Текст книги "Сашенька"
Автор книги: Саймон Джонатан Себаг-Монтефиоре
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)
Но в то же время Катенька чувствовала, что маршал не хотел, чтобы она сдавалась, поэтому она собрала все мужество для последнего «броска».
– Товарищ маршал, могу ли я задать вам последний неудобный вопрос, ответ на который сохранит мне много времени и сил, – и тогда я смогу вернуться к Екатерине Второй?
– Вам стоит усерднее копать, если хотите добиться результатов в своей работе, – тут же ответил Сатинов, провожая гостью к двери. – Иначе вы ничего не узнаете. Какой вопрос вы хотели задать?
Сердце Катеньки забилось так сильно, что хотелось кричать.
– Вы настоящий отец Розы?
6
Катеньку всегда привлекали библиотеки. Некоторые из ее друзей считали их скучными, пахнущими плесенью. Их суровую тишину прерывали лишь редкие покашливания, недозволенный шепот и шелест страниц. Но для Катеньки библиотеки казались таинственными, как отели: и те и другие были секретными городками, где обитали случайные путники из тысячи разных миров, которых обстоятельства свели вместе на несколько часов.
Не зная, из чего исходить в своих изысканиях, Катенька начала оттуда, откуда все начинают, – с читального зала Ленинской библиотеки на Воздвиженке. Ей уже приходилось работать здесь раньше, у нее был читательский билет, но только теперь она заметила, что фасад построенного при Сталине здания украшают бронзовые барельефы героев советского времени – писателей и ученых.
Когда она шла между забитыми книгами стеллажами, огибая заваленные томами столы, за которыми сидели группы потягивающихся, зевающих студентов и дотошных старцев с землистого цвета лицами, все искоса наблюдали за ней. Катенькой вновь овладел азарт открытий, она вспомнила необычные глаза Розы, вспомнила, как та умоляла Катеньку ей помочь.
И та взялась за гуж, даже не зная толком, с чего начать и куда это ее заведет. Она села за свободный стол у высокого окна и попыталась собраться с мыслями. От чего ей оттолкнуться?
Обычно она замечала в библиотеке только студентов, но теперь обратила внимание и на стариков в коричневых пиджаках с галстуками – они перелистывали бумаги и делали бисерным почерком пометки на пожелтевших блокнотных листках. Зачем им столько информации, когда жизнь уже, считай, позади? Быть может, у кого-то из них есть путеводная нить для нее? Если бы она могла проникнуть в их память, где были спрятаны старые тайны, то ктонибудь из них, конечно, мог бы открыть то, что ее интересует. Что им известно? Чему они были свидетелями? Глядя на одного из таких читателей, который слюнявил палец и щурился, перелистывая страницы, она вспомнила слова Сатинова: «Все происходило за кулисами, но что-то и всплывало на поверхность». Все в то время было тайной – за исключением чего? Разумеется, за исключением газет!
Она медленно, затем чуть не бегом отправилась к столу библиотекаря, и та показала ей большие, в зеленых переплетах, подшивки газет за тридцатые годы. Катенька знала, что рост Сатинова начался в 1939 году, когда он вошел в состав Центрального комитета. Где-то в этих подшивках, повторяла она себе, должен быть ключик к тому, что связывало его с семьей Розы. Эти газеты с пожелтевшими страницами были словно из другого мира, написанные неестественным языком большевиков, который заставил ее улыбнуться: их нелепостям, новым пятилеткам, достижениям колхозов и МТС, доменным печам в Магнитогорске; героям-летчикам, пролетариям, шахтерам-стахановцам. За окном постепенно сгущалась тьма, а она сидела, читала «Известия» и «Правду» и начинала понимать, что Сатинов и Роза пришли из другого мира, не настолько уж давнего, но такого же далекого, как Марс и Юпитер. Дважды она встретила упоминание о «товарище Сатинове», который выступал с речью о производстве чая в Абхазии, затем был вызван товарищем Сталиным в Москву и назначен на ответственный пост в ЦК партии, – но ни одного намека на его личную жизнь, друзей и связи.
