Текст книги "Долгорукова"

Автор книги: Руфин Гордин

Соавторы: Валентин Азерников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)

– Мы опаздываем. Нас уж, верно, все ждут. Пойдём, мой друг, за обедом продолжим. – Александр открыл дверь, пропуская гостя: – Прошу, принц.

   – Нет, нет, после вас, Ваше величество.

   – Ты мой гость, прошу.

Принц Гессенский вышел первым.

В это же время. Подъезд Зимнего.

Халтурин вышел из подъезда. Жандарм придержал за ним дверь.

   – Так вечером?

   – Как договорились, – кивнул Халтурин и быстро пересёк площадь.

У арки штаба его поджидал Желябов. Халтурин, не останавливаясь, бросил: «Готово». И тут же взрыв сотряс воздух[14]14
  Взрыв в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г. был произведён по решению ИК «Народной воли» Степаном Николаевичем Халтуриным (1856-1882), поступившем во дворец столяром-краснодеревщиком. С 1881 г. являлся членом ИК «Народной воли». Повешен в Одессе за участие в убийстве одесского военного прокурора.


[Закрыть], Халтурин побежал в сторону Невского.

В это же время. Зимний.

Александр вбежал по лестнице на третий этаж к Катиным комнатам. А она выбежала ему навстречу, прижимая к себе детей.

Увидя его живым, бросилась ему на шею.

   – Саша... Что же это? Уже и сюда...

   – Ещё одно, – сказал Александр, – ещё одно.

   – Давай уедем отсюда, Сашенька, давай уедем.

   – Куда же, родная моя?

   – Не знаю, мне всё равно, я боюсь.

Подбежал запыхавшийся Рылеев.

   – Вы здесь? Слава Богу...

Катя набросилась на него:

   – Александр Михайлович, да что же это?! Где же охрана? Как же они могли – во дворец? Я – тайком, чтоб никто не видел, а они открыто, на весь мир – мы здесь, мы убьём вас... Как же так?

   – Ваше величество... Екатерина Михайловна... Мы... Мы проверим. Это чья-то измена. Мы найдём виновного...

   – Кто пострадал? – перебил его Александр.

   – Финляндский полк, Ваше величество. Много убитых и раненых.

   – Боже, какой ужас, – прошептала Катя.

   – Караульное помещение как раз под столовой. А взорвать хотели именно её, думая, что Ваше величество на обеде.

   – Они даже это знали... И если бы я не задержался... И вся моя семья, и мои приближённые... – он передёрнул плечами.

   – А как императрица?

   – Не знаю, Ваше величество. Я сразу – сюда.

   – Я позже зайду, – бросил Александр Кате и пошёл вниз.

На втором этаже его догнал Адлерберг.

   – Ваше величество, какое счастье...

Рылеев, не останавливаясь, резко сказал ему:

   – Вам же говорили, надо усилить охрану дворца, а вы – в амбиции. И вот результат.

   – Генерал, давайте не искать стрелочника. Особенно на ходу. Надо создать комиссию.

   – Как императрица? – спросил его Александр.

   – Похоже, она даже не слышала взрыва.

Александр заглянул в спальню императрицы. Мария Александровна спала. Дежурившая при ней горничная встала и вышла за ним в смежную комнату.

   – Она ничего не слышала? – шёпотом спросил Александр.

   – Она в забытьи, Ваше величество. С утра. Очень сильный приступ удушья. Она приняла лекарство и...

Александр кивнул и вышел.

Вечером этого же дня. Покои Великой княгини Марии Александровны.

У дочери Александра собралась вся царская семья. Все выглядели подавленными.

Император сидел за ломберным столиком и машинально тасовал и сдавал карты. Потом снова собирал их и снова сдавал... Наконец он встал, подошёл к окну, посмотрел на площадь – там были выставлены гробы погибших при взрыве солдат.

– Надо вот что... – сказал он, не оборачиваясь, Адлербергу. – Александр Владимирович, завтра представь мне список вдов и детей погибших. – Он помолчал, а потом глаза его наполнились слезами, и он добавил тихо, будто самому себе: – Кажется, мы всё ещё на войне, там, в окопах под Плевной...

   – Но надо же что-то делать, – сказал наследник.

   – Да, да, Саша. – Александр повернулся спиной к окну. – Но что?

