Текст книги "Крёстный сын"
Автор книги: С. Алесько
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)
– Мерзавец соблазнил бедняжку, надругался над ней и продал в бордель, – в этом месте дышать поглубже, изображая смесь гнева и стыда. – Адову отродью удалось искусно запутать следы, и когда мы с отцом нашли несчастную, та была при смерти. Трепетная душа и нежное тело не вынесли бесчестья и насилия, – а здесь требуются слезы на глазах. Их добиться не так уж трудно, стоит подумать об участи Филипа. Правда, это слезы не столько жалости, сколько злости на Правителя, ну да одни от других по виду не отличаются.
Барона тронул прерывающийся от горя голос рассказчика, равно как и стыд, и смущение юноши. Лорд счел правильным промокнуть уголки глаз.
– Прежде чем впасть в предсмертное беспамятство, сестра успела подтвердить, что виновник ее гибели – тот самый негодяй, коего мы подозревали. Спустя два дня Отец Небесный принял ее измученную душу, – Ив прикрыла глаза рукой и всхлипнула. – С того самого часа ни отец мой, ни я не знали отдохновения, разыскивая адово порождение, дабы свершить месть. Он оказался ловок и хитер, постоянно опережал нас, успевал скрыться, будто растворялся в ночи и ненастьи. Мы настигли негодяя лишь на скамье подсудимых, когда он выслушивал приговор, вынесенный за другие преступления. Так довелось нам узнать, что ненавистный враг отправился сюда, в копи под Свониджем, – Евангелина перевела дух, заодно давая барону возможность проявить сообразительность. Тот либо не обладал таковой, либо отличался осторожностью и промолчал. Девушка вскинула глаза на ожидающего продолжения Витби. – Мой род щедро вознаградит благородного человека, который решится помочь покарать адова мерзавца так, как он того заслуживает.
– Полагаю, негодяю дали пожизненную каторгу? – спросил надзиратель.
– Да, таков был приговор.
– Дорогой юноша! При всем горячем сочувствии вашему несчастью, должен заметить, что пожизненная каторга в подвластных мне копях крайне мучительна. Пребывание здесь не затягивается надолго даже для молодых и здоровых.
– Мы осведомлены об этом. В противном случае я появился бы у вас месяц назад, одновременно с мерзавцем. Надеюсь, за прошедшие четыре недели он успел почувствовать малую толику грядущего наказания. Но, смею заметить, мой лорд, это не вы потеряли единственную дочь и сестру – (да минует вас даже тень подобного несчастья!) – отраду двух одиноких мужчин, чья жена и мать много лет назад покинула бренную землю. Если вас не трогают наши страдания, задумайтесь на минуту об участи несчастной сестры моей! Представьте, какие душевные и телесные муки пришлось вынести нежному созданию из-за того, что она поверила сказкам гнусного подлеца и полюбила его!
– Ваш враг не простолюдин?
– Это порождение ада! Он прикидывался бастардом, – Евангелина понизила голос. – Ни больше ни меньше, самого Правителя. Только поэтому отец взял его на службу в замковую стражу...
– Правителя? – поразился Витби. – Нынешнего?
– Ну конечно! Мерзавец слишком молод для отпрыска прошлого главы Алтона.
– Мой юный друг, – барон, сраженный неожиданными новостями, которые сами по себе сулили определенную выгоду, стал обращаться с гостем едва ли не сердечно. – Я ощущаю боль вашу и вашего благородного отца, но поймите и вы... – замолчал и уставился в лицо собеседнику. – Помогая вам, я очень рискую, – взгляд стал глубоким и проникновенным. Девушка с радостью разглядела в нем предвкушение наживы.
– Мой лорд, мы понимаем, какой опасности подвергаем отзывчивого человека. Надеюсь, полторы тысячи золотых послужат некоторой компенсацией за причиненное беспокойство.
– О, это очень, очень щедрая компенсация, – пробормотал Витби, не веря удаче и невольно прикидывая, что таких денег с лихвой хватит на пристройку к дому высокой башни и внутреннюю отделку новых помещений.