Она несколько раз обошла огромную библиотеку, просто чтобы не уснуть, чтобы размяться. Несколько раз она боролась с искушением бросить все и почитать западные издания или «Огонек», но каждый раз возвращалась к газетам с их рассказами о прошлом.
Она уже хотела было сдаться, когда стала листать один из номеров «Правды» за март 1939 года и на пятой странице обнаружила фотографию молодого Сатинова – с зачесанными назад волосами, в мундире и сапогах, – а рядом с ним стоял крепко сбитый мужчина в перетянутой портупеей гимнастерке НКВД.
Ниже шла статья о первом пленуме ЦК, избранного XVIII съездом партии:
«Товарищ Сталин сказал много теплых слов в адрес советских людей нового поколения, выдвинутых кандидатами в члены Центрального комитета. Позднее в товарищеской беседе с делегатами товарищ Сталин с отеческой теплотой вспоминал, как в 1917 году он познакомился с товарищами И. А. Сатиновым и И. Н. Палицыным, тогда молодыми петроградскими рабочими. “Они были юными, они были друзьями по оружию, преданными большевиками. Партия поручала им много непростых заданий, – говорил товарищ Сталин, – а вот теперь они снова встретились в рядах высшего партийного руководства…”»
Она дважды внимательно прочитала заметку, сделала выписки, записала новую фамилию: И. Н. Палицын. Она осмотрелась: читальный зал заметно опустел. Лампы на половине столов были потушены.
Молодежь уже ушла, сидели лишь старики; у них осталось так мало времени, как и у Розы с ее невероятно гнетущим чувством потери. Может, это то имя, которое она ищет?
Катенька так громко захлопнула подшивку, что один из пожилых читателей прямо подпрыгнул, словно его пробудили ото сна.
Время уходить. У нее назначена встреча.
7
Мотоциклист в кожаных штанах, светло-коричневой куртке-косухе и шлеме с рогами – в стиле викингов – притормозил у ночного клуба «Черный пес» на набережной Москвы-реки, в нескольких минутах ходьбы от английского посольства, прямо напротив Кремля.
Время от времени по Москве-реке проплывала одинокая льдина, и потемневший снег еще лежал на земле, покрывая ее затейливыми узорами, но в воздухе уже витал запах весны. Стемнело, но ночь была теплой.
Катенька слышала, как в клубе местные музыканты играют песню «Ветер перемен» группы «Скорпионз».
Может, она не туда пришла? Она была не москвичкой и плохо знала город. Странное место для встречи двух историков.
Байкер слез с мотоцикла, подошел к ней, снимая шлем и протягивая ладонь в кожаной перчатке.
– Екатерина? Это вы? Я Максим Шубин.
– Ой, здравствуйте… – Катенька почувствовала, как краснеет, потому что он оказался значительно моложе, чем она предполагала. У Максима были длинные темные волосы – взъерошенная грива, большие карие глаза, а небольшая бородка, казалось, отросла за выходные, скорее случайно, чем намеренно. Увидев узкие кожаные штаны, украшенные молниями, она постаралась не рассмеяться.
– Вы не похожи на исследователя, – призналась она.
– А вы не похожи на ученого. Хотите выпить? Давай перейдем на «ты», – улыбнулся Максим. Швейцар, панк-рокер с большим количеством пирсинга в носу и на губах, провел их в клуб. Наверху было подобие гостиной, густо прокуренное, где в глаза бросались пустые стаканы, пластмассовые стаканчики и недоеденные бутерброды. Пол трясся от гула игравшей на первом этаже группы, но по крайней мере они могли здесь поговорить.
Максим нашел свободное местечко на диване, подозвал похожую на бродяжку официантку в резиновых сапогах, чулках и кожаных шортах, заказал два холодных пива.
– Ты недавно в Москве, угадал?
– Я училась здесь, провожу исследование, но…
– Дай угадаю по твоему акценту – ты с Северного Кавказа? Из Минвод или Владикавказа?