   – Я знаю что, – сказал Алексей Александрович. – Надо призвать Лорис-Меликова.

11 февраля 1880 года. Зимний. Библиотека.

За столом заседаний собрались наследник, Константин Николаевич, Горчаков, министры. Александр сидел во главе стола – сутулый, постаревший, с закрытыми глазами. Все слушали выступление графа Лорис-Меликова. Он единственный выглядел энергичным.

   – Прежде всего, Ваше величество, надо обеспечить единство власти. Для этого вся власть должна быть сосредоточена в руках одного человека, пользующегося полным доверием Вашего величества...

Александр вдруг открыл глаза, встал и ясным голосом произнёс:

   – Ты и будешь этим человеком, Михаил Тариелович. Подготовь мои указы об учреждении Верховной распорядительной комиссии по охранению общественного порядка под твоим председательством и о назначении тебя генерал-губернатором Санкт-Петербурга вместо Гурко. Я завтра же их подпишу. – Он обвёл всех глазами. – Всё, благодарю вас, господа. Заседание закрыто. – И первым покинул библиотеку.

13 февраля 1880 года. Спальня императрицы.

– Он наведёт порядок, я уверен, – успокаивал Александр императрицу, лежащую в постели, – Он, вспомни, взял неприступный Карс, он за два месяца навёл порядок в Харькове, причём не повесив ни одного человека, он победил чуму в Астрахани, усмирил Чечню... Он и здесь, я уверен, наведёт порядок. Я дал ему все полномочия. Так что, дорогая, ты можешь не волноваться. Это покушение было последним.

– Для меня, – тихо сказала она.

   – Что? – не расслышал Александр. Она не ответила и отвернулась. Александр постоял и, видя, что она словно бы задремала, тихо вышел.

21 мая 1880 года. Здесь же.

В комнате, смежной со спальней, собрались Александр, Константин Николаевич, наследник с женой и Мария Александровна – Великая княжна. Они ждали, что им скажет Боткин.

Он развёл руками и сказал без всякого энтузиазма:

   – Ну что мне вам сказать... Состояние не улучшилось, состояние, не скрою, тяжёлое, но в эту ночь, я уверен, ничего плохого не произойдёт.

   – Значит, я могу вернуться в Царское? – спросил Александр.

   – Па! – не сдержалась дочка.

   – Но Боткин говорит...

   – Но какой смысл, – вступился за брата Константин, – Саше тут сидеть? Мари всё равно ведь без сознания. К тому же она сама уговаривала его жить на воздухе.

   – Ма всегда думает о других раньше, чем о себе, – сердито возразила Великая княгиня. – Может, и вам о ней надо подумать?

   – Если Ваше величество позволит, – Боткин сложил свой чемоданчик, – я пока оставлю вас, – и он вышел.

Константин сказал племяннице с укоризной:

   – Как ты говоришь с Государем при посторонних.

   – Я с отцом говорю, а не с Государем. И о мама, а не об императрице. И считаю, что па не должен сегодня уезжать... Саша, – обратилась она к брату, – скажи.

Наследник уклончиво пожал плечами.

   – Как па сам считает.

   – Я поеду, а утром вернусь, – решил Александр.

   – Не знаю, я бы не смогла дышать свежим воздухом, – ни к кому не обращаясь, заметила Мария Александровна, – зная, что мама почти никак не дышит.

Александр сердито посмотрел на неё и вышел.

– Правда, меня, – добавила она, – никто там не ждёт...

21 мая 1880 года. Царское Село.

   – Ты останешься у меня сегодня? – спросил Александр Катю. Она была в его спальне.

   – А дети не приедут?

   – Нет, они там остались.

   – Ей не лучше? – она взглянула на Александра. Он покачал головой. – Так, может, тебе тоже надо было там остаться? Ты же потом корить себя будешь. И меня.

   – Ну что ты, Катя.

   – Человек всегда ищет виноватого, когда сам виноват.

   – Но сегодня не такое опасное положение. Боткин обещал спокойную ночь. Давай ложиться...

22 мая 1880 года. Царское Село.

Александр и Катя спали. Вдруг Александр, не проснувшись толком, рывком сел в постели, словно его что-то испугало.

   – Что случилось? – сонно спросила Катя.