– Ну что вы, это не столь уж значительная благодарность. Мы бы предложили больше, но везти с собой сундук золота я не мог, ибо ехал один, без сопровождения. Вы же понимаете, мой лорд, лишние глаза и уши ни к чему в таком деле. – Барон закивал. – Мой бедный отец сломлен горем. Он чувствует приближение кончины и мечтает, пока в силах, собственноручно расправиться с отродьем, погубившим его дочь.
Говоря это, Евангелина встала, сняла широкий пояс, положила его на стол и принялась распускать тугую шнуровку, шедшую с внутренней стороны почти по всей длине. Какое счастье избавиться хотя бы от части этой тяжести, намявшей бока за время путешествия! Ей повезло, что Хьюго ввел монеты новой чеканки, имеющие достоинство в двадцать золотых. Шон с помощью знакомого менялы обратил вырученные за драгоценности две тысячи в сто кругляшей, которые поместились в поясе. Девушка извлекла на свет двадцать пять монет и положила на стол. В свете свечей желтый металл мерцал заманчивой дорожкой, от которой Витби не мог оторвать взгляд, все еще не веря в неожиданный подарок Небес.
– Это треть суммы, – Ив зашнуровала пояс и вернула его на место. – Остальное я отдам вам, мой лорд, когда мерзавец поступит в мое распоряжение. Не нужно калечить или бить его, отец хочет, чтобы адово порождение подольше протянуло в нашем гостеприимном подземелье.
– Конечно, молодой человек, – барон перебирал монетки, новенькие, не затертые в пальцах, кошелях и сундуках. Нужно будет проверить на подлинность, но не пробовать же на зуб при загадочном госте. – Есть лишь одна небольшая трудность.
– Какая именно? – дочь Правителя с трудом сдержала недовольство. Что за трудности могут возникнуть в блеске такой кучи золота?
– Мне не известны имена томящихся здесь преступников. В Южные копи отправляют на пожизненную каторгу, – пояснил Витби. – Вы сможете узнать вашего обидчика?
– Безусловно.
– Даже учитывая, что он провел месяц, ломая уголь под землей, не мывшись и не брившись?
– За месяц он не успел отрастить такую уж солидную бороду. А его бесстыжие глаза узнаю непременно.
– Это упрощает дело. В крайнем случае, сбросим подозреваемых в колодец, дадим побарахтаться. После купания опознать нужного будет проще.
– Весьма остроумный план, – усмехнулась Ив, стараясь не скрипеть зубами. Сытая лоснящаяся физиономи Витби с каждой минутой бесила все больше. – Могу я получить его прямо сейчас?
– Нет. К сожалению, сегодня это будет затруднительно. Сейчас каторжники в копях, под землей. Найти там вашего обидчика невозможно, прерывать работы – тем более. Это вызовет ненужные разговоры. Вечером, когда заключенных кормят и разводят по баракам, поиски тоже не останутся незамеченными. Приезжайте завтра перед восходом солнца, – радушно улыбнулся надзиратель. – Спросонья это отребье ничего не соображает, а охранников распоряжусь поставить в утро неразговорчивых. Буду ждать вас затемно у каторжных ворот.
***
– С тебя ужин, – молодой караульный с усмешкой взглянул на усатого напарника.
– Будет тебе ужин, – буркнул тот, затягивая цепь и поглядывая вслед быстро удалявшемуся всаднику. – Я б и выпивку поставил, если б удалось узнать, чей герб носит юнец.
– На кой тебе? Поглядеть бы, как пацан с Фергюсом объяснялся, это да...
– Угу, на это б и я посмотрел, – солдат усмехнулся в усы. – А герб узнать, чтобы знать, к кому на службу перейти. Надоело при каторжных копях киснуть! Был бы еще надзиратель дельный, так нет... Садики-цветочки разводит. Это, по-твоему, ворота? – пнул ажурную створку. – Случись что, нас через это шлюхино исподнее мигом стрелами утыкают, – сплюнул на особенно вычурный завиток решетки и привычно привалился спиной к каменному столбу.
Ив подъехала к своему временному обиталищу в сгущающихся сумерках. Дом был пуст, но на неостывшей плите стояли горшки и сковородки с ужином, котел в купальне был наполнен до краев и даже нагрет, а в небольшом сарайчике в достатке имелся овес для лошади.
