Текст книги "Долгорукова"

Автор книги: Руфин Гордин

Соавторы: Валентин Азерников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

Глава двадцатая
ПОДКОП

Меня в особенности раздражала та беззастенчивость,

с которой те из моих официальных сотоварищей,

которые, считаясь записными противниками католицизма

и иезуитов, прилагали к делу иезуитское правило,

что цель искупает средства... На словах произносились

дифирамбы в честь благодушия и милосердия государя,

на деле постоянно возбуждалось в нём чувство гнева,

и результатом было проявление этого гнева не только

в области администрации, но и в сфере законодательства.

Валуев – из Дневника

«Склад русских сыров Е. Кобозева».

Не очень казистая вывеска появилась над подвалом в доме Менгдена. Подвал этот долгое время пустовал, а стало быть, не приносил дохода домовладельцу. Да и кому нужен подвал – охотников не находилось.

   – Отколь везёте сыры? – допытывался хозяин.

   – Лучшие русские сыры в Костроме да в Ярославле, – отвечал господин Кобозев, мужчина на вид вполне положительный, по его словам, решивший завести своё дело.

   – У нас обширные связи, – добавляла его супруга, дама молодая и следившая за модой. – Сыроделы весьма рады поставлять свои сыры в столицу.

   – У нас были сильные конкуренты в Москве, в Охотном ряду, равно и у господ Елисеевых, – торопился сообщить господин Кобозев. – Но мы предложили лучшие условия.

Малая Садовая, где располагались склад и лавка, не больно-то велика, да и торговой её назвать нельзя. Михайловский дворец да Михайловский манеж, Михайловская площадь да Михайловская улица, Михайловский театр – всё михайловское; таковой чести удостоился сынок императора Павла – Михаил Павлович, изрядный солдафон, слывший отчего-то остроумцем. Таково соседство Малой Садовой, всё сотворённое трудами знаменитого зодчего Карло Росси, всё им распланированное.

Ясное дело, окрестные дома принадлежали особам родовитым, у коих были свои поставщики с незапамятных времён. Но Кобозевых это обстоятельство отнюдь не смущало.

   – Мы для наших сыров сбыт всегда найдём, купечество в наш склад дорогу найдёт, потому как цены весьма приемлемые. А сыры-то, сыры – просим отведать.

Из бочки извлекался тяжёлый круг, похожий на мельничный жёрнов. И ловкою рукою нарезался на тонкие ломти – желтоватые, аппетитно пахнувшие, словно бы плачущие слезами масла из многочисленных «глаз».

   – Сыродельного завода братьев Кострицыных. Медаль на Парижской выставке, поставщик двора его императорского величества, – с гордостью объявлял господин Кобозев.

Пробовали, хвалили, покупали, благо цена была ниже, чем в других лавках.

   – Добрые господа, обходительные, – говорили обыватели. – И товар предельный.

Предельный – означало добросовестный и дешёвый.

Увы, заведение было далеко от процветания. Искали посредников, вроде бы являлись какие-то господа то ли по делам торговым, то ли по каким-то ещё. Время от времени ломовики привозили и сгружали бочки с очередною партией сыров. И гораздо реже увозили бочки посредникам.

Однако господа Кобозевы не теряли надежды на расширение своего заведения, равно и торговых связей. Затеяли копать погреб – складу столь деликатного продукта, как сыры, погреб нужен позарез, дабы с Невы завалить его льдом, пока в нём нету недостатка.

   – Мы получаем сыры полузрелые, – объяснял господин Кобозев, – а у нас они дозревают. И холод тому не помеха. Наше дело следить за созреванием, это процесс тонкий, требующий постоянного контроля. На цвет, на запах и на вкус. Продукт деликатнейший, в цивилизованных-то странах, к примеру, в Швайцарии либо в Дании, великие искусники сыроделия обретаются и оттуда по всей Европе товар развозят.

