Текст книги "Долгорукова"

Автор книги: Руфин Гордин

Соавторы: Валентин Азерников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 33 страниц)

Министр положил перед ним лист бумаги. Александр проглядел его и отложил в сторону.

   – Хорошо, я ознакомлюсь позже. У тебя всё?

   – На сегодня всё, Ваше величество.

   – Ладно, ступай тогда.

Министр посмотрел на письмо, лежащее на краю стола, и заискивающе спросил:

   – Вашему величеству, не угодно ли будет отослать письмо? Я бы немедленно передал...

   – С твоим ведомством? И чтоб ты мне завтра принёс из него выдержку? – насмешливо спросил Александр.

   – Ваше величество... Я... – министр замолчал.

   – Ступай, граф. Я пошутил. Надеюсь, ты тоже.

Министр вышел. Александр позвонил. Вошёл адъютант.

   – Рылеев здесь?

   – Здесь, Ваше величество.

   – Проси.

Вошёл Рылеев.

   – Доброе утро, Ваше величество.

   – Здравствуй, Александр Михайлович. У меня к тебе опять просьба. Отправь это письмо той же оказией. Только обеспокойся, чтобы ни этот... – он кивнул в сторону вышедшего министра, – ни Шувалов не пронюхали. А то на днях тут Шувалов что-то вдруг стал стращать меня итальянской почтовой полицией. С чего бы это?

   – Но мой человек абсолютно надёжен, Ваше величество.

   – Надеюсь. Иначе наша с тобой поездка в Париж ни для кого не будет сюрпризом.

   – В Париж? – позволил себе удивиться Рылеев.

   – Пуркуа па, генерал?

5 июня 1867 года. Ложа парижской комической оперы.

На сцене играли оперетту Оффенбаха. Александр рассеянно слушал, прикрыв глаза. Сзади него в ложе находились Рылеев, генерал-адъютант граф Адлерберг[8]8
  Адлерберг Александр Владимирович (1818-1888) – граф, один из приближенных Александра II, в 1860-1861 гг. – член Главного управления цензуры. С1872 г. – министр Императорского двора. Сын Владимира Фёдоровича Адлерберга (1791-1884), приближенного Николая I. С 1852 г. министр Императорского двора, в 1870 г. ослеп и фактически отошёл от дел.


[Закрыть] и начальник III отделения и шеф жандармов граф Шувалов.

Почувствовав, что он засыпает, Александр встрепенулся, посмотрел на часы и шёпотом сказал своим спутникам:

– А не поехать ли нам, господа, домой? Я, признаться, чувствую себя несколько усталым. Впрочем, вы можете оставаться. – Он поднялся.

Все тоже встали.

   – Нет, Ваше величество, – сказал Адлерберг. – Я ради Государя на всё готов, но только не на это, – и он кивнул в сторону сцены.

   – Спать, спать, – сказал Александр и вышел из ложи.

Часом позже. Елисейский дворец.

Адлерберг раздевался ко сну, когда в дверь раздался стук. Он открыл дверь – там стоял вполне одетый Александр.

   – Саша, дорогой, я хочу пойти прогуляться немного, у меня что-то голова разболелась.

   – Хорошо, Ваше величество, я сейчас буду готов.

   – Нет, нет, я один, мне никто не нужен. Не беспокойся, право. Но вот только какая комиссия, – он усмехнулся. – Я вовсе без денег. Ты не дашь мне немного?

   – Конечно. Сколько, Ваше величество?

   – Ну... Пожалуй, что... Тысяч сто, ладно? – Видя изумление Адлерберга, добавил: – Я же не знаю тут цен, на всякий случай.

   – Хорошо, Ваше величество, конечно, – и он достал из портмоне пачку денег.

   – Спасибо, дорогой, мы после сочтёмся.

   – Может, Ваше величество, сказать Шувалову, чтобы его люди...

   – Нет, нет, мне никто не нужен. Я скоро вернусь. Ты спи, завтра тяжёлый день. – И Александр, стараясь не шуметь, вышел.

В эту же ночь. Улица у Елисейского дворца.

Александр вышел из дворца, оглянулся – не следит ли кто за ним, и пошёл по улице. Две фигуры в плащах, не замеченные им, двинулись вслед.

Александр кликнул фиакр, при свете фонаря посмотрел на письмо и сказал кучеру адрес. Фиакр тронулся. Одна из фигур побежала вслед, другая замахала рукой, подзывая второй фиакр.

