Текст книги "Долгорукова"

Автор книги: Руфин Гордин

Соавторы: Валентин Азерников
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)

   – Ну и прокляли бы. Зато настало бы царство справедливости.

   – Молчи, болван, – зашипел Желябов. – До царства справедливости стало бы как до неба...

   – Ишь, шагает точно петух... Голову поднял... Не боится, – продолжал тот своё. – Ты как хочешь, Андрей, но такой момент упущен!

   – Нам нужен только он. Он один, – не останавливаясь, пробурчал Желябов. – Нас уже клянут за одиннадцать солдат Финляндского полка, погибших при взрыве в Зимнем.

   – Жертвы всё равно неминуемы. Они были и будут...

   – Мы должны прежде всего жертвовать собой ради великой цели. Безвинные не должны гибнуть...

Митрополичий хор завёл «Со святыми упокой...». На мгновенье он перекрыл невнятный гул людского сборища, шарканье шагов, топот копыт. На глазах Александра блеснули две слезинки. Он не утирал их, и глаза сушил ветер, дувший с Невы.

Он был сентиментален смолоду, хотя и старался подавить в себе эту чрезмерную чувствительность. Но с годами она стала проявляться чаще, с порывами, и он уже не скрывал и не стыдился слёз. Всё в нём обострялось, как бывает в старости. А он всё чаще и чаще ощущал груз лет, однако старался не подавать виду. И избегал разговоров на эту тему.

   – Плачет, – заметил спутник Желябова. – Гляди, плачет.

   – Человек же, – огрызнулся Желябов. – Супругу хоронит.

   – Постылую, заброшенную. С молодой забавляется...

   – Да замолчишь ты наконец! – рявкнул Желябов.

В крепость толпу не пустили. Плотный заслон гвардейцев оттеснил людей. Ворота затворились за траурной процессией.

Тишина собора была особенной – гулкой и чувствительной. Каждый звук усиливался и казался значительным. Гроб внесли на плечах Александр с сыновьями. Хор снова затянул «Со святыми упокой...», и здесь, под каменными сводами, пение казалось чересчур громогласным и даже неуместным.

Последние напутственные слова митрополита, последние всхлипы и стоны женщин. И всё кончилось.

Глава девятнадцатая
НЕ УСПЕВШИ ИЗНОСИТЬ САПОГ...

Третьего дня ко мне заезжал Мишель Премьер

(Лорис-Меликов. – Р. Г.). Особенно любезен...

Должно быть что-нибудь значить. И точно:

оказывается, что государю угодно, чтобы я

участвовал в совещании относительно

представленной гр. Лорис-Меликовым записки.

Ближний боярин мне вчера её прислал, монумент

посредственности умственной и нравственной.

При наивно циническом самовосхвалении,

при грубом каждении государю и грубом

изложении разной лжи, – прежняя мысль

о каких-то редакционных комиссиях из

призывных экспертов.

Валуев – из Дневника

   – Нет, ты меня не понимаешь, все вы меня не понимаете, – расстроено говорил Александр своему министру двора, – я вынужден торопиться. Надо мною рок... – не договорив, он махнул рукой. То был жест отчаяния – жест простого смертного, а не повелителя огромной империи.

Лицо Адлерберга выразило удивление, и тогда Александр со странной обречённостью прибавил:

   – Меня мучает предчувствие... Вот уже несколько месяцев... Я никому не обмолвился... Даже ей... Ты знаешь, что меня преследуют убийцы. Бог меня хранил до поры. Но милость его не бесконечна... Они меня достанут. Жизнь моя замкнётся... Меня преследует число двадцать шесть. Брат Костя говорит, что я суеверен. Может быть. Но каждый раз это число как-нибудь пакостит мне – мелко или по крупному. Я ничего не могу поделать, ничего. Стараюсь ничего не предпринимать двадцать шестого числа, не связывать своих действий с ним. Но непременно что-нибудь случается. Либо со мною, либо с моими близкими. Близится двадцать шестая годовщина моего правления. Меня донимает неотвязная мысль: она станет последней. Я обязан обеспечить Катерину Михайловну и моих детей. Моих и её. Я должен торопиться. Бог с ними, с приличиями, с обычаями. Четырнадцать лет назад я дал ей слово. Я обязан его сдержать.