Девушка позаботилась о своем неказистом с виду, но выносливом скакуне, выкупалась, поужинала и разобрала вещи. Предвкушение завтрашней встречи бродило в мыслях, в крови, во всем теле, и спать не хотелось. За окнами царила темнота, но стоило выйти на крыльцо, оказалось, что почти полная луна дает достаточно света для небольшой прогулки.
Евангелина побродила по двору, наткнулась у забора на пышные заросли какого-то растения, при малейшем прикосновении издававшего смутно знакомый запах. От него тут же засвербило в носу, сдержать чихание не получилось. На непривычно громкие в ночной тишине звуки не сбежались ни контрабандисты, ни стражники от городских ворот, ни хищники. Девушка отругала себя за неосторожность, прикинула, не сходить ли посмотреть на море, которого никогда не видела, вышла за калитку. Медленно двинулась по белеющей в лунном свете дорожке, вдыхая ночной воздух, который пах какой-то незнакомой свежестью, кажется, водой и еще чем-то, оставляющим ощущение огромного пространства. Море?.. На карте оно занимает так много места, пестреет островами загадочного Архипелага. Может, удастся побывать там когда-нибудь...
Из раздумий Ив вырвали шорох и потрескивание, раздавшиеся в кустах чуть впереди. Девушка остановилась, прислушиваясь, звуки не повторялись, но она решила повернуть назад. Наверное, какой-то ночной зверь, вряд ли крупный, только рисковать не стоит. К морю можно сходить завтра, когда Филип будет свободен. До сих пор все шло гладко, к чему искушать судьбу и напрашиваться на неприятности?
***
Филипу в бытность разбойником приходилось слышать о каторге. Оказавшись в копях, он не мог сказать, что страшнее: рассказы или реальность. Нет, заключенных не подвергали ежедневным наказаниям, но тянувшийся от темна до темна рабочий день в душных подземных проходах, где иной раз с трудом можно было размахнуться киркой, с лихвой заменял порку и сидение в колодках. Менее изможденные заключенные, большинство которых составляли новоприбывшие, должны были работать в кандалах, чтобы исключить возможность бунта. Спустя несколько месяцев желание напасть на охрану если и оставалось, было малоосуществимо из-за потери сил, и преступников освобождали от железных цепей и браслетов. Голодом в копях тоже не морили, но ежедневная каша на воде уже через пару недель вызывала тошноту одним своим видом и проглатывалась без ощущения вкуса, лишь бы унять ноющее чувство в пустом желудке. А еще были ночи в бараках со спертым нечистым воздухом, грязь, вши и постоянные окрики да тычки охраны.
По дороге в копи у Филипа ни разу не произошло столкновений с другими каторжниками, сказывался опыт общения с так называемым отребьем, полученный за годы жизни в разбойничьей шайке. Охранники же быстро разглядели, что высокий плечистый молодой заключенный отличается от прочего сброда. Он не сутулился, не пригибал голову, не опускал глаз, не глядел заискивающе или испуганно. Ну, а поучить такого «лорда» – прямая обязанность надзирающих за каторжниками.
Филип скрипел зубами и сдерживался, когда очередной солдат позволял себе тычок, окрик или иное оскорбление. Большинство собратьев по несчастью вели себя униженно, в случае чего моля охрану о прощении и пощаде, так что задирать парня, вызвавшего особую нелюбовь конвоя, по дороге в копи никому в голову не пришло. Желающие поутверждаться за счет «лорда» нашлись на месте, в бараках. Вот с ними Филип не церемонился. Силы пока были, злость с каждым днем лишь прибывала, так что вправить мозги одному-другому зарвавшемуся головорезу труда не составило. Грызло, правда, опасение, что надзиратели отыграются на нарушителе спокойствия, но оказалось, что тех не интересовали взаимоотношения заключенных между собой.
Для крестника Правителя потянулись бесконечные дни в копях, незаметно сливавшиеся в недели. Он отмечал дни царапинами, которые проделывал кандалами на каменной стене барака в углу, где отвоевал место для сна. Под низкой крышей находилось крошечное слуховое окошко, и воздух казался не таким спертым. Раньше здесь обитал один из барачных задир, на свою беду попытавшийся обломать не в меру гордого новичка.