В эту же ночь. Улица Басс дю Рампар.

Фиакр остановился. Александр вылез, расплатился, очевидно, более чем щедро, потому что возница долго смотрел ему вслед.

Александр подошёл к дому, посмотрел на номер и, толкнув калитку в воротах, вошёл во двор.

Остановился второй фиакр, из него выскочили двое, подбежали к кучеру первого фиакра, который стоял в ожидании пассажиров на углу, спросили что-то, тот показал на ворота, в которых скрылся Александр.

Один из филёров, отъехав в фиакре чуть вперёд, остановился. Другой стал в подворотне напротив. Он закутался было поплотнее в плащ, рассчитывая на долгое ожидание, как вдруг калитка стала дёргаться – кто-то явно пытался выйти на улицу и не мог. Первый филёр посмотрел на своего коллегу, но тот не видел его, а звать его он не решился, чтобы не обнаружить себя. Он подошёл к калитке, прислушался – кто-то с той стороны пытался открыть калитку, но она не поддавалась. Филёр подбежал к напарнику.

   – Слушай, что делать? Кто-то пытается выйти и не может.

   – Это, наверное, ваш император, наши все знают, что надо потянуть за кольцо, чтобы открылась калитка. Поди быстро открой.

   – Я не могу, мне не велено попадаться на глаза, пойди ты, ты местный, он тебя никогда больше не увидит.

Второй филёр вылез из фиакра, подошёл к калитке, открыл её и вошёл во двор, словно ему туда и надо было. Увидев Александра, сказал ему: «Добрый вечер, месье» и пошёл дальше. Услыхав, как захлопнулась калитка, быстро побежал назад. Приоткрыв калитку, увидел, как Александр, снова справившись с письмом, зашёл в соседний дом – это была гостиница.

   – Перепутал адрес, – сказал французский филёр своему русскому коллеге. – Хорошо, мы тут были, а то бы до утра там стоял. Или весь дом перебудил бы. Ну теперь, наверное, надолго, можно отдохнуть. – И он направился было снова к фиакру.

   – А вдруг сразу обратно? Нет, я постою тут.

   – Как же сразу? Небось к даме пожаловал.

   – Не могу знать.

   – Ну хочешь, я пойду узнаю у портье – к кому.

   – Нет, этого никак нельзя. Это государственная тайна.

   – Государственная? Ночью? Ночью все тайны частные.

   – Это у частных лиц. А у Государя и ночью государственные.

   – Так всё равно завтра наше ведомство будет всё знать.

   – Ваше – пусть. А нам – никак нельзя.

В эту же ночь. Комната в гостинице.

Александр покрывал Катю поцелуями.

   – Ты, ты... Не верю своим глазам, своим рукам... Я думал, всё это был сон – Бабигон и Зимний, и тебя никогда не было, только в сновидениях и в письмах... Катя, Катенька... Солнце моё... Последний месяц уж дни считал, а как приехал сюда – часы, а шёл к тебе – минуты. А теперь вот каждую секунду хочу растянуть в вечность... Иди ко мне, сними это...

   – Нет, нет, Саша, погоди, там всё слышно. – Катя кивнула за стену.

   – Пусть.

   – Нет, нет, что ты, пусти, потом, после...

   – Когда после, когда? Я ждал тебя полгода. Шесть месяцев, сто восемьдесят ночей, – говоря, Александр раздевал Катю. – Знаешь ли ты, что это такое – ожидание? Я не приблизился ни к одной женщине.

   – Ты женат.

   – Что с того? Я ж говорю – ни к одной.

   – Я тоже ждала, столько же.

   – Так иди же ко мне, – и он задул свечу.

В эту же ночь. Елисейский дворец.

Адлерберг постучал в апартаменты Шувалова. Тот открыл – заспанный, в халате.

– Пётр Андреевич, извини, что беспокою, но чрезвычайные обстоятельства... Его величество отправился гулять.

   – Куда – в сад?

   – Да нет, в город. Денег у меня попросил.

   – В город? С кем?

   – Один. Просил не сопровождать.

   – И вы дали ему денег?

   – Не мог же я отказать Государю.

   – Сколько?

   – Сто тысяч.

   – Сто тысяч? Зачем ему столько? И куда он направился?

   – Он сказал: пройтись.