Адлерберг пожал плечами. Он был поражён. Настолько, что не смог выговорить не слова. Такого на его памяти не было с государем. Такой обречённости, такой безысходности. Он был натурой в общем-то сильной, чуждой всяких суеверий, ничего такого за ним не водилось.

Министр не знал, что сказать. То, что он услышал, было так неожиданно, так ошеломительно. Наконец он промолвил:

   – Я что... Я, Государь, забочусь только о вашем добром имени. Старшие дети... Ваши братья и сёстры... Двор... Священный синод... Как отнесутся они к вашему решению?

   – Мне в высшей степени наплевать. Я волен в своих поступках и решениях, доколе я император. Об этом акте будет знать ограниченное число лиц. Ты в том числе.

Адлерберг поклонился. Он был тронут и в то же время обеспокоен. Александр продолжал:

   – Я не намерен посвящать в это даже моих братьев. Кроме, может быть, Кости. И даже старших детей, за исключением наследника. Каждый, кто будет посвящён, должен дать слово молчать об этом моём решении, об акте бракосочетания. Разумеется, я должен буду оформить его при свидетелях. Оставить, так сказать, законное завещание, по всей форме узаконить мою волю. А дальше... Кто знает, что случится дальше. Один Господь над нами. Но он промолчит, – с горечью закончил Александр.

   – Государь, я всецело на вашей стороне, – Адлерберга понесла волна сочувствия и даже жалости. Он был предан – без лести – своему повелителю и если решался ему возражать, то в его же интересах. – И если я позволю себе противность, то только потому, что это отразится...

   – Э, да Бог с ним, – не дал ему докончить Александр. – Мне в высшей степени безразлично мнение двора, света, общества. Даже европейских дворов, да. Я действую так, как подсказывает моя совесть и честь. Именно честь. А на мнения мне наплевать. Дядюшка Вилли в собственноручном письме предостерегает меня от потворства конституционерам. До него дошло, что Лорис-де возымел сильную власть и намерен уговорить меня принять конституционную форму правления. А я и без Лориса склонен пойти на это. Представительная форма власти неминуема, и Россия последует примеру европейских монархий. Нужна лишь постепенность, обдуманность каждого шага.

   – Сопротивление будет слишком велико, – нерешительно заметил министр.

   – Волков бояться – в лес не ходить. Будто я не предвижу. Сколько уж мне пришлось преодолеть, чрез такой частокол продираться... Все мне мешали, даже доброжелатели. Да и я хорош был – клонился то в одну, то в другую сторону, слушал то одного, то другого. Ничего хорошего, как видишь, из этого не вышло: власть зашла в тупик и никак не может из него выбраться.

На Александра нашла какая-то ожесточённая покаянность. Он стремился выговориться, словно бы торопясь сказать то, что давно его преследовало и терзало. Такой Александр представал пред Адлербергом едва ли не впервой.

   – Меж молотом и наковальней – и так всё царствование. Отец не ведал ни сомнений, ни колебаний, шёл вперёд и вперёд. Его царствование было жестоко. Я должен был оправдать надежды тех, кто ждал от меня совсем иного. Не получилось!

   – Помилуйте, Государь: получилось, но не вполне. Да и кто из ваших предков был последователен в своих намерениях...

   – Великий Пётр. Да и прабабка Екатерина. Не до конца, разумеется: история, как я знаю, не ведает такого монарха, который бы до конца следовал своему плану. Разве что железный хромец Тимур. Но он всё сокрушал на своём пути, огнём и кровью пролагал путь, не ведая ни сомнений, ни жалости. А меня то и дело мучили сомнения, – с неожиданной прямотой признался Александр.

   – Что ж, Государь, я готов содействовать вашему плану. Я понял вас, – со вздохом проговорил граф. – В таком случае надобно уже сейчас подготовить всё действо.

   – Вот и ладно. Я со своей стороны посвящу тех немногих, которые будут в нём участвовать.

