Текст книги "Полосатый катафалк (сборник)"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 46 страниц)

14

Я ждал у дверей аптеки. Наконец Секундина вышла, щурясь от слепящего света.

– Миссис Донато?

Она узнала меня не сразу, как и я ее в морге. В двух шагах от нее под ярким солнцем мне стало понятно, что с ней сделала эта ночь. Изменился ее возраст. В ее облике и жестах исчезла молодость, появилась свинцовость пожилых лет. Сила тяготения лишила ее плоть упругости, а солнце было к ней беспощадно.

– Я Гуннарсон, адвокат, миссис Донато. Вчера вечером я виделся с Тони Падильей. И сегодня утром у меня с ним был небольшой разговор. Он сказал, что у вас есть важные сведения.

Ее лицо обмякло.

– Тони это приснилось. Я ничего не знаю.

– Что-то, связанное со смертью вашего мужа, – сказал я. – И не только. Он сказал, что Гэс не убивал Бродмена.

– Этого не говорите! – Ее пальцы клещами сомкнулись на моей руке.

Она оглянулась по сторонам, посмотрела на озаренный солнцем перекресток. На автобусной остановке студентки-практикантки щебетали, как белогрудые пичужки. Взгляд Секундины, казалось, с силой отодвинул реальность. Он создал зону отчуждения, пустую и холодную, вакуум в солнечном свете, и туда хлынул мрак, переполнявший ее душу.

Я взял ее под локоть и повел. Тело ее двигалось медленно и неохотно. Мы перешли улицу наискось к автобусной остановке на противоположном углу. Я уговорил ее сесть на пустую бетонную скамью под перечным деревом. Тень его листьев легла на наши лица, словно прохладное кружево.

– Тони сказал, что ваш муж не убивал Бродмена.

– Тони сказал?

– Насколько я понял, вы думаете, что его убил Гранада.

Она чуть очнулась от летаргии горя.

– Думаю, не думаю – что толку? Доказать я ничего не могу.

– Пусть так. Но другие могут.

– Кто бы это?

– Доктор Саймон. Полиция.

– Не смешите меня. Им так удобнее. Все решено и подписано.

– Только не мной.

Она поглядела на меня с вялой подозрительностью.

– Вы же адвокат, да?

– Совершенно верно.

– Денег у меня нет. И взять их негде. У Мануэля, моего деверя, деньги есть, но вмешиваться он не желает. Так что вам тут поживиться нечем.

– Я это понимаю. Просто я хочу добраться до правды.

– Выставляете куда-то свою кандидатуру?

– Со временем, возможно, и выставлю.

– Ну так улещивайте кого-нибудь еще. А я устала и совсем больна. Мне надо домой.

– Я вас отвезу.

– Нет уж, спасибо.

Но сохранять гордое безразличие дальше у нее не хватило сил. Она заговорила по-испански и совсем другим голосом – он шумел и трещал, как огонь. Казалось, голос этот принадлежал иной ее сущности, сохранившей и юность, и женственность, и гнев. Ее тело ожило, лицо преобразилось.

Я не понимал ни слова.

– Скажите это по-английски, Секундина.

– Чтобы вы побежали в суд и меня арестовали?

– С какой стати?

Она замолчала, хотя ее губы продолжали шевелиться.

– Не понимаю, чего вы от меня хотите?

– Сведений об убийстве Бродмена.

– Я все рассказала Тони. Спрашивайте его.

– Это правда?

Она вспыхнула темным пламенем:

– Вы меня вруньей считаете?

– Нет. Но в суде вы это повторите под присягой?

– В суд мне не попасть, вы не хуже меня знаете. Он и со мной то же сделает.

– Кто?

– Пайк Гранада. Он всегда на меня зарился. А как не получил ничего, озлился. Один раз вечером на ледяном заводе принудить хотел. И Гэс его хорошо порезал. А он выдал Гэса легавым, будто он машину украл. Они и меня забрали. А когда меня выпустили из исправительной школы, Пайк со мной свел счеты.

– Но ведь все это, кажется, было давно.

– Началось давно. Но он с тех пор только и думал, как нагадить Гэсу и мне. А вчера вечером взял, сволочь, и застрелил его.

– Но он исполнял служебный долг, ведь так?

– А стрелять было зачем? Гэс никогда с пистолетом не ходил. Кишка у него тонка была. Позволил Гранаде подстрелить себя, точно собаку.

– За что вы так ненавидите Гранаду?

– А он купленный легавый. Легавый сам по себе пакость, а купленный легавый гаже самой последней твари.

– Вы по-прежнему утверждаете, что он убил Бродмена?

– Конечно, убил.

– Откуда вы знаете?

– А я много чего слышу.

– Голоса?