   – Куда? Зачем? – Шувалов наконец пришёл в себя после сна. – Ну да ладно, мои люди проследят, чтоб ничего не случилось. Да и французская полиция вся на ногах. Но всё же странно. Погулять перед сном и в саду можно было. А в город... Ночью... Да ещё с такими деньгами... Очень странно...

В эту же ночь. Улица перед гостиницей.

Уже начало светать, когда Александр вышел из гостиницы. Он поднял голову, увидел в окне Катю, послал ей воздушный поцелуй. Заметив в соседнем окне лицо Сильвии, учтиво ей поклонился. Потом оглянулся в поисках фиакра. Один стоял на углу.

Русский агент, заметив идущего к ним императора, толкнул спящего француза.

   – Выходи, быстро.

   – Что? – не сразу сообразил тот.

   – Извините, – сказал подошедший Александр. – Я думал, свободно.

   – Да, да, свободно, – сказал французский агент. – Мы уже приехали. – И он поспешно вылез из фиакра. За ним выскочил и его русский коллега, машинально сдёрнув с головы картуз.

Александр взглянул на картуз, усмехнулся, сказал ему:

   – Ты бы, милейший, клеймо прятал, может, тогда за француза и сошёл бы, – и он легко вскочил в фиакр.

   – Во дворец, – сказал французский агент кучеру и стал махать рукой кому-то в конце переулка. Оттуда выехали ещё два фиакра.

В эту же ночь. Елисейский дворец.

Шувалов и Адлерберг ходили из угла в угол по зале, иногда даже сталкиваясь. Шувалов поглядел на часы.

   – Половина пятого. Ах, граф, ну зря же вы ему дали денег. Может, тогда он и не пошёл бы. Или давно бы вернулся. Что в Париже ночью без денег делать?

   – Вы полагаете, что Государь на эти деньги... как простой турист...

   – Да ничего я не полагаю, Александр Владимирович, – сердито огрызнулся Шувалов. – Что я могу полагать. Не ко мне же Его величество зашёл перед уходом.

   – Ну вот, теперь на меня валить всё будете. В вашей обычной манере делать всех виноватыми кроме вашей канцелярии. Где же ваши доблестные агенты? Отчего они не сообщают о следовании Государя? Для чего вы их за счёт казны в Париж тащили? Чтоб они по борделям тут шастали?

   – Ну, ну, конечно, нападение лучшая защита. Я не сомневаюсь, что мои люди сейчас рядом с Государем, и скоро я узнаю все обстоятельства этого странного вояжа. И если Государь...

На этих словах дверь вдруг открылась, и вошёл Александр в явно хорошем расположении духа. Оглядев своих приближённых, спросил насмешливо:

   – Что – если Государь? Извини, любезный Пётр Андреевич, что я без стука, но я услыхал голоса... – Взглянув на Адлерберга, преувеличенно укоризненно сказал: – Ну что, Александр Владимирович, наябедничал? Ай-ай, не хорошо. Что мой учитель говорил нам? Ябедничают только девочки. Стыдись, граф. Ввёл в волнение и страх нашего храброго Шувалова. А ему завтра охранять нас с тобой. Кстати, – обратился он к Шувалову, – спасибо твоим людям – подвезли. А то ни одного фиакра. Хоть какая-то польза от твоих шпиков. – Он потянулся чуть. – Ну что, господа, не пора ли отдать должное Морфею? А то скоро вставать. Не забудьте, завтра военный парад. – В дверях Александр остановился. – Саша, – сказал он Адлербергу, – проводи меня.

Они шли по коридору к апартаментам Александра. Он на ходу говорил:

   – Саша, у меня к тебе большая просьба. Сделай как-нибудь, чтобы Шувалов и его люди не вертелись вокруг меня по вечерам. Мне нужно быть нынче вечером свободным, да и завтра, наверное, тоже. Так что скажи ему, что я с тобой гуляю, а то он не отвяжется со своей заботой.

   – Хорошо, Государь, я, конечно, скажу, но ежели он обнаружит, что я не с вами?

   – А ты закройся у себя, будто тебя нет. Посиди, почитай. Я понимаю, это жертва, но сделай это в знак нашей старой дружбы. Мне, кроме тебя, больше некого об этом попросить.

   – Хорошо, Государь. Как часто мне надо будет читать по вечерам?

   – Не знаю, но надеюсь, каждый вечер.

   – А вы не боитесь, Ваше величество, что я сделаюсь таким образом столь начитанным, что вам придётся назначить меня президентом Академии наук?