   – Не знаю, – сказал он. – Но что-то случилось. Я еду...

Спустя некоторое время. Зимний.

Александр стремительно шёл через анфиладу дворцовых комнат. Лакеи почтительно открывали перед ним дверь за дверью. Наконец он вошёл в апартаменты императрицы и увидел всю семью. Все были заплаканы и смотрели на него с немым укором.

В этот же вечер. Придворная церковь.

Горели свечи. Пел хор. Александр в чёрной повязке на рукаве стоял на коленях, молился и плакал. Немного сзади него стоял Константин.

Чуть повернув голову назад, Александр сказал брату:

   – Я виноват перед ней, виноват... Как я перед ней виноват. Простит ли Бог меня? Она простила, простит ли Он? А если нет, если захочет наказать, то меня одного. Катя ни в чём не виновата, ты же знаешь. Это я увлёк её, это я обещал жениться, я сделал её матерью моих детей, я лишил её нормальной жизни, я поселил её в заточении, сладком, быть может, но в заточении... Я навязал ей свою волю. Я старше её на тридцать лет, и я один должен нести ответ за всё. Говорю это не только тебе, но и Ему, если Он меня слышит, если не отвернулся совсем.

   – Да не казни ты себя так... Конечно, изменять жене – грех, великий грех. Но любить – истово, до потери рассудка, столько лет, против всех приличий, ни о чём больше не помышляя – разве так любить не Богова милость? Так что же больше: милость или грех?

Александр словно и не слышал его.

   – Нет, нет, я знаю, кара за грех мой должна быть, и она приближается всё, я преступил и готов заплатить, но об одном молю: не сразу, не теперь, дай ещё несколько лет, ну хоть бы год – обвенчаться, узаконить её и детей, а тогда уж...

29 мая 1880 года. На берегу залива.

Пять человек стояли на песке у самой воды.

   – Он ездит в одни и те же места, – чертил на песке план Желябов. – Зимний – Аничков – Царское – Петергоф – вокзал... Одними и теми же маршрутами. Надо выбрать самый частый, сделать подкоп. Может, снять магазин – оттуда...

Михайлов сказал:

   – Под улицей – большой заряд нужен. Люди погибнут.

   – Когда он едет, – возразила Перовская, – улицу оцепляют. Только на тротуарах зеваки.

   – А зеваки – не люди? – удивилась Фигнер.

   – Лес рубят – щепки летят, – заметил Желябов.

   – Надо установить себе срок, – сказал Михайлов.

   – Сроки зависят от обстоятельств, – сказал Желябов. – Нужен динамит. Нужны деньги. Нужны люди.

   – Люди есть, – сказала Перовская.

   – Мало. Надо вербовать новых. Но надёжных. И опасаться провокаторов. – Он взглянул на Кибальчича. – Как с динамитом? – Кибальчич пожал плечами.

   – Смотря для чего. Если под мостовую, надо много. В Зимнем почему не вышло – мало было. Я говорил.

   – Халтурин не мог проносить больше, – возразил ему Желябов. – Сколько нужно, чтоб изготовить необходимое количество?

   – Под мостовую? – Кибальчич задумался. – Несколько месяцев.

   – Столько ждать мы не можем. Мы объявили в прокламации, что казнь неминуема. Чтоб в нас поверили, надо не медлить.

Перовская добавила:

   – Но и подкоп из магазина... Раньше, чем за несколько месяцев, не осилить.

   – Это долго, – жёстко сказал Желябов.

   – Слушайте, – подал голос Михайлов. – А почему обязательно под мостовой? А что если... – он присел и стал чертить на песке. – Летом он в Царское и из Царского по каменному мосту ездит, так? Ну вот и... Мост-то легко взорвать – копать не надо.

   – Это идея! – обрадовалась Перовская. – Тут же меньше надо динамита. – Она поглядела на Кибальчича. – Успеете?

   – За лето? Постараюсь.

20 июня 1880 года. Каменный мост.

Царская карета в сопровождении эскорта охраны направлялась из города в Царское Село.

Сидящие в лодке Желябов и Тетёрка проводили её глазами, а когда она скрылась, стали грести под мост...

25 июня 1880 года. Царское Село.

Варя и Катя стояли на мостике у пруда, глядя на воду, разговаривали.

