенные в черный цвет, – она была похожа на актрису или оперную певицу.
– Я Софья Цейтлина, – представилась женщина, протягивая руку. – Отец называл меня Мушь. Проходите, я покажу вам квартиру. Это кабинет моего отца…
Она провела Катеньку в маленькую комнату, все еще заваленную бумагами и книгами, кивнула на горы томов.
– Это его труды. Вы можете помнить из юности – или, вероятно, вы слишком молоды…
– Нет, мне знакомо его имя, – ответила Катенька.
– В библиотеке моего отца есть все книги Гидеона Цейтлина, они стоят в одном ряду с Горьким, Эренбургом, Шолоховым…
– Титан советской эпохи, – заметила Мушь, которая говорила по-русски как дворянка. – Вот!
Она указала на черно-белые фотографии на стене: на них был запечатлен черноглазый мужчина с седеющей бородкой и такими же глазами и улыбкой, как у дочери.
– Это мой отец с Пикассо и Эренбургом в Париже, а это он с маршалом Жуковым в канцелярии Гитлера в 1945 году. А это он с одной из своих подружек. Я называла его папа-момзер. Что касается нас, моя сестра с мамой погибли во время блокады Ленинграда, но мы с отцом выжили, прошли через войны, революции, репрессии, не утратив чувства юмора. Честно говоря, мне неловко говорить об этом, но мы процветали. Выпьем чаю? – Они прошли по внушительному коридору, и Катенька оказалась за большим кухонным столом. – Вы пишете об отце?
– Не совсем, я пришла не поэтому… – Катенька зарделась, но Мушь отмахнулась.
– Разумеется, нет, с чего бы это? Новое поколение. Но вы упоминали, что вы историк. – Она закурила сигарету «Голуаз» в серебряном мундштуке, предложила пачку Катеньке.
– Нет, благодарю. – Катенька рассказала Муши о встрече с Розой и Павлом, всю историю, вплоть до вчерашнего свидания с Лалой. – Она направила меня к вам. У нее был адрес. Думаю, она сохранила его после смерти Самуила. Теперь нам известно, что моя клиентка Роза Гетман – Снегурочка, Сашенькина дочь.
– Господи! Снегурочка! – Мушь, утратив все свое высокомерие, разрыдалась. – Поверить не могу! Как мы хотели найти эту девочку! А Карло?
– Надеюсь, мы найдем и его.
– Но Снегурочка жива и здорова? Поверить не могу! – Мушь подпрыгнула и кинулась обнимать Катеньку, как будто она сама давно потеряла родных. – Вы ангел, принесший добрую весть! Я могу ей позвонить? Когда с ней можно увидеться?
– Надеюсь, очень скоро, – ответила Катенька. – Но осталось еще много вопросов. Я пришла не только сообщить вам добрую весть, но и спросить: вы когда-нибудь разыскивали Сашеньку и Ваню?
– До самой смерти мой отец пытался выяснить, что произошло с ними и детьми. Не один раз во время сталинского режима он сам был на волосок от гибели, хотя являлся одним из любимых писателей диктатора. В конце войны мой отец поехал в Тбилиси встретиться со старшим братом Самуилом – и Лалой Льюис, разумеется. Они были счастливы вместе. Братья были так рады воссоединиться, они не виделись много лет. Самуил заставил отца пообещать, что тот выяснит судьбу Сашеньки и ее семьи, как только сможет.
– Отец что-нибудь узнал? – спросила Катенька, вытаскивая записную книжку.
– Да. Еще при жизни Сталина папа подал запрос в ЧК. Ему сообщили, что Сашенька с Ваней в 1939 году получили по десять лет лагерей. В 1949-м, когда Сашенька должна была освободиться, мы снова послали запрос, но нам сообщили, что ей дали еще десять лет без права переписки. Во время «оттепели» после смерти Сталина нам сказали, что они оба умерли в лагерях во время войны – от сердечного приступа.
– Значит, нет никакой надежды?