– Я еще в своем уме, если вы на это намекаете. У меня есть подружка, помощница сестры в «Неотложной помощи». В больнице она двадцать лет работает. И такое знает, о чем доктора и не слыхивали. Она сказала, что Бродмен мертвый был, когда его внесли. И вид у него был, будто у задушенного. А Мануэль видел, как Гранада забрался за ним в машину. Гранада с Бродменом разговаривал, только Бродмен-то молчал. – Она мрачно покосилась на меня, и словно само зло проглянуло между ее веками. – Вы ведь тоже там были. И видели.

Мои мысли понеслись назад через дистанцию с препятствиями, преодолевая события этого дня, – назад к тому, что произошло вчера. Бродмен кричал от страха и ярости. Гранада был с ним в машине один, якобы его успокаивал. Быть может, он и успокоил его навсегда.

– Я не могу себе представить, что же произошло, – сказал я. – А как зовут вашу подругу, помощницу медсестры?

– Я ей дала слово никому ее не называть. И свое слово сдержу.

– Но зачем бы Гранаде понадобилось убивать Бродмена?

– Чтобы заткнуть ему рот. Бродмен знал, что Гранада куплен.

– Бандой грабителей?

– Может быть.

– Но если бы Гранада участвовал в грабежах, Гэс знал бы это.

– Они Гэсу всего не говорили.

– Значит, вы не можете утверждать, что Гранада был соучастником?

– Твердо – нет, но думаю, что был. Когда Гэс забирался в дом или в магазин, он всегда знал, где полицейские. Не рентгеном же он их просвечивал. У него был на них выход.

– Он сам вам сказал?

Она энергично кивнула. Шаль соскользнула у нее с головы. Нечесаные волосы сбились в колтун, точно рваный черный войлок. Быстрым сердитым движением она накинула на них шаль.

– Но он не сказал, что это Гранада?

– Нет. Не сказал. Может, не знал. Не то бы я докопалась. Он бы и хотел скрыть от меня, да не получалось.

Ее отказ прямо обвинить Гранаду казался наиболее убедительным из того, что она наговорила. После того, как я изложил свои подозрения Уиллсу, уверенность моя поколебалась, и теперь без прямых доказательств вины Гранады я рта не открыл бы.

– Кто еще был в банде, Секундина?

– Больше я никого не знаю.

– Женщин не было?

Ее глаза сузились в блестящие темные острия, нацеленные в меня из-под края шали.

– Вам нечего в меня пальцем тыкать. Я Гэса отговаривала впутываться в такие дела.

– Я не про вас. Вы ведь не единственная женщина в мире. У Гейнса подружек не было?

Густые черные ресницы опустились и замаскировали глаза.

– Нет. То есть мне-то откуда знать?

– Я слышал, он гулял с блондинкой.

Веки ее дрогнули, но губы остались упрямо сжаты.

– Значит, вы слышали больше, чем я.

– Кто она, Секундина?

– Говорят же вам, что никаких блондинок я не знаю. Да и его самого я почти не видела. Может, пару раз за последние два месяца.

– При каких обстоятельствах?

– Не понимаю, о чем вы…

– А вот о чем: где вы видели Гейнса? Что он делал?

– Не помню, – ответила она упрямо.

– А давно вы знакомы с Гейнсом?

– Гэс – давно. Лет шесть-семь. Познакомился с ним в Престоне, а когда они вышли, то некоторое время вместе колесили по стране, жили тем, что под руку подвертывалось. А потом Гэс вернулся и женился на мне, но все время поминал Гарри. В те дни Гейнс называл себя Гарри. Для Гэса он был герой – такие сумасшедшие штуки выкидывал.

– Например?

– Например, надувал дураков, угонял машины, ездил быстрее всех, ну и вообще. Бог знает что. Я Гэса предупреждала, когда он прошлой осенью опять связался с Гейнсом. Я его предупреждала, что от Гейнса добра не жди. Но он не стал меня слушать. У него никогда не хватало ума меня послушать.

Она посмотрела через улицу на больницу. На углу напротив остановился городской автобус, и практикантки попрыгали в него. Секундина заметила автобус, только когда он, взревев, проехал мимо.

– Ну вот! Я пропустила автобус!

– Я отвезу вас домой.

– А что толку ехать домой? – воскликнула она хрипло. – Рассказать детям, что у них нет больше отца? И вообще, зачем все?

Она застыла, точно памятник собственному горю. Что-то сломалось в ней и выпустило на свободу ожесточенные силы ее натуры. Казалось, она отдавалась на их волю в надежде, что они ее уничтожат.

– Вы нужны вашим детям, миссис Донато. Вы должны думать о них. – Других слов я не нашел.

– А, пошли они к черту!