– Ты догадлив, – ответила Катенька. С каждым глотком ледяного пива к ней возвращалась уверенность. Чего она не замечала, так это того, что на носу у нее осталась пена от пива, а одежда выдавала в ней приезжую провинциалку. – А ты москвич?
– Родился я в Питере.
– Как романтично! В городе Петра Великого! Окно в Европу.
– Ты правда так считаешь? – спросил Максим. – Я, например, считаю именно так. Честно говоря, это тихая заводь, поэтическая тихая заводь, город пустых дворцов. Но там жив дух свободы. Возможно, это и сыграло определенную роль в том, что я работаю в фонде «Возрождение». – Он подергал лацканы куртки.
– Как ты меня нашла? Чем занимаешься?
– Я прочла твою статью об НКВД во времена репрессий в «Вопросах истории», ну и, разумеется, слышала о тех исследованиях, посвященных жертвам репрессий, которые проводятся «Возрождением», вот я и позвонила. Очень любезно с твоей стороны, что ты согласился так быстро встретиться.
Максим выглядел столь робким, что Катеньке пришло в голову: он согласился с ней увидеться только потому, что она девушка, но она тут же отбросила предположение о столь низменных мотивах у такого бескорыстного борца за правду.
– Я пишу кандидатскую по Екатерине Великой…
– Тогда что заставило тебя оставить этот изысканный, благородный, романтический двор императрицы ради отвратительных убийц-психопатов сталинской эпохи? – наклонился к ней Максим, пристально глядя на девушку карими глазами.
– Не знаю, – призналась она. – Я не хотела браться за эту работу. Поначалу я отказалась.
– Но потом все же согласилась? Ты когда-нибудь встречал человека настолько красивого и загадочного, что не мог ему отказать?
– Очень редко, – признался он, склонив голову набок и вызывающе глядя на нее.
– Я имела в виду, в своих исследованиях, – холодно уточнила она, откидываясь на спинку дивана.
– Да, по своей работе я нередко встречаю людей, которых так потрепали зубы прошлого, что я готов сделать все, лишь бы они обрели самих себя, – в этом мое призвание. – Теперь он казался молодым и открытым – Катенька решила, что таким он ей больше нравится.
– Я встретила как раз такого человека. Ее зовут Роза Гетман, ей так досталось от прошлого, что я просто обязана ей помочь…
Максим внимательно слушал, как Катенька рассказывала о своем путешествии в Лондон, об олигархе, его дворце, прогулках по Риджент-парку, как она звонила человеку, бывшему единственной ниточкой, связывающей Розу с прошлым, – влиятельному старому коммунисту, – как ездила на встречу с ним…
– Эта история похожа на миллионы историй, на тысячи дел, над которыми я сейчас работаю, – наконец произнес Максим. – С деталями, извини, помочь не смогу – много работы, но дам несколько набросков, в каком направлении следует двигаться… Знаешь, позвони мне на следующей неделе, я свяжу тебя с коллегой, который как раз тебе и нужен.
Он хлебнул пива, и Катенька поняла, что разговор окончен. Его заигрывания она отвергла, а случай, которым она интересовалась, был таким заурядным, что Максим не видел смысла ей помогать.
– Кстати, кто был этим старым коммунистом? – спросил Максим, вставая.
– Его фамилия Сатинов, – ответила Катенька, думая, как она скажет Розе, что нигде не нашла поддержки.
– Ираклий Сатинов? – Максим резко сел.
– Да.
– И ты его видела?
Она кивнула.
Максим закурил, предложил Катеньке сигарету.
– Он никогда ни с кем не встречается, Катенька, – быстро произнес он, меняясь в лице. – Я уже пятнадцать лет пытаюсь пробиться к Сатинову, но никому из моих коллег по университету, никому из историков этого не удавалось. Остальные старые «динозавры» мертвы, Сатинов последний из них, хранитель всех секретов, последний выдающийся деятель двадцатого века, оставшийся в живых. Он был посвящен в святая святых и очень много знает. Если он согласился на встречу – значит, ты ему интересна.
Значит, он может помочь.
Катенька посмотрела на Максима, не совсем понимая смысл его слов.