Иногда его поправляли: надо, мол, говорить не в Швайцарии, а в Швейцарии. Господин Кобозев горячо возражал:

   – Это российские крамольники, кои там укрываются, говорят в «Швейцарии», а мы, торговые люди, привыкли по-другому.

Очень они с супругою упирали на то, что они-де торговые люди, и произношение у них соответствует. И вообще они с покупателями обращались по-простецки.

   – Мы не из дворян, наше сословие мещанское, а потому чиниться мы не любим, – подчёркивала мадам Кобозева.

Время было напряжённое, тревожное, полиция то и дело проверяла новых обитателей. Несколько раз заглядывали в лавку Кобозевых и квартальный, и пристав. Интересовались всем – паспортами, выручкой, торговыми связями, посредниками. Иной раз даже и покупателями. Находили всё в полном порядке.

   – Солидные люди, – говорил квартальный. – Усадят, всё покажут, всё разъяснят, как следовает быть. Да и угощенье предложат. Опять же сыр у них – пальчики оближешь. Я такого сроду не едал. Да и стаканчик поднесут. Словом, рекомендую-с.

Наняли землекопов копать погреб. Просили побыстрей, дабы льду можно было бы навозить до наступления тёплых дней.

   – Лед в нашем деле столь же важен, сколь и сам товар, – разглагольствовал господин Кобозев. – Ледник для сохранности сыров – первое дело. От него нежность продукта зависит, духовитость его, опять же сохранность.

Рачительный хозяин, судя по всему, был господин Кобозев. И все окрест, кто наведывался в его лавку, это оценили. И покупателей прибывало, правда, не так быстро, как хотелось бы.

Землекопов было двое. Хозяева тоже не чурались работы. К тому времени ремонт всего дома был закончен. Следовало привести в порядок не только само торговое помещение и склад, но и комнату, где предстояло жить содержателям заведения. Наружную стену обшили деревянной панелью.

   – Сырость донимает. От неё надобно уберечься. А дерево сырости дорогу преграждает, – словоохотливо объяснял господин Кобозев.

А ведь верно. Хоть и немалый расход, но ведь от сырости разные болезни происходят. И так полуподвал, стало быть, и непременная сырость. Какие ремонты ни производи, всё едино от сырости в таком помещении уберечься трудно.

   – Доходу от торговли ещё не столь много, чтобы ремонт окупился, – сетовал господин Кобозев, когда к нему являлся владелец дома за арендной платой. – Я, однако, почитаю своим первейшим долгом быть аккуратным плательщиком.

И с этими словами выкладывал деньги.

Словом, все были довольны Кобозевыми: домовладелец, покупатели, власть в лице должностных лиц полиции. И они сами казались довольными.

   – Простые люди, как же они любят его величество императора, – с удовольствием рассказывал околоточный надзиратель. – Прихожу намедни к ним проведать, а мадам говорит: видела-де государя, каков красавец, как такого не обожать. Мы, говорит, с мужем его с малолетства обожаем. Такого, говорит, государя во всём свете нету – видного да мудрого. Повезло матушке России, мол, что правит ею царь Освободитель, кумир русского народа. Я бы, говорит, этих проклятых нигилистов собственными бы руками передушила. Решительная госпожа! Оттого они на государя посягают, говорит, что он народу волю дал. А воля им поперёк горла...

   – Поперёк горла, – подтверждала мадам Кобозева. – Потому как эти нигилисты всё больше дворянчики, а царь наш оставил их без крепостных да без земли. Кончилась их власть. Вот они и беснуются. Не могут с этим смириться, потому и посягают на бесценную жизнь нашего государя. Экое счастие выпало нам – изредка видеть государя, любоваться им да его свитою.

   – Много сделал наш царь освободитель для простого народа, а сделает ещё больше, – вступал в беседу господин Кобозев. – Слыхал я, что министр граф Лорис-Меликов хлопочет о новом послаблении российскому народу. Вот и акциз на соль, сказывают, отменили.

