Текст книги "Долгорукова"

Автор книги: Руфин Гордин

Соавторы: Валентин Азерников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

   – Женщина хочет, прежде всего, иметь семью.

   – Ты действительно невозможна сегодня, – Александр с трудом сдерживал раздражение. – А разве мы – не семья? Разве я тебе не несу всего себя – мою страсть, мои мысли, мои чувства, мои надежды и сожаления; и не только о нас, о нашей судьбе, но и о судьбах России, Пиропы. У меня министры не знают того, что знаешь ты. Мир и узнает после тебя. А с тобой я советуюсь, с тобой, здесь, принимаю решения... Чем же мы не семья? – Он смотрел на неё в упор, она отвела взгляд. – На балы вместе не ездим? Ездим. Порознь, но ездим. Разве мы не вместе отдыхаем? И в Царском, и в Петергофе, и в Париже, этим летом в Эмс поедем. Что же ещё нужно женщине?

Катя судорожно вздохнула и сказала тихо:

   – Её величество сказала, что дети.

   – А она не сказала, что в результате, родив восемь детей, она потеряла привязанность супруга? – Он надел мундир. – Ладно, моя радость, ты сегодня не в духе, я тоже что-то устал. Расстанемся до следующего раза, я приеду к тебе на дачу. Я буду молиться, чтобы к тебе вернулась твоя нежность. – Он коснулся губами её волос и хотел уже идти, но она резко притянула его к себе, прижалась.

   – Сашенька... Ты не бросишь меня? Правда? Мы всегда будем вместе, всегда?

   – До самой смерти, мой душонок, – прошептал Александр вдруг дрогнувшим голосом. – Клянусь тебе.

2 октября 1867 года. Царское Село. Дача Долгоруковых.

Катя в своей комнате на втором этаже расчёсывала перед сном волосы. Потом она скинула халат, задула лампу и собралась было лечь в постель, как вдруг увидела в проёме балконной двери мужскую фигуру.

   – Саша, ты? – обрадовалась она.

   – Тс-с, – тихо произнёс незнакомый мужской голос. – Не пугайтесь.

   – Кто вы? – От страха её голос сел.

   – Тот, кто потерял голову из-за вас.

   – Я буду звать на помощь, уходите.

   – Чтобы выставить себя в смешном виде? Я не грабитель, не вор, – он шагнул к ней навстречу, она прижалась к стене. – Я ничего не возьму у вас. Это вы, вы у меня похитили мой покой, моё сердце. Это я зову на помощь – верните мне их... – Он сделал ещё шаг к ней.

   – Не приближайтесь, я закричу.

   – Зачем? Чтобы сбежались люди?

   – Уходите!

   – Я уйду. Но прежде я хочу сказать вам то, что не решился бы сказать днём, при свете. Темнота придаёт мне смелости. И я не вижу вашего лица, вашего негодования, и могу думать, что вы благосклонны ко мне, и это помогает мне объясниться вам...

   – Я не хочу вас слушать, уходите тотчас же.

   – Я не уйду, пока не скажу всего. И если вы хотите, чтобы я ушёл, дайте мне выговориться. Я не трону вас, не бойтесь.

   – Кто вы? Я знаю вас?

   – Да. Мы танцевали на маскараде.

   – Ах, вы один из тех, кто...

   – Да.

   – Но какой именно?

   – Какая разница, если вы и тогда не видели моего лица. Можете звать меня господин X. Скажу; что я тот из двух, кто без памяти влюбился в вас.

   – Но вы же тоже меня не видели без маски.

   – Там – нет, но после... Не один раз. Издалека и совсем близко. Иногда я почти касался вас, и мне большого труда стоило удержаться, чтобы не сказать: это я... И вот теперь я здесь, подле вас, и я говорю: это я, который молит об одном лишь – позволить ему быть подле вас, чтобы ежедневно, ежечасно говорить вам о своём чувстве... Да, да, я знаю ваши обстоятельства, сегодня вы в плену заблуждения, но скоро оно рассеется как дым... Вы станете лишней, вас отбросят как перчатку... Молчите, не отвечайте, я знаю, что сегодня вы не можете даже признаться себе в этом, вы всё поставили на эту карту, но я знаю свет, я игрок, я, верно, знаю, что эта карта будет бита, эта игра всегда проигрывается, в неё нельзя выиграть, хотя на кону и стоит так много надежд, но на бубновую даму всегда найдётся червовая – рано или поздно, поэтому я молю вас – выйдите из игры сами, до этого, я помогу вам, вы прекрасны и молоды, вы созданы не для этих игр, тот, кто с вами сейчас, не может дать вам того, чего вы стоите: ни семьи, ни детей, ни верного будущего... Подумайте, что вас ждёт через год, два – презренье и жалость света, слёзы в подушку, одиночество... Доверьтесь же тому, кто, увидав вас, сразу понял, что вы – его судьба, кто готов стать вашей судьбой... И вы никогда об этом не пожалеете... – говоря это, X. приблизился к ней, взял её за руку, попытался обнять.