Прошел почти месяц, сил у Филипа заметно поубавилось, как и надежды на освобождение. Энджи постарается выполнить обещание, но он-то должен понимать, что у девушки, не знающей жизни за дворцовыми стенами, почти нет шансов на успех. Ну, помогут ей гвардейцы выбраться из города, возможно, проводят до копей, а дальше? Заявится Энджи к надзирателю и потребует освободить любовника, потому что она – дочь Правителя, а он – дворянин и попал на каторгу без суда и следствия. Чушь! Никто не станет ее слушать, потребуют, разве что, расплатиться натурой. Если возлюбленная выкупит его таким образом, нужна ему будет свобода?
– Что-то ты сегодня в печали, голову ниже плеч повесил, а, лорд? Дошло наконец, что сдохнешь на каторге?
Филип взглянул на говорившего и сразу пожалел об этом. Зачем смотрел? Будто по голосу не узнал здоровенного солдата со шрамом через левую скулу и щеку, которому больше других нравилось задирать его. Детина ухмыльнулся, харкнул, и жирный плевок приземлился аккурат на покрытую угольной пылью босую ногу каторжника.
Потом была красная пелена перед глазами, звон кандалов, боль в сбитых железными браслетами запястьях, смутно раздающиеся откуда-то извне крики и громоподобный шум крови в ушах. Очнулся и осознал, что сцепился с охранником не на жизнь, а на смерть. И, если б не истощенное бесконечным изматывающим трудом тело, уже прикончил бы ненавистного солдата. Впрочем, если поднапрячься, еще и сейчас получится... И что потом? Долгожданная свобода, от всего, даже от телесных мучений. А если Энджи придет за ним завтра или послезавтра? Измыслит легкий способ вытащить его, не жертвуя ничем. Он обещал дождаться...
– Проси пощады, пес шелудивый! – солдат воспользовался неожиданным замешательством противника, в мгновение оказался сверху и для порядка вмазал взбесившемуся каторжнику по физиономии.
– Пощады...
Слово, с неимоверым трудом вытолкнутое наружу и от этого больше похожее на хрип, стало полной неожиданностью для победителя и наблюдавших за дракой. Несколько мгновений назад казалось, что ринувшийся на охранника «лорд» полностью спятил и собирается драться до последнего.
– Такой же трус, как и остальные, – солдат поднялся и презрительно сплюнул, метя каторжнику в лицо. Тот неожиданно быстро уткнулся в пыль, успешно увернувшись, за что и получил чувствительный пинок в ребра.
Разлеживаться побежденному не дали, пришлось подниматься и, отплевываясь от песка и крови, плестись в барак. В этот раз удалось в последнюю минуту совладать с собой, получится ли в следующий? Эх, Энджи, пылкий ангелочек, зачем ты взяла то, последнее обещание?
Ночной сон показался каким-то уж слишком коротким. С другой стороны, жалеть было не о чем: он прервался в тот самый момент, когда два закадычных друга, Хьюго Адингтон и Томас Олкрофт, приехавшие в Свониджские копи с проверкой, заинтересовались каторжником по кличке Лорд. Когда б не тычок сапога в ноющие после вчерашней драки ребра, пожалуй, и сам бы проснулся, хорошо, если не с криком.
Филип выбрался из вороха гнилой соломы и грязного тряпья, служившего ему постелью, сел, и принялся осматриваться. Веки на левом глазу разлепить не получилось. То ли склеились от крови, набежавшей из рассеченного надбровья, то ли глаз заплыл от удара. Ощупывать лицо и выяснять размеры ущерба не хотелось. Гораздо интереснее было понять, какого лешего происходит. Четверо солдат будили пинками каторжников, а обычно хватало одного, который со всей дури колотил окованной железом дубинкой по погнутой дырявой латунной лохани, висевшей у двери. И освещен сегодня барак был лучше обычного, на каждый из центральных столбов, что поддерживали крышу, прикрепили по масляной лампе. Проснувшихся каторжников сгоняли в середину низкого помещения, где можно было выпрямиться во весь рост, и строили в две шеренги, одна напротив другой.
