Текст книги "Долгорукова"

Автор книги: Руфин Гордин

Соавторы: Валентин Азерников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц)

   – Но я же тебе говорю...

   – Ах, ну что Рылеев? Что он один против них всех? Нет, я умоляю, возьми нас...

   – С детьми? Одумайся, что ты говоришь! Там фронт, там стреляют, там гибнут...

   – А здесь? Здесь разве не война – всех против меня, нас? Здесь если что и мешает им убить меня, так это ты. Но как только ты уедешь...

   – Катя, что с тобой сегодня? Любовь моя... поди ко мне, – он прижался к её волосам щекой. – Слушай, ты вся горишь. – Он потрогал её лоб. – Уж не заболела ли ты?

   – Мне холодно, Саша, обними меня. – Он обнял её крепко. Потом снял китель, набросил ей на плечи.

   – Ты вся дрожишь. Нет, ты положительно заболеваешь. – Он позвонил. Вошёл адъютант. – Скажи Рылееву, пусть срочно пошлёт за Боткиным.

   – Слушаюсь, Ваше императорское величество, – адъютант поклонился и вышел.

Александр уложил Катю на диван, укрыл её ноги кителем, присел рядом, обнял. Она положила ему голову на колени. Он стал покачивать её как ребёнка.

   – Ну, ну... Сейчас привезут доктора. Ты простыла, верно. Здесь так дурно топят. И из окон дует. Надо сказать Адлербергу, чтоб распорядился.

   – Они это нарочно. Чтоб погубить меня...

   – Ну что ты, Катенька, что за мысли у тебя сегодня... Ну кто же хочет погубить тебя. Они, верно, недовольны, но их можно понять. Наш свет лицемерен, они просто завидуют нам, а коль скоро не могут найти в жизни того же, так и злятся и делают вид, что негодуют. Простим им их слабость.

   – Я ненавижу их...

   – Зачем? Мы счастливы. Счастливый человек не должен знать злости и ненависти, иначе какой же смысл в счастье. Оно и даруется, чтоб любить не только предмет своей страсти, и всех желать видеть такими же. Ты же хочешь, чтоб и сестра твоя была счастлива, и Варя...

– Варя? А она разве несчастна?

12 апреля 1877 года. Особняк Долгоруковых.

В своей комнате Варя объяснялась с X.

   – Ты от меня бежишь, от меня...

   – Да нет же, Варя, я должен, я военный, а теперь война.

   – Но того, прежнего тебя ведь нет, ты же другой человек.

   – Какая разница, как меня звать, стрелять умею – и, слава Богу.

   – У тебя опять долги? – Он пожал плечами. – Большие?

   – Для меня большие.

   – Ну так останься, я заплачу.

   – Ты уже заплатила один раз, да, как видишь, без толку.

   – Ну так ещё заплачу, у меня есть деньги. Лучше деньгами, чем жизнью.

   – Я заколдованный, вернусь.

   – А коль война долго будет? Как же я?

   – Ты? Жила же ты без меня раньше, ну так ещё немножко поживи. К тому же ты не одна.

   – Много ты понимаешь. Думаешь, сладко в наперсницах ходить? Жить чужими страстями, чужим счастьем? А моё когда?

   – Но зато ты приближена к самой вершине. Многие бы хотели на твоё место.

   – А мне-то что от этой высоты.

   – Ну так вон денег можно заработать, не работая.

   – Деньги... Деньги не сами по себе, их тратить интересно. А куда мне их тратить? Для кого? Я своей жизни не имею, своего будущего не знаю.

   – Ты вольна уйти, ты ж не крепостная.

   – И уйду. Вот скоплю миллион и уйду.

   – Миллион? Зачем тебе столько?

   – Чтоб твои долги платить.

   – Ты думаешь, я всегда буду в проигрыше?

   – Да. Потому что тебе в любви везёт. – И она обняла его.

31 августа 1877 года. Ставка императора под Плевной.

Александр сидел в небольшой комнате у открытого окна и при свете свечи писал письмо.

«Катенька, радость моя, сегодня ужасный день. Мы потеряли за два часа 14 тысяч солдат. При виде всего этого сердце обливается кровью, и я с трудом сдерживаю слёзы... Господи, помоги нам окончить эту войну, обесславливающую Россию и христиан. Это крик сердца, который никто не поймёт лучше тебя, мой кумир, моё сокровище, моя жизнь... Здесь, среди крови и смерти, оторванный от тебя, я загадал, что, если нам удастся закончить эту войну с честью, я награжу себя самой высокой наградой – возможностью жить подле тебя. Дай только Бог дожить до победы...»