   – И что ж, ни слова? – Варя взглянула на Катю, та отрицательно покачала головой. – Ни намёка, ничего? Он же обещал – когда станет возможным. Стало вот...

   – Год надо ждать, пока траур кончится. А пока только месяц прошёл.

   – Ну так хотя бы сказал: мол, не волнуйся, я помню, что обещал.

   – Скажет. Ему сейчас не до того. Либералы перемен требуют, партия наследника – ни в какую, семья не может простить, что он императрицу умирать одну оставил, и что мы... А он как мишень в тире – каждый, кто хочет, приходи и стреляй.

   – Да что же это за власть, что она даёт им такую свободу действий? Сколько же их, бездельников, обязаны защищать Государя? Министр внутренних дел, начальник полиции, главноуправляющий Третьим отделением, он же шеф жандармов, министр двора, генерал-губернатор... кто ещё?.. суперинтендант Зимнего, начальник личной охраны – посмотри, сколько их, и не могут справиться с кучкой бандитов.

   – Может, их и не кучка, может, их тоже целая армия.

   – Но тайная, тайная же. И вне закона. А эти – государство, его защитники. А получается, что не то, что государство, одного царя защитить не могут... Слушай... Я что подумала... Может, тебе теперь не ездить с ним никуда и вообще не быть рядом. А? Если не дай Бог... ты понимаешь... Чтоб хоть мать у детей осталась.

   – Что ты говоришь, Варя, побойся Бога. Зачем мне жить без него, как мне жить без него? Ведь если... Они же все меня со света сживут. Всё припомнят.

   – Да что тебе они, ты от них теперь не зависишь вовсе. Дома у тебя есть – и здесь, и в городе, и в Крыму, драгоценности есть, деньги есть. Конечно, хорошо бы он ещё и состояние тебе отписал. На случай, если... Он не говорил об этом ничего?

   – Он не верит в это. Всё шутит. Говорит, до седьмого ещё далеко, только пять было.

   – Так не он же время отсчитывает, поди знай – когда.

   – Варя, я ждала этого четырнадцать лет. Так что ж, я год ещё не подожду?

   – А он есть у тебя, этот год-то?..

Послышался шум подъехавшей кареты. Они обернулись. В сопровождении охраны подкатила карета Александра. Он вышел из неё и направился к ним.

   – Я так и знал, что вы здесь, – он поздоровался за руку с Варей, поцеловал в лоб Катю. – Я не помешаю вашей беседе?

   – Нет, что вы, Ваше величество, – Варя посмотрела на Катю. – Я пойду, ладно?

   – Но вечером приходите, – погрозил ей Александр. – Я хочу отыграться.

Варя присела в поклоне и ушла по аллее.

   – Славная она, – сказал, глядя ей вслед, Александр. – Хорошо, что она подле тебя. – Он повернулся к ней. – Я не так волнуюсь, что ты одна. Давай пройдёмся немного. – Он поглядел на небо. – Как я люблю лето. Долгие дни, много солнца... Тебе дневной свет идёт – видна твоя красота.

   – А при лампе или свечах я уродлива?

   – Нет, что ты, просто там другое очарование. Мерцание, намётки теней... Но день я люблю больше. – Он помолчал, глядя на воду. – Сегодня месяц, как... – Он не договорил. – В воскресенье шестого июля кончается Петровский пост. – Он остановился и посмотрел на неё внимательно. – И я хочу сказать тебе... – Голос у него чуть дрогнул. – Я решил в этот день обвенчаться с тобой перед Богом.

Кате вдруг изменили силы, и она чуть не упала. Александр подхватил её.

   – Что ты, родная моя? Ты не рада?

   – Сашенька... – Она оглянулась на охрану и порывисто обняла его. – Но ведь как же... Год же не прошёл ещё.

   – Это я знаю. Но я не знаю, есть ли у меня этот год в запасе.

   – Не надо так говорить.

   – Отчего же. Срок не мы отмеряем.

   – Но они разве согласятся? Все твои.

   – Мне не нужно их согласия. Им – моё нужно, а мне их – нет. Пока что я ещё Государь.

   – Пока что? Что это значит?

   – Об этом потом, мой ангел, после...

3 июля 1880 года. Царское Село.

Александр обернулся к вошедшему в его кабинет Адлербергу.