Филип на негнущихся ногах занял место почти в самом конце. Сердце бухало от сумасшедшей надежды – уж очень необычным было происходящее. И вчерашняя адова стычка с солдатом... Вдруг Небеса смилостивились и послали избавление? Как раньше послали подходящую женщину именно тогда, когда жизнь в шкуре герцога Олкрофта, казалось, подошла к бесславному концу.
В барак вошли двое: разряженный дворянин, кажется, здешний надзиратель, которого раза два приходилось видеть издали, и тощий бледный пацан, сильно смахивающий на доходягу. Энджи? Нет, на переодетую красотку полупрозрачный призрак никак не тянул. Здоровьем юнец не мог похвастаться: стоило раз-другой вдохнуть зловонные барачные миазмы, и к носу взлетела рука с платком, наверняка надушенным. Жаль, в объятия надзирателя не рухнул, вот бы тот засуетился, потащил нежного птенчика на свежий воздух. Хоть какое-то развлечение...
А паренек-то и сам по себе забавный: чахлый-чахлый, но вполне уверенно направился к выстроенным в центре барака каторжникам. Идет, разглядывает. Какого лешего ему нужно? Может, все-таки за ним? Крестный смягчился и решил вернуть свободу? И прислал не бывалого мужика из Тайной службы, а какого-то юнца, щас. Это никак не может быть Энджи, хотя по росту вроде бы подходит, но уж очень худая фигура, и движения порывистые, мальчишечьи. Волосы короткие. Обрезала?.. Лицо не разглядеть из-за прижатого к носу платка, да и света тут не так уж много. Н-ну, и кто же оказался нужен нежному юноше? Кажется, именно он, каторжник с разбитой мордой, которую почему-то отчаянно хочется спрятать или хоть голову наклонить. Точно, парень встал напротив, разглядывает.
– Я отчего-то так и думал, что вам понадобится этот, – голос взрослого мужчины, значит, надзиратель.
– Пусть поднимет голову.
Бормотание мальчишки приглушает платок, хрен разберешь, какой у него голос, знакомый или нет. А подчиняться сил не осталось, страх, что надежды не оправдаются, сожрал последние. Но и противиться бессмысленно – заставят.
Филип собрался с духом, оторвал глаза от грязного земляного пола, скользнул взглядом по пыльным сапогам и дорожным штанам незнакомца, полам куртки, а потом с трудом сдержал вспыхнувшее в груди ликование. Посетитель барака отнял платок от лица, засунул за пояс и теперь так знакомо ломал тонкие пальцы. Зеленые глазищи впились в лицо, в глаза, вернее, в открытый правый глаз, а потом скользнули куда-то чуть выше. На разбитую бровь?
– Да он полудохлый! – процедила Евангелина злым-презлым голосом. – Что я скажу отцу?
Филип уставился на нее в полнейшем недоумении. Ну, насчет полудохлого – это, надо надеяться, слова из разыгрываемой роли. Злится, хочется верить, из-за очередных увечий, причиненных ее мужчине. А причем тут крестный?
– Ничего подобного, он силен, как бык! – возмутился барон. – Вчера едва не убил одного из лучших охранников, тот и потрепал его немного. Совсем чуть-чуть, даже глаз не выбил, всего лишь бровь рассек.
– Ладно, выбора у меня нет. Я подожду на воздухе, – повернулась, вновь прижала к носу платок, и пошла к двери еще более уверенной походкой, чем до этого.
Не похоже, что ее заставили расплачиваться натурой... Да что за дурацкие мысли! Забыл за месяц с лишком, что она вытворяла в кабинете Правителя с тем адовым ножичком? Будет такая натурой расплачиваться, щас. Оскопит в миг. Не приведи Небеса разозлить ее когда-нибудь. Накинется, как он сам вчера на охранника.
Все это и многое другое проносилось в голове, пока его толкали к выходу.
– Куда меня?.. – опомнившись, пробормотал Филип для достоверности. – Что за шкет тут раскомандовался?
– Шевелись, падаль! – последовал очередной тычок.
