Текст книги "Сашенька"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)
39
– Арестованная Палицына, садитесь. Как спалось? Хорошо?
Сашенька, растрепанная, бледная, мучимая жаждой, из-за которой язык у нее почти не шевелился, покачала головой.
– У вас удобная камера? Как работает вентиляция в такую жару?
Сашенька молчала.
Следователь Могильчук поправил свой густо напомаженный чубчик и разгладил лежавшие перед ним бумаги. Так было и вчера, и позавчера, и позапозавчера. Сашенька уже три дня провела в так называемом «конвейере».
Бессонные ночи в раскаленной камере ломали и не таких, как она. После завтрака и чистки параши ее привели на допрос.
– На вашей щеке образовался громадный синяк.
Сине-черный. Сашенька осторожно коснулась щеки.
Было очень больно – вероятно, перелом.
– Начнем сначала. Вспомните своего дядю Менделя! Не вынуждайте нас применять силу! Начинайте признаваться! Потом вы поспите и с отоплением вашей камеры что-нибудь придумаем. Хотите ночью поспать?
– Мне не в чем признаваться, я невиновна.
– Как же вы тогда объясняете факт своего ареста? Вы считаете меня клоуном, а товарища Берию бездельником?
– Я сама ничего не понимаю. Могу только предположить, что это какая-то ошибка, недоразумение, вызванное, возможно, стечением обстоятельств.
– Партия не признает стечения обстоятельств, – ответил Могильчук. – Вы встретили в кабинете товарища Берии следователя Родоса? Вот это человек!
Легенда органов, скорее, похож на опасного зверя: временами нам приходится сдерживать его, чтобы он не поубивал арестованных. Честно признаться, он на этой неделе покалечил нескольких близких вам людей. Он говорит, что ему застит глаза красный туман и он забывается. Он ненавидит таких, как вы, Сашенька. Ненавидит интеллигентов! Если вы не одумаетесь, то скоро встретитесь с ним. Но вам повезло. Я дам вам еще один шанс. Я приглашу сюда того, кто освежит вам память.
Он поднял телефонную трубку. Давайте гостинец! – добродушно велел он.
Он улыбнулся Сашеньке, снял и опять надел очки, проверил прическу.
Они ожидали молча. Зазвонил телефон.
– Да-да, товарищ, мы вас ждем.
Могильчук на мгновение вышел из комнаты и тут же вернулся.
– Просто проверяю, все ли в порядке.
– Можно мне стакан воды? – Про себя Сашенька повторяла Ванины наставления, потом тихонько пропела под нос: – Снегурочка, Карло, Подушка, Кролик.
Могильчук наливал ей воды, когда дверь распахнулась и, делая вид, что не хочет мешать, подняв огромные руки, пальцы которых были унизаны блестящими кольцами, вошел Кобулов.
– Сделайте вид, что меня нет, товарищ следователь, я спрячусь в углу! – Совсем как директор школы, который садится за последнюю парту, чтобы видеть учителя и класс, эта надушенная громадина, скрестив ноги, облокотилась на стену.
Раздался стук в дверь.
– Представление для вас! – прошептал Кобулов и наморщил нос. Сашенька отвернулась.
– Устала? – прошипел он.
– Войдите! – пригласил Могильчук. – Сейчас начнется очная ставка.
Дверь открылась, и вошел давешний мучитель из кабинета Берии.
– Товарищ Родос, добро пожаловать!
В животе у Сашеньки испуганной бабочкой забился животный ужас. Родос двигался неспешно, как будто был сделан из ржавого железа. Он кивнул товарищам и посмотрел Сашеньке прямо в глаза. Сел в кресло рядом с Могильчуком и стал теребить длинные рыжие волоски, торчащие из бородавки на его подбородке.