   – Саша, я позвал тебя, чтобы сообщить важное для меня решение. Сядь, пожалуйста.

   – Ваше величество...

   – Сядь, дорогой, прошу тебя. Мне неудобно смотреть на тебя снизу. – Адлерберг присел. – Я хочу сказать тебе, что я решил обвенчаться с Екатериной Михайловной. Ты, должно быть, знаешь, что наши отношения длятся уже четырнадцать лет. Она пожертвовала ради меня всей своей жизнью, у нас с нею трое детей, и я не мог не сделать того, что обязан сделать просто из чувства долга перед ней, не говоря уже о том, что я люблю её. Так что... – и он замолчал, словно устав от этой тирады.

Адлерберг подождал, не продолжит ли Государь, а потом сказал:

   – Ну что ж, Государь. Я понимал, что рано или поздно это должно произойти. И я благодарен Вашему величеству, что вы оповещаете меня так загодя о вашем решении. Это даст мне возможность в течение этих одиннадцати месяцев, до конца траура... – он увидел взгляд Александра и осёкся. Александр молча смотрел на него. Тогда Адлерберг продолжил, но менее уверенно. – Но если мне будет позволено, не только как преданному слуге Вашего величества, но и старому другу, указать на те последствия, которые могут проистекать из решения Вашего величества...

   – Вздор, – перебил его Александр, раздражаясь. – Какие последствия?

   – Ваша семья. После Марии Александровны, царство ей небесное, ваши дети, и братья, и племянники – смогут ли они вполне понять ваш поступок и принять в семью столь... – он споткнулся и с трудом подыскал слово, – столь враждебного для них человека, которому они никогда не простят прошлого.

   – Вздор! – Александр отбросил нож для разрезания бумаг, который он вертел. – Они примут то, что я решу.

   – Но в душе, Государь, в душе... Они, конечно, из любви к вам могут этого и не показать, но в душе... Вы сделаете их несчастными.

   – Я же им разрешил морганатические браки. Сестре моей, кстати. Да и другим. Что же я себе не могу его разрешить?

   – Можете, Государь, конечно же. Но я говорю о последствиях этого шага. Меня не может не беспокоить, что в результате будет нанесён вред престижу Вашего величества в глазах общества.

   – Для меня важней мой престиж в глазах одного человека. Четырнадцать лет назад я дал ей слово, что, как только смогу, женюсь на ней. Теперь я могу это сделать, и не буду больше ждать ни одного лишнего дня. Венчание будет послезавтра.

Адлерберг от изумления не смог вымолвить ни одного слова. Только придя в себя, он попробовал возразить:

   – Как послезавтра? Ваше величество! Помилуйте, что вы делаете? Ещё не прошёл год траура.

   – У меня может не быть этого года. Я не знаю, сколько мне осталось. Ты видишь, как меня травят.

   – Но это невозможно, Ваше величество, это противно Богу, ещё даже сорок дней не прошло.

   – Шестого как раз сорок.

   – Ваше величество, я не знаю, какие произнести слова, какие привести доводы, но то, что вы хотите сделать...

   – И сделаю это!

   – Это только в одном случае можно было бы – если бы, Ваше величество, тот же час отреклись от престола.

   – Что за вздор ты говоришь. Да и вообще это другая тема.

   – Но в ином случае... Ваше величество! Саша! Не как министр, как друг – я умоляю тебя... Пожалей себя, нас – кто тебя любит. Ради всего святого, подожди хотя бы год.

   – У меня нет его, нету, неужели ты не видишь – их уже пять было, пять... Осталось одно до того, как... И я не знаю, когда оно будет. Может, уже завтра, и тогда и послезавтра уже поздно. Но если нет, если Бог услышал мои молитвы и продлит мои дни, я успею сделать то, о чём я мечтал столько лет, что просто и обязан сделать ради детей и Кати... Для тех я сделал всё, они всегда будут жить вблизи трона, они – царская семья, а Катя и наши с ней дети – что они будут иметь, оставь я их, кроме презрения толпы? Что?.. И если ты друг мне...

   – Да потому и умоляю хотя бы отложить, что не могу смириться с тем, что ждёт всех нас, да, кстати, и Екатерину Михайловну, её в первую очередь, о ней хоть подумай, Саша. Она столько ждала, неужели она не может подождать ещё одиннадцать месяцев?