Отпустив Адлерберга, Александр отправился к Кате.

В ней произошла перемена, не ускользнувшая от него. Накатила некая решимость, даже властность. Прежде она безропотно клонилась перед ним, перед каждым его словом и желанием. Теперь же, почувствовав, что последнее препятствие на её пути к восхождению пало, она всё более стала принимать тон повелительный. Особенно с теми, кто служил её государю, – с Адлербергом, Лорис-Меликовым, Рылеевым и другими. В редкие встречи с цесаревичем она стала говорить ему не иначе, как «милый Саша».

   – Мачеха да и только, – ворчал «милый Саша», который был младше её на два года, втайне же уже примеривал шапку Мономаха и короны предков.

   – Всё уладилось, – сказал Александр входя. – Адлерберг станет всё готовить к церемонии.

Катя стала ластиться к нему, но он был озабочен, хмур – весь во власти разговора с Адлербергом, своих откровений по поводу магии чисел. Она поняла и отстала, уселась напротив и стала ждать.

   – Я долго говорил с ним, – наконец начал он. – Я высказал ему всё, что тревожит меня... Мои роковые числа.

   – Что за роковые числа? – недоумённо переспросила Катя. Ничего подобного она прежде от него не слышала.

   – Двадцать шесть – однажды я тебе говорил, но ты посмеялась и забыла. Двадцать шесть. Да и восемнадцать и его перевёртыш восемьдесят одно. Это мои оконечные числа, – прибавил он.

Она хмыкнула:

   – Какая чепуха, моё величество. Не надо вбивать себе это в голову.

   – Ты права – не надо. А оно вбивается помимо воли. Ничего не могу поделать...

   – Скажи лучше, когда это произойдёт? – нетерпеливо перебила, она впервые обратившись к нему на «ты». Но он пропустил эту её вольность, изредка, впрочем, пробивавшуюся в постели, мимо ушей.

   – О чём ты говоришь? Что – это? – переспросил он, всё ещё занятый своими мыслями.

   – Когда ты поведёшь меня под венец? – Катя даже притопнула ногой в нетерпении.

   – Теперь уже недолго ждать, – вяло ответил Александр. Он чувствовал себя в западне, кругом в западне. Это было странное чувство, доселе не посещавшее его. Все обложили его – даже любимая женщина, которая до недавнего времени казалась ему единственным и желанным прибежищем.

Он вдруг почувствовал, что хочет одного – чтобы его оставили в покое. Все, все – и Катя, и его дети, старшие и младшие. И министры, и двор с его мушиным гудением, пересудами и сплетнями... Великая усталость навалилась на него. Он не мог её сбросить, весь обмяк и закрыл глаза.

Катя тотчас почувствовала перемену – то было необъяснимое женское чутьё.

   – Что с вами, моё величество, – расхлопоталась она. – Вам худо?

   – Худо. Я устал. Нету сил. Прости меня – пойду к себе.

   – Прилягте здесь, я буду тише воды, ниже травы, – заворковала она, гладя его виски своими невесомыми нежными пальчиками.

   – Нет-нет, – торопливо ответил он. – Я пойду.

   – Что ж, ваша воля, – сердито буркнула она. – Вы мой повелитель. И всех нас повелитель, всегда и везде. Даже здесь, в обители любви.

Он с трудом добрался до опочивальни, разбудил дежурного камердинера, дремавшего в кресле, разделся с его помощью и, рухнув в постель, тотчас погрузился в долгий тяжёлый сон.

Сон был глубок и долог. Постепенно его оковы стали ослабевать, и вскоре в него стали вторгаться сновидения. То были фантастические тени его тревог и размышлений. В какой-то странной пляске то соединялись, то разбегались числа восемнадцать и восемьдесят один: образуя роковой год, приближавшийся с неумолимой постепенностью. Он убедил себя и Катю, она пугалась, хватала детей и неслась куда то, как давеча, когда во дворце прогремел взрыв... Потом какие-то невесомые фигуры сплелись вокруг него в хороводе... «Охранители», – подумал он, и в тот же миг они исчезли – растворились в пространстве. Он силился что-то сказать, но тщетно – язык не повиновался, слова не складывались...