Представление разыгрывалось специально для Сашеньки: Кобулов был заодно с Могильчуком и Родосом – «хороший и плохой» следователи. Чтобы ее сломать? Нет, у них были другие, далеко идущие цели: им нужен был бедный дядя Мендель. Остатки прирожденного оптимизма не покидали Сашеньку – она переживет и это. Ясно как день: никто из них еще не сломался.
Так кого они привели, чтобы удивить ее? Менделя она уже видела – жуткое, душераздирающее зрелище.
Если это Ваня и он возвел на нее напраслину, она поймет – после обработки Родоса он перешел в другой мир. Если она не признается, то еще сможет выжить.
Если это Беня, его винить нельзя. Она звонила ему в тот день, чтобы сказать: «Я тебя люблю». Она опять его любила, убежденная в том, что он такая же невинная жертва, как и она сама. Если она не выйдет с Лубянки, то навсегда останется ему благодарна, что познала настоящую любовь.
Но сама она не признается, кто бы что ни говорил, потому что она невиновна. А если не признается, когда-нибудь ее выпустят и она сможет забрать Снегурочку и Карло. Все ради детей.
Двери распахнулись.
Сашенька с дурным предчувствием опустила глаза. Вот оно.
Боковым зрением она увидела, как в проеме двери замаячила высохшая фигура.
– Садитесь, осужденный, – пригласил Родос, указывая на стул напротив Сашеньки. – Вон туда!
Худой старик в синей тюремной робе колебался, указывая на себя пальцем.
– Да-да, вы! Садитесь, осужденный! Живее!
Ее пронзила догадка. Это ее отец? У нее сдавило горло. Он жив? Он дал против нее показания? Это не имело значения: если он жив, она будет просто счастлива.
Папочка! Что бы они с ним ни сделали, что бы он ни сделал ей, Сашеньке захотелось просто обнять отца. А поцеловать его позволят?
– Подследственная Цейтлина-Палицына! – прорычал Родос. – Посмотрите на осужденного.
40
«Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! Дорогой Коба! Обращаюсь к Вам как старый товарищ, которого Вы знаете больше двадцати пяти лет. Все эти годы я верно служил партии и лично Вам как ее испытанному вождю и ни разу не отклонился от генеральной линии.
Убежден, что своим выдвижением на ответственные посты в нашей великой рабоче-крестьянской партии я обязан исключительно Вашему доверию и заботе. Я готов безусловно подчиниться любому решению Центрального комитета, но я не могу не выразить протест в отношении методов «расследования», применявшихся ко мне сотрудниками органов.
Мне уже шестьдесят один год, и здоровье мое подорвано: затемнение в правом легком, стенокардия и сердечная недостаточность, общая физическая слабость вследствие перенесенного в детстве полиомиелита, жестокий ревматизм – последствия царской каторги и длительной сибирской ссылки. Как член ЦК считаю необходимым сообщить Вам, члену Политбюро и Генеральному секретарю ЦК, следующее: как только меня доставили во внутреннюю тюрьму на Лубянке, от меня потребовали признаний в том, что я являюсь агентом иностранных разведок. Когда же я отказался, три человека повалили меня на ковер и стали зверски избивать резиновыми дубинками, нанося удары по ногам и пяткам. В результате я потерял способность передвигаться, а тело покрылось синяками и кровоподтеками.
В дальнейшем меня избивали ежедневно кожаным ремнем и резиновыми дубинками, нанося удары по тем же местам.
Боль была такой сильной, словно меня облили кипятком или кислотой. Я многократно терял сознание, плакал, кричал и умолял своих мучителей сообщить Вам, товарищ Сталин, через что мне приходится пройти. Когда я упомянул Ваше имя, меня ударили по лицу, сломав нос, скулу и мои очки, без которых я фактически слеп. К тому же меня стали бить по позвоночнику.
Большевистская гордость едва позволяет мне рассказать Вам, уважаемый и любимый товарищ Сталин, о том, что произошло дальше. Даже говорить об этом мне очень больно: когда я, избитый и совершенно беспомощный, лежал на полу, упорно отказываясь лгать партии, следователи запятнали самое имя партии Ленина – Сталина. Они справили малую нужду прямо мне на лицо и в глаза. Даже на каторге я никогда не испытывал ничего и близко похожего на этот страх и эту боль.