Александр не ответил, повернулся и вышел в соседнюю комнату. Не успела за ним закрыться дверь, и Адлерберг смог вытереть мокрый лоб, как дверь снова резко отворилась, и вошла Катя. Судя по её возбуждённому виду, она слышала предыдущий разговор.

   – Я слышала, что вы говорили, граф, и меня удивляет, что после этого вы ещё называете себя другом Его величества.

   – Но, княжна, это именно так, и только поэтому я имел смелость умолять Его величество повременить.

   – Но коль вы так печётесь о его счастье и благополучии, то как раз и не надо откладывать. Он только тогда будет вполне счастлив и спокоен, когда повенчается со мной.

   – Княжна, Государь был глух к моим мольбам, я к вам теперь с ними обращаюсь, к вашему сердцу. Во имя вашей же любви, во имя вашего будущего – уговорите его отложить венчание до конца траура.

   – Вы хотите, чтоб он ещё одиннадцать месяцев мучился и страдал? Неужели вы не видите, в каком он состоянии и как он нуждается в покое и заботе любящего человека?..

Дверь приоткрылась, Государь спросил у Кати:

   – Можно войти?

   – Нет, пока нельзя! – резко, почти грубо ответила Катя.

Дверь закрылась.

   – Так вот, знайте, – продолжила она, – каждый день, отделяющий его от венчания, это лишний день его страданий. Мои вас, естественно, не волнуют.

   – Почему же?.. Напротив, княжна, я это тоже имею в виду. И это тоже. Ведь случись это, вы невольно вступаете в конфликт со всей царской семьёй, особенно с наследником-цесаревичем.

   – О, в этом как раз я не вижу никакого опасения. Он всегда был так добр ко мне... – Снова открылась дверь. Государь вошёл.

   – Катя... Ты не должна видеть в Александре Владимировиче врага, он наш верный друг – мой и твой. – Александр посмотрел на Адлерберга, ожидая его подтверждения.

   – Разумеется, княжна.

   – Он столько лет догадывался о наших отношениях, но никогда никому даже намёка не сделал. Даже со мной он делал вид, что ничего не знает, чем очень облегчал моё положение, учитывая его дружбу не только со мной, но и с Мари. Поэтому...

   – Что ж он тогда, – перебила его Катя, – так противится?

Александр снова посмотрел на Адлерберга, ожидая ответа. Тот помолчал чуть, потом спросил:

   – Сообщили ли вы, Ваше величество, об этом своём намерении Его императорскому высочеству наследнику-цесаревичу?

   – Нет ещё, да он и в отъезде. Я скажу, когда он вернётся. Это не так спешно.

   – А вы не опасаетесь, Ваше величество, что это очень обидит его. Может, подождать хотя бы его возвращения.

   – Я сказал, я не буду ждать более ни одного дня. Я – Государь и единственный судья своим поступкам. Это произойдёт послезавтра. И я прошу тебя, Саша, быть моим свидетелем.

   – Ваше величество, – Адлерберг даже закрыл глаза, словно боясь увидеть то, что ему предлагали. – Это невозможно. Это поставит меня в сложное положение, в ужасное положение. Если Ваше величество полагает сделать это венчание тайно, а я понимаю, об этом идёт речь... – Александр кивнул, – то вы обрекаете меня одиннадцать месяцев говорить всем неправду. Как же я буду выглядеть перед всеми, когда всё откроется? Особенно перед семьёй Вашего величества. Её справедливый гнев лишит меня возможности быть в прежней мере приближённым к Вашему величеству.

   – Саша, дорогой, я понимаю, что я требую от тебя жертвы, но к кому же мне обратиться, как не к другу детства? В ком ещё я мог быть уверен, что он будет искренен, желая нам с Катей счастья? На чью ещё молчаливость я мог положиться? Только на твою да Рылеева, ближе вас нет.

   – Я благодарю Ваше величество за честь и за признание в дружбе, но, Ваше величество...

   – Милостивый государь, – перебил его Александр жёстко, – позвольте напомнить вам, что вы не только мой друг, но и мой министр, и мой генерал-адъютант. Венчание послезавтра. В три часа дня. Присутствовать будут Рылеев, Варвара Игнатьевна, вы и... – он вопросительно посмотрел на Адлерберга.