Максим протянул руки.
– Если ты поделишься со мной результатами своего исследования, я сделаю для тебя, что смогу. Не смотри на меня так, Катенька, – поверь мне, я нужен тебе, чтобы проникнуть в исчезнувший мир Сатинова. Легче разобраться в египетских иероглифах, чем в лабиринтах сталинского Кремля. Что скажешь? Договорились?
Катенька снова подумала о Розе и вздохнула.
– Договорились, но помни: я серьезный историк, а не легкомысленная девушка.
Он засмеялся и заказал еще две бутылочки пива.
Они подняли бутылки.
– За наше невероятное сотрудничество!
Они чокнулись бутылками и выпили.
– А теперь расскажи мне о своей встрече с товарищем Сатиновым. Я хочу знать все до мельчайших подробностей, все важно, даже цвет его носков.
Макс расспрашивал ее «с пристрастием», слушал очень внимательно, потом снова задавал вопросы, и еще, и еще. Хотя они находились в прокуренном дешевом баре, оба так погрузились в беседу, что вполне могли вообразить, будто работают сейчас в архиве.
Потом Макс заявил:
– Вне всякого сомнения, ему что-то известно о семье, которую ты ищешь. И это что-то очень важное.
– Не понимаю, почему он мне просто все не рассказал, – сказала Катенька. – Я могла бы вернуться к своим занятиям.
– Нет, это совсем не в его характере, – объяснил Максим. – Не следует думать об этих большевиках как о современных политиках. Они были религиозными фанатиками. Марксизм являлся для них религией, они считали себя членами тайного военного братства, как крестоносцы или рыцари-тамплиеры. Они были жестокими, безнравственными параноиками. Они верили, что погибнут миллионы, прежде чем они создадут идеальный мир. Семья, любовь, дружба – ничто в сравнении со священным Граалем. При Сталине люди умирали из-за сплетен. Для такого человека, как Сатинов, конспирация – это все. Но Сталин умер сорок лет назад, уже три года как нет СССР, – возразила Катенька. – Что сейчас мешает Сатинову раскрыть секреты?
– Ты должна понять, что молчание и конспирацию такие люди, как Сатинов, можно сказать, впитали с молоком матери. Когда Сталин был жив, его аппаратчики молчали отчасти потому, что они верили в то, что делали, отчасти потому, что были прирожденными конспираторами, а отчасти из страха. Это не тот страх, который проходит, он остается навсегда. После смерти Сталина они молчали, потому что хотели защитить Идею, Советский Союз, священный Грааль. Для такого, как Сатинов, конспирация не просто привычка, а суть поведения революционера.
Помолчали, вникая в смысл сказанного.
– Ты нашла что-нибудь, чтобы еще раз встретиться с ним? – наконец спросил Максим.
Катенька пожала плечами и выпустила облачко сигаретного дыма.
– Я надеялась, что тебе придет что-нибудь в голову. Я перелопатила гору газет – никаких личных связей, только это. – Она передала ему копию статьи и снимок, который нашла в «Ленинке».
– Не думаю, что это нам сильно поможет…
Максим взял статью со снимком, внимательно изучил и присвистнул.
– Иван Палицын. Я знаю, кто это. Ветеран НКВД, который исчез вскоре после того, как вышла эта статья. Он был большой шишкой в тридцатые годы, но его не упоминают ни в мемуарах, ни в воспоминаниях. Ничего не сообщалось о его аресте, и мы не знаем, что с ним произошло.
– Но как нам это может помочь?
– Никогда не знал, что Сатинов и Палицын были друзьями, а они должны были быть очень близкими друзьями, их дружба всем известна, если даже Сталин упоминает о ней в «теплой товарищеской беседе». Может, это тупик, но ты нашла ниточку к прошлому Сатинова. Разве не об этом он тебе говорил?
Внезапно Катенька ощутила волнение. Грохот музыки, болтовня других посетителей бара – все, что окружало ее, отодвинулось куда-то далеко-далеко. Она могла думать в этот момент об одном – о Розе и ее загадочной семье.