Потом он увидел себя и Катю с детьми на прогулке в Царском Селе... Всё было привычно, но отчего-то позади них не было ни Рылеева, ни Коха с его казаками. А впереди уже маячили два бородатых субъекта с угрожающим видом. Они неумолимо приближались, держа в руках по пистолету... Александра удивило, – он потом рассказывал сам Кате, – что пистолеты были дуэльные, начала века. «Какая чепуха», – подумал он, видя, как субъекты нажимают на курки... Осечка, осечка, осечка, потом дымный выхлоп... И он проснулся. Испуга не ощутил, но липкий пот выступил на спине, на лбу.

Удивили дуэльные пистолеты, удивило и то, что действие сна происходило в Царском и злодеи проникли туда. Мысль, что они всюду, они подкарауливают его, была неотвязна.

   – Господи, зачем всё это, – проговорил он вслух совершенно машинально. Но камердинер, дежуривший за дверью и оберегавший сон государя, тотчас осторожно приоткрыл дверь.

   – Ваше императорское величество, изволили звать?

   – Нет-нет, ничего. Ступай.

   – Послышалось. Прощенья просим-с.

«Шалят нервы, – вздохнул Александр. – Надо бы скорей выбраться отсюда. Но прежде всё закрепить. По всей форме, дабы никто не мог придраться, и права Кати и детей были неоспоримы».

Александр поколебался, посвящать ли Лорис-Меликова в свой план. Он доверял ему более чем другим. Но поразмыслив, решил, что скажет ему после совершения церемонии. И вообще, круг посвящённых должен быть как можно уже.

Когда Адлерберг в очередной раз явился к нему за приказаниями, Александр сказал:

   – Знаешь, я решил назначить церемонию бракосочетания на завтра.

   – Позвольте, Государь, – ошеломлённо пробормотал граф. – Всё-таки эта поспешность может повредить вам в глазах...

   – Бог с ними – с глазами, ушами и ногами, – прервал его Александр. – Мне совершенно на это наплевать. И потом, сколь раз я должен требовать исполнения своего желания. А лучше сказать – повеления. Ты что-то отбился от рук, друг мой...

   – Но хотя бы уведомить его высочество наследника-цесаревича.

– Потом, потом, – нетерпеливо произнёс Александр. – Он далеко, он не узнает. Всё потом. С моей стороны будут ты, Рылеев и Баранов, со стороны Кати госпожа Шебеко. И всё. Протоиерей Никольский здесь и исполнит всё по форме. Вот и весь круг посвящённых. Гордись, ты удостоен доверия как старый друг. Я лишил его даже Костю, которому я бесконечно доверяю. Впрочем, в этой церемонии он ни к чему. Скажи Рылееву и Баранову.

Было ли это торжество бракосочетания. Отнюдь нет. Правда, для церемонии был избран Большой царскосельский дворец – любимое обиталище прабабки Екатерины. Здесь она задавала балы, здесь грешила смачно и много, принимала иностранных гостей. Дворец был её детищем и потому звался Екатерининским.

Было некое знамение в том, что в его стенах правнук, царствующий император, поведёт к венцу другую Екатерину, свою избранницу, и то будет союз любви.

Он не предуведомил Катю, решив это сделать в последний момент, когда ему доложат о том, что всё готово. Подвенечное платье? Чепуха. Ничего такого не нужно. Он сам будет в гусарском мундире. Отчего в гусарском? Оттого, что он молодит его. Всё-таки... С другой стороны, велика ли разница – тридцать лет! Подумаешь. Иные вельможи под семьдесят брали себе в жёны семнадцатилетних. Это было как бы в обычае. Молодая жена призвана разогнать старую медленно циркулирующую кровь и вообще омолодить своего почтенного супруга.

Кате уже тридцать три. Она несколько погрузнела – всё-таки мать троих детей, у глаз зазмеились тонкие морщинки, но фигура всё ещё тонка и вообще она ещё очень молодо выглядит. Она счастлива с ним. А он?..