   – Если бы я не боялся оскорбить нашу с тобой юношескую дружбу, я бы нашёл лучший способ выразить тебе свою благодарность. Но я просто говорю тебе: спасибо.

Они остановились у апартаментов Александра.

   – Это больше, чем должность, Ваше величество, – и Адлерберг улыбнулся открытой улыбкой, какой он не позволял себе на людях.

6 июня 1867 года. Елисейские поля.

Коляска, в которой находились Александр II и Наполеон III, катилась по Елисейским полям в сопровождении почётного эскорта. Толпа приветствовала двух императоров.

Александр, поворачиваясь то вправо, то влево, махал рукой. В тот момент, когда карета, заворачивая, притормозила, кто-то крикнул из толпы: «Да здравствует Польша!» Александр поискал глазами кричавшего, но увидел иное: выступивший из толпы молодой человек выхватил пистолет и выстрелил в него[9]9
  После подавления Польского восстания (1863-1864) на Александра II в Париже 25 мая 1867 г. было совершено покушение польским эмигрантом А. Березовским.


[Закрыть]...

Вечер этого же дня. Улица Габриель.

По улице быстро шла, почти бежала Катя. На углу с авеню Мариньи она остановилась, огляделась по сторонам и, убедившись, что никого нет, толкнула калитку в ограде Елисейского дворца. Она легко поддалась.

Выступивший из тени агент посмотрел на часы и сделал запись в блокноте.

Этим, же вечером. Беседка в саду Елисейского дворца.

   – Боже, Боже, – захлёбываясь в слезах, говорила Катя, обнимая Александра, – второй раз за год... Что же это, Сашенька, как они могут, почему им дают? В Государя, среди бела дня, на глазах у всех... Где же их полиция?

   – Успокойся, дитя моё, всё ведь обошлось. Господь охраняет меня. Он знает, что мне надо долго жить, чтобы дожить до венчания с моей любимой. И пока это не случится, я заговорён, я бессмертен, ты – моя кольчуга, мой талисман. Только будь со мной, и всё будет хорошо...

12 июня 1867 года. Царскосельский дворец. Спальня императрицы.

Александр стоял около постели, в которой лежала больная Мария Александровна.

   – Я молилась все дни, я благодарила Его, что второй раз отвёл руку убийцы, но, Александр, Александр, зачем ты подставляешь себя? Зачем ты поехал? Я же умоляла, и все говорили: не надо, не надо, эти поляки... от них можно ждать чего угодно, но ты перестал меня слушать.

   – Мари, дорогая моя, ты преувеличиваешь. Нигилисты и здесь пытались. Что ж мне прятаться от неведомо кого? От судьбы не спрячешься.

   – Это не судьба, Саша. Твои участившиеся прогулки, твоя поездка в Париж... Я не знаю, что или кто побуждает тебя идти против здравого смысла и моей обеспокоенности...

   – Никто меня не побуждает, Мари. С чего ты взяла?

   – Я вижу, Александр, я чувствую. Ты переменился последний год.

   – Что ты, Мари, разве я к тебе!..

   – Нет, нет, ты внимателен, даже больше, чем раньше. Ты чаще стал приходить ко мне, но... но в этом, наверное, и дело: ты словно чувствуешь вину передо мной и хочешь её загладить.

   – Но я в самом деле её чувствую. Я гуляю, езжу везде, а ты здесь, одна, в постели...

   – Саша... Сколько лет мы знаем друг друга? Неужели ты думаешь, что я не изучила тебя за эти годы, чтобы не отличить чувство от долга? Ты волен, Саша, в своей свободе, ты не виноват, что я не могу больше сопровождать тебя везде, не могу уже соответствовать твоим желаниям, говорю ещё раз – ты волен в своих поступках, если... если они не опасны для тебя и твоих близких. Допустим, я уже не так дорога тебе, как раньше...

   – Мари!..

   – Но есть дети. А ты ведёшь себя, как будто у тебя нет ответственности ни перед кем, кроме своих желаний.

   – Но это же не так, Мари.

   – Не так?

   – Нет.

   – И у тебя ничего не случилось?

   – Что ты имеешь в виду?

   – Не появился какой-то новый интерес, отдаляющий тебя от семьи, трона?

   – С чего ты взяла это, дорогая?

   – Ты не ответил.

   – Нет. Конечно, нет.

Она вздохнула и откинулась на подушках.

   – Ладно. Иди, Саша, я устала. Я буду молиться за тебя.

