Текст книги "Долгорукова"

Автор книги: Руфин Гордин

Соавторы: Валентин Азерников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 33 страниц)

Долгорукова

Валентин Азерников
ХРОНИКА ЛЮБВИ И СМЕРТИ

Если бы княжна Екатерина Долгорукова знала, к чему приведёт её «нет», сказанное в апреле 1865 года одному поклоннику, и «да», сказанное год спустя другому, если бы она могла предвидеть, что следствием её выбора станет перемена исторического пути России, может, тогда, испугавшись за её судьбу, она и поменяла бы местами эти слова. А может, и нет – ведь ей было тогда всего восемнадцать лет, а одним из двух поклонников был император Александр II.

Вот хроника этих событий. О них мало кто знал тогда, немного знают и теперь: личная жизнь первого лица России во все времена считалась государственной тайной...

Автор

3 апреля 1865 года. [1]1
  Все даты в романе даны по старому стилю.


[Закрыть] Санкт-Петербург. Дом князя Долгорукова на Бассейной.

Михаил Долгоруков рывком отворил дверь в комнату своей сестры и с порога произнёс чуть с придыханием:

   – Катя, свершилось! Просил твоей руки.

Катя пожала плечами:

   – Ну и что? Подумаешь...

   – Что значит подумаешь? – возмутился Долгоруков. – Как это подумаешь? Ты год уже думаешь. Год он вокруг тебя ходит, ты его положительно обнадёживала, а теперь, когда всё готово благородно разрешиться, – подумаешь...

   – Но ты же сам говорил: он беден, не знатен, говорил ведь?

   – Ну и что, что говорил? Когда я говорил? Год назад, когда казалось, что от женихов отбоя не будет? А ты распугала их всех. Хорошо, хоть один удержался.

   – Не я их распугала, Миша, не я, ты сам это понимаешь, а наше положение. Они как узнавали, что за мной, кроме пенсиона, ничего нет...

   – Как нет? Как нет? А княжеский титул? А имя Долгоруковых? А твоя красота? Это ли не приданое. Да они просто болваны все, они ещё локти кусать себе будут, когда поймут, что упустили.

   – А когда они это поймут?

   – Скоро. Вот начнёшь блистать в свете...

   – Значит, Васеньке ты решил отказать?

   – Как? Почему?

   – Ты же говоришь – блистать. А у него блеску – только что от мундира, третий год, поди, носит.

   – Мундир – дело наживное. Если выхлопотать ему приличную должность...

   – Миша, не надо. Я разве не понимаю, что я тебе обуза...

   – Катя, полно...

   – Да понимаю вполне. И что ты для меня, для всех нас как родитель – всё понимаю. Но ты только потерпи ещё чуть-чуть, ладно? Я вот истинно чувствую, что-то должно случиться, что-то хорошее. Мне сон виделся нынче. Будто я вся в кружевах, в белых, и на берегу моря... И пенный прибой тоже как кружево... И облака лёгкие такие, пенистые, тоже кружевные... И рядом чайки парят... И я тоже, представляешь, раскидываю руки и чувствую, что вот-вот взлечу... – Катя замолчала, всматриваясь во что-то внутри себя.

   – И что? – не выдержал Долгоруков. Катя очнулась:

   – Дуняша кофей принесла. Всё испортила.

   – Кружева, говоришь? Надо бы у Сильвии справиться, что это значит? У неё сонник есть, итальянский, там все сны описаны. – Он погладил её по плечу. – Ну ладно, кружевная моя, так что Василию Александровичу скажем?

   – Что? Чтоб карьерой озаботился.

   – Знаешь, это ты ему сама скажи. Он вот велел передать тебе, что будет ждать твоего ответа завтра днём в Летнем саду, сказал, ты знаешь – где. Знаешь?

   – Да как не знать, коль он там меня совсем заморозил. Нет, чтобы в концерт пригласить или в театр, а он всё свежим воздухом угощает. Ладно, так уж и быть, пошлю Дуню с запиской.

   – Это неблагородно, Екатерина. Он же предложение тебе сделал.

   – Мне? Он тебе его сделал.

   – Фу, что за вздор ты несёшь. Опять на тебя нашло. Сходи, не убудет тебя.

   – Не пойду, холодно.

4 апреля 1865 года. Летний сад.

Катя с Дуняшей шли по аллее Летнего сада. Он был ещё в снегу. Они подошли к бюсту Афродиты. Катя осмотрелась.

Может, они греться куда зашли? – предположила Дуняша.