– Мы решили, что нет, – ответила Мушь. – Но в 1956 году одна бывшая зэчка позвонила нам и рассказала, что была с Сашенькой на Колыме, что она совсем недавно видела Сашеньку – она была еще жива, когда в марте 1953-го умер Сталин.
Сердце Катеньки учащенно забилось.
* * *
Позже, в этот же день, черный бронированный «мерседес» забрал ее из гостиницы «Москва» и повез в штаб-квартиру Павла Гетмана – бывший княжеский особняк на Остоженке. Катеньке не терпелось увидеть своими глазами «княжеские хоромы», как называла его резиденцию пресса.
Говорили, что это гнездо политических и финансовых интриг, так что она была даже немного разочарована, когда машина миновала пост охраны и остановилась перед изысканным, но небольшим двухэтажным особняком, декорированным белым мрамором, с изогнутыми пилястрами в восточном стиле. Холл, как показалось Катеньке, напоминал гарем турецкого султана: повсюду диваны да фонтаны. Ее встретила очаровательная брюнетка – секретарша олигарха, русская девушка примерно Катенькиного возраста. Одета она была в деловой черный костюм с узкой юбкой и золотистым поясом, на ногах – туфли с невероятно высокими каблуками. По ее уверенной хозяйской манере Катенька сразу же догадалась, что эта «девушка от Версаче» занимается не только тем, что набирает тексты. Секретарша, стуча каблучками по мраморным плитам пола, провела Катеньку, чувствовавшую себя убожеством в своем джинсовом наряде, мимо комнаты, набитой электронными приборами и телеэкранами; у входа в нее стояли охранники в синей форме. Затем – мимо столовой, где молодой человек проверял, как накрыт стол, расставлены цветы, правильно ли разложены приборы. Наконец они пришли в светлый и просторный современный офис, где повсюду блестело стекло и сверкал хром. Паша приветливо махнул ей рукой.
Павел разговаривал по телефону; под дорогими полотнами современных живописцев на диване сидела Роза.
– Дорогая девочка, ты так славно потрудилась, – сказала Роза, трижды целуя Катеньку и радушно обнимая. – Просто не могу поверить, что ты все выяснила. Я позвоню Цейтлиной немедленно… Как только ты упомянула Палицыных, Сашеньку и Ваню, у меня возникло чувство, что я их откуда-то знаю.
– Вы не говорили, что у вас есть брат.
– Я хотела с чего-то начать, даже сейчас мне нелегко произносить его имя, говорить о нем… – Роза замолчала, на секунду прикрыла глаза. – В любом случае, я не была уверена, что вы что-то найдете. Но, Катенька, не знаю, как вас благодарить! Вы подарили мне меня.
Сейчас фиалковые глаза были вновь открыты.
Катенька увидела, что Роза с трудом сдерживает рыдания.
– Хотите, чтобы я продолжала? – Катенька поняла, что очень хочет выяснить, что стало с остальными членами семьи Розы, особенно с Карло. Но ее не покидало чувство вины. Неужели ее захватила драма, трагедия чужих людей?
– Да, вот деньги для КГБ, – сказал Павел Гетман, обходя стол и обнимая Катеньку. Он передал ей конверт. – Я знал, что нанял нужного человека.
При этих словах Катенька поймала взгляд Розы и они заговорщически улыбнулись.
– Идите, найдите Палицыных. Живы ли они, жив ли хоть кто-нибудь из них…
* * *
Деньги в сумочке жгли Катеньке руки. Она никогда не держала в руках столько денег, она была уверена, что их украдут или она их выронит. Катенька с облегчением вздохнула, когда вошла в кафе-бар «Пианино» на Патриарших и встретила двух гэбистов, «павиана» и «колдуна».
Она с минуту повертела в руках толстый конверт, потом открыла и показала им доллары.
– За эти огромные деньги я бы хотела побыстрее увидеть документы. Вы говорили, завтра, не так ли?
– Здесь вся сумма? – спросил «павиан», заглядывая в конверт.
– Да, господин Гетман не послушал моего совета и решил заплатить, – ответила Катенька.
– Все с портретами Авраама Линкольна? – уточнил «колдун».