   – Пустите! – Катя вырвала руку. – Я закричу.

   – Вы дрожите, вы чувствуете то же, что и я... не противьтесь же себе, – он покрыл поцелуями её обнажённые плечи. Она тщетно пыталась увернуться от его поцелуев.

   – Нет, нет, уходите... Вы дурно говорите...

   – Я истину говорю, истину, и вы знаете, что это так, но стыд мешает вам признаться себе в этом. Отбросьте его, доверьтесь мне... – он силой запрокинул её голову и поцеловал в губы.

   – Нет! – вырвалась она. – Нет! – Она распахнула дверь. – Ещё одно движение – я кричу...

   – Ну, хорошо, хорошо, – шёпотом сказал X., – я уйду. Я уйду сейчас, чтобы вернуться – потом, снова... чтобы снова говорить вам о своей страсти... Но перед уходом дайте мне на память что-нибудь своё – как знак, как напоминание, что это был не сон, что я наяву обнимал вас, что вы дрожали в моих объятиях, что вы будете ждать, когда я снова приду... Что-нибудь, какую-нибудь безделицу...

   – Нет, нет, я не хочу вас видеть ни сейчас, ни потом, я ничего вам не дам, уходите...

   – Как же вы жестоки, – сказал он. Стоя спиной к ночному столику, он рукой нащупал лежащую там брошь и незаметно положил её в карман. – Хорошо же, я ухожу. Но вы ещё вспомните обо мне. И пожалеете, что были глухи к моим мольбам. Когда вы проиграетесь в пух и прах, вы сами станете искать меня... Прощайте... – X. вышел на балкон и исчез в ночи...

3 октября 1867 года. Кабинет генерала.

Генерал сидел за столом, спину его плотно обтягивал мундир. Перед ним стоял X.

   – Ну, – сказал генерал, – вас можно поздравить с очередной победой?

   – Увы, ваше превосходительство.

   – Как? Осечка? Не может быть.

   – Ваше превосходительство, даже в сражениях бывают неудачи.

   – Надеюсь, временные?

   – Мне бы хотелось, ваше превосходительство, чтобы вы меня освободили от этого поручения.

   – Это не поручение, поручик, помилуй Бог, это приватная просьба, имеющая, как ни странно, весьма благородную цель, хотя сама она и может показаться противоположного свойства. Но вы уж поверьте мне...

   – Может быть, ваше превосходительство, я не обсуждаю этот предмет, мне достаточно, что ваше превосходительство в этом уверены, но я хотел бы устраниться от этой чести.

   – Поручик, вы не можете устраниться, слишком многое поставлено на карту. Да и потом, что за чувствительная меланхолия? Вы же кутила, игрок, настоящий гусар, и вдруг – на тебе... Ну не вышло с первой атаки, предпримите вторую. Как это может быть – такому красавцу, гордости полка – да кто-то отказывает. Где же ваше самолюбие, чёрт возьми!

   – Если ваше превосходительство не возражает, я бы не хотел обсуждать более эту тему.

   – Да... Разочаровали вы меня, поручик. Ну да ладно, в таком деле от приказов толку мало. Но вторую часть плана вы хоть выполнили?

   – Вторую?

   – Я просил взять у этой особы... на время, естественно... какую-нибудь её вещь. Это-то вы уж могли бы сделать? Что вы молчите? Взяли?

X. покачал головой.

   – И это нет?! Может, вы вообще и не приблизились к нашей особе?

   – Я очень сожалею, что разочаровал ваше превосходительство, но надеюсь, что в истинном сражении смогу вернуть расположение вашего превосходительства.