Сейчас я нахожусь в своей камере, все во мне дрожит, даже карандаш и то трудно удержать в руках.
Я запуган до такой невероятной степени – я, революционер с почти сорокалетним стажем, – что испытываю чудовищное искушение солгать Вам, Иосиф Виссарионович, и обвинить себя и других товарищей (в том числе ряд честных ответственных работников), хотя это уже само по себе было бы преступлением перед партией.
Я отдаю себе полный отчет в том, что нашему великому государству для защиты своих завоеваний и победы над врагами необходимо и такое оружие, как террор. Я поддерживаю наши доблестные органы в их борьбе с врагами народа и иностранными шпионами. Сам по себе я мало что значу; наша партия и ее благородные цели – вот что действительно ценно. И все же я уверен, что Вам ничего не известно об описанной мною практике следствия. Поэтому я прошу Вас – уважаемого давнего товарища, великого вождя рабочего класса, нашего Ленина сегодня – разобраться в данном вопросе и избавить от незаслуженных страданий людей, искренне преданных делу партии и лично Вам, товарищ Сталин.
Мендель Бармакид, член ВКП(б) с 1900 года».
41
Напротив нее сидел похожий на мертвеца старик с желтой просвечивающейся кожей и пучками грязно-каштановых волос на шероховатом, покрытом струпьями скальпе. Он посасывал десны, нервно оглядываясь, яростно чесался, а потом вдруг надолго застыл, будто в ступоре.
Сашеньке еще не доводилось встречать настоящих зэков, но все в этой развалине кричало, что он зэк, бывалый «сиделец» ГУЛАГа. Она чувствовала, что он много лет провел на Колыме, на рудниках или на лесоповале. От него даже не пахло тюрьмой, у него угасла сама тяга к жизни, которая еще бурлила у самой Сашеньки. Эта изношенная человеческая оболочка существовала без всякой надежды и без души. Сейчас она поняла истинный смысл любимого выражения Берии, да и ее Вани: «стереть в порошок».
Раньше она его не понимала.
Сашенька вгляделась в лицо, на глаза навернулись слезы неужели это барон Самуил Цейтлин, арестованный в 1937 году? Нет, не может быть, чтобы это был ее отец. Этот человек не мог быть ничьим отцом.
Кобулов в предвкушении причмокнул губами – Сашенька заметила, как следователю не терпится приступить к допросу.
– Вы узнаёте друг друга? – резко спросил Могильчук.
– Отвечайте, заключенный, – сказал Родос преувеличенно любезно. – Вы ее узнаёте?
Сашенька покопалась в собственной памяти. Кто он?
Ему, должно быть, лет восемьдесят. Он громко сглотнул и открыл рот. У него не было ни одного зуба, его десны были бледными, покрытыми язвами.
На его шее она заметила пятно и поняла, что это синяк.
– Это она! Она! – заявило создание удивительно ровным, учтивым и хорошо поставленным голосом. – Разумеется, я ее узнаю.
– Назовите ее имя! – тут же потребовал Родос.
– Она совсем не изменилась, даже похорошела.
– Говорите громче! Кто она?
Человеческая оболочка самодовольно ухмыльнулась Родосу.
– Думаете, я забыл?
– Хотите, чтобы я напомнил? – спросил Родос, пощипывая жесткие черные волоски, растущие из бородавки на подбородке.
– А что меня ожидает после допроса? Вы избавите меня от страданий?
Родос погладил себя по волосам.
– Если вы более не желаете состязаний по вольной борьбе… – Родос встал и заорал голосом, который выдавал маниакальную жестокость: – Как ее зовут?
Заключенный замер. Сашенька подпрыгнула и покрылась испариной.