Вдруг где-то рядом разорвался снаряд, взрывная волна швырнула занавеску внутрь комнаты, свеча вспыхнула и погасла.

11 декабря 1877 года. Зимний. Кабинет Александра.

Александр ходил по своему кабинету, иногда останавливался, брал в руки какую-нибудь вещь со стола или стены, словно здоровался. Адлерберг молча смотрел на него.

   – Ну вот и вернулся. Всё не верится. Неужели всё позади – весь этот ужас...

   – И вернулись победителем, Ваше величество.

   – А я, поверишь, Саша, не чувствую себя им, не чувствую. Нет радости никакой – только усталость. Кажется на много лет вперёд.

   – Вы только вернулись, Государь. Отдохнёте пройдёт. Вы же теперь среди близких.

   – Да, да. Кстати, вот что... Кто живёт надо мной?

   – На третьем этаже? – удивился Адлерберг. – Фрейлины Её высочества.

   – Пересели их куда-нибудь. И сделай там такие же, как здесь, три комнаты. И поставь между нами подъёмную машину. Чтобы сразу из моих покоев, минуя лестницу... Понимаешь?

   – Да, Ваше величество.

   – Мебель... Мебель всю убери, там будет другая, не дворцовая. Сделай это быстро, к новому году.

   – Я не спрашиваю Ваше величество, кто там будет жить...

   – И правильно делаешь. Чем меньше ты будешь знать от меня, тем лучше для твоего реноме, а следовательно, и для нашей дружбы.

   – Но вовсе скрыть это будет невозможно, Государь, – кухня, прислуга, охрана...

   – Но ты всегда сможешь сказать, что я с тобой это не обсуждал, и не покривить при этом душой.

   – Хорошо, Государь. Должен ли я тем не менее помочь переехать тем, кто там станет жить?

   – Нет, Саша, хотя и благодарю за предложение. Об этом позаботится Рылеев.

10 января 1878 года. Зимний. Новые апартаменты Кати.

Катя закрыла дверь в детскую, и они с Александром остались в спальне одни.

   – А что, ты действительно прямо подо мной? – Катя постучала ногой в пол. – Он кивнул. – Прямо-прямо? – Он снова кивнул. – И такое же расположение комнат?

   – Да. Тут библиотека. А под той комнатой – кабинет.

   – Библиотека? Это где ты принимаешь своих министров? – Он кивнул. – Значит, утром, когда я ещё сплю, вы подо мной будете решать ваши государственные дела? – Он кивнул. Она попрыгала на новой кровати, словно бы проверяя её пружины. – А эта машина – подъёмная, – она тихо работает? – Он состроил гримасу. – Значит, я буду слышать, когда ты поднимаешься ко мне? – Он пожал плечами. – Ты сегодня совсем молчун. Ты плохо себя чувствуешь? – Он снова пожал плечами. – Саша, тебе надо показаться врачам. Прикажи позвать Боткина. Обещаешь? Завтра же. Варя вчера говорила, что она слышала, как в обществе обсуждают, что у тебя кольца на пальцах не держатся – так ты похудел.

Александр подвигал перстень на пальце – он и впрямь легко соскочил.

   – Бедный мой Сашенька, как сразу всё плохое становится предметом пересудов. Что за страна, где даже Государь не защищён от сплетен. Иди ко мне, мой дорогой. – Катя обняла его. – Одно счастье, что теперь ты рядом, не надо ездить друг к другу. Только на этой машине. Ты сможешь теперь каждый вечер говорить мне и детям спокойной ночи. И нам действительно будет спокойно – рядом с нами, прямо под нами. И ночью сможешь приходить ко мне, да? Сможешь?

Александр, сидя на кровати, медленно одевался. Он тяжело дышал, словно ему не хватало воздуха. Катя пододвинулась к нему сзади, обняла.

   – Ну глупенький, что ты переживаешь. Ну мало ли как бывает. Ты устал, издёргался. На тебя столько навалилось всего – и эта война ужасная, и этот ужасный мир, и неблагодарность твоих подданных... Что ж удивительного, что... Ты успокоишься, отдохнёшь, и всё у нас будет хорошо, как раньше. Ты только не думай об этом... – она потёрлась щекой о его затылок.