   – Хорошо, поручик. – Генерал поднялся. – Хотя, помилуй Бог, чего хорошего. Мы оба с вами оказались не на высоте. – Он помолчал, потом спросил: – Так положительно не хотите ещё раз попробовать счастья?

   – Нет, – твёрдо ответил X.

4 октября 1867 года. Дача Долгоруковых.

X. перелез через забор, окружающий дачу, вскарабкался по дереву, с него перепрыгнул на балкон второго этажа. Подошёл неслышно к стеклянной двери, заглянул в комнату Кати.

Сквозь тюль было видно, как она, лёжа в постели, читала книгу.

X. вынул из кармана брошь и, чуть приоткрыв балконную дверь, решил было просунуть её в щель. Но тут вдруг раздался топот копыт, шум подъехавшей коляски. X. взглянул вниз – из коляски вышел Александр и пошёл к крыльцу. X. решил было спрыгнуть вниз, но к дереву, по которому он взбирался, подошёл закутанный в плащ Рылеев. Он достал папиросу, закурил, посмотрел на часы. X. вынужден был почти что вжаться в стену дома, чтобы его не было заметно снизу.

Сквозь неплотно прикрытую дверь X. слышал неясные возгласы, торопливые слова, шёпот, стоны, женские вскрики, скрип кровати...

Он заткнул уши, чтобы не слышать этого, и сидел так скрючившись, пока в комнате вдруг не загорелся свет. X. провёл рукой по лицу – она была мокрой от пота. Он услышал, как хлопнула калитка, скрипнули рессоры коляски, и раздался топот копыт. X. без сил опустился на пол...

Утро этого дня. Публичный дом.

В большой комнате, ещё не убранной после ночных бдений, стоял X. – взлохмаченный, небритый. Хозяйка заведения, оглядев его, сказала презрительно:

   – Во-первых, мы уже закрылись, а потом... У нас бывают приличные люди, мои девушки не какие-нибудь...

X. молча вынул крупную ассигнацию и засунул её хозяйке в карман платья. Она сказала удивлённо:

   – Ах, вот как... Ну разве что... Пойдёмте за мной, – и первая пошла по лестнице на второй этаж.

А потом, когда она приводила в порядок комнату, она услыхала несущиеся сверху крики, шум, стук падающей мебели, и по лестнице почти скатилась голая девушка – растерзанная, с подбитым глазом.

   – Он... он... – говорила она, рыдая, – он сумасшедший, он убьёт меня... Он зовёт меня Катей и мучает, и всё не может остановиться... Я не могу больше, он зверь, он не человек...

   – Хорошо, – сказала хозяйка, – иди ко мне. – И она пошла на второй этаж.

Этим же днём. Кабинет генерала.

Два городовых ввели X. в кабинет. Генерал посмотрел на него, на его рваный мундир, небритое лицо.

Он кивнул городовым, и те, козырнув, вышли.

   – Как это понимать, поручик? – Голос генерала не скрывал презрения. – Проиграв сильному противнику, берёте реванш над беззащитным? А потом ещё вступаете в драку с представителями власти? Вы знаете, чем это вам грозит, когда их рапорт ляжет на стол его сиятельству. В сочетании с предыдущей конфузией... Вы закрыли себе всю дальнейшую карьеру. Вы понимаете это?

X. молча вынул из кармана Катину брошь. И молча положил её на стол генералу.

Тот даже присвистнул:

   – Ах, вот как... Что же вы сразу не сказали... Это меняет дело...

6 октября 1867 года. Аничков дворец.

Из подъезда дворца вышел Александр и направился к поджидавшей его коляске. Адъютант откинул полог, Александр собрался уже было усесться, но тут заметил на сиденье белевший в темноте конверт. Он нахмурился, поглядел по сторонам, открыл его. Из него выпала Катина брошь...

7 октября 1867 года. Зимний дворец. Комната Николая I.

Катя, вжавшись в кресло, смотрела, как Александр ходил по комнате, словно бы не обращая на неё внимания. Вдруг он резко остановился напротив неё и, в упор глядя, спросил:

   – Так, где ты была вечером второго?

   – Второго? Я не помню. Почему второго?

   – Потому что в этот вечер ты якобы подарила мою брошь какому-то... – он скомкал письмо и бросил его на стол.

   – Я не помню, что было второго.

   – Неправда. Мы договорились, что я приеду вечером, а ты не открыла мне. Где ты была?

Катя молчала.