Очень справедливо рассуждают господа Кобозевы. Сразу видно истинных патриотов, радеющих о благе России. А ведь из образованных, опять же капитал сколотили, торговлею с выгодой занялись. Поболе бы таких, и наступило бы в империи спокойствие да благоденствие. Но нет: мутят воду социалисты-нигилисты, мечтают бунт учинить, стреляют из-за угла, называют это революцией. Хотят низвергнуть батюшку царя и всю высшую власть и сами сесть на трон и напялить какому-нибудь босяку шапку Мономаха.

Да-да, было такое мечтание у их главарей, и аккурат в это время устроили они тайную сходку на квартире у Вознесенского моста. Собралось их тут человек восемь. Обсуждали, как бы поверней убить государя.

В самый разгар этого злодейского обсуждения, открывается дверь и входит человек в мундире морского лейтенанта, бледный, как полотно. Это был Николай Евгеньевич Суханов.

   – Господа, – говорит он упавшим голосом, – сейчас на квартире Тригони был обыск. В это время у него находился Желябов. Оба они схвачены, изъяты компрометирующие материалы. Следует ожидать дальнейших налётов. У меня есть подозрение, что в наши ряды затесался предатель.

Воцарилось тяжёлое молчание. Полиция нанесла удар в самую сердцевину. Желябову отводилась главная роль в покушении на царя. Он должен был не только руководить действиями группы террористов, но в случае неудачи вырваться вперёд и поразить Александра кинжалом.

Андрей Желябов был признанным вождём и первоклассным оратором. За ним шли безропотно. Ему удалось вовлечь в преступную организацию «Народная воля» несколько офицеров и прежде всего самого Суханова. Близилось воскресенье – день, когда император обычно совершал поездку в Михайловский манеж на развод. На этот день террористы назначили покушение. Предварительно они изучили путь следования царя. Он, как правило, был неизменен. И потому они в этот раз надеялись на успех.

Все были подавлены. Женщины прижимали к глазам платочки. Молчание прервал Суханов.

   – Кто же заменит Андрея?

   – Я, разумеется! – встала Софья Перовская. Хрупкая, тоненькая, как лозинка, с лицом, не утратившим детские черты, она вовсе не производила впечатления человека, способного на подвиг.

Она была дочерью губернатора Петербурга Льва Николаевича Перовского и правнучкой последнего гетмана Малороссии Кириллы Разумовского. Отец её был человек жестокий, настоящий самодур, и потому она рано ушла из семьи, несмотря на его угрозы возвратить её через полицию. После покушения Каракозова, Лев Николаевич был отправлен в отставку и совершенно ожесточился, грозя дочери разными карами. А посему характер её был закалён невзгодами.

   – Ты, Соня? – Суханов был обескуражен. – Но это ведь совсем не женское дело.

   – Я заменю Андрея, – твёрдо повторила Перовская. И тут все поняли, что и в самом деле это её долг. Знали: она была гражданской женой Желябова. А кроме того было известно её бесстрашие, испытанность во многих делах. Это она руководила взрывом железнодорожного полотна в Москве.

Решение было принято. Стали обсуждать детали покушения. И тут вдруг выяснилось, что мина и метательные снаряды ещё не изготовлены, а образец даже не испытан. Так что вообще не ясно, удастся ли задуманное.

   – Как же быть? – растерянно произнёс Суханов. – Мы, конечно, постараемся всё сделать к воскресному утру, но не знаю, получится ли.

   – Что же вы медлили, – наступала на него Перовская. – Неужели нам придётся отложить акцию?

Все зашумели. Раздались голоса: сомневающиеся, спорившие, уверенные. Мало-помалу мнения сошлись: действовать не откладывая.

   – Тогда следует распределить места. Кто согласен быть метальщиком? – уже распоряжалась Перовская.

Вызвались Рысаков, Гриневицкий, Тимофей Михайлов и Емельянов.