– Вы снова будете меня бить? Не нужно. Это баронесса Александра Цейтлина – Сашенька, которую я когда-то любил.
Родос направился к двери.
– У меня назначена встреча, – сообщил он Кобулову.
– Желаю приятно провести время, – откликнулся тот. – Продолжайте, следователь Могильчук.
– Обвиняемая Цейтлина-Палицына, вы узнаете заключенного? – спросил Могильчук.
Сашенька отрицательно покачала головой.
– Заключенный, назовите свое имя! Петр Иванович Павлов. – Это был другой голос, из другого города, другого времени.
– Это не настоящее ваше имя, верно? – мягко стелил Могильчук. – Это вымышленное имя, под которым вы более десяти лет скрывались в облике учителя из Иркутска. На самом деле вы белогвардейский шпион. Посмотрите на обвиняемую и назовите свое настоящее имя.
42
Беня Гольден сидел на стуле перед следователем Борисом Родосом.
– Вас арестовали за измену и антисоветскую деятельность, – сообщил Родос. – Вы признаете свою вину?
– Нет.
– Почему тогда вас арестовали? Как думаете?
– Роковая цепь случайных обстоятельств и моя неспособность писать.
Родос хрюкнул и вчитался в свои бумаги.
– Значит, вы писатель, я правильно понял?
Неудивительно, что Могильчук хотел вас допросить. Я считаю вас просто грязным предателем и куском дерьма. Писатель, надо же! Беня не мог сдержать удивления.
– Два года назад я написал книгу рассказов «Битва за Испанию», она имела успех, потом…
– Да плевать мне на твои писания, жалкий говнюк! – брызгал слюной Родос. – Я вижу перед собой самодовольного жида, которого могу сломать как спичку. Я тебя в порошок стереть могу!
В этом Беня ни капли не сомневался. Родос со своей приплюснутой лысой головой, огромными плечами и короткими ножками напоминал ему гиену. Беня боялся потерять тех, кого любил: детей, жену, но больше всего – свою дорогую Сашеньку. Только их безопасность сейчас имела значение. Итак, за что вас арестовали?
– Я честно говорю: не знаю. Я жил в Париже, знаком с французскими и американскими писателями. Я знал также некоторых генералов, впоследствии арестованных, оказавшихся троцкистами.
– И? Не заставляй меня открывать ящик стола, где лежат дубинки, чтобы превратить твой жидовский нос в кровавое месиво. Я люблю вольную борьбу – так мы это здесь называем. Признавайся в своих преступных и аморальных деяниях – вот тогда я тебя и пальцем не трону. Рассказывай все про свои грязные делишки в номере 403 гостиницы «Метрополь».
– Что-о? – воскликнул Беня. Значит, его арестовали из-за любовной связи с Сашенькой? Гидеон предупреждал, чтобы он не связывался с женой чекиста. Но дело не могло принять настолько серьезный оборот, ведь не могло? Вероятно, его освободят или отправят в ссылку, подальше от Москвы – по крайней мере, он останется жив. Но Сашеньку надо защитить!
– Да-да, – ответил Родос, потрясая пухлой папкой.
– Нам известно все, вплоть до самых омерзительных деталей.
– Я понял. За всем стоит ее муж. Но она ни в чем не виновата, уверяю. Она не сделала ничего противозаконного. Она честный коммунист. – Беня вгляделся в лицо Родоса, но тщетно, с таким же успехом можно смотреть на кусок мяса.
– А кто утверждает обратное?
– Значит, ей ничего не грозит?
– Эта информация не подлежит разглашению, обвиняемый Гольден. Просто признайтесь, с чего все началось…
Беня молил лишь о том, чтобы Сашенька ни о чем не узнала. Может, она снова станет хорошей женой, какой была все эти годы. Пусть думает, что Беню арестовали как троцкиста, шпиона, пусть презирает его и забудет. Пусть продолжает жить в роскоши, служа делу партии.