   – Катя, это серьёзно, в тот раз ты отговорилась шуткой, но теперь мне не до шуток. Наши отношения становятся предметом шантажа. По твоей милости. То ты говорила, что её потеряла, то она закатилась, то ты забыла её надеть, а теперь вот выясняется – ты её подарила кому-то.

   – Саша, неужели ты веришь этой гадости?!

   – Я не хочу верить, не хочу. Но ты всё делаешь, чтоб я поверил. Где ты была в тот вечер, когда я приезжал?

Она помолчала, взглянула на него в нерешительности.

   – А ты не будешь сердиться?

   – Я уже сержусь. Я могу только перестать сердиться, если ты объяснишься.

   – Я с Мишей была в ресторане. Цыган слушали.

   – Как цыган? Каких цыган?

   – Обычных. Которые поют. Это очень модно теперь. И, верно, обронила там. А кто-то нашёл.

   – Но как же ты могла уехать, если мы договаривались, что я приеду?

   – Ты сказал – может быть. Если сможешь вырваться. А мне было так тоскливо в тот вечер. Я всё время одна, всё чего-то жду. Другие живут, а я жду жизни.

   – По-твоему, цыгане – это и есть жизнь?

   – А что ж, и они. А что я вижу? Четыре стены, карету, короткие прогулки, иногда бал или театр, и то все смотрят как на прокажённую.

   – Катя, но ты же понимаешь, что я и рад бы чаще видеть тебя, но у меня обязанности, долг...

   – Да, да, конечно. У тебя обязанности, долг, дела, приёмы, совещания – у тебя всё, а у меня ничего.

   – Почему ничего? А наши свидания?

   – Да, да, свидания – тайком, наспех, между министром и послом.

   – Ты несправедлива, Катя. Я делаю всё, что могу, больше, чем могу. Я отдалился от жены, детей, братьев, я отстранился душой от реформ, которые сам же и начал, а без меня их с радостью похоронят. Ты – моя семья, моё будущее, всё рядом с этим не обязательно и скучно. Я гоню время от встречи до встречи, я загадываю их, я живу или прошлой встречей или новой, у меня не стало настоящего времени, хотя это противно Богу, я чувствую вину свою перед Ним и молюсь каждый день, чтоб Он простил меня. Он может гневаться на меня. Он – да, но ты?.. Зачем ты?

   – Затем, Саша, что я живой человек и вижу, как живут другие женщины, мои подруги по Смольному. Все уже замужем, у них семьи, дети, они думают о будущем, а я, о чём я думаю?

   – Мне казалось, ты думаешь о нас, обо мне.

   – Да, да, конечно. А ты?

   – Я?

   – Ты обо мне думаешь? Нет, не в чувственном смысле, а в практическом?

   – Практическом? Я же поклялся тебе: как только смогу...

   – Саша... Ты же христианин. Ты же не можешь хотеть, чтобы другой человек... – она не договорила.

   – Что ты! Господь с тобой! – ужаснулся Александр.

   – А как же ещё ты сможешь... – она снова не договорила.

Он замолчал, отвернулся. Потом сказал глухо:

   – Ты хочешь выйти замуж?

   – Александру Сергеевну ты ж выдал.

   – Ты хочешь – как она? – Катя не ответила. Он повернулся к ней. – Отвечай. – Она молчала. – И уехать как она?

   – Ты же сам услал её мужа губернатором в Варшаву.

   – Ты хочешь, чтоб мы расстались?

   – Нет, – не сразу ответила Катя.

   – Чего же ты хочешь?

   – Быть в равных с тобой обстоятельствах.

   – Чтоб ты тоже изменяла мужу? – Она не отвечала, отвернувшись. – Но это будут не равные обстоятельства, – сказал он ей в затылок. – Мария Александровна болеет, мы с ней... – он помолчал. – А твой муж... – его голос прервался. – О, Господи, я только подумаю – кровь в голову бросается. – Он отошёл, постоял, прижавшись лбом к холодному стеклу, потом повернулся к ней. – Ладно, давай прекратим этот разговор. Ты свободная женщина, Катя, ты вольна распоряжаться своей судьбой, если... если ты теперь считаешь, что я уже не твоя судьба. Быстро ты переменилась.

   – Я не переменилась, Александр Николаевич.