   – Разрывные снаряды должны быть готовы к утру, – решительно заявила Перовская. – Так что нашим химикам следует немедля приступить к делу.

Решили, что нужны по крайней мере четыре снаряда и мина, которую, снарядивши, надо успеть заложить тоже рано утром, до проезда царя.

Времени оставалось в обрез. Три «химика» – Кибальчич, Суханов и Грачевский – тотчас приступили к работе. Им предстояло трудиться всю ночь.

   – Как на охоту ехать, так собак кормить, – сердилась Перовская. – Всё должно было быть в готовности загодя. Нет на вас Андрея. – Сказав это, она коротко всхлипнула, но тотчас как ни в чём не бывало стала перетаскивать пустые жестянки из-под керосина на кухню, обращённую в бомбистскую мастерскую. Эти жестянки предназначались под оболочки снарядов. Их предстояло начинить гремучей ртутью и динамитом.

Самым большим знатоком по части взрывного дела был Кибальчич. Его помощники были дилетантами. А потому решающее слово всегда оставалось за ним.

   – Я склонен отказаться от гремучей ртути в качестве детонатора, – проговорил он профессорским тоном. При этом он поднял и показал своим помощникам большую стеклянную банку, наполненную серыми кристаллами. – Она слишком ядовита. Другое же вещество, обладающее сходными свойствами – нитроглицерин, – и осторожным жестом он приподнял ещё большую банку, наполненную маслянистой жидкостью. – Этот господинчик требует такой же осторожности в обращении с ним и наказывает тех, кто по небрежности вдохнёт его пары, сильною головной болью, учтите это. Но зато он послужит нам исходным веществом для получения динамита. Так что, пользуясь им, мы убиваем двух зайцев сразу: получаем взрывчатку и одновременно детонирующую жидкость. От удара нитроглицерин мгновенно взрывается и увлекает за собой своего сына – динамит. Сыночек этот, как вы знаете, весьма знаменит. А теперь – к делу. У нас слишком мало времени. Софья Львовна – особа строгая, и ежели мы не выполним её заказ к назначенному времени, последует строгое наказание.

Нельзя сказать, что его помощники напугались, но тем не менее стали трудиться со рвением. Свечи и керосиновые лампы не гасли весь вечер и всю ночь. Открытое пламя было опасно, а потому свечи вскоре были загашены. Работа требовала чрезвычайной осторожности и осмотрительности, о чём Кибальчич не уставал напоминать.

К утру большая часть жестянок была начинена страшной смесью.

   – Упаси Бог ударить либо уронить. Обращение должно быть самое нежное – нежней, чем с любимой женщиной. Сравнимо лишь с грудным дитятею, – предупредил он.

Не ведал государь император Александр Николаевич, какое страшное оружие готовится-варится против него. Внимал успокоительным речам Лорис-Меликова. Этот же, явившись на обычный доклад в Зимний дворец, весь светился. И чуть ли не с порога императорского кабинета, вопреки этикету провозгласил:

   – Государь, могу вас порадовать: изловлен наконец несомненный главарь террористов Андрей Желябов. Голова, доложу я вам! Я лично к нему приступил, и беседовали мы на разные темы. Но он сразу же предупредил: о преступном комплоте – ни слова, хоть пытайте. Железный характер. Но чертовски умён. Я ему сказал: вам, сударь, министром бы быть, а не заговоры устраивать. На что он мне ответил: «Вот свергнем вашу власть, тогда, может быть, народ изберёт меня министром».

   – Экая жалость, – Александр был явно огорчён. – Добро бы дураки на рожон лезли, а то таковые вот умники себе на погибель. Обидно.

   – Наши агенты идут по следу заговорщиков, – продолжал Лорис. – И надеюсь, что вскоре будет взята бомбистская мастерская. Сети раскинуты широко, и улов уже значителен.

   – Но вот тайные благожелатели наши, вошедшие в переписку с Екатериной Михайловною, предупреждают, чтобы я не ездил на развод.