– Неужели этого достаточно, чтобы он стал со мною разговаривать? – удивилась она.
– Думаю, тебе нужно еще немного покопаться, чтобы удостоверится, – медленно проговорил Максим. – У тебя есть фамилия – Палицын. Запроси его дело в архивах КГБ – я помогу – и выясни, что с ним произошло, была ли у него семья, дети. Это самое простое. Потом иди к Сатинову. Доводилось работать в архивах?
– Архивы я люблю, – ответила Катенька, обхватывая себя руками.
– За что?
– Ощущаешь дух жизни. Я сидела в Государственном архиве, держала в руках любовные послания Екатерины и Потемкина, страстные записки, пропахшие ее духами, орошенные его слезами, когда он лежал, умирая, в степи.
Максим усмехнулся.
– В КГБ совсем другие архивы. Там такие страдания! Нацисты знали, что поступают неправильно, поэтому все уничтожили; большевики были уверены в своей правоте, поэтому все сохранили. Нравится тебе или нет, но ты русский историк, искатель потерянных душ, а в России правда всегда написана не чернилами, а кровью невинных. Эти архивы священны, как Голгофа.
В шелесте страниц слышен плач детей, грохот поездов, эхо шагов в подвалах, одиночный выстрел из нагана, дуло которого выплевывает девять граммов свинца. У нас в России каждая бумажка пропитана кровью.
8
Два дня спустя Катенька вышла из гостинцы «Москва», в которой остановилась, и пошла вверх, мимо Кремля, Большого театра, гостиницы «Метрополь», к Лубянке.
Толпы служащих выплескивались из метро и текли мимо киосков, набитых журналами с яркими глянцевыми обложками. Потоки машин обтекали середину площади с опустевшим цоколем памятника Дзержинскому. И вот перед нею выросла громада штаб-квартиры КГБ – несокрушимый замок из розового и серого гранита, наполненный бесчисленными кабинетами, архивами, переходами и темницами. С 1917 года это здание бывшей Российской страховой компании превратилось в оплот бесстрашных, безжалостных и неподкупных рыцарей Коммунистической партии. Этот оплот существовал под различными наименованиями – ЧК, ОГПУ, НКВД, КГБ, – теперь появились новые внушавшие омерзение буквы, однако Катенька понимала одно: КГБ уже никогда не будет господствовать в России.
Она не хотела сюда идти, любой русский избегает Лубянки – национального склепа. Но стоило ей припомнить свой телефонный разговор с Розой, как она ускорила шаг. По телефону Роза не стала обсуждать Катенькины открытия, но попросила продолжить поиски… Если бы только Катенькин отец узнал, что ее исследование приведет на Лубянку, он бы никогда не позволил ей согласиться на эту работу. «Оставь это! Не стоит рыскать на кладбищах. Это слишком опасно, – сказал бы он. – Ты знаешь, как сильно я тебя люблю? Никто никого еще так не любил с начала времен! Вот!» Как чудесно иметь таких любящих родителей!
Катенька вновь подумала о Розе, о том, как ей хочется узнать, кто были ее родители.
Она остановилась у высоких двойных дубовых дверей тюрьмы, толкнула их и вошла в сводчатое, отделанное мрамором фойе. Два сержанта в форме с синими погонами проверили ее документы, позвонили наверх и велели ей подниматься по мраморной лестнице, настолько высокой и широкой, что по ней можно было ехать даже на танке. На лестнице стоял бюст Андропова. Она оказалась в длинном коридоре с красной ковровой дорожкой, на стенах висели портреты чекистов прошлого. Макс говорил ей, что внутри этого здания-крепости находится та самая внутренняя тюрьма, где встретили, возможно, свой конец родители ее нанимательницы.
Впрочем, с такой же вероятностью они могли получить свои девять граммов свинца и в Бутырке, и в Лефортово, и в особой следственной тюрьме, созданной Берией в Сухановке, бывшем монастыре в окрестностях Москвы. Вчера вечером Максим связался с ней.
– Мне звонили с Лубянки. Твои документы готовы.