   – Полно, Катя, я не мальчик, я чувствую, что-то между нами пролетело. Я не знаю – что. Может, и ты сама не знаешь. А может, знаешь, да не говоришь. Ладно, пусть. Я не буду более досаждать тебе своей настойчивостью. Захочешь увидеть меня – дай знать. Через Александра Михайловича, ты знаешь, как его найти. Прощай. И хранит тебя Бог...

9 октября 1867 года. Царскосельский парк.

Александр в сопровождении Рылеева и Шувалова совершал свою обычную утреннюю прогулку.

   – И ещё, Ваше величество... – Шувалов искоса взглянул на Рылеева. – Я бы посоветовал усилить охрану Вашего величества во время прогулок. Здесь, в окрестностях, замечены подозрительные личности, могущие входить в число разыскиваемых нигилистов. И я бы даже просил Ваше величество о сокращении этих прогулок.

   – Ну полноте, граф, ты меня ещё в четырёх стенах запри.

   – Но, Государь, я же пекусь о благе Вашего величества.

   – Ты печёшься, граф, о своём благе. Чтоб тебе хлопот поменьше было. Нет уж, уволь, я привычек своих менять не стану. Это тебя, поди, Мария Александровна подбила, она тоже против моих прогулок. Ладно, не спорь. У тебя всё?

   – Почти, – и Шувалов покосился на Рылеева.

   – Александр Михайлович, – обратился Александр к Рылееву, – оставь нас одних. Но не уходи далеко, ты мне ещё понадобишься.

Рылеев молча поклонился и отошёл в боковую аллею.

Александр посмотрел на Шувалова.

   – По поводу поручения Вашего величества. Вчерашнего.

   – А... Уже узнал? Так что?

   – Второго октября в ресторане действительно пели цыгане. И приличной публики было не так уж много, так что...

   – Кто?

   – Его императорское высочество в сопровождении известной особы...

   – Константин Николаевич?

   – С вашего позволения – Николай Николаевич.

   – Как? И он? – удивился Александр. – С кем же?

   – Тоже с балериной.

   – Кто такая?

   – Некая Екатерина Числова.

   – И давно они?..

   – Не могу знать, Ваше величество. Но если...

   – Нет, нет, – остановил его Александр. – Это дело семейное, я сам поговорю с ним.

   – Как будет угодно Вашему величеству.

   – Кто ещё?

   – Ещё... Ещё князь Михаил Михайлович Долгоруков с двумя дамами. – Шувалов сделал паузу, ожидая вопроса, но Александр никак не реагировал. – Кто были дамы, установить пока не удалось, но если Ваше величество...

   – Нет, нет, – снова остановил его Александр. – Я тебя просил узнать про моих приближённых, а не про их... их слабости. Ты помнишь мою вторую просьбу?

   – Какую?

   – Забыть про первую, как только ты её выполнишь.

   – А какая была первая? – улыбнулся Шувалов.

Александр поглядел на него и, поняв смысл его слов, улыбнулся тоже.

   – Благодарю тебя. Ступай. И крикни по дороге Рылеева...

5 мая 1871 года. Набережная Фонтанки.

По набережной гуляли граф и генерал. Тепло, они без пальто, со спины казалось, что это два обывателя вышли погреться на солнце после долгой промозглой зимы.

   – Я попросил вас встретиться, генерал, поскольку узнал кое-что новое об интересовавшей нас особе.

   – Они расстались?

   – Если бы. Всё наоборот. Похоже, они вместе собираются в Эмс.

   – Это точно?

   – По моим данным Рылеев хлопочет через лифляндского генерал-губернатора о двух рижских паспортах для каких-то дам. Я так полагаю, что для наших.

   – А кто вторая?

   – Должно быть, её новая наперсница. Некая мадемуазель Шебеко. В этой связи, полагаю, нам надо поменять тактику. Коли ваш альковный протеже оказался несостоятелен и не оправдал наших надежд...

   – Граф...

   – И более того, вместо того чтобы влюбить её в себя, влюбился в неё сам и теперь уж вовсе стал неуправляем...

   – Но он выполнил нашу вторую просьбу.

   – И что? И тоже всё наоборот получилось. Вместо того чтобы Государь заподозрил княжну, он, похоже, заподозрил нас.

   – Нас?

   – Ну не вас или меня, до этого, Бог милостив, дело ещё не дошло... Так вот, чтобы оно и дальше не дошло, надо убрать вашего ловеласа от греха подальше. Куда-нибудь на Кавказ, скажем. Это во-первых. А во-вторых, надо обратить внимание на эту мадемуазель.