   – Я бы тоже, Государь, не советовал вам ездить до поры в Михайловский манеж.

   – Ну вот ещё! – вскинулся Александр. – Чтобы я в своей столице в самой её сердцевине, стал невольником каких-то мерзавцев! Ни за что! Или ты хочешь сказать, что охрана моя никудышна, что полиция и жандармерия ни на что не годны? Выходит так. А ведь есть ещё и гвардия – тысячи и тысячи хорошо вооружённых людей. Против кучки злоумышленников. Вот те же наши тайные доброжелатели извещают, что они-де проникли в логово террористов и будто бы их всего по всей России насчитывается каких-то шесть сотен человек. Я уж говорил тебе об этом.

   – Но они ловко прячутся, Государь, – оправдывался Лорис. – И маскируются под верноподданных.

   – Противно! – неожиданно сказал Александр. Сказал с сердцем, видно, накипело. – Никто никогда не мог и не смел упрекнуть меня в отсутствии мужества. Шёл с рогатиной на медведя. Однажды подраненный медведь кинулся на егеря-медвежатника и подмял его. Я подошёл к нему вплотную и выстрелил в ухо. А тут – всё время в напряжении. Охотятся на меня из-за угла, норовят застать врасплох. А я не привык прятаться. И не стану! – с ожесточением закончил он.

   – Немного их осталось, Государь. Выловим по одиночке. Главные-то уж сидят.

   – Давно ты меня обнадёживаешь. Улита едет – когда-то будет? Проникнись: смешно это, когда многие тысячи не могут сладить с несколькими сотнями.

   – Я, Государь, давно проникся, – удручённо произнёс Лорис, – и всё же прошу: не дразните вы до времени этих проклятых гусей. Пока не переведём их вовсе на жаркое.

   – Сказано хорошо, но жаркое-то будет поганое.

   – Ну не жаркое, так копчёные гуси. На верёвке, – поправился Лорис, смешно сморщив нос. – На верёвке будут болтаться, пока не угомонятся. Опять же – нет худа без добра. Сибирь населим. Просветителями в некотором роде.

   – От такового просвещения добра не жди, – буркнул Александр. – Остроги, доложили мне, переполнены.

   – На этих, Государь, всего хватит – и острогов, и тюрем, и верёвок. Пока не утишатся, – торопливо добавил Лорис.

   – Надеюсь на твоё усердие, – с тою же угрюмостью произнёс Александр. Все эти оптимистические заверения он выслушивал неоднократно, и надежда на замирение в империи мало-помалу слабела в нём. Всё чаще и всё настойчивей билась в нём мысль об отречении. Слабость? Неуверенность? Отсутствие решимости? Трусость? Вот чего он более всего опасался – обвинений в слабости, а пуще всего в трусости. Ничего такого в нём не было. Просто он устал, устал от постоянного напряжения, ожидания надвигающейся беды. И это тогда, когда наконец Катя полноправно вошла в его жизнь. Когда его обволокли любовь и тепло семьи, и он снова почувствовал себя мужем и отцом.

Он сказал Лорису:

   – Мне и в Царском не будет покою. Более всего опасаюсь за моих малолеток. Вот охрана схватила каких-то подозрительных субъектов, проникших в дворцовый парк. Будто бы на поклонение к местам, связанным с Пушкиным и Карамзиным. В лицей и его окрестности. Чёрт их знает, никому веры нет. Я уж распорядился, чтобы под парами стоял мой поезд. Готовься и ты.

   – Давеча воспринял с благодарностию ваше приказание. В Ливадии будет покойно, – Лорис просиял. – Крымская весна прекрасна.

   – Да. Отныне я решил как можно ранее выбираться из Петербурга с его гнилым мартом. Надеюсь, Пётр Александрович Валуев сможет и без меня управиться. Да и у тебя, думаю, есть достойные и надёжные помощники. Каков Плеве как директор департамента полиции?