Филип окончательно пришел в себя и поскорей направился к двери, звеня кандалами и с трудом сохраняя обреченный вид. Отец Небесный, неужели все взаправду? Жизнь, свобода, и подарил их не чокнутый старикашка-крестный, повинуясь очередному воспитательному капризу, а возлюбленная, которой он нужен, как воздух. Да, именно так она тогда и сказала.
Вновь задумавшись, Филип чуть не налетел на один из столбов.
– Не пытайся башку расколоть! – загоготал охранник. – Кое-кому ты нужен целым и невредимым. Ненадолго, правда. Ох, не завидую твоей участи! Лучше б оставаться здесь, с нами. Глядишь, протянул бы сколько-то годков, особенно кабы научился почтительности.
Филип молчал, сдерживая смех. Если б только они знали, кому он нужен, зачем и как сильно! Передохли б с зависти, точно.
Оказаться снаружи, вдохнуть свежий утренний воздух, сегодня особенно отчетливо пахнувший морем, было невероятным наслаждением. Разбитые губы так и норовили растянуться в улыбку, приходилось кусать их, ощущая солоноватое тепло собственной крови. Евангелина глянула мельком и тут же отвела глаза. Хочется верить, не от того, что ей противно созерцать грязного каторжника, а тоже трудно играть роль.
– Поезжайте к себе, молодой человек, – обратился к ней надзиратель. – Мерзавца раскуют, свяжут, а я лично доставлю его к дому, который вы указали.
– Спасибо, мой лорд, – Ив церемонно поклонилась. – Мы с отцом вам очень обязаны. Только прошу, обращайтесь с ним бережно. Я объяснял, зачем негодяй нужен нам живым и, по возможности, здоровым.
– О, не беспокойтесь, его никто не тронет. Поверьте, он и сейчас вполне здоров. Разбитая морда – привычное состояние для подобных подонков.
– Жду вас в доме, мой лорд, – девушка бросила последний взгляд на каторжника и пошла к воротам.
***
Когда расчеты с Витби были закончены, а положенные любезности сказаны, надзиратель и охранники с повозкой покинули небольшой дворик. Девушка заперла ворота и калитку на засовы и чуть ли не бегом кинулась в сарайчик, куда перенесли связанного Филипа.
Упала рядом с ним на колени, осторожно вытащила грязный кляп, достала из-за голенища заранее припрятанный там нож и принялась перерезать веревки.
– Дальше я сам, – Филип, почувствовав, что руки свободны, сел и взглянул на Евангелину. Она молча протянула ему нож и потом смотрела, как он справляется с путами на ногах.
Солнечные лучи проходили сквозь маленькое оконце и щели в стенах, в светлых полосах, пронизывающих полутьму, плясали пылинки. Одна слепящая полоска уперлась в плечо Филипа, высветлила грязную холстину, которая его покрывала. Пахло сеном, лошадиным потом, конским навозом, давно немытым мужским телом. Снаружи на крыше чирикали воробьи, радуясь солнечному утру, здесь, в сарайчике, лошадь хрустела овсом, да ходил по веревкам нож. Все было донельзя обыденно, но в реальность происходящего почему-то не верилось.
– Совсем не то, что ты хотела бы увидеть, – ненаглядный сбросил перерезанные путы и с наслаждением потянулся, поглядывая на девушку здоровым глазом, кажется, с легкой усмешкой, хотя по черной заросшей физиономии определить трудно.
– Разбитое лицо я вовсе не хотела увидеть. Ты и вправду сцепился с охранником? Зачем?
– Объясню потом, если тебе все еще будет интересно. Мы ведь не в Свонидже? Я не слышал, чтобы проезжали ворота.
– Нет. Домик стоит за городской стеной, на отшибе. Кроме нас тут никого.
– Здесь есть колодец или мне тащиться к морю?
– Здесь есть купальня! Филип, ты злишься на меня?
– Нет. За что? За то, что вытащила из расчудесной мужской компании?
– За то, что попал на каторгу...
– Энджи, перестань ломать пальцы. Я говорил на прощание, как к тебе отношусь, повторил бы и сейчас, да боюсь, рассердишься. – (Вот теперь он точно усмехается!) – Показывай, где купальня. Ох, и не смотри так, пожалуйста. Поверь, тебе не понравятся прикосновения грязного вшивого каторжника.