Тот подумал и сказал:

   – Может быть, Эдуард Баранов?

   – ...и генерал граф Баранов, которого вы предупредите о сохранении тайны. Это не моя личная тайна, надеюсь, вы это понимаете; учитывая моё положение и последствия, которые может вызвать её разглашение, это тайна государственная. – Он помолчал и уже другим тоном добавил: – Я благодарю тебя, Саша. Ступай...

6 июля 1880 года. Царскосельский дворец.

Варя помогла Кате надеть светлое выходное платье, потом причесала её, и не успели они закончить сборы, как ровно в три часа раздался стук в дверь и вошёл Александр – в голубом гусарском мундире, торжественный и заметно взволнованный. Он поздоровался за руку с Варей, поцеловал в лоб Катю, осмотрел её и сказал:

   – Ну что? Пойдём?

Он подал ей руку и жестом попросил Варю следовать за ними.

Они шли по длинным коридорам дворца, навстречу им не попадался ни один человек, даже слуг не было видно. Катя спросила шёпотом:

   – А нас никто не увидит?

   – Некому. Рылеев всех удалил.

Наконец они вошли в пустую, без мебели, уединённую комнату, выходящую окнами во двор. Один только стол стоял посредине. На нём лежал крест, Евангелие, венцы, обручальные кольца, стояли две свечи. Вдоль одной стены комнаты расположились протоиерей, протодьякон и дьячок. У другой – Рылеев, Адлерберг и Баранов. Все были заметно смущены и взволнованны. Один Александр держался естественно и уверенно. Он остановился перед столом и кивнул протодьякону. Тот откашлялся и начал обряд венчания...

В это же время. Двор Царскосельского дворца.

Не только коридоры дворца были пусты, словно вымерли, никого не было и во дворе, куда выходили окна походной церкви.

Сквозь приоткрытое окно видно было, как Баранов и Рылеев, стоя позади Александра и Кати, держали над ними венцы. Сзади угадывались фигуры Вари и Адлерберга. И слышался густой бас протодьякона Никольского:

   – ...Обручается раб Божий благоверный Государь император Александр Николаевич с рабой Божьей Екатериной Михайловной...

Александр и Катя обменялись обручальными кольцами, а потом замешкались, не зная, надо ли им, по обычаю, поцеловаться. Они взглянули вопросительно на священника, но он откашлялся и отвёл глаза. Тогда они оба молча кивнули ему, благодаря за службу, и вышли из комнаты. За ними вышла Варя. Остальные свидетели этого таинства долго ещё стояли неподвижно, не решаясь не только разойтись, но даже пошевелиться...

Снова по тем же коридорам Александр и Катя, уже супруги, рука об руку возвращались в комнату, из которой они полчаса назад вышли любовниками.

У дверей Александр нарочито будничным тоном сказал Кате:

   – Я хочу, чтоб мы теперь поехали на прогулку. – Подошедшей вслед Варе он сказал: – Вы тоже поедете с нами. И возьмите двух старших детей. Через полчаса я зайду за вами. Надеюсь, – это снова сказал Кате, – ты успеешь переодеться.

Спустя полчаса. Парк, соединяющий Царское Ceло с Павловском.

Они ехали в открытой коляске, с которой ещё не был снят траур. Лицом к кучеру сидели Государь с женой, спиной – Варя с двумя детьми. Александр был одет теперь в тёмно-зелёную форму кавалергарда.

Солнце пробивалось сквозь листву и падало Кате на лицо. С него ещё не сошло напряжение. Александр погладил её по руке и сказал нежно:

   – Ну, ну... Всё плохое позади. Даже не верится, правда? – Он задумался, а потом прибавил: – Как долго же я ждал этого дня... Четырнадцать лет... Сто шестьдесят восемь месяцев... Что же это была за пытка... Знаешь, я просто не мог больше её выносить. У меня постоянно было чувство, что сердце может не выдержать этой тяжести. – Он помолчал и повторил: – Но всё позади... – Он поглядел на Катю. – Знаешь, мне странно признаться, но я боюсь своего счастья. У тебя нет такого чувства? Я боюсь, что Бог слишком скоро лишит меня его – вот что не даёт мне покоя. – Видя, что Катя хочет возразить ему, он улыбнулся. – Ладно, давай сегодня не будем думать о плохом. Сегодня самый счастливый день в моей жизни. – Он наклонился к Георгию: – Я бы хотел, Того, чтобы ты тоже запомнил этот день. Обещаешь? – Георгий кивнул. – И обещай, что никогда меня не забудешь. Обещаешь? – Георгий не знал, что ответить. – Обещай же, дорогой, это очень важно для меня. – Георгий в растерянности посмотрел на мать. Она ему кивнула.