   – На месте, Государь, на месте, – поспешил заверить Лорис. – Он только вступил в должность, но уже показал распорядительность и уменье ладить с подчинёнными. Есть у него и нюх на местообитания государственных преступников. Во всяком случае он не даст им спуску.

   – Ну вот и хорошо. Стало быть, сможем с лёгким сердцем покинуть столицу.

   – До отъезда я надеюсь представить вашему величеству полный проект доклада об участии народного представительства в государственном правлении.

   – Да-да, я поручал тебе подумать о возможных формах такого участия.

   – Я полагаю, что в России неуместны формы, имеющие быть на Западе, в старых монархиях Европы, – обрадовано подхватил Лорис. – Думаю, что и предлагаемые радетелями старины земский собор или дума тоже непригодны в нынешних условиях.

   – Согласен. Это архаизм.

   – Вот-вот, Государь, это именно архаизм, и собираюсь предложить новые формы, соответствующие и политической обстановке и реалиям нашего времени.

   – Я очень надеюсь на разумный подход, – сказал Александр. – Хотя со всех сторон меня предостерегают от поспешности в этом деле. Даже, как я тебе уж говорил, старый дядюшка Вилли, прослышав каким-то образом о наших конституционных устремлениях, написал собственноручное предостережение. Власть-де должна быть самодержавной и никакой другой, особенно в России. Ему-то хорошо, у него князь Отто Бисмарк держит Германию в железной узде.

   – Железная узда для России с её пространствами неуместна, да и просто неосуществима. И без неё мы в состоянии навести в империи порядок, – с горячностью объявил Лорис-Меликов.

   – Быть по сему, – усмехнулся Александр.

Лорис понимал: он обязан во что бы то ни стало обнадёжить государя, а потому в своих докладах старался умалчивать о том, что всё более и более беспокоило и озадачивало его. Выяснилось, что в среде террористов действуют вполне респектабельные лица, которых трудно было бы заподозрить в чём-то предосудительном, не будь среди тайных осведомителей департамента полиции людей, искупавших свою вину предательством. Таков был Окладский. Могли бы в полиции заподозрить импозантного барина, жившего совершенно открыто в респектабельных меблированных комнатах на Невском проспекте, адвоката, помощника присяжного поверенного, сына генерала и внука адмирала Михаила Николаевича Тригони в том, что он один из главарей террористов, если бы не Окладский. Предатель выдал многих, но, к сожалению, он и не знал многого.

Тригони был захвачен на квартире вместе со своим давним дружком, соучеником по Керченской гимназии Желябовым. Это был знатный улов. Но ведь сей дворянин и помещик обитал в Крыму, там находилось его родовое гнездо. Оттуда, между прочим, явился в Петербург и другой крымчанин – Клеточников. Всё это могло бы обеспокоить государя, если бы Лорис упомянул о них в своём докладе. Так что и Ливадия могла примануть окаянных злоумышленников.

Пока же Лорис приказал удвоить бдительность в столице. Он в своё время затвердил немало афоризмов пресловутого Козьмы Пруткова. В том числе такой наставительный: «Бди!». И даже рекомендовал вывесить его на видном месте в местах сыскных отделений полиции и жандармерии.

Ему, например, не внушал доверия содержатель склада русских сыров в доме Менгдена на Малой Садовой Евдоким Ермолаев сын Кобозев. Ручательства пристава, дворника и домовладельца, равно и полицейских чинов, производивших досмотр помещений, его не убеждали. По Малой Садовой обычно ездил государь, направляясь в Михайловский манеж, и эта улица с её домовладениями подлежала наивнимательнейшему контролю. Поэтому Лорис предписал инженерному генерал-майору Мравинскому вместе с опытными чинами полиции строжайшим манером обследовать сей склад, не оставив без внимания ни одного уголка. У инженера, да ещё и генерала, должен быть острый глаз и тонкий нюх, он заметит то, что пройдёт мимо внимания полицейских чинов – был убеждён Лорис.