   – Мари, дорогая моя, я понимаю, что эти два покушения напугали тебя, и только этим можно объяснить твою положительно чрезмерную подозрительность...

   – А ты уверен, что покушений было только два? И что-то, ещё одно, не достигло цели?..

8 июля 1867 года. Гостиная в новом доме Долгоруковых на Английской набережной.

   – Тебе нравится? – спросил Александр у Кати. Она погладила спинку нового кресла, оглядела комнату, где всё было новым и нарядным.

   – Да, очень. Как же не нравится. И мне под цвет волос подходит, правда?

   – Правда, – засмеялся Александр. – А не подходило бы – перебили. Я обожаю твои волосы, – он зарыл в них лицо. – Когда я гляжу через них, мир кажется солнечным, даже если на улице пасмурно. – Он огляделся, посмотрел наверх. – А твои родные там? – Она кивнула. – А вход один, общий?

   – Нет, два, как ты хотел. От меня есть второй, во двор, прямо к каретному сараю.

   – Замечательно. Ты выходишь со своей половины, через свой вход, к своему экипажу и едешь...

   – К своему любимому, – подхватила Катя.

   – И я не буду больше волноваться, что кто-то тебя видит по дороге.

   – Если бы ещё я не волновалась, что кто-то опять...

   – Ах, ты об этом... Не беспокойся, я забыл сказать тебе, я был у гадалки.

   – У гадалки?

   – Сказывают, она верно угадывает будущее.

   – И что она предсказала тебе?

   – Забавно. Что линия моей жизни прервётся искусственно.

   – Ах, вот видишь...

   – Но не скоро, с седьмой попытки пресечь её.

   – Но, значит, я правильно волнуюсь.

   – Но она не сказала, когда это случится. Может, мне тогда сто лет будет. И я тебе так надоем...

   – Саша, почему ты имеешь привычку шутить над всем серьёзным?

   – Потому, что это единственный способ не впасть в меланхолию. Меня с детства воспитывали в мысли о серьёзности того, что мне предстоит в этой жизни.

   – Но разве не так?

   – А по-настоящему серьёзное в ней только одно, – он засмеялся и обнял её.

2 сентября 1867 года. Набережная Фонтанки.

По набережной медленно шли два человека. Со спины не было видно ни лиц их, ни возраста. Один был в сюртуке, второй – в генеральском мундире. За ними медленно охала карета.

Я предложил вам пройтись, генерал, не только потому, что после обеда моцион крайне полезен, особенно в нашем возрасте и при нашей комплекции... Но и потому, что лишние уши тут весьма опасны.

   – Но ведь ваш кучер небось по вашему же ведомству служит?

   – Ну и что с того? Доносить – их обязанность. Так что не сочтите за труд. Вы слышали о парижских приключениях нашего дорогого императора?

   – Вы покушение имеете в виду?

   – Нет. Во всяком случае, не то.

   – Помилуйте, а разве было ещё одно покушение?

   – В каком-то смысле. На его семейный покой. На его репутацию. Это не мои слова – императрицы.

   – Даже так... Значит, и она знает про этот... эпизод?

   – Да уж кто про него не знает. Только, боюсь, это не эпизод. К эпизодам мы привыкли. Это молодит, должно быть, разгоняет кровь, как говорит мой доктор. На здоровье. Даже Её величество относилась к этим шалостям снисходительно. Как она их называла?.. А, вот: государевы умиления. Недурно, согласитесь.

   – Так, может, и это – очередное умиление?

   – Не похоже. Отправиться в Париж, хотя все были против, нарваться после одного покушения на второе...

   – А разве не Всемирная выставка была поводом? Чтобы промести переговоры с Наполеоном III?

   – Мне тоже сначала так казалось. Но когда выяснилось, что переговоры велись не только с ним и не только днём, то всё стало понятно. Как всегда всё оказалось предельно просто. Шерше ля фам.

   – Может, это просто совпадение?

   – Может. Но тогда и то, что они встречаются в Зимнем, в кабинете покойного императора Николая Александровича, тоже следует числить по разряду совпадений?

   – Не может быть! Граф, вы уверены в этом?

   – Естественно, я не присутствовал при этом, но, судя по донесениям... Кто же ей ключ дал?

   – Господи прости... Но ведь этажом выше императрица. Неровен час...