   – Но я-то при чём тут, граф?

   – При том, генерал, что её брат, любимый брат, служит в кавалергардах.

   – А-а...

   – И через него можно приблизить кого-нибудь к его сестре, не вызвав подозрений у этого цепного пса.

   – Рылеева?

   – Подумайте над этим. Если они обе окажутся в Эмсе подле Государя, то они окажутся в центре нашей европейской политики. Государь будет там встречаться с Вильгельмом и Бисмарком. И лишние глаза, и уши не помешают.

   – А прежний наш план?

   – Мы с ним теперь уже опоздали. Там теперь, похоже, отношения самые серьёзные. Да потом, не скрою, может, оно и к лучшему.

   – Для кого?

   – Для России. Если вся энергия нашего любимого Государя будет уходить на эту особу, он, может, оставит в покое свои реформаторские идеи. Нет худа без добра...

10 мая 1871 года. Невский проспект.

Катя вышла из кондитерской, держа в руках пакет со сладостями, и села в поджидавшую её карету. И вскрикнула, обнаружив, что в карете сидит X. Карета покатила по Невскому.

   – Господи, вы? Как вы здесь оказались?

   – Не важно – как. Мне надо было видеть вас.

   – Вы негодяй, вы хотели погубить меня, вы украли мою брошь.

   – Я объясню вам всё, я потому и пришёл. Я удрал с дежурства, если меня хватятся... Но мне уж всё равно, меня и так усылают на Кавказ, чтоб там и вовсе избавиться. За то, что я не сделал того, что должен был... с вами.

   – Что вы должны были сделать со мной?

   – Это теперь не важно. Но ваша брошь – это оттуда, из той истории. Но я умоляю, забудьте её, это в прошлом уже, а есть будущее, моё и ваше. От меня хотят избавиться, я знаю их тайну, но боюсь я за вас, от вас тоже могут захотеть избавиться, вы тоже много знаете, и если догадаетесь, чья рука тянется к вам... Умоляю, берегитесь. Не говорите никому о том, что я сказал, но берегитесь ближайшего окружения вашего покровителя... Это очень опасные люди, потому что вы для них опасны... Я не могу теперь защитить вас, я должен уехать, исчезнуть на время, сменить документы, внешность – стать другой личностью, но коль останусь жив, найду вас. Я в долгу перед вами, я принёс вам несчастье и постараюсь искупить свою вину.

   – О чём вы говорите? Я не понимаю. Какие-то загадки, тайны... Объяснитесь.

   – Не сейчас. Когда вернусь. Если вернусь. Но если нет, если они всё же доберутся до меня, знайте: я начал с подлости, а кончил тем, что полюбил вас истинно. Простите меня, я докажу, что достоин вашего прощения, и не поминайте лихом...

X. открыл дверцу кареты и на ходу выпрыгнул.

2 июня 1871 года. Царское Село. Парк.

Коляска с Катей и Варей подкатила к поляне, где стояла вторая коляска, в которой находились Александр и Рылеев. Рылеев выскочил, сделал знак кучеру, чтоб тот слез, помог Кате пересесть, и Александр с Катей, правя лошадьми, скрылся за поворотом. Рылеев жестом велел и второму кучеру сойти с облучка и занял его место.

   – Мы скоро вернёмся, отдыхайте покамест, – сказал он обоим кучерам и тронул лошадей в другую сторону. Некоторое время он ехал молча, потом, когда вокруг никого не было, остановил лошадей и повернулся к Варе.

   – Я рад с вами познакомиться, мадемуазель. Екатерина Михайловна лестно о вас отзывается, надеюсь, не зря, и я тоже, вслед за ней, смогу убедиться в ваших высоких достоинствах. Я хочу спросить вас вот о чём... Варвара Игнатьевна, да? – Варя кивнула. – Понимаете ли вы в полной мере, что, согласившись на близость с Екатериной Михайловной и на сопровождение её в поездке, вы взяли на себя большую ответственность? Не только в смысле заботы о человеке, который очень дорог Его величеству. Я не скрываю это от вас, да вы, верно, это уже и сами знаете, но я имею в виду иное... Вы будете подле неё, вы станете невольным свидетелем её жизни, возможно, её доверенным лицом, когда надо будет что-то передать мне или Его величеству. Вы будете, следовательно, приближены к особе Государя, к его частной жизни. К его тайне. И многие...