При докладах государю он обычно утыкался в памятную бумажку, где было означено то, что следует не упустить, сегодня же он несколько раз отрывался от неё. И был поражён – бросилось в глаза с какой-то неожиданной остротой и рельефностью, – переменою в облике. Перед ним был сутулый старик с потухшими глазами, бесконечно усталый...

«Шестьдесят три года, разумеется, не тот возраст, когда непременно обозначают его обладателя словом старик, – думал Лорис. – Не крайность, а скорей всё-таки поздняя зрелость. Странно, что мне это прежде не бросалось в глаза. Не износился ли он на чересчур приманчивом брачном ложе? Я всего на семь лет моложе, а седина меня почти не затронула... И эти морщины, и эта обвислая кожа...»

На мгновенье ему стало жаль императора. Александр был добр к нему и полностью доверял и доверялся. Он вообще был добр по натуре – в этом сходились все. Если бы не фанатики и маньяки, устроившие охоту на него, Александр сделал бы много доброго России и её народу. Он хотел этого, Лорис не раз замечал: глаза государя наполнялись слезами при известии об очередной жертве – будь то жертва террористов либо казнь одного из них. Они всеми силами стремились ожесточить императора и саму власть. Будто это могло побудить её пойти на уступки. Напротив: власть оказывала сопротивление злодейским акциям и отпор её неминуемо крепнул.

«Они не знают, каков наследник престола, – с горечью размышлял Лорис. – Когда он придёт к власти, им станет совсем худо. Его наставники растравляют в нём злобность и непримиримость к любому инакомыслию. Никакого послабления врагам престола и православия, вешать и стрелять их без всякой пощады как бешеных собак...»

Лорис призывал к умеренности, он хотел согласия. Но нигилисты-социалисты не доверяли его призывам к примирению, они усматривали в них коварный ход с целью выловить всех и сослать в Сибирь. Там было достаточно просторно. Тамошние морозы и суровый климат могли заморозить и охоту бунтовать... А каторжный труд в рудниках и вовсе укротить самый буйный нрав.

Надо бы вновь напомнить Екатерине Михайловне об осторожности. Государю хотя бы временно не следует ездить на развод в Михайловский манеж. Вот он, генерал-адъютант Лорис-Меликов, прошедший огонь, трубы и чёртовы зубы, покоритель неприступного Карса, победитель крамолы и чумы, самый боевой и испытанный генерал среди приближённых Александра, несмотря на все предпринятые меры к предотвращению террористических актов, сам блюдёт предосторожность. Что же говорить об императоре...

В Крым, в Ливадию злодеи не сунутся, – Лорис был убеждён в этом. Вряд ли государь захочет отправиться в другое своё надёжное убежище – в прусский Эмс, куда он уже не раз уединялся со своей возлюбленной и где пользовался лечебными источниками с именитыми названиями вроде Вильхельмсквелле, Фюрстенбруннен либо Кессельбруннен. С другой же стороны, глядя на измождённого, истрёпанного старца, Лорис подумал, что лучше бы ему отправиться именно в Эмс, на лечение. Тож насиженное место...

Размышляя так, он отправился в свою резиденцию у Цепного моста, внушавшую меньше трепета, нежели прежде, после упразднения Третьего отделения его величества канцелярии. Он был горд – заслуга упразднения принадлежала всецело ему. Равно и отставка Митьки Толстого, ненавидимого всеми. И отдал распоряжение насчёт тщательного обследования склада русских сыров и иных заведений на Малой Садовой.

Генерал Мравинский отправился туда во главе двух жандармов, которым было сказано, что все они – санитарная комиссия и в их обязанность входит проверка санитарного состояния торговых заведений.

С другой же стороны, содержатели склада русских сыров не могли не заметить пристального интереса к их лавке субъектов, явно не относящихся к покупателям. Да и знакомый флотский лейтенант, собиравшийся наведаться в лавку, заметил слежку и, не желая испытывать судьбу, подозвал извозчика, случившегося на улице, и улепетнул от сыщика.