Когда пришли его арестовывать, он вовсе не удивился. Он был так счастлив эти две недели с Сашенькой, но не верил, что это может длиться вечно, хотя и знал, что Сашенька – любовь всей его жизни.
Это была любовь, которая случается лишь однажды.
Когда его везли в тюрьму, он смотрел на проносящиеся мимо московские улицы, глаза блестели от слез. Светало, город пробуждался: грузовики собирали мусор, вахтеры посыпали песком ступеньки, дворничихи сметали рваные газеты, мужчина в комбинезоне перевернул бидон с молоком. Но красные звезды Кремля, которые освещали «их» номер в «Метрополе», принадлежали только им с Сашенькой. Сейчас его подвергнут настоящей пытке, разорвут на кусочки, тело его остынет.
Сашенька будет в безопасности, эта удивительная женщина, которую он любил. Никто никогда не узнает, что было в их сердцах, сколько бы их ни били. То, что Сашенька не попала в тюрьму, как и его собственный ребенок, означало, что он будет продолжать жить, пока жива она. Она никогда не говорила, что любит его, но он надеялся, что это так… Почему он не может услышать «да», когда его впереди ждут такие муки?
Она заставляет его ждать своего ответа, возможно, целую вечность, возможно, уже в другом мире.
Сейчас он задавался вопросом: что он должен говорить? Как защитить Сашеньку? Или она не нуждается в защите? Что сказано по этому поводу в его «Пролетарском справочнике правил поведения во время адюльтера»? Он вспомнил, как они с Сашенькой смеялись над «Справочником».
– Разоружайся и давай признавайся! – закричал Родос. Внезапно он выдвинул один из ящиков стола и два раза ударил Беню по лицу черной резиновой дубинкой.
Беня упал на пол, из рассеченной щеки на выскобленный бетон хлынула кровь. Родос без передышки, сапогами разбил Бенин нос – кровь брызнула фонтаном, резиновая дубинка «ходила» по лицу, почкам, паху и снова по лицу.
– Сашенька! – застонал он, с каждым ударом понимая, что Сашенька не на свободе, что она где-то здесь, недалеко, и тоже страдает – вот это совершенно его добило. – Я люблю тебя! Где ты?
43
– Петр Саган, жандармский ротмистр, – отрекомендовался старый зэк очень вежливым, аристократическим тоном. – Смотрите, она просто поражена.
Сашенька хватала ртом воздух. Значит, он не умер на улицах Петрограда? Ее сердце учащенно забилось, внутри все съежилось.
– Откуда вы ее знаете? – спросил Могильчук.
– Я когда-то был в нее влюблен.
– Вы состояли с ней в половой связи?
– Да.
– Ложь! – выкрикнула Сашенька, мысленно возвращаясь к их романтической, но целомудренной поездке на санях, а потом к печальной ночи, когда Саган пытался ее изнасиловать.
– Тихо, иначе вас выведут из кабинета, – предупредил Могильчук. – Через минуту вам дадут слово.
– Она была девственницей?
– Да, она стала моей любовницей, я занимался с ней немыслимым развратом. Я также дал ей попробовать кокаин – притворился, что принимаю лекарство.
– Ничего подобного! – закричала Сашенька. – Это не Петр Саган. Я не узнаю этого человека. Он обманщик.
– Не обращайте внимания, заключенный. Продолжайте. Вас связывала работа?
– Она была моим провокатором.
– Когда вы завербовали ее в охранку?
– Осенью 1916 года. Мы арестовали ее как большевичку. Я завербовал ее в «Крестах». Потом мы встречались на конспиративных квартирах, в номерах гостиниц, где она предавала своих товарищей.
– Это неправда. Вы знаете, что это ложь! Кто бы вы ни были, вы лжете! – Сашенька встала. Унизанные кольцами руки Кобулова тяжело опустились ей на плечи, принуждая ее сесть на место. По спине пробежал холодок, Сашенька задрожала.
– Она вербовала для вас других агентов, активистов повыше рангом?