   – Я всегда боялся этого дня, – глухо сказал он. – Когда первый раз такое случится...

   – Глупенький, да выкини ты это из головы, ну что за беда, ну нездоров ты, сколько раз я не могла быть с тобой...

   – Что ты сравниваешь.

   – Я уверена, в следующий раз всё будет как всегда. Только ты не торопи себя, я буду ждать сколько нужно. Я уверена, и Боткин так скажет – это временно, это реакция на всё, что ты пережил.

   – И всё, оказывается, впустую.

   – Ну как впустую, Сашенька?

   – Всё равно все недовольны – и простой народ, и дворянство, и купцы. Что ни донесение, так крамола и бунт. Нигилисты как грибы после дождя множатся. И во всём виноват один я...

   – Ты? Да кто ж так может думать? Ты, который рабам дал свободу, даровал суд присяжных, отменил рекрутов и телесные наказания... Да кто ещё из царей столько сделал? Да все остальные Романовы столько вместе не сделали для народа, сколько ты один! И они ещё недовольны? Кто столько сил потратил, чтоб избежать турецкой войны? Кто выиграл её и избежал новой – с Англией? И они ещё недовольны? Им бы деспота на трон, да чтоб с кнутом, и чтоб снова – строгую цензуру и чуть что – в Сибирь каждого, вот тогда они были бы вполне довольны... Не стоят они, Саша, твоих страданий и того, что ты для них сделал.

   – Я не для них. Я для их детей. Да и для своих. Нас все в Азию тянут, прикрываясь словами об особом нашем пути. А мы оттуда только-только выбираться стали. Я хотел, чтоб мы были великой державой. Чтоб нас не боялись, а уважали. Ну да видно и впрямь: о наших делах не нам судить, для того Господь есть и потомки. Вот только страдаем от несправедливости мы сами. Главное, что они все могут мне сказать больше того, что я сам себе говорю. Я раньше них знаю все свои ошибки и слабости, и, может, ещё достанет сил и времени доделать то, что хотел. Но главное я сделал. И, кроме того, ещё и встретил тебя. Я ведь не только Государь, я ещё и просто человек, и моя обязанность как человека – любить и быть счастливым. И только встретив тебя, я смог её исполнить, и теперь могу сказать: сколько бы мне ни осталось жить, я уже испытал это – и любовь, и счастье. Можно лишь добавить его, но уже нельзя отнять. – Он поднялся. – Жаль, что сегодня я не смог это тебе доказать...

11 января 1878 года. Зимний. Кабинет Александра.

Боткин, сидя за столом Александра, писал, а Александр стоял у окна.

Продолжая писать, Боткин усмехнулся:

   – Кажется, я единственный из подданных Вашего величества, кто сидит при стоящем Государе.

Александр улыбнулся:

   – Это лучше, чем сидеть при лежащем.

   – Это вам не грозит, Ваше величество. – Он отложил написанные бумаги. – Я уверен, всё это вызвано сильным переутомлением. То, что вас беспокоит – и меланхолия, и депрессия, и расстройства, о которых вы изволили говорить, – всё это причину имеет не внутреннюю, не органическую, а как мы говорим – функциональную. Я вот даю вам лекарство... Только надо регулярно принимать. Но главное – побольше отдыхать, свежий воздух и – моцион. Гулять, гулять.

   – Я всегда это делал. Но после покушений моя охрана затерроризировала меня не хуже тех террористов – ни шагу ступить не дают. Только в саду в Аничковом или в Царском...

   – Конечно, им так легче охранять Ваше величество, но, может быть, облегчение их заботы не главная обязанность Государя.

   – Вот и прекрасно, теперь же скажу им, что это ваше предписание. Может, вдвоём мы с ними справимся.

3 февраля 1878 года. Набережная Невы у Зимнего.

У подъезда Зимнего стояли Варя и X.

   – Да нет, ну не бойся, пойдём, – уговаривал X. Варю.

   – Так она не ждёт гостей, она, может, вообще в домашнем виде. Или Государь вдруг зайдёт... Нет, нет, уходи, завтра увидимся.

   – Да что тебе-то Государь. Ты-то можешь иметь друзей, это её он держит в заточении.

   – Да что тебе так приспичило?

   – Ну да когда ещё доведётся увидеть, как цари живут.