– Разденься тут, – девушка потупилась. – Потом сожжем эти тряпки.
Филип, уже вставший на ноги, стащил лохмотья и выбросил за дверь. Постоял в проеме, щурясь от яркого солнца, втягивая прохладный осенний воздух.
– Понятно, отчего домишко на отшибе, – шагнул к зарослям пахучего растения, прошлым вечером заставившего Евангелину чихать. – Дурь с Архипелага, – провел рукой по резным листьям. – Здесь холоднее, она вырастает не такая забористая, но запах все равно есть.
Ив встала рядом, учуяла резкий аромат и чихнула.
– Это и есть свербиг а? – зажала нос, который немилосердно зазудел внутри. – Я использую ее корень в некоторых снадобьях. Да, запах тот же, но гораздо сильнее... А-пчхи! Фу, гадость какая! – отбежала подальше. – Как тебе удается не чихать? У меня все внутри дерет... – потерла переносицу. – А-пчхи!
– Я ее пробовал на Архипелаге. Занятная трава – если покуришь, чихать от свежей уже не будешь, – Филип отвернулся от зарослей и подошел к Ив. – Так где купальня?
Приведение Филипа в человеческий вид заняло немало времени. Пока он отмокал в теплой воде, девушка успела накомить его мясом, в которое парень вцепился едва ли не с рычанием, и теперь обрабатывала его волосы снадобьем от вшей.
– Охота мучиться, – ворчал ненаглядный. – Сбрей подчистую.
– Мне не нравятся мужчины без волос.
– А мне не нравятся насекомые! Сам сбрею.
– Сбреешь-сбреешь, если будет нужда. Пока на это снадобье никто не жаловался.
Оттирая Филипа пучком лыка от въевшейся угольной пыли, Ив поведала, как удалось провести Витби – этот вопрос почему-то занимал ее любовника больше всего. Потом пришел черед рассказа о подготовке побега из столицы и помощи гвардейцев.
– Ты отказалась от сопровождения?! – Филип дернулся так, что вода из бадьи плеснула на пол.
– Конечно! – хорошо, что пришла в купальню в одной рубахе. Ненаглядный залил бы и штаны, и сапоги. – Мне хватило, что тебя отправили на каторгу. Если б еще с Шоном и Кайлом что-то случилось по моей вине... И потом, ты же сам просил друзей помочь только из столицы выбраться.
– Я не хотел наглеть! Да и не знал, как они отнесутся к просьбе Жеребца – пришлось ведь все им рассказать. Думал, ты сама попросишь проводить до копей, или они догадаются предложить.
– Они предлагали, я отказалась.
– Святые Небеса, да ты сумасшедшая! И дружки мои тоже... Попадись они мне, объясню, как строптивых девиц обламывать.
– У них не получится, – фыркнула Ив. – Ростом не вышли.
Филип сообразил, что сидит уже во второй, вполне чистой воде, а кожа снова стала белой, притянул подругу к себе и впился в ее губы. Девушка пылко ответила, и, рискуя свалиться в бадью, опустила одну руку в воду, скользнула туда, где у него было твердо и горячо. Несколько минут тяжелого дыхания губы в губы, тихого плеска, потом удовлетворенный стон, и Евангелина, выпрямившись, уселась на край бадьи.
– А свинина с чесноком, кажется, весьма недурна, – облизнула заалевшие уста. – Я вчера не попробовала, оставила для тебя.
– Распутница... – Филип заложил руки за голову и откинулся на спину. – Ни нежности, ни романтики. Это ж надо так грубо взять мужика в оборот! Свинина с чесноком... Я вот почувствовал на твоих губах мед, а под языком – яблоки.
– Ну так я этим и завтракала, – ничуть не смутилась, отлично поняв, что угодила. – И вовсе не брала в оборот, всего лишь облегчила страдания. Тебе еще ногти стричь, бриться. Разве только к вечеру и позволишь себе прикоснуться к теперь уже не запретному плоду, мой утонченный рыцарь.