Собственные слова привели ее в ужас. Она перекрестилась и забормотала молитву. Хотя тень перечного дерева была прохладной, я вспотел. Никогда еще я так пронзительно не осознавал глухой стены, отделяющей мою часть города от ее.

Мимо больницы проехал грязный черный «бьюик». Тони Падилья вел машину медленно, кого-то высматривая. Увидев нас на скамье, он затормозил у тротуара.

– Здравствуйте, мистер Гуннарсон, – сказал он тихо. – Я спрашивал о вас в больнице, миссис Донато. Ваша сестра просила привезти вас домой. Вы поедете? – Он перегнулся через переднее сиденье и открыл дверцу.

На мгновение я увидел ее маленькую изящную ножку. Сквозь пластиковый носок туфли просвечивали алые ногти.

– Можно вас на минутку, Тони?

– Вот же я, – сказал он, используя Секундину как буфер. Разговаривать со мной он не хотел.

– А что с полковником Фергюсоном? Мне казалось, вы его опекаете?

– Опекал, пока он не послал меня подальше, а сам поехал оставить деньги…

– Где?

– Не знаю. Он мне не сказал. И с собой меня не взял. Тогда я поехал домой к Секундине. Хотел с ней еще поговорить. Ее сестра сказала, что она тут, в больнице. – Он машинально улыбнулся, пожал плечами и взглянул на часы у себя на запястье. – У меня времени до работы только-только отвезти ее домой.

И он тронул машину.

15

Направляясь к больничной автостоянке, я поравнялся со входом в травматологическое отделение. На той стороне улицы выстроились машины «Скорой помощи», одна стояла на выезде. За рулем, небрежно откинувшись, слушал радио пожилой юнец Уайти. Когда я подошел, он убавил звук.

– Могу я чем-нибудь помочь вам, сэр?

– Не исключено. Вчера я видел вас в лавке Бродмена, когда вы его увозили. Моя фамилия Гуннарсон.

– Я вас помню, мистер Гуннарсон. – Он попытался улыбнуться, но без заметного успеха. Его бледное губастое лицо не было создано для улыбок. – Бродмен умер на пути сюда, бедный старичок. До того горько было смотреть на него.

– Вы его близко знали?

– В первый раз видел. Да только у меня с ними всеми внутреннее сродство. Все мы братья, все смертные, понимаете? Живые и мертвые.

Я понимал, хотя мне не слишком понравилось, как он это сформулировал. Видимо, больничный философ, один из тех чувствительных уязвленных душ, которые по собственному выбору обитают в атмосфере болезни и, как грибы, благоденствуют в тени смерти.

Глаза Уайти были точно два нервных окончания.

– Смотреть, как они умирают, – это меня просто убивает!

– А как умер Бродмен?

– Разом. Сию секунду вопил, вырывался – он же в настоящей панике был, а в следующую вздохнул, и его не стало. – Уайти вздохнул, и его будто тоже слегка не стало. – Я виню себя.

– Почему?

– Потому что мне даже в голову не пришло, что он может умереть у меня на руках. Если бы я знал! Дал бы ему кислород, сделал бы укол. А я позволил ему проскользнуть у меня между пальцев.

Он поднес руку к окошку и посмотрел на свои вяло расслабленные пальцы. Его подбородок опустился на грудь, длинное лицо растворилось в грусти. Из белесых глаз, казалось, вот-вот брызнут слезы.

– Не знаю, почему я не ухожу с этой жуткой работы. Столько таких вот ударов. Проще сразу пойти в гробовщики, и дело с концом. Нет, я серьезно.

И он в третий раз утонул в океане жалости к себе.

– А отчего он умер? – спросил я.

– Спросите кого-нибудь другого. Опыт у меня большой, но я же не медик. Об этом с докторами побеседуйте. – Его тон смутно намекал, что доктора способны ошибаться – и не так уж редко.

– Доктора, видимо, не вполне разобрались. Так не поделитесь ли вы со мной своим опытом?

Он настороженно покосился на меня:

– Что-то не понимаю, к чему вы клоните.

– Я хотел бы узнать, что, по вашему мнению, убило Бродмена.

– На мнения у меня права нет. Я тут мальчик на побегушках. Но думается, от повреждений на затылке.

– А какие-нибудь еще повреждения у Бродмена были?

– Вы про что?

– Например, на шее.

– Господи, нет, конечно! Что-что, но уж он не задохнулся, это точно. Если вы к этому клоните.

– Я буду с вами откровенен, Уайти. Есть предположение, что Бродмен получил смертельное повреждение после того, как его нашли в лавке. Между этой минутой и той, когда вы его увезли.

– Да от кого же?

– Пока не выяснено. Есть предположение, что с ним обошлись не слишком бережно.

– Нет! – Он был глубоко обижен, даже потрясен. – Я его укладывал, как новорожденного. С травмами головы я всегда очень осторожен.