   – Катя не в царских покоях.

   – Но ты же говорила – точная копия, только этажом выше, – X. увидел, как открылся подъезд и оттуда вышел некто в шубе и направился к стоящей карете. Прежде чем дверь успела закрыться, X. буквально втолкнул туда Варю и зашёл сам.

Чуть позже. Комнаты Кати в Зимнем.

X. и Варя, не раздеваясь, стояли в первой комнате. Катя была в халате, весь вид её выражал недовольство.

– ...Всё ж, я надеюсь, вы не станете сердиться на Варю, – говорил X., – это была моя идея выступить в роли незваного гостя. Я просто не мог не воспользоваться случаем – увидеть вас и сказать, как я ценю наше знакомство и как часто вспоминаю нашу встречу в Эмсе. А теперь не смею больше обременять вас своим присутствием. Позвольте откланяться. – Он поклонился Кате и сказал Варе: – Я буду ждать тебя на набережной.

X. вышел из Катиных комнат, спустился по лестнице на два пролёта и остановился. Прислушался – всё было тихо. Он на цыпочках поднялся снова на третий этаж и ещё выше и спрятался в нише. Вскоре от Кати вышла Варя и пошла вниз. Оттуда донеслись голоса, потом всё стихло. X. осторожно спустился, подошёл к дверям, ведущим в Катины апартаменты, огляделся и тихо открыл дверь...

Также тихо он открыл дверь её спальни. Катя сидела у зеркала, готовясь ко сну. Она увидела его в зеркале и замерла, не поворачиваясь. Они молча смотрели друг на друга. Он сделал шаг к ней, её рука потянулась к звонку. Он остановился. Она продолжала смотреть на него, словно нисколько не стесняясь своего вида. Он скинул на пол шинель и сделал ещё шаг к ней. Она снова протянула руку к звонку, но не позвонила.

   – Я писал, ты не ответила ни разу, – наконец нарушил он молчание.

   – Я теперь там не живу.

   – Но тебе передавали их. Почему ты не отвечала?

   – Зачем?

   – Зачем не подать нищему, если он голоден? Зачем не помочь больному, если он при смерти?.. Я не живу с тех пор.

   – Живёшь, и славно, как мне рассказывают.

   – Это не жизнь, это торопливое существование, это как листание книги в поисках нужной строки... Я перелистываю дни, ночи, чтобы дожить – не до дня даже, до мига, когда я увижу тебя. Раньше я хоть видел, как ты ехала сюда, как шла к подъезду, а теперь ты и этого меня лишила. И я должен стоять на набережной и смотреть на окна и гадать, какое твоё, и ревность к теням, которые там мелькают... Это ты называешь жизнью?

   – Зачем же ты Варю впутываешь в эту свою жизнь?

   – Она сама в неё впуталась. А потом, она часть твоей жизни. Я хоть так узнаю, что с тобой, где ты... Может, это нечестно по отношению к ней, но её устраивает то, что есть, а коль человек не знает большего, так он и меньшим довольствуется.

   – Ты подл. Ты ко всем подл. Ко мне, к ней...

   – К тебе? В чём неё моя подлость? Что полюбил тебя против своей же воли, что не могу выгнать тебя из своей жизни? Что не могу приблизиться к твоей жизни, и потому приходится идти на такие вот крайности? Что вижу тебя во всех женщинах, но не в одной не узнаю? Что живу раздвоенной жизнью – в реальной без тебя и в мысленной с тобой? Что не думаю о карьере, что потерял друзей, что вынужден скрываться как беглый каторжник, жить под чужим паспортом, под чужим даже обликом – в этом моя подлость? Так она к тебе разве? Уж скорее к себе самому. А к себе подлым быть – это право каждого, кто ж мне запретит. Ты одна могла бы, – да что запретить, всю жизнь мою повернуть могла бы, да ты предпочитаешь губить её – вместе со своей.

   – Тише, дети спят.

   – А детей на что ты обрекаешь? Сызмала остаться без отца?

   – Замолчи.

   – Он же старик. Что за роль он тебе готовит – молодой вдовы с незаконнорождёнными детьми... От которых все отшатнутся, как только его не станет...

Она вдруг усмехнулась криво:

   – Отчего же все? Может, и не все...

   – A-а... Так вот ты для чего меня держишь?

   – Я – держу?