Филипа такой расклад не устраивал, и из купальни он выбрался еще до полудня. Потом был ленивый день, проведенный частью в постели, частью на кухне, за столом, уставленным разнообразными яствами. Ив с сожалением обнаружила, что забыла распорядиться насчет вина, но бывший разбойник (а теперь еще и беглый каторжник) быстро нашел в погребе штабель ящиков с пыльными бутылками.
– Раз уж старушка выращивает дурь, то и винишко с Архипелага у нее должно водиться. Не чета запасам крестного, но пить можно, – откупорил бутылку, приложился. – Это даже лучше, чем обычно.
– Тебе так кажется, потому что ты уже пьян свободой, – девушка попробовала и поморщилась. – Слишком кислое.
– Привыкай, ангел мой. Беглым не до роскоши. Может, вернешься во дворец?
Смотрит со своей обычной усмешечкой, не поймешь, шутит или нет. Наверное, шутит, иначе не поглаживал бы так небрежно ее ноги (Ив в одной рубахе сидела у стола, умостив ноги частью на лавку, частью на колени к Филипу и привалившись спиной к стене). Или проверяет, дурачок, а сам рук от нее оторвать не может, пальцы непрерывно гуляют по голени к колену и обратно, забираться выше пока не решаются. Сколько можно подвергать его опасности? Не лучше ли покончить с этим сейчас? Хоть попробовать...
– Я не вернусь. А вот ты... – Евангелина перехватила ласкающую руку и взглянула на парня серьезно. – Филип, сейчас ты еще можешь помириться с крестным. Поезжай к нему в кэмденское приграничье, повинись, скажи, что я тебя выкупила и прогнала. Тогда он, возможно, проникнется сочувствием и...
– Ты точно сумасшедшая, – вырвал руку. – Я давно мужчина, а не мальчик, мне нужна женщина, а не отец. И каторгу-то вынес только ради тебя. Не ради спокойствия твоей совести, принцесса, ради тебя. Ради того, чтобы здесь, – придвинулся, провел пальцами по бедру, забираясь под рубаху, нырнул в ложбинку, – становилось жарко, когда я рядом.
О-о-о, адово пламя, он всегда знает, что сказать и что сделать, как заставить ее замолчать и покориться. Ему, судьбе, этой проклятой страсти... Почему у нее не получается диктовать ему свою волю? Не потому ли, что пытается заставить выполнить отнюдь не подлинные желания, не те, которые прорастают в сердце, а те, что раскрываются пустоцветом в голове?
Вечером, когда стемнело, парочка опять сидела на кухне, обсуждая дальнейшие планы. Филип склонялся к скорейшему отъезду, Ив настаивала хотя бы на паре дней в домике.
– Если б не твоя разбитая физиономия, уехать можно было бы и сейчас! – горячилась она. – Еще меня сумасшедшей обзываешь. Зачем ты полез на охранника? Тебя могли убить!
– Не убили же, – пожал плечами парень. – Подбитый глаз уехать не помешает. Я не лицом в седло усаживаюсь.
– Твой вид вызовет подозрения, – терпеливо принялась объяснять Ив. – Тощий, бледный, избитый, запястья перевязаны. Сразу заподозрят, что беглый каторжник, и донесут страже.
– Ангел мой, кто из нас десять лет шлялся по дорогам? Среди путешествующих законопослушных граждан еще и не такие встречаются. Перевязанных запястий под рукавами не увидят, все остальное никого не удивит. Сейчас поздняя осень, загар почти у всех сошел. Поедем послезавтра, рано утром. У нас впереди будет целый день в постели, – подмигнул ей.
– У нас только одна лошадь...
Ив не успела договорить, во дворе раздалось громкое чихание. Филип тут же напрягся, потянулся за лежащим на столе ножом, которым утром перерезал путы.
– Это не местный, – прошептал девушке. – Здешние все наверняка пробовали дурь, особенно обитатели этого домика. Да и поздно уже для горожан. Пойду проверю.
– Я с тобой...
– Куда со мной без штанов? – Ив по-прежнему расхаживала по дому в одной рубахе. – Сиди тут, оденься и мечи приготовь.
Девушка разозленно тряхнула головой и ринулась в комнату. Штаны и правда нужно надеть, но сидеть в укрытии навроде гусыни она не станет.