   – Его счастье, что я уже решила отказать ему, не то теперь непременно передумала бы. Ладно, пошли, давай ещё круг сделаем, не мёрзнуть же тут.

Они снова пошли по саду. На пересечении с боковой аллеей Катя остановилась, достала из кармана две конфеты, одну протянула Дуняше.

   – Спасибо, барышня, у меня зуб. – Дуняша приложила руку к щеке.

Катя пожала плечами и, развернув конфету, собралась было положить её в рот, как вдруг услышала за спиной мужской голос:

   – Здравствуйте, милая княжна.

Катя обернулась – перед ней стоял улыбающийся Александр II. Чуть поодаль переминался с ноги на ногу генерал-адъютант Тотлебен[2]2
  Тотлебен Эдуард Иванович (1818-1884) – граф, русский инженер-генерал. В 1863-1877 гг. фактически глава военно-инженерного ведомства. В русско-турецкую войну (1877-1878 гг.) руководил осадой Плевны.


[Закрыть].

Катя, смутившись, уронила конфету в снег и присела в поклоне.

   – Ваше императорское величество...

   – Не помешаю столь сладкому времяпрепровождению? Я не знал, что вы сластёна, в следующий раз непременно захвачу конфеты. Вы часто гуляете здесь?

   – Нет, Ваше величество. То есть да, часто. – Катя заметно волновалась.

   – Что ж мы не встречались тут прежде? Как жаль, – он ласково смотрел на неё, она молчала. – Как вы поживаете после Смольного? Не скучаете?

   – Да, Ваше величество. То есть нет.

   – Сколько же мы не виделись? Полтора года почти. Вы ещё более похорошели. А как сестра ваша? Её Мария зовут, верно?

   – Да, Ваше величество.

   – Вот видите, помню. Впрочем, что же мы стоим тут. Давайте пройдёмся немного. – Александр взял Катю под руку и повёл в боковую аллею.

Следуя за Александром, Катя обернулась и увидела своего жениха, который стоял поодаль, не смея приблизиться. Увидев, что она на него посмотрела, он заулыбался и поклонился ей.

Александр тоже обернулся.

   – Это ваш знакомый?

Катя чуть помедлила.

   – Нет, Ваше величество.

   – Он вам поклонился.

   – Разве мне?

   – Мне так не кланяются, – Александр чуть усмехнулся. – Расскажите мне о себе. Как вы живете после Смольного? Есть ли у вас жених? – Катя покачала головой. – Что так? – Катя пожала плечами. – Наши аристократы, верно, ослепли все. Надо издать указ об обязательном ношении очков всеми холостяками. – Он поглядел сбоку на Катю. – Надеюсь, вы не очень переживаете их близорукость, княжна Долгорукова? – Катя улыбнулась его шутке, но робко. – Не переживайте. Как только вы захотите выйти замуж, скажите мне – у вас не будет отбоя от женихов. Я ведь помню, что обещал вам найти достойного избранника, а я имею привычку исполнять все свои обещания. Хотя, не скрою, мне бы не хотелось, чтобы вы с этим спешили. Вам ведь всего...

   – Восемнадцать, – подсказала Катя.

   – Ну... Вы уж определённо взрослая барышня. Вам следует больше выезжать. Я после Смольного ни разу не видел, как вы танцуете. Что же вы нас лишаете такого удовольствия.

   – Мой брат...

   – Да, да, понимаю. Недавно женился, не до того... Но всё равно попеняйте ему, он не должен скрывать такую драгоценность от наших глаз, это эгоистично. Скажете? – Катя кивнула. – А в субботу вы будете в опере? – Катя пожала неопределённо плечами. – Я всё же буду надеяться, что увижу вас там. Впрочем, мы можем увидеться и до субботы, зачем же ждать так долго. Вы согласны? Если вы завтра придёте сюда в это же время... Вы придёте?

   – Не знаю.

   – Я помню наши встречи в Смольном, и если бы они имели продолжение... – Александр дотронулся до её руки. До завтра.

Катя присела в поклоне.

Василий, топтавшийся всё это время на соседней аллее, увидел, как Государь вышел из сада, сел в поджидавшую его коляску и уехал.

Катя шла навстречу Василию, не глядя по сторонам, взволнованная происшедшей встречей и буквально налетела на него.

   – Ой, вы... Напугали же вы меня.

   – Катя, вы знакомы с Государем?

   – Как видите.

   – Я не знал.

   – А если б знали – что тогда?