   – Держишь, держишь... Вот так, – он сжал кулак. – Может, сама не сознавая. Но разве мне легче от этого?

   – Так уйди, я держать не стану.

   – Я бы рад – отпусти.

   – Как отпустить?

   – Как отпустить? Приблизь сперва. И дай увидеть тебя, дай понять, что ты такая же как все, может, даже хуже, наверное хуже. Дай разочароваться – как в других, перестань притворяться загадкой – и сразу отпустит, как всегда отпускало... – Он медленно приблизился к ней, положил ей руки на плечи. – И тогда не я тебя, а ты будешь искать меня, ты будешь писать мне письма, ты будешь выспрашивать Варю обо мне, делая вид, что тебе это как бы безразлично, ты будешь идти на безрассудства, ты будешь обманывать своего старика, говоря, что сегодня не можешь пустить его к себе, потому что у тебя голова болит, а не потому, что в голове у тебя совсем иные видения... – Говоря это, он медленно спускал с её плеч пеньюар. Она сидела в оцепенении, не шевелясь, смотря в зеркало на себя и него, словно это не она и он были, а какие-то чужие люди. И когда он уже был близок к цели, в другой комнате скрипнула дверь и голос Александра позвал: «Катя...»

Она вздрогнула, испугавшись в первое мгновение, но потом очень хладнокровно показала X. на дверь в детскую.

Не успел он скрыться за ней, как вошёл Александр в халате.

   – Ты не спишь? Я слышал шаги, решил зайти, ещё раз сказать спокойной ночи.

   – Это Варя заходила, принесла письмо от Маши.

   – Как она? Пришла немного в себя?

   – Ну как можно так скоро прийти в себя, потеряв мужа? – Катя поднялась, поправила пеньюар на плечах, поцеловала его в щёку. – Спокойной ночи. Спасибо, что ещё раз зашёл.

   – Может, я останусь ненадолго? – сказал он нерешительно и притянул её к себе.

   – Нет, нет, Саша, не сегодня. У меня голова болит. Да и дети плохо спят, всё время просыпаются.

   – Что так?

   – Не знаю. Может, мы с Варей разговаривали – разгуляли их. Иди, мой дорогой, до завтра.

   – Ну как скажешь. – Он не скрывал своего недовольства. – А я слышу твои шаги и всё гадаю – куда ты прошла, что сделала.

   – Ты знаешь, – сказала Катя, провожая его к двери, – я тоже об этом думаю, только наоборот. Мне кажется, что я хожу прямо по тебе и всё боюсь, как бы не наступить на тебя...

Он засмеялся, поцеловал её и вышел.

Когда за ним закрылась дверь, Катя долго стояла, прислонившись к ней, сразу став измученной и некрасивой.

Из детской вышел X., тихо прикрыл за собой дверь и тоже прислонился к ней. Так они и стояли друг против друга некоторое время. Потом она тихо, одними губами сказала:

   – Теперь уходи. Совсем.

Несколько позже. Покои императора.

Александр лежал на своей походной кровати и читал Библию. Вдруг открылась дверь и в комнату вошла, почти вплыла Катя. Он медленно сел в постели. Она приблизилась к нему, протянула ему руку. Он протянул ей свою, но она отступила чуть. Ему пришлось подняться. Она снова отступила, держа перед собой протянутую ему руку, так что ему приходилось идти за ней. Так они – она спиной, он с протянутой к ней рукой – вышли из кабинета в библиотеку. Она спиной упёрлась в стол заседаний и села на него. А когда он подошёл вплотную, обняла его и откинулась назад.

А потом он сидел во главе стола, как на заседаниях Комитета министров, а она стояла сзади и массировала ему плечи и затылок.

   – Ну вот, видишь, – шептала она, – я была права. Я же говорила, что это временное, что всё будет хорошо, ты будешь мой прежний Саша... Слушай меня всегда и во всём, и всё у нас будет хорошо...

Александр проводил Катю до подъёмной машины и подождал, пока она поднялась наверх. Потом сказал солдату, дежурившему у машины: «Спокойной ночи» и вернулся в кабинет.

И увидел императрицу – в чепчике и халате.

   – Что случилось? – испуганно спросил он. – Тебе плохо?

Она молчала. Услышав наверху шаги, сказала тихо:

   – Неужели вы не могли подождать, пока я покину этот мир? – Она пошла на свою половину. В дверях, не оборачиваясь, произнесла: – Господь накажет тебя за твою жестокость.