– Понятия не имею, – презрительно сказала она, ее воротило от их гангстерского жаргона.
– Цветок Северного Кавказа! Ты узнáешь, как делаются дела! – засмеялся «колдун». Когда она протягивала конверт через стол, он похлопал ее по руке. – Красавица. Красавица, как ты.
Катенька, вздрогнув, отдернула руку.
– Завтра в моем кабинете вы получите дела Сашеньки, Ивана, Менделя и Гольдена, – пообещал «павиан». – Все, что у нас есть.
Катенька встала, но «павиан» схватил ее за руку своей липкой лапой.
– Эй, красавица, подожди, к чему такая спешка? Пожалуйста, передайте господину Гетману, что это лишь начало нашего сотрудничества. И вам как историку будет интересно. У нас много любопытных материалов периода «холодной войны», которые могут заинтересовать западную прессу и издателей. Вы же были в Лондоне. Мы выплатим вам процент, если вы сможете заинтересовать газеты или лондонские издательства…
– Я передам господину Гетману.
– Глоток старого виски? – предложил «колдун». – Это знаменитая марка – «Гленфиддич»! Его предпочитают все королевские фамилии Европы! За наше историческое партнерство с Англией!
– Я опаздываю, – ответила Катенька, мечтая оказаться подальше от этих омерзительных людей, которые, казалось, изо всех сил тужились, чтобы переплюнуть чекистов, уничтоживших Сашеньку и Ваню.
Она выбежала на улицу. Весенняя Москва словно пробуждалась к новой жизни. Патриаршие утопали в сирени и фиалках. Катенька купила себе порцию мороженого и сидела, любуясь подснежниками, пробившимися из-под корней деревьев, наблюдая за гордыми лебедями на прудах, – своими широкими белоснежными крыльями они защищали молодняк, еще покрытый серым пухом.
Из автомата она позвонила Сатинову. Трубку сняла Марико.
– Отец болен. Он слег. Еле дышит.
– Но мне нужно многое ему рассказать. Я нашла Снегурочку, а Лала Льюис рассказала мне, какой он герой, как помог детям…
– Вы уже достаточно с ним наговорились. Не звоните больше. И Марико бросила трубку.
16
« Выездное заседание Военной коллегии Верховного Суда СССР на спецобъекте 110(так называлась Сухановская тюрьма – особая тюрьма, созданная Берией в Видном под Москвой, в бывшем Екатерининском женском монастыре). 21 января 1940 г., 3.00.
Председательствующий В. В. Ульрих: Обвиняемый Палицын, вы ознакомились с обвинительным заключением? Понимаете суть предъявленных вам обвинений?
Палицын: Да. Я, Иван Палицын, предъявленные обвинения понимаю.
Ульрих: Заявляете ли вы отвод кому-либо из судей?
Палицын: Нет.
Ульрих: Признаете ли вы себя виновным?
Палицын: Да, признаю.
Ульрих: Вступили ли вы в сговор с Менделем Бармакидом и вашей женой Александрой Палицыной с целью убийства товарища Сталина и других членов Политбюро ЦК ВКП(б)?
Палицын: Моя жена никогда не участвовала в этом заговоре.
Ульрих: Да полно, обвиняемый. Вот перед нами подписанные вами собственноручно показания, в которых вы признаете, что вы и означенная Александра Палицына…
Палицын: Если это нужно партии…
Ульрих: Партии нужна правда. Хватит играть, начинайте говорить как есть.
Палицын: Да здравствует ВКП(б)! Я с шестнадцати лет – верный и преданный большевик! Делу партии никогда не изменял. Всю сознательную жизнь я всеми силами служил партии и лично товарищу Сталину. То же могу сказать о своей жене Александре. Но если партия потребует…
Ульрих: Партия требует одного: вы признаете свою вину по всем пунктам обвинения?
Палицын: Да, признаю.
Ульрих: Вам есть что добавить к этому, обвиняемый Палицын?