   – Что тогда? Я бы, может, с большей надеждой смотрел на наше будущее. Вам Михал Михалыч сказали?

   – Сказали мне Михал Михалыч.

   – Могу ли я, любезная Екатерина Михайловна, надеяться на благоприятное ваше решение?

   – Нет, Василий Александрович, не можете. Пока не можете.

Василий даже остановился.

   – Как же так, Катя? Михал Михалыч сказал, что...

   – Ну вот Миша так сказал, а Его величество по-другому. Не советовал спешить.

   – Вы... Вы говорили с ним о нас?

   – О нас? Нет. То есть да.

   – И он вник? В столь ничтожное для Государя обстоятельство? Вы разыгрываете меня.

   – Вы не хотите пригласить меня в субботу в оперу?

   – В субботу? В оперу?

   – Вы что, Вася, плохо слышите? Вам всё по два раза говорить надо?

   – Нет, я слышу. Просто я... Конечно, я постараюсь. А что дают в субботу?

   – Не знаю. Меня дают. Вам мало? – Она тряхнула головой, сказала горничной: – Дуня, домой пора, – и пошла прочь, оставив Василия на аллее.

Он в изумлении смотрел ей вслед.

7 июня 1865 года. Царское Село. Парк.

Катя с братом гуляли по аллее. Сзади послышался шум экипажа, они посторонились, давая ему проехать, но коляска остановилась. В ней сидел Александр.

   – Здравствуйте, Екатерина Михайловна, – окликнул он её и слегка кивнул Михаилу Михайловичу.

Тот поклонился Государю и, пробормотав что-то насчёт своих неотложных дел, поспешил удалиться.

Александр откинул дверцу коляски, приглашая Катю рядом с собой. Она подчинилась.

   – Почему вы не приходили в Летний сад, как мы договаривались? – спросил он её, когда они уже ехали по парку. – Я искал вас... Вы разве боитесь июня? Но что страшного в нашем знакомстве? Вы, не знаю, помните ли... Но когда вам было пять лет... Господи, как давно это было, я сразу вспоминаю о нашей разнице в возрасте... Мы тогда стояли полком в имении у вашего батюшки. И вы подошли ко мне – помните? – и сказали, что вас зовут Екатерина Михайловна и вы желаете познакомиться с Государем... Неужели не помните?.. Ну так вот, Государь перед вами и он тоже желает с вами познакомиться. Я, правда, не имею возможности доказывать это своё желание ежедневно, я часто не волен в своём времени, я не могу стоять под вашими окнами, сопровождать вас повсюду, я вынужден делать это лишь мысленно – в надежде, что вы доверитесь мне, поймёте, что я желаю вам счастья и смогу его дать. – Он взял Катину руку в свою. – Ваша жизнь станет совсем иной. Как и моя, впрочем... – Он хотел обнять её, но она испуганно отстранилась.

   – Нет, нет, что вы, пустите... На нас же смотрят, это невозможно...

   – Катя... – Александр привлёк её к себе и попытался поцеловать, но она снова вырвалась.

   – О, Боже, что вы подумаете обо мне... Остановите, позвольте мне выйти...

   – Хорошо, хорошо, моя дорогая, всё будет, как вы хотите. Просто я надеюсь, что скоро вы захотите того же, что и я...

3 апреля 1866 года. Бассейная улица. Около дома Долгоруковых.

На подъезда вышла Катя.

Открылась дверца стоящей напротив дома кареты, из неё вышел средних лет человек в генеральской форме.

   – Княжна Долгорукова? – окликнул он её. Катя остановилась. – Ваше сиятельство, позвольте предложить нам пожаловать в карету.

   – Зачем и кто вы?

   – Генерал-адъютант Рылеев. Мне поручено охранять вас на пути к Его величеству.

   – Охранять? От кого?

   – От вас самих, княжна. Ежели вы не оказались бы столь любезны, чтобы выполнить просьбу Государя. Пойдёмте же, на нас смотрят. – Он открыл перед ней дверцу кареты.

Получасом позже. Зимний дворец. Кабинет Николая I на первом этаже.

   – Ваше величество меня так напугали, – сказала Катя Александру. Она ещё даже не сняла пальто.

   – Позвольте, я помогу вам раздеться. – Александр протянул руку, чтобы снять пальто.

   – Нет, нет, мне пора. Меня ждут. Я уже должна была... – Катя попятилась к двери.