2 апреля 1879 года. Дворцовая площадь.

Александр в сопровождении капитана Коха и нескольких жандармов, как обычно, гулял по Дворцовой площади. Он шёл, заложив руки за спину, слегка кивая встречным прохожим, которые, теснимые охраной, отступали в стороны и почтительно снимали шляпы. Внезапно шедший навстречу человек в тёмном пальто выхватил из кармана пистолет и выстрелил в Александра.

Увидев вспышку света и услышав звук выстрела, Александр тем не менее боли не почувствовал и, повернувшись, зигзагами, как учили его в армии, побежал прочь, подхватив полы пальто.

Ни публика, ни охрана не успели ещё прийти в себя, как нападавший, как выяснилось потом, его фамилия была Соловьёв, бросился за ним и выстрелил ещё три раза...

Чуть позже. Зимний дворец.

Катя ждала его на лестнице.

   – Я съеду отсюда, Саша, я съеду, – говорила она, захлёбываясь слезами. – Это наказание нам... Я говорила: нельзя мне здесь, грех... Это против всех правил – человеческих, Божеских. Ты не слушал – и вот что...

   – Ну а что? – усмехнулся Александр. – Всего только третье.

Через час. Апартаменты императрицы.

У постели императрицы стояли Адлерберг и фрейлина Толстая.

   – Боже, Боже, – взволнованно говорила императрица, – сегодня убийца травил его как зайца... Это чудо, что он спасся. – Она откинулась на подушки и сказала, прикрыв глаза: – Больше незачем жить, я чувствую, что это меня убивает...

   – Ваше величество, – сказала Толстая, – сейчас как никогда вам, напротив, нужны мужество и воля. Вы необходимы теперь Государю.

   – Нет, нет, – замотала она головой, – я ни в чём больше не вижу смысла. Но спасибо, что вы пришли поддержать меня. Хотя он, должно быть, нуждается сейчас в этом больше. Вы уже были у Его величества? – спросила она у Толстой.

   – Собираюсь. Если Его величество примет меня. – Толстая поклонилась и вышла.

Императрица посмотрела на Адлерберга – он стоял в изножии кровати.

– Александр Владимирович, я не могла говорить это при Александре, хотя она и искренне привязана ко мне, но вам я скажу. Вы всё же с семи лет с ним дружите, вас он, может, услышит. – Адлерберг сделал было возражающий жест, но императрица не дала ему говорить. – Пусть не послушает, но хотя бы услышит. Меня он уже не слышит, сюда он входит глухим. Я правду говорю, Бог видит, когда говорю, что мне незачем жить. У меня постепенно отняли всё, ради чего живёт женщина: мужа, друга, императора. Не возражайте, граф, я знаю, что вы в курсе всего, хотя и делаете вид, что знаете не больше других. И правильно делаете, именно поэтому вы единственный человек, которому я могу это сказать, хотя мы с вами не столь близки, как вы с ним. Для вас не секрет моё состояние и что дни мои сочтены. И, слава Богу, я жду, когда меня позовут отсюда, мне здесь незачем больше находиться. Я мирилась с этой жизнью только ради него. Я видела, что он попал в западню, в омут, и его тянет на дно. Я протягивала ему руку, пыталась помочь, я думала, что он поймёт, что с ним происходит. С ним, со мной, с нашей семьёй. Но нет... А я всё равно надеялась, что он осознает, что он не простой смертный, вольный распоряжаться своей частной жизнью, что ему свыше даровано быть пастырем своего народа, а он продаёт их, не меня, не только меня – их. Он забросил свои государственные обязанности ради личных дел. И Господь отвернулся от него. Только поэтому убийцам удаётся так близко приблизиться к нему. Я говорила ему тогда ещё, после Парижа: это знак свыше, одумайся, вернись на свой путь, тебя уводят... Но он не внял, не услышал, и вот теперь – как приговор, и они уже не остановятся, я чувствую, и я не смогу видеть развязку, я хочу уйти раньше, пусть она, – императрица машинально поглядела наверх, – станет этому свидетелем; причиной она уже стала... – Императрица отвернулась, тяжело дыша. Адлерберг молча ждал. Наконец она, отдышавшись, сказала ему: – Если они его убьют теперь, Россия откатится назад, в Азию. Объясните ему это... И уберегите его...