   – Я понимаю, ваше превосходительство.

   – И многие, очень многие дорого бы дали, чтобы знать то, что можете знать вы. И кто-то из этих многих может попытаться сделать это – дать дорого, – он в упор взглянул на неё, – вам, мадемуазель.

   – О, что вы...

   – Хорошо бы я ошибался, но лучше ошибиться в этом, чем в ином. Так вот, мадемуазель, готовы ли вы к тому, что это может произойти?

   – Нет, я не думала даже об этом.

   – Ну, а теперь, когда подумали? Уверены ли, что избежите соблазна или страха? Эти люди могут и пряником, и кнутом.

   – Ноя так люблю Катю...

   – Л коли поссоритесь с ней завтра?

   – Что вы? Отчего же это?

   – Отчего женщины ссорятся? Кто вас знает.

   – Это невозможно. Да и потом, я предана не только ей, но и Его величеству, и преданность Государю никак не связана с моей привязанностью к Кате, хотя конечно же ещё более усиливается этим.

   – Ну что ж, хорошо, коли так. Но уж если споткнётесь – не взыщите. В такой близости от престола, в какой вы оказались, всякие игры опасны, даже смертельны. Ошибок тут не прощают.

   – Вы меня пугаете, ваше превосходительство.

   – Теперь вот что. Если всё же кто-то станет говорить с вами, задавать вопросы, намекать на ваш долг... Вы сразу же – ко мне. Я всегда подле Его величества.

   – Ну что вы, кому я нужна, я маленький человек.

   – Я даже могу сказать вам, кому вы будете нужны в первую очередь. Третьему отделению. Так вы поняли – сразу ко мне.

   – Поняла, ваше превосходительство.

   – Меня звать Александром Михайловичем. Уж коли мы будем вблизи одной особы, давайте без церемоний, Варвара Игнатьевна.

   – Хорошо, ваше пре... Александр Михайлович.

   – Екатерина Михайловна сказала вам, когда вы едете?

   – Сказала – послезавтра.

   – Сказала – куда?

   – Да. В Эмс.

   – Нет. Вы едете в Ригу. Понятно? Для всех вы едете в Ригу.

21 июня 1871 года. Эмс. Терраса кафе.

Варя шла по улице к вилле «Петит Элизе». Поравнявшись с террасой кафе, она взглянула в конец улицы, где располагалась их вилла, и увидела, что там стоит экипаж императора. Она в нерешительности остановилась. За ней наблюдал сидевший за столиком кафе X. Но его нелегко было узнать – он был в штатском, сбрил усы и носил круглые очки.

   – Он ещё там, – сказал X. Варе.

   – Что? – вздрогнула она от неожиданности. – Вы мне?

   – Я говорю, он ещё там. Вы, верно, рано вернулись. Присаживайтесь. Здесь неплохой кофе по-венски.

   – А вы кто?

   – Как видите, ваш соотечественник.

   – Но я не имею чести...

   – Здесь, вдали от дома, это не так важно. Садитесь, на нас смотрят.

Она настороженно присела.

   – А что вам угодно?

   – Того же, что и вам – видеть вашу приятельницу. Но мы оба пришли не вовремя.

   – А вы что, знакомы с ней, чтобы надеяться, что она пожелает вас видеть?

   – Да. Немного. Но достаточно, чтобы изложить дело, по которому я приехал.

   – Ах, так у вас дело... Какого же свойства? Можете изложить мне, делами всё равно я занимаюсь.

   – Да? Ну что ж, тем лучше. Речь идёт о железнодорожной концессии, в которой заинтересованы те люди, которые прислали меня сюда, и в которой, по их сведениям, заинтересованы и вы.

   – Ах, вот что... Но там дело уже решённое.

   – Не совсем. Договор ещё не заключён, и если мы сговоримся...

   – То что тогда?

   – Вы могли бы рассчитывать на комиссионные.

   – И сколь велики бы они были?

   – А сколь великими вы бы хотели их видеть?

   – Вам это будет не по карману.

   – Это не мой карман.

   – А чей же, если не секрет?

   – Ну вообще-то я имею полномочия открыть имя только вашей компаньонке.

   – Но я же сказала: делами занимаюсь я. Она вообще от этого в стороне. Так кто?