Палицын: Я остаюсь всей душой преданным ВКП(б) и лично товарищу Сталину! Я тяжко провинился перед ними, совершив непростительные преступления. Если ко мне будет применена высшая мера наказания, я умру с радостью и с именем Сталина на устах. Да здравствует партия! Да здравствует Сталин!
Ульрих: В таком случае суд удаляется на совещание.
3.22: Суд возвращается.
Ульрих: Именем Союза Советских Социалистических Республик. Военная коллегия Верховного Суда СССР рассмотрела дело по обвинению Палицына И. Н.
Установлено:
Палицын И. Н. являлся членом антисоветской троцкистской группировки, связанной с провокаторами царской охранки и белоэмигрантскими кругами и направляемой японской и французской разведками. В состав названной группировки входили также: жена обвиняемого Александра Самойловна Цейтлина-Палицына, Мендель Бармакид и писатель Вениамин Гольден.
Суд постановляет:
признать Палицына И. Н. виновным в совершении преступления, предусмотренного статьей 58-й УК РСФСР (измена Родине), и приговорить его к высшей мере наказания – смертной казни (расстрелу).
Приговор окончательный, обжалованию и опротестованию не подлежит. Привести в исполнение незамедлительно».
Катенька сидела за столом в кабинете «павиана» на Лубянке, читала стенограмму судебного заседания по делу Ивана Палицына и оригиналы его показаний с признанием своей вины.
«Павиан» полировал свои ногти и читал спортивный журнал. Но Катенька, у которой мурашки бегали по спине, видела лишь жестокий приговор судьи. Ваня Палицын больше не являлся для нее просто исторической фигурой. Он был отцом Розы – и Катеньке нужно было как-то сообщить Розе, что ее отец погиб такой нелепой смертью. Она искала среди бумаг свидетельство о приведении приговора в исполнение, когда открылась дверь и в кабинет, прихрамывая, вошел Кузьма – «архивная крыса». Он толкал перед собой тележку, у ножек которой отирались кошки.
– Я пришел за документами, товарищ полковник, – пробормотал он, укладывая папки на тележку и направляясь к двери.
Катенька вернулась к изучению протоколов допроса Палицына: он признался в преступлениях, которые приписывал ему Петр Саган, оба признания также были подшиты к делу. Но было в них что-то странное: подлинники показаний, подписанные «Иван Палицын» в правом верхнем углу каждой страницы, были грязными, как будто валялись в луже талого снега.
Или следователь пролил на них свой кофе? Лишь перевернув несколько страниц, Катенька поняла, что это пятна крови. Она поднесла лист бумаги к глазам, понюхала – ей показалось, что она ощутила медный привкус крови… Катенька почувствовала омерзение к «павиану», к этому ужасному месту.
– Прошу прощения, товарищ полковник, – обратилась Катенька; из головы не выходила Роза и ее семейные страдания. – Тут нет свидетельства о смерти. Где оно?
– Все в деле, – ответил полковник.
– Ивана Палицына расстреляли?
– Если в деле сказано, что расстреляли, то расстреляли, если нет – то нет.
– Вчера я встречалась с Софьей Цейтлиной. Она сказала, что Сашеньку приговорили к «десяти годам без права переписки». Что это означает?
– Это значит, ей было запрещено получать передачи, посылать и получать письма.
– То есть она могла остаться в живых?
– Конечно.
– Но в этих делах ничего нет. Тут так многого не хватает.
«Павиан» пожал плечами. Его безразличие просто бесило Катеньку.
– Я думала, мы договорились. – Катенька почти кричала. Они оба оглянулись на Кузьму, который неспешно двигался к двери своей прихрамывающей походкой.
– Я не волшебник, – вспылил «павиан».
Как много значат слова, даже написанные на старой бумаге! Только теперь она поняла то, что говорил ей Максим: начинаешь просматривать архивные дела, будто щепу давно срубленных деревьев. И постепенно дело обретает плоть и кровь, оно говорит, оно поет песнь о жизни и смерти. Все эти штампы, подписи и резолюции на пожелтевших листках могут вызывать самые живые чувства, даже любовь или ненависть!