   – Вы успеете, вас отвезут. Я вынужден был прибегнуть к столь крайнему способу – вы не ответили на мою записку. Мне не оставалось иного средства. Я надеюсь, вы простите, что не я лично приехал за вами. Я понимаю, вы могли подумать, что я потерял интерес к вам – я долго не писал, не приходил, но, надеюсь, вы поймёте, что тому были причины. И пока не кончился сорокадневный траур, я не хотел нести к вам свою печаль. Я очень любил Никса[3]3
  Речь идёт о великом князе Николае Александровиче (1843-1865), старшем сыне Александра II.


[Закрыть]. Он был не просто наследником. Я полагал вложить в него всего себя, все свои надежды. Он должен был продолжить то, что я бы не успел. Да вот Господь распорядился иначе. Не Никс проводил меня к нему, а я его. – Александр замолчал, отвернувшись.

   – Но, Ваше величество... – Катя робко дотронулась до его плеча. – Но он же не один у вас.

   – Да, да, все так говорят. Но разве отрубленный палец можно заменить другим? – Александр вытянул перед собой ладонь с растопыренными пальцами. – У меня много детей, много братьев и сестёр, много племянников, у меня миллионы моих подданных – они все мои дети, но Никс был единственный, и боль моя такая же, как у любого самого бедного моего подданного, и её не уменьшить ни властью, ни богатством. Перед потерей близкого мы все равны. И поверьте, Катя, когда это случилось – нет, не сразу, позже несколько, когда я понял, что ничто не помешало Господу отнять у меня сына, – знаете, что мне захотелось? – Он глядел мимо неё. – Отречься от всего, на что Он меня поставил, чтобы хоть в страданиях своих быть просто человеком. Я понял, что есть состояния души, когда корона мешает быть самим собой. Это бывает в горе и в любви. – Он посмотрел на неё ещё влажными от слёз глазами. – Когда я пытаюсь увидеть вас, а вы избегаете меня – всю эту осень и зиму, – я чувствую, как сковывает меня этот мундир, эта невозможность быть невидимым, незаметным. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что, если бы я был простым смертным, между нами не было бы такой пропасти, вы были бы снисходительнее к моему чувству. Я понимаю, вам трудно быть снисходительной к Государю, но забудьте об этом, умоляю вас. Перед вами сейчас не император, не помазанник Божий – перед вами его раб, который в один год потерял одного близкого человека и обрёл другого, – он протянул ей руку, – ив вашей воле, чтоб это произошло в полной мере.

   – Ваше величество...

   – Нет, нет, я просил вас, вы обещали...

   – Александр Николаевич...

   – Скажи ещё раз, это как музыка.

   – Александр Николаевич, я не знаю, право, что сказать вам. Я бы очень хотела облегчить ваши страдания, правда, но я не знаю – как. Николай Александрович, царство ему небесное, был вашим другом, наследником ваших дел, он понимал их, мог верно судить о том, что есть ваша жизнь и долг, а я... Что я могу вам дать? Я ничего не знаю о государственных делах, о ваших обязанностях, вам со мной неинтересно будет, вы очень скоро скажите – какая глупая. Нет, не мне даже, мне ещё ладно б и себе. И правы будете. Зачем я вам? Просто как очередная прихоть? Игрушка на один день?

   – Нет, нет, Катя, я знаю, чувствую, это не на один день и это не прихоть. Ты вправе не верить мне, но позволь мне доказать это тебе.

   – Чем, чем вы это можете доказать?

Александр помолчал и сказал очень серьёзно:

   – Жизнью своей. – Он позвонил. Вошёл Рылеев. – Отвези.

Рылеев молча поклонился и придержал перед Катей дверь.

   – До завтра, – сказал ей вслед Александр. – Я буду в три ждать тебя в Летнем.

4 апреля 1866 года. Летний сад.

Александр шёл по аллее, сопровождаемый генерал-адъютантом Тотлебеном, оглядывался по сторонам. Но Кати не было видно. Дойдя до конца, он посмотрел на часы и повернул обратно. И услыхал голос Тотлебена:

– Ваше величество...

Он обернулся к нему. Тотлебен взглядом показывал на боковую аллею. Александр, радостно улыбаясь, повернулся в ту сторону и увидел... нет, не Катю, а своих молодых племянников – герцогиню Баденскую и герцога Лейхтенбергского; он был в военном мундире. Они радостно кивали ему. Александру не оставалось ничего иного, как пойти им навстречу.

В это же время. Дом Долгоруковых.

А Катя в это время ходила по своей комнате, глядя то на часы, то в окно, не зная, на что решиться...

В это же время. Летний сад.