17 июля 1879 года Роща в окрестностях Липецка [11]11
  Смертный приговор императору был вынесен революционерами на их Липецком съезде (июнь 1879 г.), участники которого (кроме Г. Гольденберга) вошли в состав ИК «Народной воли».


[Закрыть] .

По виду это был обычный загородный пикник – бутерброды, лимонад, фрукты. Тринадцать человек, расположившись на траве на опушке рощи, слушали четырнадцатого. Он говорил:

   – ...Но должны ли простить ему за два хороших дела в начале его жизни всё то зло, которое он сделал затем и ещё сделает в будущем? – он обвёл глазами собравшихся.

Все хором ответили:

   – Нет...

26 августа 1879 года. Квартира в Санкт-Петербурге.

На конспиративной квартире заканчивалось заседание Исполнительного комитета «Народной воли». Среди собравшихся можно узнать и тех, кто был под Липецком.

Председательствующий, подводя итог, спросил:

   – Кто за смертный приговор императору?

Все молча подняли руки...

17 ноября 1879 года. Ялта.

Александр прощался с Катей у ожидавшей её кареты.

   – Ты подумай, я не буду видеть тебя целых два дня. Я уже отвык от столь долгих разлук.

   – Они пролетят быстро, Сашенька. Твой поезд здесь отъедет, а мой там только подъедет. Ты смотри в окно и думай: а вот тут я только недавно ехала, и эти же картины видела. А я, наоборот, буду думать: а вот эти пейзажи завтра Сашенька увидит...

   – Ладно, тебе пора. Береги себя.

Он поцеловал её и помог сесть в карету, где уже сидели Варя и дети. И махнул кучеру. И долго смотрел вслед ей. А потом сел на коня и помчался в другую сторону – в Ливадию.

18 ноября 1879 года. Перегон между Белгородом и Курском.

Желябов[12]12
  Желябов Андрей Иванович (1851-1881) – один из главных организаторов убийства Александра II. Накануне покушения был арестован. Подал заявление с требованием приобщить его к делу 1 марта, был приговорён к смертной казни и повешен вместе с другими первомартовцами.


[Закрыть] и Окладский тянули провода от насыпи к стоящей рядом кожевенной мастерской. Якимова засыпала провода гравием.

Желябов поглядел на часы, сказал:

   – Уже скоро, давай побыстрее.

Они завели провода в дверь мастерской и, прежде чем войти внутрь, поглядели на уходящую вдаль колею железной дороги.

   – Не видно пока, – сказала Якимова.

В это же время. Перрон на вокзале в Харькове.

Александр прогуливался по перрону около своего вагона. Подошли Рылеев с начальником станции.

   – Почему не едем так долго? – спросил недовольно Александр.

   – Сейчас поедем, Ваше императорское величество, – ответил начальник станции. – Составы меняли местами. В свитском паровоз неисправен, теперь состав Вашего величества пойдёт первым, а мы пока паровоз в свитском заменим. Так что через несколько минут, Ваше величество, можно будет отправляться, сейчас только путь освободим.

   – Но это нарушение инструкции, – сказал Рылеев. – Первым всегда должен идти свитский.

   – Ваше превосходительство, вы же сами сказали – как можно скорее. Это самое скорое.

   – Хорошо, – прервал их спор Александр. – Главное, не задерживайте...

В этот же день. Перегон между Белгородом и Курском.

Когда мчащийся поезд поравнялся с кожевенной мастерской, Желябов замкнул контакт на батарее и пригнул голову, ожидая взрыва. Якимова тоже заткнула уши.

Но... но ничего не произошло. Им осталось только смотреть вслед прошедшему поезду.

В это же время. Поезд. Императорский вагон.

Александр, глядя в окно, курил. Подошёл Рылеев.

   – Ваше величество, телеграмма от Её величества. В Туле передали. Из Канн. – Он протянул Государю телеграмму.

Александр прочёл её, покачал головой.

   – Ей не лучше. Она и там мучается кашлем. Хочет вернуться. Как приедем в Петербург, распорядись, чтобы за ней отправили Боткина. А из Москвы дай телеграмму в Канн. Запиши текст. – Рылеев достал блокнот, приготовился писать. – «Благополучно прибыл в Москву, получил твою телеграмму в дороге. Огорчён, что ты в том же состоянии. Чувствую себя хорошо и неутомлённым. Нежно целую. Александр». Как приедем, сразу отправь.