Александр отогнал от себя эту мысль. Да и что такое счастье? Никто не может дать внятного ответа на этот вопрос. Ему с ней хорошо, она мать его детей. Да, она возвратила ему счастье и ощущение молодости – этого было вполне достаточно. И потом, ничего лучшего зрелые годы ему не принесли. Связь была крепкой и надёжной. Воспоминание о восторгах любви не изгладилось. Но уж было в этом всё больше воспоминаний, некоей инерции. И то хорошо. При нынешних-то треволнениях.

Вошёл Адлерберг и доложил, что всё готово, в домовой церкви затеплены свечи, Рылеев и Баранов уже там, протоиерей подготовил венцы...

   – Ну и ладно. Я отправлюсь за Екатериной Михайловной и мадам Шебеко. Ступай, Саша, мы сейчас будем.

   – Отчего она именуется мадамой? – осмелился спросить граф. – Сколько я знаю, она не была замужем.

Александр рассмеялся.

   – В самом деле, она натуральная мадмуазель. Но уж к сорока годам-то пора бы стать, как ты говоришь, мадамой.

   – Перестарок. Разве что кто-нибудь по пьянке возьмётся сделать её мадамой.

   – Не говори так, – оборвал его Александр, впрочем, нисколько не сердясь, – она как бы дуэнья при Екатерине Михайловне, она блюдёт её и детей. Варвара Игнатьевна – преданный друг. Я сделал её старшего брата Бессарабским губернатором, а сестрица Софья – за родным братцем Катерины. Так что мы в родстве, – закончил он со смехом. Чувствовалось, что Александр – в приподнятом настроении, как и должно было в столь торжественный момент.

Когда он вошёл в апартаменты Кати, она как раз беседовала со своей наперсницей.

   – Дорогие дамы, – важно произнёс Александр, – наступает торжественная церемония. Катенька и ты, Варвара Игнатьевна, ступайте за мной.

   – Куда это? – недоумённо спросила Катя.

   – В дворцовую церковь, дорогая. Нас ждут. Я поведу тебя под венец.

Из глаз Кати брызнули слёзы. Она бросилась на шею Александру.

Он поцеловал её в лоб и с деланной укоризной сказал:

   – Ты омочила мне мой парадный мундир.

   – Боже мой, Боже мой, – бормотала Катя, отстраняясь и торопливо утирая слёзы. – Наконец-то! Это вершина моей жизни!

Она бросилась обнимать Варвару, продолжая бормотать всё то же. И вдруг спохватилась:

   – Так? В таком виде? Но мне же надо бы заготовить платье...

   – Ничего не надо. Надень какое-нибудь светлое, у тебя их достаточно. Простенькое. Но быстрей, пожалуйста, не затягивай...

   – Варя, идём! Мы сейчас, мы недолго.

   – Ну вот, начинается, – проворчал Александр. – Вечно эти дамские затяжки.

Они возвратились быстро. На Кате было изящное светлое платье, которое очень к ней шло.

   – Пошли, пошли, – Александр, взяв Катю за руку, повёл её по дворцовым коридорам, сквозь анфиладу пышных зал. Шаги гулко отдавались под сводами, паркет, навощённый до зеркальности, отражал фигуры: за ними следовали тени, словно некая свита.

Их уже ждали. Ждали давно. В церкви было душно, горели все паникадила, лампады перед образами.

Александр подвёл Катю к аналою. Протоиерей Никольский окропил их святой водою. Церемония началась.

   – Венчается раб Божий государь император и самодержец Всероссийский Александр Николаевич и раба Божия княгиня Екатерина Михайловна...

   – Светлейшая княгиня, – решительно вмешался Александр, – светлейшая княгиня Юрьевская, что будет утверждено моим указам. Продолжай, отец Ксенофонт.

   – Светлейшая княгиня Юрьевская, – покорно повторил протоиерей.

Шаферы, державшие венцы, застыли как два истукана. Шаферами были генерал-адъютанты Рылеев и Баранов. За ними встали Адлерберг и Варвара Шебеко.