Племянники проводили Александра до ворот Летнего сада, выходящих на набережную, где его поджидал открытый экипаж. Вокруг толпились любопытные и желающие подать Государю прошение или жалобу.

Государь чуть наклонил голову в знак приветствия и уже было собрался сесть в коляску, как вдруг из толпы выскочил молодой человек[4]4
  4 апреля 1866 г. в императора Александра II при выходе его из Летнего сада в Петербурге стрелял Дмитрий Владимирович Каракозов (1840-1866). Схваченный на месте преступления Каракозов был арестован, и 31 августа 1866 г. верховный уголовный суд приговорил его к смертной казни. Он был повешен в Петербурге на Смоленском поле.


[Закрыть]. Государь удивлённо обернулся к нему и увидел, как тот, выхватив из-за полы пальто пистолет, наводит его на него...

В это же время. Дом Долгоруковых.

Грохот выстрела слился с грохотом от упавшего с подоконника горшка с цветком, который нечаянно задела Катя.

Катя собирала с пола рассыпавшуюся землю, когда без стука вбежала её невестка.

   – Ой, какой ужас! В Государя стреляли.

   – Господи... – Катя опустилась на пол. – Где?

   – У Летнего сада.

   – Он жив?

   – Да. И чудо – невредим.

   – Он доказал, доказал!

   – Что доказал? Кто доказал?

   – Ах, нет, ничего, – и она бросилась к выходу.

Чуть позже. Летний сад.

Катя подбежала к воротам. Там по-прежнему толпились люди и возбуждённо обсуждали происшедшее. Она прошла в сад, пошла по аллее. Она понимала, что его здесь нет, что её приход сюда бессмыслен, но и дома оставаться она не могла. Она вышла через калитку и крикнула извозчика.

   – В церковь, – велела она извозчику.

   – В какую, ваше благородие?

   – В любую. В Казанский собор.

Чуть позже. Казанский собор.

В соборе она молилась. И вдруг почувствовала на своём плече чью-то руку. Она обернулась – это был Рылеев.

Государь только недавно уехал. Он тоже благодарил Господа за чудо.

Он был здесь? – изумилась Катя.

Да. А вы не знали? – Рылеев недоверчиво посмотрел на неё. – А я думал... Но тем более хорошо, что вы оказались тут. Государь просил меня ехать за вами и пригласить, если вы соблаговолите, приехать к Его величеству к пяти часам.

Катя заметалась.

   – Почему? Я не знаю... Нет, нет, это невозможно... Да, конечно, поедемте. Скорее...

Рылеев подал ей руку, помогая подняться.

   – У нас ещё есть время.

Этот же день. Зимний дворец. Покои императрицы.

Мария Александровна[5]5
  Мария Александровна (1824-1880) – жена цесаревича Александра, будущего императора Александра II с 1841 г., императрица российская с 1855 г. Дочь герцога гессен-дармштадского принцесса Максимилиана-Вильгельмина Августа София Мария.


[Закрыть] лежала в постели.

   – Я тебе сколько раз говорила, Александр, нельзя так беззаботно себя вести. Ходить одному, без охраны... Страна бурлит. Ты разворошил осиное гнездо, дав волю крестьянам.

   – Я дал им то, чего они столько веков хотели.

   – Неужели ты не знаешь свой народ? Ему только дай палец... Это такое чудо, что террорист промахнулся. Это Господь отвёл его руку. Запомни этот день. Он явил тебе сегодня свою милость. Но не искушай Его больше. Ты обещаешь?

   – Конечно, Мари. Я тронут твоим волнением, но я не могу прятаться от своих подданных. Преступники есть в каждом народе, но не менять же мне свои привычки из-за этого.

   – Но последний год ты особенно часто стал гулять один. И здесь, и в Царском. Если тебе так уж это нужно, бери охрану. Я сегодня же скажу Рылееву, это он виноват. Где он теперь? Во дворце?

Александр замялся.

   – Я... Я не знаю...

В это же время. Кабинет Николая I.

Катя ходила по кабинету, садилась, но тут снова вставала и начинала ходить из угла в угол.

И тут дверь открылась, и вошёл Александр.

Она вскрикнула и бросилась к нему. Они молча обнялись и так стояли некоторое время. Потом он опустил её на диван и сел рядом, держа за руку.