«Павиан» обошел стол и вытащил исписанный листок: «Направить дело Палицына в Центральный комитет ВКП(б)».
– Что это означает?
– Это означает, что в этом деле приговора нет. Оно в другом, не у нас. А это уже не моя проблема.
Кузьма смачно сплюнул в мощное жерло наградной плевательницы.
– Товарищ Кузьма, рада вас видеть, – сказала Катенька, вскакивая с места. Толстая рыжая кошка сидела на тележке и облизывала тощего котенка. – Как Кремер и Цфасман, наши джаз-кошки?
На этот раз Кузьма раскрыл свой беззубый рот и громко крякнул от удовольствия.
– Я им кое-что принесла. Надеюсь, им понравится, – сказала она, доставая из сумочки бутылку молока и баночку кошачьего корма.
Кузьма поспешно схватил протянутые угощения, громко сморкаясь и что-то бормоча себе под нос. Он достал из своей тележки коричневое блюдце, налил в него молока, кошки тут же принялись его лакать своими розовыми язычками. Потом он смачно сплюнул; Катенька поняла, что характер плевка передает его настроение.
«Павиан» усмехнулся, покачал головой, но Катенька, не обращая на него внимания, улыбнулась Кузьме и принялась за следующее дело. Позади раздавалось довольное урчание.
«Следственный архив. Июнь 1939 года
Дело № 16375
Бармакид Мендель Абрамович».
Сашенькин дядя, двоюродный дедушка Розы, соратник Ленина и Сталина, заслуживший прозвище «совесть партии», – но в деле лежал лишь один листок бумаги.
«Наркому Л. П. Берии, комиссару госбезопасности первого ранга Замнаркома Б. Кобулова, комиссара госбезопасности второго ранга 12 октября 1939 года
Обвиняемый Бармакид М. А. скончался сегодня в три часа утра. Военврач Медведев осмотрел заключенного и констатировал смерть. Медицинское заключение прилагается».
Значит, Мендель умер естественной смертью. По крайней мере, она узнала судьбу одного из членов этой семьи.
– Положите документы на стол, – приказал «павиан».
– Но я еще не просмотрела дело Сашеньки!
– Еще две минуты!
– Мы заплатили за эти документы, – вне себя прошептала она.
– Не понимаю, о чем вы, – ответил он. – Две минуты.
– Вы отнимаете мое время. Нарушаете договоренность!
– Одна минута пятьдесят секунд.
Катенька с трудом выносила это грязное место, где страдали дорогие ее сердцу люди, давно уже умершие.
Ей хотелось плакать, но не на глазах у «павиана». Она вернулась к делу Сашеньки: в описи было указано, что ее показания занимают 167 листов дела. Однако их не было в этой папке. Вверху была написана только одна фраза: «Направить дело Палицыной в Центральный комитет ВКП(б)».
Она проклинала себя за грубость с «павианом».
– Нет Сашенькиного признания – я могу его прочитать?
– Вы оскорбили меня и в моем лице Советский Союз и компетентные органы! – Он указал на гипсовый бюст Феликса Дзержинского. – Оскорбили «железного Феликса»!
– Пожалуйста, извините меня!
– Я доложу об этом своему начальнику генералу Фурсенко. Вряд ли он разрешит.
– В таком случае я очень сомневаюсь, что господина Гетмана заинтересует ваше предложение продать шпионские секреты зарубежным газетам.
«Павиан» уставился на нее, пососал щеку, потом встал и раздраженно открыл дверь.
– Пошла на хер, сучка! Такие, как ты, свое отслужили! Вы все валите на нас, но Америка за пару лет нанесла России вред больший, чем Сталин за десятилетия! И твой олигарх пусть катится к черту! Ваше время вышло – убирайтесь!
Катенька встала, собрала свои вещи и медленно, стараясь сохранить достоинство, вышла, минуя Кузьму и его кошек. Она плакала: ее глупая вспыльчивость все испортила.
Теперь ей никогда не узнать, что случилось с Сашенькой, никогда не найти Карло. У нее закружилась голова. Надежда умерла.