– Да-да.
– Кого именно?
– Во-первых, Менделя Бармакида.
Сашенька отрицательно покачала головой. Ей показалась, что она тонет, над ее головой смыкается толща воды.
– Мендель оказался ценным агентом, заключенный Саган?
– О да. Остальные вожди были в тюрьме, в Сибири или за границей. Он был членом Центрального комитета, лично знал Ленина.
– И долго он был провокатором?
– Он и сейчас наш агент.
– Ложь! Ты негодяй! – снова закричала она; силы оставляли ее. – Ты будешь гореть в аду! Если бы ты только знал, что ты делаешь! Если бы ты только знал…
Сашенька расплакалась.
– Успокойтесь, обвиняемая, – сказал Могильчук, – не то Родос разорвет вас на куски.
Повисло молчание.
– А после революции, Саган, что случилось с вашими агентами?
– Они ушли в подполье, как и я сам.
– А кто их направлял?
– Сначала белогвардейцы, позже мы стали служить… подлому союзу змей и бешеных собак. – При этих словах Саган еще раз усмехнулся, Сашенька чувствовала, что его обуревает смесь стыда и игривости. В глубине его бегающих голубых глаз, казалось, застыли слезы, как будто он молил ее о прощении. Может, его чем-то опоили?
– Кто осуществлял руководство, Саган?
– Разумеется, японская и английская разведки, но непосредственные приказы отдавала объединенная оппозиция во главе с Троцким и Бухариным.
– Значит, все эти годы вы не теряли связи с обвиняемой?
– Я был связующим звеном между ней и врагами советского народа.
– Вы регулярно встречались?
– Да.
– Это просто смешно! – закричала Сашенька. – Я никогда не встречалась с этим человеком. Ротмистр Саган был убит на Невском в 1917 году. Этот человек – артист!
– Кого еще она завербовала?
– Своего мужа, Ивана Палицына. И совсем недавно – писателя Беню Гольдена, воспользовавшись теми же развратными методами, которым я ее обучил.
– Значит, много лет подряд японская и английская разведки вместе с Троцким и Бухариным руководили членом ЦК Менделем Бармакидом, чекистом-изменником Палицыным и писателем-изменником Гольденом?
– Да!
– Сволочь! – Сашенька бросилась через стол, но когда ее руки дотянулись до обвинителя, ей показалась, что в пальцах у нее картон. Не за что было хвататься. Старик был настолько немощным, что упал со стула, ударившись головой о стол, и лежал на полу безжизненной кучей. Сзади Кобулов схватил ее, как тряпичную куклу, и с силой отбросил назад на стул.
– Потише, девушка, мы должны о нем заботиться, правда, ребята? – сказал Могильчук, помогая Сагану подняться. Но тот не мог держаться на ногах и с трудом сел на прежнее место.
Сашенька почувствовала отчаяние проклятого человека. Это пугало – следователь звонил в погребальный колокол. Она подумала о детях.
Случилось невообразимое, подобное даже в страшном сне не приснится.
В этом деле она не просто случайный свидетель, она главная обвиняемая – центр всей паутины, из которой ей никогда не выпутаться. Она больше никогда не увидит детей.
«Дайте мне время, чтобы я смог пристроить их», – просил Сатинов. Она молилась, чтобы он успел. Неужели пришло время претворить в жизнь другой Ванин план?
«Признавайся лишь тогда, когда поймешь, что другого выхода нет», – учил он. А сколько продержался он сам?
– Отличная работа, ребята! – Кобулов поаплодировал и ушел, захлопнув дверь начищенным до блеска сапогом.
Могильчук достал папку.
– Вот ваше признание. Вы подписали каждую страницу, верно?
Саган кивнул, у него тряслись колени, он весь чесался.
Следователь передал бумаги Сашеньке.
– Прошу, обвиняемая Цейтлина-Палицына! Прочтите! Не могли вспомнить? Как же вы могли о таком забыть?