   – Ты помнишь, когда вчера я сказал тебе, что жизнью своей готов доказать мои к тебе чувства, я не думал, что это может случиться так буквально, но если это плата за то, что ты сейчас здесь в моих объятиях, то я с радостью готов заплатить её ещё раз. Что ты так смотришь на меня? Ты не веришь мне? Готов, готов, и даже больше. И если бы повторился вчерашний день и я бы знал, что меня ждёт сегодня в Летнем, я бы всё равно позвал тебя туда. И снова бы заплатил эту цену – удивление, страх, радость – все какие-то доли секунды, но я помню их так отчётливо, как будто длились они долгие часы. И ещё понимание того, что это знак свыше, значит, Господь хочет, чтоб мы были вместе. – Александр поднялся. – Ты извини, я теперь должен покинуть тебя, там наверху меня ждут члены Государственного совета и министры, все хотят поздравить с избавлением. Но я хочу, чтоб первой это сделала ты, – он протянул ей руки.

Она встала на цыпочки и поцеловала его – сначала в один бакенбард, потом в другой. Он привлёк её и поцеловал в губы.

   – Вот с чем меня надо сегодня поздравлять, – сказал он ей. – Да разве они догадаются?..

1 июля 1866 года. Петергофский дворец.

Александр беседовал с Горчаковым[6]6
  Горчаков Александр Михайлович (1798-1883) – князь, дипломат. В 1856-1882 гг. – министр иностранных дел. Благодаря его дипломатическим усилиям был обеспечен нейтралитет европейских держав во время русско-турецкой войны в 1877-1878 гг. С 1879 г. по состоянию здоровья фактически отошёл от дел.


[Закрыть], министром иностранных дел.

   – ...И ещё, Ваше величество. По случаю счастливого избавления Вашего величества от покушения Конгресс Североамериканских Соединённых Штатов направил к нам, помимо письма, делегацию во главе с заместителем министра морского флота Фоксом.

   – Ну что ж, надо принять их с максимальными почестями. Их визит как-то связан с продажей Аляски?

   – Не думаю, Государь, скорее это желание укрепить наши дружеские отношения, дать нам понять, что наши интересы лежат не только в Европе, но и могут простираться на американский континент. Договор о продаже им русской Америки – это одно из подтверждений тому, о, и думаю, не единственное.

Хорошо, Александр Михайлович, распорядись насчёт делегации. Я их приму тотчас же по приезде. – Александр встал.

   – Ваше величество не желает ознакомиться с депешей нашего посла в Японии – по поводу Южных Курил?

   – Не сейчас, князь, в другой раз. Сейчас я весьма тороплюсь. Курилы подождут, а есть дела, которые ждать не могут...

В этот же день. Павильон «Бабигон» в Петергофском парке.

Катя, полуобнажённая, лежала на оттоманке в объятиях Государя. Его костюм тоже был в полном беспорядке. Он ещё не отдышался после близости.

   – О, Господи, как всё быстро... Год я ждал этого мига, год, в самых тайных мечтах представлял это, а сейчас, когда чудо свершилось, я не могу даже его вспомнить, я был словно в беспамятстве... Ты слышишь меня?.. Катенька, ангел мой...

Катя открыла глаза, посмотрела вокруг, словно не понимая ещё, где она находится. Постепенно её взгляд обрёл осмысленность. Она посмотрела на Государя, на себя – растерзанную и, ужаснувшись, попыталась натянуть на себя своё платье, чтобы хоть как-то прикрыть наготу.

   – Не надо, погоди, – Александр потянул платье к себе. – Я хочу видеть тебя. Хоть сейчас, когда ко мне вернулись зрение и слух, я хочу запомнить тебя такой – моей, моей... Господи, ты моя. Правда ли это, не сон ли? Скажи, что это не сон, что ты моя... – Катя уткнулась в ладони, пряча лицо. – Погоди, не уходи от меня, я хочу сказать тебе очень важную вещь. Ты, верно, ругаешь теперь себя и меня, ты в растерянности перед тем, что случилось, и перед тем, что будет потом, я вижу это по твоему лицу, ты напугана и смятенна, но послушай, что я скажу, любовь моя. – Он повторил медленно, почти по слогам: – Любовь моя... Я сейчас не свободен, но при первой возможности я женюсь на тебе, ибо отныне и вовеки я считаю тебя своей женой перед Богом... Я не знаю, когда это случится, на то Божья воля, но это будет, будет, я знаю, ты верь мне, верь... Веришь? – Она неуверенно кивнула. – Всё будет, как я сказал. Мы навеки вместе и никогда больше не расстанемся.

1 декабря 1866 года. Дворцовая площадь.