   – Боже пречистый, и всея твари содетелю, – начал отец Ксенофонт, – ребро праотца Адама за твоё человеколюбие в жену преобразивый и благословивый...

Протоиерей, видно было по всему, желал соблюсти чин последования венчания. Александр стал нетерпеливо переступать с ноги на ногу. Он вовсе не хотел затягивать церемонию. Священник на мгновение оторвался от требника и, бросив мимолётный взгляд на государя, как видно, понял свою оплошность и зачастил:

   – ...И ниспошли руку твою от святого жилища своего государю и самодержцу нашему Александру Николаевичу и сочетай его и рабу твою Екатерину светлейшую княгиню Юрьевскую зане от тебе сочетавается мужу жена... Венчай их в плоть едину, даруй им плод чрева, благочадия восприятие...

Он снова оторвался от требника и глянул на государя. Александр улыбался одними краями губ. И протоиерей, восприняв это как одобрение, уже решительней возглашал:

   – Положил еси на главах их венцы, от каменей честных: живота просиша у тебе и дал еси им.

Взяв у шаферов венцы он возложил их на головы новобрачных.

   – Исайя, ликуй! Возвеличися, женише, якоже Авраам... И ты, невесто, возвеличися, якоже Сарра...

Александр фыркнул, но тотчас состроил благолепную мину.

   – Обменяйтесь кольцами, дети мои, – растерянно произнёс отец Ксенофонт и, желая закончить церемонию, возгласил: – Слава тебе, Христе Боже, упование наше, слава тебе. Слава и ныне, и прясно и во веки веков!

   – Аминь! – подхватили все.

   – Господи, помилуй! Благослови, благослови, благослови!

   – Аминь, – откликнулись все.

Поучение к новобрачным было отменено. Тем паче, что новобрачие было, строго говоря, сомнительно. Все поочерёдно поздравляли Александра и Екатерину с подобающей церемонностью. Протоиерей же снова, не по чину, окропил их святой водой.

   – Благодарю всех вас, – Александр довольно улыбался. – Отметим же событие это возлиянием и ядением. Прошу пожаловать ко мне.

Этот день – восемнадцатое июля – остался в памяти у всех участников церемонии. После небольшого застолья, завершившегося прогулкой новобрачных в коляске, но без свиты, Александр позвал к себе присутствующих для подписания акта, составленного загодя.

«Тысяча восемьсот восьмидесятого года восемнадцатого июля в три часа пополудни, в дворцовой церкви Царскосельского дворца Его Величество Император Всероссийский Александр Николаевич соизволил вторично вступить в законный брак с фрейлиной, княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой.

Мы, нижеподписавшиеся, бывшие свидетелями бракосочетания, составили настоящий акт и подтверждаем его нашими подписями...

Генерал-адъютант граф Александр Владимирович Адлерберг.

Генерал-адъютант Эдуард Трофимович Баранов.

Генерал-адъютант Александр Михайлович Рылеев.

Обряд бракосочетания был совершён протоиереем церкви Зимнего дворца Ксенофонтом Яковлевичем Никольским».

Александр был настроен самым лучшим образом. Взяв бумагу с вензелем, он задумал закрепить этот акт указом Правительствующему Сенату:

«Вторично вступив в законный брак с княжной Екатериной Михайловной Долгоруковой, Мы приказываем присвоить ей имя княгини Юрьевской с титулом Светлейшей. Мы приказываем присвоить то же имя с тем же титулом нашим детям:

сыну нашему Георгию,

дочерям Ольге и Екатерине,

а также тем, которые могут родиться впоследствии,

Мы жалуем их всеми правами, принадлежащими законным детям сообразно ст. 14 Основных законов империи и ст. 147 Учреждения императорской фамилии.

Царское Село, 6 июля 1880 года...»