   – Хорошо, Ваше величество. Надеюсь, текст менять не придётся.

   – Ты про что?

   – Про благополучное прибытие.

Несколько позже. Сторожка железнодорожного смотрителя под Москвой.

Из подвала вылез перепачканный в земле Гартман. И, отряхнувшись, вошёл в сторожку.

   – Ну как? – спросила его Перовская[13]13
  Перовская Софья Львовна (1853-1881) – революционерка-народница. Руководила покушением на Александра II 1 марта 1881 г. Была арестована и казнена вместе с А.И. Желябовым, Т.М. Михайловым, Н.И. Кибальчичем, Н.И. Рысаковым.


[Закрыть].

   – Всё в порядке, всё проверил. – Он поправил провода, тянущиеся к батарее. Потом посмотрел на часы: – Скоро, собирайся.

Перовская взяла сумку с двумя флажками – жёлтым и красным и, прежде чем выйти на крыльцо, напомнила ему:

   – Не перепутай, включай на втором, первый – свитский.

   – Помню, помню, – проворчал Гартман.

Чуть позже. Поезд.

Александр смотрел в окно. В нём мелькали огоньки деревень. Он увидел промелькнувшую сторожку, женщину, стоящую на крыльце с фонарём и жёлтым флажком...

В это же время. Сторожка.

Когда поезд поравнялся со сторожкой, Гартман замкнул контакт батареи. За окном раздался взрыв. Вагоны стали сходить с рельсов.

Вечером этого же дня. Московский Кремль.

Карета въезжала в Кремль. Встречавший её Рылеев открыл дверцу. Из неё вышел Александр.

   – Государь, – сказал Рылеев взволнованно, – только что сообщили – свитский поезд взорван.

Александр уставился на него, словно это он сделал.

   – Господи... А если бы паровоз не сломался... Да что же они хотят от меня, эти негодяи? Травят, как дикого зверя. Это уже четвёртое. Осталось всего два.

   – Вы про что, Ваше величество?

   – Ничего, это я так. Завтра же в Петербург, в Зимний. Только там я чувствую себя в безопасности.

5 февраля 1880 года. Дворцовая площадь.

Халтурин, как обычно, направлялся через площадь к Зимнему. За колонной его поджидал Желябов. Халтурин остановился, чтобы прикурить. Тот тихо спросил:

   – Сегодня?

Халтурин также тихо ответил:

   – Попробую, – и пошёл к подъезду. Он кивнул жандарму, сказал:

   – Морозит, однако. Жандарм потопал ногами:

   – Вечером придёшь? Моя ждёт.

   – Всенепременно, коль будем живы, – ответил весело Халтурин и вошёл в подъезд.

Чуть позже. Кабинет Александра.

Александр беседовал с принцем Гессенским.

   – Положение у вас, увы, серьёзное. Нигилисты совсем ничего уже не боятся.

   – Но полиция...

   – Полиция арестовывает их, но они плодятся ещё быстрее.

   – Но я не понимаю этого, Ваше величество. Вы столько сделали для народа. Ваши реформы...

   – Да в том-то и дело, что наше общество оказалось к ним не готовым. Сначала все кричали: свободу крестьянам, а как я дал её, так в результате все и недовольны оказались: и те, у кого забрали землю, и те, кому её дали.

   – Это российский парадокс.

   – А у нас, друг мой, всё разумное всегда своей противоположностью оборачивается, всегда. И уж если я и виноват в чём, то в том лишь, что, задумав послабления в общественной жизни, не сопровождал это усилением своей личной власти. К сожалению, в России свободу можно давать только из рук диктатора.

   – Ещё один российский парадокс.

   – Это не парадокс, увы, это выводы из нашей истории. Печальные выводы. Но я никогда не хотел, да и сейчас не хочу личной власти, это противно моей натуре. И вот результат: царь, попытавшийся провести реформы, вынужден опасаться. И кого? Тех, кто эти реформы требует.

   – Третий парадокс.

   – Я только здесь, в Зимнем, и чувствую себя в безопасности, – Александр зажёг спичку и закурил...

В это же время. Столярная мастерская в подвале Зимнего.

Халтурин зажёг спичку и поджёг бикфордов шнур. И, оглядевшись – ничего ли не забыл, – быстро вышел...

В это же время. Кабинет Александра.

Александр поглядел на часы и поднялся.