   – Господин фон Мекк, если вам что-то говорит это имя.

   – Ах, он... Он всё же надеется. Надо же, не поленился послать вас сюда. Ему же сказали – нет.

   – Но на каждое «нет» есть своё «но». Вопрос в цене.

   – Ну что ж... Полтора миллиона.

   – Ну знаете... Это нелепо, по меньшей мере.

   – А во сколько господин Мекк оценивает «но»?

   – У меня указания не подниматься выше семиста тысяч. Это крайний предел, но я сразу же его обозначаю, чтобы сэкономить ваше время.

   – Об этом не может быть и речи. И передайте господину фон Мекку, чтобы он не рассчитывал на помощь министра. Мы уже знаем о его попытках, но он только подставит его под удар. Государь, – Варя многозначительно посмотрела в сторону виллы, – как вы догадываетесь, выберет не вашего покровителя.

   – Я сам ничего не решаю, а лишь курьер. Я передам всё, что вы сказали. Как мне сообщить вам результат?

   – Через моего брата, ротмистра Шебеко.

   – Александр? Из кавалергардов?

   – Вы знакомы? Тем лучше, – она поднялась, увидев, что карета отъехала от виллы.

   – Я надеюсь, мы ещё увидимся.

   – Я надеюсь – нет.

   – Однако вы не очень любезны.

   – У нас же деловое свидание.

   – Это верно, но тем не менее оно доставило мне несомненное удовольствие, которое во многом скрасило его результат. К тому же мне почему-то кажется, что мы с вами ещё встретимся и по другому поводу, а я редко ошибаюсь.

   – Значит, сегодня тот редкий случай...

23 июня 1871 года. Эмс. Вилла «Петит Элизе».

Катя, стоя перед зеркалом, одевалась. Варя сбоку смотрела на неё.

   – Так хорошо? – спросила Катя.

   – По-моему, чудно. Я вот смотрю на тебя и думаю: сколько же мы тратим перед свиданием времени на одевание, чтобы потом снова всё это снять.

   – Да ну тебя... Всегда у тебя какие-то повороты мыслей.

   – А как же им не поворачиваться – мыслям, коль, говорят, в мозгу у нас сплошь извилины. Иначе им наружу и не выйти. Вот, кстати, ещё один поворот, совсем уж в другую сторону. Ты говорила с Государем о нашем деле?

   – Насчёт концессии? Нет, Варь, совсем к слову не приходилось. Как это – вдруг, ни с того ни с сего.

   – С того, милая, что это твоё будущее. И не надо стыдиться этого, это натурально, он поймёт. Объясни ему, что этот Ефимович тебе никто, ты знать его не знаешь, но что он знаком с твоим братом и предлагает хорошие деньги за комиссию и акции в будущем предприятии. Государю стоит намекнуть министру путей сообщения, и все мы станем богаче на пятьсот тысяч каждый. Одно слово – и полтора миллиона. Плохо ли?

   – Ну ладно, я попробую.

   – Ты уже два раза собиралась. А время идёт, и соперник тоже не дремлет. Тут вот один уже заявился – отступного предлагает.

   – Так, может, оно и лучше. Те же деньги, но не надо одалживаться ни у кого.

   – Если бы те же, я бы не настаивала. А они только семьсот тысяч дают. На троих вовсе ерунда. Неужели трудно?

   – Ну ладно, ладно, поговорю. Как зовут этого подрядчика?

   – Ефимович.

   – Противная фамилия.

   – А фон Мекк лучше?

Вечером этого же дня. Вилла «Петит Элизе».

Теперь уже Александр одевался перед зеркалом. Катя, лёжа в постели, глядела на него.

   – Завтра, свет мой, я приду немного позже. Приезжает мой дядя Вильгельм. Мне всё же хочется примирить их с Францией. Хотя их неприязнь зашла так далеко, что не знаю, удастся ли. Но всё же попытаюсь, может, послушает племянника. А нет, так и не знаю, что Тьеру сказать – он тоже желает прибыть сюда. Я просил Горчакова отписать в Париж, чтобы пока воздержался. Встречаться здесь им ни к чему. Да и у меня тогда совсем свободного времени не останется, и так у нас его похищают каждый день.

   – А ты отставь их всех.

   – Всех нельзя. Барон Дельвиг, например, вчера специально из России приехал.