Размашисто подписавшись, он пояснил:

   – Статья четырнадцатая гласит: дети, происшедшие от брачного союза лица императорской фамилии с лицом, не имеющим соответствующего достоинства, то есть не принадлежащим ни к какому царствующему или владетельному дому, не имеют права на наследование престола. Статья же сто сорок седьмая трактует о том же: я не могу наделить тебя правами, принадлежащими членам императорской фамилии. Понимаю – обидно. Но тут я бессилен: даже если я решу отойти от этих установлений, тотчас взбунтуются мои старшие дети, а может, и братья. Не надо дразнить гусей – старая и верная истина. А великие князья не гуси – их укус может стать смертельным. Пока я жив, обороню тебя и наших детей. Но только пока жив. Впрочем, я верю, что наследник Саша вас не обидит.

   – Отчего в такой день ты заговорил так, будто тебя...

Она не договорила и залилась слезами.

   – Катенька, дорогая, мы все – в руках Божиих, все – в его власти. А посему решительно всё надо предусмотреть. В том числе и мою кончину. Да-да, не плачь. Ты ведь знаешь, как за мною охотятся. Охотники эти упорны. Кстати, что поделывают наши с тобой тайные доброхоты и охранители?

Катя стёрла слёзы и, всё ещё всхлипывая, открыла бюро и достала бумагу.

   – Ничего утешительного они не сообщают. Настоятельно советуют тебе не ездить на развод в Михайловский манеж. Называют численность главного штаба террористов: двадцать четыре человека. А их воинство насчитывает якобы шестьсот человек по всей России.

   – Хм. Не густо. И вся наша рать не может повязать этих негодяев.

   – Я говорила Лорису. Он считает, что их на самом деле много больше.

   – Ну, у страха глаза велики, это известно с давних пор.

   – Они, правда, оговариваются: к этим шестистам должно прибавить до полутора тысяч, как пишет великий лигер, «которые принадлежат к группам и действуют, как солдаты в бою, согласованно и безостановочно, не считаясь с препятствиями».

   – Всё едино: даже ежели их тысяч пять, им противостоят сотни тысяч. А что, им так и не удалось проникнуть в самое гнездо заговорщиков?

   – Они якобы на пути к этому и заверяют ваше величество, что непременно взорвут изнутри всё сообщество социалистов-нигилистов.

   – Дай-то Бог, – Александр перекрестился. – Но предчувствия, дорогая моя, сильней меня, они не оставляют, они преследуют.

   – Это нервное. Ты должен созвать докторов и принять их совет.

   – О, доктора... Они посоветуют не думать об этом. А я и не думаю. Это вторгаются помимо моей воли.

   – Я их изгоню, эти предчувствия! – с жаром воскликнула Катя. – Я могу, о, мой повелитель! Я всё могу, отныне и вовеки! Я дам тебе великое блаженство – награжу за то блаженство, какое я испытала сегодня.

И она вознаградила Александра так, как может только жена и любовница в одном лице. Вознаградила по-женски, с невиданной щедростью и изобретательностью. Казалось, всё было изведано. Но у любящей женщины благодарность иной раз обращается в муку. Вот такую муку испытывал Александр. Он иссяк, Катя исторгла из него всё до капли. Он лежал без сил и желаний, но Катя...

   – Боже мой, Катенька, – простонал он. – Оставь меня. У меня нет никаких сил.

Она была довольна, словно настала наконец минута её женского торжества.

   – Мой повелитель удовлетворён?

   – Ты превзошла не только себя, но и всех-всех женщин, – слабым голосом проговорил он. – Боюсь тебя, Катя, боюсь. Ты изымешь всю мою мужскую силу.

   – О, нет, мой повелитель, я стану скромней. Теперь, когда нашим ложем единолично владею я, то буду соблюдать меру. Я буду оберегать то, что теперь принадлежит безраздельной одной мне. Да и как может быть иначе.

   – Да, моя радость, – он с трудом выталкивал из себя слова. – Но я уже не тот, что был четырнадцать лет назад. Годы и тревоги сделали своё дело. Иной раз я чувствую себя стариком, – неожиданно признался он.

   – О, нет-нет, мой повелитель! Виною всему моя жадность. Иной раз я забываюсь. Всё-таки меж нас тридцать лет разницы.

Тут восстала его мужская гордость.

   – Причём тут годы! В любви нет возраста, в любви все равны.