   – Вот именно. Поэтому я и полагаю, что мы, как истинные слуги Его величества, радетели его высших интересов, равно как и общественной морали... должны предпринять какие-то шаги, чтобы уберечь нашего императора от дурного влияния. От, безусловно, дурного влияния.

   – Но как, граф? Как? Я не только не решусь заикнуться об этом Государю, но даже в мыслях...

   – Помилуйте, генерал, кто говорит об этом. Да он бы и не послушал никого. Похоже, эта особа имеет на него необъяснимое влияние.

   – Что ж, батенька, тут необъяснимого? Ему сорок девять, ей девятнадцать, вот и все объяснения. Да ещё и красива, чертовка, ничего не скажешь. А коль ещё и императрица, как сказывают, всерьёз занемогла... Я бы, знаете, тоже голову потерял.

   – Ну, ну... Не клевещите на себя. Не потеряли же в позапрошлом году, когда...

   – Господи! Вы и про это знаете?

   – Ну так, генерал, коли я уж и про первую особу знаю, то уж сочтите за честь...

   – Да, граф, не хотел бы я оказаться в числе ваших врагов.

   – Надеюсь, нам обоим это не грозит. Так вот, генерал, перейдём к делу. Я бы полагал полезным для общества, коль мы не можем повлиять на Его величество, попробовать повлиять на вторую фигуру в этой партии.

   – А ежели она расскажет Государю?

   – Значит, надо таким способом повлиять, чтобы не рассказала.

   – Это каким же?

   – Я полагаю, есть только один способ. Про что женщина никогда не расскажет мужчине?

   – Про что же?

   – Стареете, генерал. Про другого мужчину.

   – То есть вы имеете в виду...

   – Именно. А подберёте кандидатуру вы. Сумеете?

   – Надо подумать. Это не так просто.

   – Если бы эта задача была простой, я бы не стал прибегать к помощи вашего превосходительства. К сожалению, мои фигуранты для этого не годятся. К тому же почти все известны Государю. Тут нужен человек из тени. Желательно именитый, но бедный. Чтоб было чем заинтересовать. О достоинствах физического рода говорить не будем – это ясно. Главное – отчаянный. Хорошо бы из игроков.

   – Но чем же он сможет её привлечь по сравнению с тем, что она имеет?

   – Я полагаю, двумя вещами. Первое – за банальностью можно опустить. Как вы изволили заметить, Государю сорок девять, и он изнурён ответственностью и заботами. А второе – она его каприз, прихоть, мотылёк, так сказать. А барышне небось замуж хочется.

   – Значит, ваш кандидат жениться на ней должен?

   – Пообещать жениться.

   – И вы полагаете, этого будет достаточно, чтобы она...

   – Чтобы он... Чтобы Государь узнал о её неверности. А это уже моя забота. И тогда, я полагаю, всё вернётся на круги своя.

   – А как же его свести с ней, чтобы никто, не дай Бог, не заподозрил чего?

   – Я думаю, через её невестку. Она сама весьма скандализована сложившимся положением. Воспользуемся ним. – И человек в сюртуке махнул рукой, подзывая карету.

27 сентября 1867 года. Зимний дворец.

Бал-маскарад был в разгаре. Катя в маске кружилась в танце среди других масок. Когда танец закончился, кавалер подвёл её к креслам.

   – Благодарю нас, сиятельная незнакомка. Могу ли я надеяться и ещё на один танец?

   – Я запишу вас, маска.

Подошла Сильвия, её невестка. Она тоже в маске. Её сопровождали двое гусар в масках. Катин кавалер отошёл.

   – Милая, – сказала Сильвия, – позволь тебе представить этих прелестных незнакомцев. Оба отменно танцуют, оба ужасно остроумны, и, надо полагать, оба молоды и красивы.

   – И оба восхищены, – подхватил первый гусар, обращаясь к Кате, – как вы танцуете.

   – И оба надеются, – сказал второй гусар Кате, – что вы окажете им честь в следующем катильоне.

   – Сразу двум? – засмеялась Катя.

   – Мы бросим жребий, – сказал первый гусар. – И тот, кто вытянет его...

   – Будет смотреть, – подхватил второй гусар, – как мы с вами танцуем.

Катя снова засмеялась.

Заиграла музыка. Второй гусар предложил Кате руку. Она встала.

   – А это ваш выигрыш, – сказал второй гусар Сильвии, кивнув на товарища. – Надеюсь, он тоже окажется счастливым.