– Но ты уверен, что мне стоит просмотреть дело Палицына? Маршал Сатинов советовал мне забыть о взрослых и начать с детей.
– Помнишь, что я рассказывал тебе о Сатинове и старых большевиках? Конспирация – их кредо. Его слова лишь подтверждают, что ты должна начать поиски со взрослых, потом вернемся к детям, – засмеялся Максим.
– Я начинаю осваивать эту науку, – сказала она.
Подожди, пока не просмотришь архивы. Не забывай, Катенька, чтобы найти бриллиант, нужно просеять горы мусора.
Она, следуя инструкциям Максима, повернула направо, потом налево, увидела дверь с надписью «Полковник Лентин, начальник архивного отдела».
Катенька постучала, ее пригласили войти, она вошла в квадратный кабинет с опущенными белыми шторами с оборками. Воздух в кабинете был настолько спертым, стекла так запотели, что Катенька поняла: полковник ночевал в своем кабинете. Но где же он сам?
– Доброе утро, – раздался голос.
Катенька обернулась.
Плотный прилизанный мужчина в штатском как раз застегивал пуговицы на рубашке и поправлял галстук у зеркала за дверью.
– Прошу прощения! Я приведу себя в порядок. Присаживайтесь!
Катенька присела за стол и положила перед собою записную книжку. Внутренний голос подсказывал ей, что в этом месте следует подчиняться даже предложениям присесть, но в этот момент любопытство побороло страх. Что случилось с другом Сатинова, Палицыным, много лет назад, возможно, именно в этом здании?
Она ощутила, что ее заразил энтузиазм Максима, его охотничий азарт.
– Ну вот! – Полковник Лентин сел за стол, послюнявил палец, открыл папку, лежавшую на столе.
Он говорил на прекрасном, правильном русском языке.
– Вы историк, изучающий восемнадцатый век под руководством академика Белякова, – а почему вы вдруг заинтересовались делами времен культа личности?
Катеньке почему-то подумалось, что Лентину должны нравиться те примитивные мексиканские «мыльные оперы», которыми было теперь наводнено российское телевидение. Его щетина, похоже, давно не видела бритвы, а на его жирных ресницах еще лежали остатки сна. Но его маленькое лицо, цепкая челюсть и плоский нос делали его похожим на животное. Да, Лентин был похож на гэбистскую обезьяну, на павиана.
– Не знал, что Екатерина Великая проводила реформы в 1930-х годах – или я чего-то недопонял?
– Меня никогда не интересовал культ личности. Я просто провожу небольшое семейное исследование, – проговорилась Катенька. – Чтобы заработать немного денег и оплатить свои научные изыскания.
– Понимаю, – ответил «павиан». – Что ж, ваш приятель Максим Шубин и ему подобные тоже кое-что исследуют, но сдается мне, что вам стоит держаться от них подальше. К вам у нас претензий нет, но эти гуманитарии – американские марионетки, которые радуются нынешнему униженному положению России.
Они подрывают устои нашего государства, надеясь, что мы просто исчезнем. Но без нас, госпожа Винская, Россия погрязла бы в коррупции, над ней господствовали бы американцы. Мы, гэбисты, серьезно относимся к своим клятвам. Мы всегда будем стоять на страже Родины.
Катенька вздохнула.
Эти привычные лозунги ничегошеньки не значили в том мире, в котором жили они с Максимом.
– Я понимаю, о чем вы говорите, товарищ полковник, – сказала она «павиану». Тут дверь кабинета открылась и вошел пожилой мужчина в белом халате с металлической тележкой, на которой лежала гора синих папок; к углу каждой на резинке был прикреплен номер, на обложке – наклейка.
– Вот и мы, товарищ полковник. – Старик смачно сплюнул в медную плевательницу на своей тележке, возле которой крепко спала жирная рыжая кошка.
– Доброе утро, товарищ… господин архивариус, – поздоровалась Катенька, вставая и слегка кланяясь. Она узнала в нем настоящую архивную крысу, Квазимодо секретных материалов. В каждом архиве есть такие экземпляры, произошедшие от своеобразного вида троглодитов, которые некогда населяли полутемные подземные туннели и подвалы московских домов.