Сани подкатили к боковому подъезду Зимнего дворца. Из них выпрыгнула Катя и открыла своим ключом дверь...

Спустя час. Кабинет Николая I.

Катя перед зеркалом одевалась. Александр – помолодевший, счастливый, сидя на диване, глядел на неё с улыбкой.

   – Ну, а теперь я должна сказать тебе, – Катя обращалась к его отражению в зеркале. – Ты же мне слова сказать не дал – как вихрь, какой.

   – И теперь не дам. – Он подошёл к ней и обнял её сзади.

   – Погоди, это очень важно.

   – Самое важное ты мне уже сказала – ты любишь меня. Всё остальное рядом с этим... – он засмеялся.

   – Я уеду.

Он ещё продолжал смеяться, когда до него дошёл смысл её слов.

   – Куда уедешь?

   – В Италию.

   – Как? Кто сказал? Почему?

   – Меня увозят.

   – Кто?

   – Жена брата. Она узнала про... про нас. В свете говорят об этом.

   – Но этого не может быть. Ты же говорила – тебя никто не видит, когда ты приезжаешь.

   – Значит, видел. Не знаю, но все винят Мишу и Сильвию. Что они, мол, способствуют... И Миша решил, что если я уеду на время...

   – Что за вздор. Откажись.

   – Миша мне за отца. Я не могу против его воли.

   – Я всё улажу.

   – Государь в России может многое. Но даже он не может заставить общество не иметь мнения.

   – Я выясню, кто распускает эти отвратительные слухи. Я сегодня же вызову Шувалова[7]7
  Шувалов Пётр Андреевич (1827-1889) – граф, государственный деятель, дипломат, генерал от кавалерии. В 1866-1874 гг. – шеф корпуса жандармов, 1874-1879 гг. – посол в Лондоне.


[Закрыть].

   – Отвратительные? Но ведь это правда, Сашенька. Разве можно пенять людям, что они передают правду?

   – Если эта правда наносит ущерб репутации Государя... Или близких ему людей... Она перестаёт быть таковой и становится клеветой. Что должно повлечь за собой безусловное наказание.

   – Я ведь говорила, что это все узнают, что мы не мещане какие-нибудь, что мы слишком на виду...

   – Я не пущу тебя. Я буду говорить с твоим братом.

   – Нет, умоляю. Это поставит вас обоих в такое положение... Прошу тебя, вы два самых близких мне человека. Лучше я уеду. Они думают, что в разлуке всё забудется, и когда я вернусь... на моём месте уже будет кто-то другой... Другая...

   – Это Михаил Михайлович так считает?

   – Жена его.

   – Как она пошла. Она итальянка? – Катя кивнула. – Ну что ж от них требовать. Я объявлю Италии войну, и тебя сразу оттуда вышлют как иностранку.

   – Как ты можешь шутить.

   – Шутка – защита от отчаяния. Я в отчаянии. Я только обрёл тебя и опять теряю. Как надолго вы едете?

   – Не знаю. Несколько месяцев, должно быть.

   – Сейчас декабрь. До весны? Я не выдержу. Нет, я положительно расстрою эту поездку.

   – Саша... Государь мой, – она обняла его. – А может, это к лучшему? Разлука. Проверить себя.

   – Это тебе, милая, может, надо проверять себя, – по-детски обиженно сказал император. – А мне не надо.

   – Ты будешь ждать меня. Писать письма. Будешь писать? Мы никогда ещё не переписывались. И вообще мне никто ещё не писал писем.

   – Господи, ты совсем как ребёнок. А впрочем, почему – как. – Он погладил её по голове как маленькую. – Ладно, попробуем в плохом увидеть хорошее. Ты ведь никогда не была в Италии?

   – Я нигде ещё не была, Саша.

   – Будешь, мой ангел, везде будешь. Дай только срок. Я покажу тебе Европу. А покамест... ну что ж, начнёшь с Италии. Но если тебе там не понравится или будешь сильно скучать, ты напиши только, и я тотчас же выкраду тебя из-под ига твоих родных.

   – Выкрадешь?

   – Определённо.

   – Сам?

   – Зачем сам? У меня для этого есть Третье отделение моей канцелярии.

Февраль 1867 года. Зимний дворец. Библиотека.

Александр принимал Горчакова.

   – ...Таким образом, Ваше величество, столкновение Германии и Франции делается в высшей степени вероятным. И Люксембург...

   – А что Италия? – вдруг перебил его Александр.

   – Италия? – Горчаков был сбит с толку.

   – Что происходит в Италии?