Катя танцевала среди масок. Из-за балюстрады за ней наблюдал Александр. Он был тоже в маске, но его невозможно было не узнать – по костюму, росту и бакенбардам. И по тому пространству, которое оставалось свободным вокруг него. Рядом с ним стоял Рылеев, он был без маски.

   – Ты бы, Александр Михайлович, – обратился Александр к Рылееву, – надел маску. А то ты совершенно меня разоблачаешь.

   – Не могу, Ваше величество. В маске кругозор сужен, видно только то, что перед носом. А я на службе.

Мимо них проплыла в танце Катя. Александр проводил её восхищенным взглядом, потом сказал Рылееву:

   – Ну коль ты служишь тут, так скажи, кто вон с той маской танцует? – он показал глазами на Катиного кавалера.

   – Судя по мундиру...

   – Узнай. И вели ему брать уроки танцев. А то он ей все ноги отдавит...

Катя сидела в кресле одна, обмахиваясь веером. Убедившись, что никого вокруг нет, сняла маску, стала и ею обмахиваться – другой рукой. Рядом с ней опустилась в кресло молодая женщина, её маска была поднята на лоб.

   – Вы одна? Можно присесть? – спросила она Катю.

   – Конечно. Жарко, – Катя помахала маской.

   – Неудивительно, вы столько танцуете.

   – Я бы ещё могла, да...

   – Боятся, – то ли утвердительно, то ли вопросительно сказала Катина соседка.

   – Меня? – удивилась Катя.

   – Ну... Не совсем вас. Извините, я не должна так говорить, мы совсем незнакомы.

   – А я вас знаю. Вы – мадемуазель Шебеко.

   – Вы угадали, княжна.

   – Ну так зачем чиниться. Давайте просто: Варя – Катя. Ладно?

   – Ладно, Катя.

   – И на «ты» – хочешь?

   – Хочу, Катя.

   – Забавная ты, Варя.

   – Я не забавная, я просто старше вас. Тебя... Старшие всегда кажутся забавными.

   – Ой, ну ты просто как мой брат – тоже всё меня за девочку почитает.

   – А ты уже... – Варя многозначительно замолчала. Видя, что Катя вспыхнула, добавила миролюбиво: – Не сердись, но это все знают.

   –  Что знают? – Катя отодвинулась от неё.

   – То самое. Из-за чего вокруг тебя... Никто не осмеливается. Боятся твоего покровителя. – Катя уставилась в мол. Ты не сердись на меня.

   – Я не сержусь. Я просто...

   – Я понимаю, я очень хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Когда такое – и счастье, и тайна – распирает грудь, хочется с кем-то поделиться, но страшно, нельзя, и оттого счастье кажется неполным, чего-то в нём не хватает сочувствия ли, зависти ли, понимания, наконец, и вдеть человека, которому можно доверить эту тайну, и не видишь его, боишься ошибиться, а когда он вдруг появляется подле, пугаешься его и хочешь бежать, и ругаешь себя, что позволяешь ему быть фамильярным с тобой, и не знаешь, как сделать, чтоб тот человек забыл твою доверчивость – не в словах, нет, во взгляде, в мыслях, которые можно прочесть... Так?

Катя долго молчала, потом тихо спросила:

   – Откуда вы знаете всё?

   – Я же сказала, я старше, Катенька. Много старше. Тебе двадцать? На семь лет. Я всё это уже давно прошла, не ты первая, не ты последняя.

   – Прошла?

   – А ты думаешь то, что с тобой случилось... никогда ни с кем?..

   – И ты тоже? – Катя вдруг ахнула. – С ним?! – шёпотом, почти беззвучно спросила она.

   – С ним? – Варя рассмеялась. – Ну ты, право, дитя. Успокойся, нет, не с ним. Но царская семья большая. Милостей на всех хватает.

   – Варя...

   – Да?

   – А говорят... Я слышала, что он... раньше... Даже моя родственница дальняя – Александра Сергеевна Долгорукова... Это правда?

   – А тебе как лучше? Чтоб правда? Или чтоб неправда?

   – Как это – как лучше?

   – Ну чего ты хочешь больше: быть спокойной или, напротив, горячиться ревностью.

   – Я не знаю. Я как-то не думала. Ревность? Нет, я боюсь, я не хочу.

   – Ну вот и решили, и, значит, не было ничего. Ты единственная. Кроме, конечно... – она многозначительно замолчала.

   – Она... Мне сказали, меня назначают её фрейлиной.

   – Да? И тебя тоже? Поздравляю.