Они наделены определенной властью, Катенька как историк знала, что к ним нужно относиться с должным уважением, чтобы завоевать их благосклонность.
– Два дела из архива, товарищ полковник! Приятного дня! – Он передал папки «павиану», потом подтолкнул тележку к двери. Из-под кошки выполз очень тощий котенок.
– Можно узнать ваше имя-отчество, товарищ архивариус? – быстро спросила Катенька.
– Кузьма, – ответило привидение, сплюнув в плевательницу с монограммой КГБ. Это подарок за долгую службу?
– Я так вам благодарна за помощь, товарищ Кузьма. Вы, наверное, сами знаете настолько много, что впору самому писать воспоминания. Как ее зовут?
– Катенька кивнула на кошку.
– Кремер, – ответил Кузьма.
– Вы любите одесский джаз?
Кузьма кивнул.
– А как зовут котенка? Цфасман?
Кузьма даже не взглянул на Катеньку, не улыбнулся, просто на минутку остановился, поглаживая кошек, мурлыча что-то себе под нос, как отец, чьим детям сделали комплимент. Катенька угадала.
– Маленький Цфасман, да? Мой отец любит джаз, я выросла на этой музыке. Можно я в следующий раз принесу Цфасману и Кремер молока?
Кузьма в ответ лишь смачно сплюнул, плевок совершил два кульбита, прежде чем оказаться в наполненной до краев плевательнице. Катенька притворилась, что оценила это искусство.
– Спасибо, товарищ Кузьма, до свидания, Кремер и Цфасман. Архивариус захлопнул дверь.
– Вот ваши документы, дышите пылью на здоровье, – произнес «павиан». – Посмотрим.
Он зачитал вслух:
«Следственный архив, май/июнь 1939 года
Дело № 16373, Главное управление госбезопасности
Иван Николаевич Палицын».
Он взял папку и так резко положил ее на стол, подняв облако пыли, что Катенька невольно вздрогнула. Она пробежала глазами привычные архивные реквизиты на обтрепанной коричневой обложке: «фонд», «опись», «папка».
– Я могу делать записи?
– Да, но мы оставляем за собой право просматривать их. В 1991 году мы позволили скопировать слишком много материалов зарубежным агентам влияния, к процедуре стали относиться спустя рукава. Что вы надеетесь найти?
– Имеет ли Палицын какое-либо отношение к моим клиентам…
– Вы можете найти некоторые ответы, но даже сейчас вам не дозволено знать все.
– Вы не знаете, у него была жена, дети? – «Павиан» кивнул, положил поверх других папок тоненькую папочку. – На жену Палицына заведено отдельное дело, вот оно. Хотите посмотреть?
Катенька взяла папку и прочла:
«Следственный архив, май/июнь 1939 года
Дело № 16374
Александра Самойловна Цейтлина– Палицына».
– Самойловна, Цейтлина. Нерусское отчество, фамилия, в те дни в партии было полно таких, позже многие оказались предателями, – сказал «павиан», заглядывая ей через плечо. Он открыл первую страницу дела. В нем имелась фотография.
– Вот, смотрите: снимок, сделанный в день ареста.
Катенька взглянула на фото, ее сердце учащенно забилось.
Она увидела женщину с полными полуоткрытыми губами и проницательным взглядом.
– Она красавица, кем бы ни была. – Катеньку внезапно очаровала и тронула эта фотография.
– Да, она была хорошо известна, эта Далила. Потом она исчезла!
– Можно посмотреть дело? – Катеньке не терпелось избавиться от контроля «павиана».
– У вас полчаса. – Он пододвинул ей папку, потом сел за стол, не сводя с Катеньки взгляда.
– Чтобы просмотреть эту папку?
– Обе. Таковы правила.
– Можете пока заняться своими делами, товарищ полковник, – самоуверенно заявила Катенька.
– Моя работа – наблюдать за вами, – был ответ.