«Нет не все, – подумала она, – наверно не все». Катя, не знавшая другого мужчины, втайне могла догадываться, что не все. Пока что просветить её было некому: она сама никого не подпускала к себе. Но иной раз инстинктивно заглядывалась на красавцев-кавалергардов и чувствовала нечто, чему не могла бы найти названия: интерес, любопытство? Что?

Наконец она получила право повелевать. Оно было покамест сокрытым от большинства, но уже всё шло к тому, что её истинное положение законной супруги императора откроется, и ей станут воздавать положенные почести.

Александр посвятил в тайну своего бракосочетания Лорис-Маликова. Тот не скрыл своей радости.

   – Поздравляю вас, Государь. Это важный шаг. Он сможет на многое повлиять в лучшую сторону.

Лорис понимал, что надобно дать новое движение реформам. Что застылость государственной жизни есть пагуба. Она побуждает террористов к действиям. Их можно нейтрализовать только решительным шагом в сторону конституции. Это слово – пугало для ортодоксов. Его можно заменить формулой: представительное правление, собор выборных людей Русской земли. Надо действовать и действовать решительно именно в этом направлении. И Екатерина Долгорукова станет ему помощницей, если убедить её, что покушения на императора можно предотвратить, произведя реформу власти.

   – Что ты имеешь в виду?

   – Государь, не могу скрыть от вас: я стараюсь внимательно следить за окружением его высочества наследника-цесаревича...

   – Любопытно! Весьма! Что же ты усмотрел?

   – Аничков дворец стал местом закрытых совещаний. Особы, окружающие наследника, видят в нём будущего императора.

   – Преждевременно! – Александр даже привстал в кресле.

   – Несомненно. Они настроены решительно против княгини Екатерины Михайловны...

О, это был тонкий ход! Лорис прекрасно знал, что Александр тотчас вздыбится. Так оно и случилось.

   – Какое их собачье дело! – рявкнул Александр. – Отчего все стараются вмешаться в мою личную жизнь. Я им устрою укорот! Кто там у него?

   – Прежде всего Победоносцев с Катковым, графы Воронцов и Дмитрий Толстой...

   – Конечно. Этот злобствует, получив отставку...

   – Князь Мещёрский...

   – Ну а этот известный мракобес.

«Эвон как заговорил его величество, – Лорис внутренне порадовался. – Кажется, государь подвинулся к цели».

Теперь шансы на успех задуманного стали реальней. Но он решил пойти ва-банк:

   – Нет ничего неправдоподобного в том, Государь, если я выскажу несколько парадоксальную мысль... – он замолчал.

   – Говори-говори, – поощрил его Александр.

   – Отчего не исключить заговор и дворцовый переворот, – не дав Александру раскрыть рта, зачастил: – Вспомните примеры из отечественной истории! Да и в наши дни дворцовые переворота не редкость. Турки то и дело свергают своих султанов...

   – Ну ты хватил, – наконец опомнился Александр. – Нет, это совершенно исключено. Саша мой не таков, он слюнтяй. На словах он готов к решительным действиям, а на деле – пас. Нет-нет.

   – Во всяком случае, Государь, они станут противиться решительным действиям державной власти в сторону представительного правления.

   – Да, это так, – согласился Александр. – Но пока я на престоле, будет по-моему.

«И по-моему», – мысленно подхватил Лорис.

   – И вот что, – продолжил Александр. – На днях мы – я и Екатерина Михайловна с детьми – отправимся в Ливадию. Я хочу, чтобы ты нас сопровождал.

   – С великой радостью, Государь! Это высокая честь для меня. Но могу представить себе изумление двора, когда Екатерина Михайловна будет сопровождать вас.

   – Э, пусть их изумляются, – махнул рукой Александр. – Через некоторое время перестанут.

   – Вы намерены объявить о своём венчании?

   – Всё тайное рано или поздно становится явным. Со временем придётся объявить о том, что мы – муж и жена. Морганатические браки не в диковину среди царствующих династий.

   – Чем позже, тем лучше, Государь.

   – Да, я понимаю. Надобно соблюсти дистанцию.