   – Почему тоже?

   – Да так, не обращай внимания. Мы же решили – ничего не было.

   – Ну ты представляешь, как же я... перед ней...

   – Как все. Ещё подружитесь. Обычно все, к кому Государь благоволил... ну, ну... просто слегка флиртовал, вполне невинно, – все они сначала принимались в штыки, а потом становились в очень даже нежных отношениях.

   – Как же это может быть?

   – Наверное, общность вкусов, Катенька. Ты когда представляешься?

   – Послезавтра.

29 сентября 1867 года. Зимний дворец. Апартаменты императрицы.

Мария Александровна сидела в глубоком кресле – прямая, не касаясь спинки. Перед ней стояла Катя.

   – Присядьте, княжна, – тихим голосом сказала императрица. Катя присела на краешек кресла. – Вы здесь будете жить?

   – Если Ваше императорское величество не будет против... Я живу с братом и хотела бы оставаться там.

   – Понятно. Отчего же против. К тому же в Зимнем фрейлинские комнаты, по-моему, все заняты. Хотя жизнь в городе не так удобна для вас, особенно в дни вашего дежурства. Ну, да я постараюсь не очень вас обременять. У вас, очевидно, есть ведь и своя жизнь. Вся эта придворная мишура и блеск – всё это проходит, а наше назначение иметь семью, детей... У вас есть жених?

   – Нет... Да...

   – Кто же он, если не секрет?

   – Мы пока... Я обещала никому...

   – Да? Даже императрице?

   – Простите, Ваше величество, я обещала.

   – Что же он так боится огласки? Это неестественно.

   – Он... У него обстоятельства... Его родители против.

   – Чем же вы им не угодили, милая? Молода, красива, – императрица произнесла это, глядя мимо Кати. – Государь говорил, вы хорошо танцуете. Он в этом знает толк.

   – Спасибо, Ваше величество.

   – Что же вы меня благодарите, благодарите Государя...

В этот же день. Комната Николая I в Зимнем.

Катя, забившись в угол дивана, плакала. Александр пытался её утешить, но она упорно отворачивалась от него.

   – Зачем ты... замом ты хотел этого, – судорожно, толчками, говорила она. – Это так унизительно... Она знает... знает...

   – Да что ты, Катенька, поверь, она даже не догадывается.

   – Знает, я видела, я чувствовала – как цедила сквозь зубы, как смотрела, словно на какую-то...

   – Катюша, родная, ну успокойся, прошу тебя. Ты всё придумала, тебе показалось, – он попытался обнять её.

   – Пустите, не трогайте меня, идите обнимайте вашу жену, ваших детей – это ваш долг, мне прямо намекнули, а я... я партнёрша для танцев... – она с новой силой зарыдала.

   – Катя, что с тобой? Я тебя не узнаю.

   – Ну так узнайте, это тоже я. Не нравится – не надо. Вы же не привыкли, когда кто-то смеет иметь собственные чувства и вам их показывает...

   – Ну что ты, ангел мой, за что же ты на меня сердишься, я же хотел как лучше, чтобы ты официально могла бывать при дворе, на балах, ты же знаешь, как я люблю смотреть, когда ты танцуешь.

   – Если это вам так нравится, ходите в балет, а я не балерина какая-нибудь. Я живой человек, и когда меня после бала предлагают отвезти домой или назначают свидание, я устала придумывать, почему всё это невозможно. Это вам тоже нравится?

   – Но, Катя, ты мне не говорила этого.

   – Я вам много чего не говорила.

   – И не обращайся ко мне на «вы», ради Бога, что это ты вдруг.

   – Ваше величество, – Катя села на диван, вытерла слёзы, – а когда вам разонравится смотреть, как я танцую, что со мной будет?

   – Но этого не будет никогда, клянусь тебе.

   – А другим, на кого вы любили смотреть, вы тоже клялись в этом?

   – Катя, ты сегодня невозможна. – Александр поднялся, прошёлся по кабинету, остановился перед Катей. – Я не знаю, чем я тебя прогневал, и не знаю, чем тебя успокоить. Я могу только повторить то, что сказал тогда в Бабигоне: как только представится возможность, я женюсь на тебе.

   – А когда она представится?

   – Я не знаю, это в руках Господа. Мы все его слуги. Но и до того, как это произойдёт я клянусь тебе, ты не будешь ни в чём нуждаться. Ты будешь иметь всё, что хочет иметь женщина.