Тогда Георгий сказал:

   – Обещаю, папа. – Александр грустно улыбнулся:

   – Жаль, я не доживу до его свадьбы. – Он погладил его колено, а потом повернулся к Кате. – Знаешь, я подумал сейчас, что, если бы мой отец знал тебя, он бы тебя очень полюбил. Я уверен, что и дети мои тебя полюбят, дай только срок. Когда они узнают тебя, как я... – Он огляделся – далеко ли они заехали и сказал кучеру: – Фрол, поехали обратно.

   – А я не хочу домой, – захныкала Оля, – я хочу ещё на лошадке...

   – К сожалению, дорогая, мне пора. У меня сегодня ещё важное дело.

В этот же день вечером. Кабинет Александра.

   – Составил акт? – спросил Александр Рылеева.

   – Да, Ваше величество, – Рылеев достал из папки лист.

   – Прочти.

Рылеев прокашлялся.

   – Акт. Тысяча восемьсот восьмидесятого года шестого июля в три часа дня, в походной церкви Царскосельского дворца Его императорское величество Государь император всея Руси Александр Николаевич благо изволил вступить во второй законный брак с фрейлиной, княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой. Мы, нижеподписавшиеся, быв личными свидетелями бракосочетания Его императорского величества, составили сей акт и утверждаем его собственноручными подписями. 6 июля 1880 года. Генерал-адъютант граф Александр Владимирович Адлерберг, генерал-адъютант граф Эдуард Трофимович Баранов, генерал-адъютант Александр Михайлович Рылеев. Таинство брака совершил Большого собора Зимнего дворца протоиерей Ксенофонт Яковлевич Никольский.

Рылеев протянул Александру документ, но он его не взял.

   – Хорошо, спасибо, но теперь сними с этого копию, я лично её заверю.

   – Слушаюсь, Ваше величество.

   – И вот ещё что... Отдай переписать вот этот указ Правительствующему сенату, – Александр развернул сложенный лист и прочитал: – Вторично вступив в законный брак с княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой, мы приказываем присвоить ей имя княгини Юрьевской с титулом светлейшей. Мы приказываем присвоить то же имя с тем же титулом нашим детям: сыну Георгию, дочерям Ольге и Екатерине, а также тем, которые могут родиться впоследствии. Мы жалуем их всеми правами, принадлежащими законным детям сообразно... ну и дальше указания на соответствующие статьи. Александр. Царское Село. 6 июля 1880 года. – Александр протянул ему лист. – Перепишут как, принеси подписать и отправь тотчас в Сенат, пусть хранят, пока тайно. Публиковать скажи – или по моему распоряжению, или в случае моей смерти. Всё. Ступай.

Рылеев вышел. Александр обошёл вокруг стола, поправил стоящую на нём фотографию императрицы, сел, достал чистый лист бумаги и написал: «Дорогая моя Катенька...» Остановился и вдруг засмеялся, отчего как бы помолодел, скомкал письмо, бросил его в корзину и лёгкой стремительной походкой вышел из кабинета.

Поздний вечер этого же дня. Дача Кати.

Катя причёсывалась перед сном, Александр ходил по комнате. Она следила за ним в зеркале.

   – Нет, ты знаешь, в чём счастье, оказывается, проявляется? Ярче всего, более всего? – Он поглядел на её отражение. – В мелочах. Я сел по привычке писать тебе письмо, а потом вдруг спохватился: да зачем же писать, когда можно пойти и всё сказать самому. И пошёл...

   – Но всё равно тайком, как и раньше.

   – Ах, Катя, ну что тебе всё испортить хочется. У меня такое настроение, словно мне снова двадцать лет, и всё впереди, а ты... Вот, сбила... Я же что-то сказать хотел...