Следили! Заподозрили, видно, в связях с крамольниками, с врагами царя и престола. Конечно теперь не оставят без внимания их заведение. Надобно содержать его в порядке, так, чтобы комар носу не подточил, не то, что полиция. Со стороны пристава и квартального они подвоха не ожидали. Но понимали, что и вниманием более значительных особ обойдены не будут.

Так оно и вышло. Спустя день после визита пристава, который оказался большим любителем русских сыров, да ещё свежих, да ещё под водочку, в склад нагрянула какая-то санитарная комиссия. Сроду не слыхали, что есть такие комиссии. Что за комиссия. Создатель... Но это уж из другой оперы.

Господин Кобозев, впрочем, встретил комиссию радушно.

   – Добро пожаловать, господа хорошие. Извольте осмотреть наше заведение. А уж потом отведать нашего сырка, да-с.

Лицо его при этом не отражало никакого волнения. А его супруга, окая по-вятски, приговаривала:

   – Вестимо игиену эту, чистоту то есть, блюдём со всем старанием. Да рази мы не понимаем. Оч-чень даже понимаем, всё должно сверкать.

   – Вот и поглядим при вашем содействии, – сказал главный, представившийся инженером Маравинским.

   – Стало быть, вы из польской нации изволите происходить? – поинтересовался господин Кобозев. – Интеллигентная нация, уважаемая.

   – Отец из польской, – неохотно отозвался инженер. – Ну показывайте, что у вас тут есть. В бочках что?

   – Сыры, ваше превосходительство, сыры. – С этими словами он приоткрыл бочку. – Вот, сделайте милость, поглядите: отборные костромские сыры в кругах. Не побрезгуйте, позвольте, я вам нарежу на пробу-с.

   – Нет-нет, не сейчас, пойдём дальше, – поморщился инженер. – Это всё бочки с сырами.

   – Так точно, не извольте беспокоиться. Сыры, всё сыры-с.

   – Ну хорошо, хорошо. А это что за сырость? – и он ткнул сапогом в одну из бочек, вокруг которой расползлось мокрое пятно.

   – От неосторожности. Сметану пролили, пришлось отмывать, дабы жирности на полу не осталось. Наползут, знаете ли, всякие букашки на жир, а после и в бочку с товаром могут забраться.

Тем временем сопровождавшие инженера члены санитарной комиссии заглядывали во все углы, приподымали лавки, поставец, выстукивали пол палкою. Видно, инструкция у них была такая – всё самым дотошным образом обследовать. Дворник к ним присоединился, приговаривая:

   – Господа справные, хорошие господа. И социалистов бранят. Как положено.

   – Положено-неположено, а мы все должны осмотреть и составить акт, – раздражённо произнёс инженер. – А что вот это за деревянная крышка? Зачем тут она?

   – Известное дело: полуподвал, сырость. А от сырости товар портится, да и нам вредоносно. Вот и обшили деревом. Оно сырости ход преграждает.

   – Ну-ка, Лаврентий, попробуй-ка отворить эту крышку, – приказал инженер.

Лаврентий попытался, но обшивка не поддалась.

   – Крепко прибита, Ваше превосходительство, – отрапортовал он.

   – Ну ладно, ладно.

   – Не извольте беспокоиться, Ваше превосходительство, там под ней стена, – обрадовано подхватил Кобозев.

Тщательный осмотр никаких нарушений санитарного порядка не обнаружил. Господин Кобозев не скрывал своего удовлетворения.

   – Сырку бы отведали, Ваше превосходительство, и вы, господа хорошие. А? Есть чем и запить. От Смирнова.

   – Некогда нам, – буркнул инженер, – Пошли. Акт мы вам пришлём. – После их ухода мадам Кобозева мелко закрестилась.

   – Фу, пронесло. А у меня было душа в пятки ушла.