   – Ничего, что могло бы показаться важным Вашему величеству.

   – Ты уверен?

   – Во всяком случае, наш посол ничего мне не сообщал. А у Вашего величества есть другие сведения?

   – Может быть, может быть, – сказал Александр рассеянно. – А скажи, мы не получали от итальянского короля приглашения к официальному визиту?

   – Нет, Ваше величество, насколько я знаю – нет. Но слова Вашего величества склоняют меня к мысли, что Ваше величество имеет какие-то иные, кроме дипломатических, источники информации.

   – Нет, Александр Михайлович, это я к слову, не придавай значения. Просто давно не был в Италии. Там сейчас тепло, а у нас вон стужа да ветер. – Александр поглядел в окно, сказал задумчиво: – Легко, должно быть, править народом, который все двенадцать месяцев живёт под солнцем. Не то, что у нас...

Кстати, если уж зашла речь о визитах, хочу почтительно напомнить Вашему величеству, что мы должны были ответить Парижу на его многократные приглашения Вашему величеству в связи с открытием всемирной выставки. Если Ваше величество не изменил своего намерения отказаться от поездки, я бы подготовил письмо...

   – Постой, постой, – Александр вдруг оживился. – Когда открывается выставка?

   – В мае, Ваше величество.

   – В мае? – Александр забарабанил пальцами, что-то прикидывая. – Знаешь, Александр Михайлович, погоди отвечать. Может, я и выберу время. Я должен подумать.

   – Хорошо, Ваше величество. Я только хотел бы напомнить, что обстановка сейчас не очень благоприятствует визиту. Учитывая события в Польше. В Париже много польских эмигрантов, да и французская публика, по нашим сведениям, настроена весьма сочувственно к Полонии. Я полагал бы отложить этот визит до более благоприятной и безопасной обстановки.

   – Князь, ты сам только что говорил о зреющем конфликте между Францией и Германией. Говорил? Но ты же прекрасно знаешь, что Вильгельм мой дядя, а Наполеон – мой друг. Поэтому кто же, как не Россия, может выступить буфером между ними.

   – Это верно, но я сейчас имею в виду прежде всего личную безопасность Вашего величества. После покушения Каракозова...

   – Вот именно, князь, – перебил его Александр, – вот именно. Он же здесь стрелял, а не в Париже. И оказался не поляком, а русским. Так что я не исключаю своего визита в Париж.

Февраль 1867 года. Зимний. Кабинет Александра.

Александр, склонившись над столом, писал письмо.

«...А теперь самое главное, свет мой. Ты писала, что вы собираетесь в Париж. Так вот, хочу обрадовать тебя, вернее, я надеюсь, что это тебя обрадует: я еду туда же в эти же дни с официальным визитом. Сообщи мне, ангел мой, в какой гостинице вы остановитесь, и я сразу же свяжусь с тобой...»

Раздался стук в дверь, вошёл адъютант.

   – Ваше императорское величество, министр внутренних дел.

   – Кто? А-а... Да, да, сейчас...

Александр дописал несколько слов, вложил письмо в конверт и сказал, меняя улыбчивое выражение лица на строго официальное:

   – Проси.

Вошёл министр.

   – Доброе утро, Ваше императорское величество.

   – Здравствуй, граф, здравствуй. Что у тебя нынче?

   – В общих чертах или...

   – Или, или... В общих чертах ты уже меня совершенно запугал. Хорошо, я не из пугливых. Так что?

   – Сегодня департамент почт и телеграфа обнаружил письмо, которое может заинтересовать Ваше величество.

   – Чьё?

   – Графа Орлова. Если Вашему величеству будет угодно ознакомиться с отрывком...

   – Опять отрывок? Ты меня уже подвёл на днях с отрывком. Оказалось, не он так думает, а он пересказывает, что думает публика в Москве. А ты это опустил, и получилось – он сам. Хорошо, всё разъяснилось, а не то по твоей милости был бы оклеветан порядочный человек.

   – Но Ваше величество, я ж не виноват, что ваши приближённые такие грамотные, что пишут вон на девяти с лишним страницах. Ежели Ваше величество будет каждое целиком читать... Я просто не осмеливаюсь предлагать Вашему величеству тратить своё драгоценное время на людей, того не стоящих.

   – Граф, кто чего из моих подданных стоит, решать не тебе, а мне. Твоя забота – доносить о том, что ты считаешь подозрительным. Но не характеризовать порядочных людей по своему разумению. Ладно, так что там Орлов?