– Но ведь укладывали его вы не один.

Глаза его вдруг стали совершенно белыми, кожа вокруг них сморщилась, как голубоватый креп. Рот то открывался, то закрывался, побулькивая на манер встряхиваемой грелки.

– Вы что, на моего напарника киваете? Да Ронни же мухи не обидит. Мы с ним столько лет вместе работаем! С тех самых пор, как он уволился с санитарной службы в армии. Он даже комара не обидит! Я сам видел, как он снимал комара с руки за крылышки и отпускал летать.

– Да успокойтесь, Уайти. Я ни на вас не киваю, ни на вашего приятеля. Я просто хочу знать, не заметили ли вы чего-нибудь необычного.

– Послушайте, мистер Гуннарсон, – сказал он жалобно, – я же должен слушать полицейские сигналы. Вот начальник увидит, что я тут развожу тары-бары…

– Если вы что-нибудь заметили, вам и минуты хватит рассказать мне.

– А заодно и на свою шею петлю накинуть.

– Все, что вы мне скажете, дальше никуда не пойдет. Но это может быть крайне важно. Речь идет не о смерти одного человека, хотя и она очень важна.

Он запустил пальцы в волосы и медленно сомкнул их в кулак. Пряди белесых волос поднялись и заколыхались, как бесцветные водоросли.

– Чего вы от меня добиваетесь, и куда это дальше пойдет?

– Дальше меня – никуда.

– Я вас не знаю, мистер Гуннарсон. Зато знаю, что будет со мной и моей работой, если кое-какие люди заимеют на меня зуб.

– Назовите их.

– Как я могу? Чем я защищен? Драться я не способен и особым умом не отличаюсь.

– Вот ведете вы себя не особенно умно. Видимо, вам что-то известно об убийстве и вы намерены скрывать это, пока не будет поздно!

Он заерзал на сиденье и отвернул лицо. Шея у него была тонкая и слабая, точно у ощипанного цыпленка.

– Бродмена убил какой-то Донато. Я по радио слышал. Может, кончим на этом?

– Нет, не кончим, если это не так.

– Донато убили, верно?

– Да. Его застрелил Пайк Гранада. Вы ведь Гранаду знаете?

– Само собой. По работе встречаюсь. – По его длинному узкоплечему туловищу пробежала дрожь. Оно испуганно скорчилось на сиденье, подобрав колени. – По-вашему, я хочу, чтобы и меня пристрелили? Отвяжитесь от меня. Я ж не герой.

– Это заметно.

На протяжении нашего разговора приемник то начинал бормотать, то стихал. Но теперь ритм диспетчерского голоса убыстрился. Уайти протянул руку и усилил звук. Голос объявил, что новый голубой «империал» был засечен на скорости шестьдесят миль – направляется по Оушен-бульвару к востоку от пристани.

Я крикнул, перекрывая голос диспетчера:

– Гранада что-то сделал с Бродменом?

Уайти притворился глухим. Голос диспетчера гремел, как голос Рока. «Империал» столкнулся с грузовиком на пересечении Оушен-бульвара с Раундтейбл-стрит. Патрульной машине службы движения номер семь следовать к месту происшествия. Несколько секунд спустя диспетчер передал сообщение, что шофер ранен.

– Вот видите! – расстроенно воскликнул Уайти. – Из-за вас я чуть было не проморгал дорожную катастрофу!

Он включил сигнал и негромко гуднул. Его толстенький напарник, освободитель комаров, выбежал из гаража. Машина выкатила на улицу и, заведя свою песнь сирены, помчалась к Оушен-бульвару.

Я поехал следом. У полковника Фергюсона был голубой «империал».

16

Длинный голубой автомобиль расквасил нос об алюминиевый бок автоприцепа. Регулировщик дирижировал движением вокруг поврежденных машин. У тротуара другой полицейский разговаривал с дюжим детиной в замасленном комбинезоне. С сердитым сочувствием они поглядывали вниз на третьего человека, который сидел на краю тротуара, пряча лицо в ладонях. Это был Фергюсон.

Уайти и его напарник выскочили из машины и зарысили к нему. Я не отставал от них. Уайти озабоченно спросил у полицейского:

– Бедняга сильно пострадал, Мейен?

– Не очень. Но лучше все-таки свезти его в больницу.

Фергюсон поднял голову.

– Чушь. Никуда меня везти не надо. У меня все нормально.

Он явно выдавал желаемое за действительное: из его ноздрей в рот ползли червячки крови.

– Поезжайте-ка в больницу, – сказал Мейен. – Похоже, у вас нос сломан.

– Пустяки. Не в первый раз. – Фергюсон был немного пьян от шока. – Мне надо глотнуть чего-нибудь покрепче, и все как рукой снимет.

Мейен и санитары переглянулись, тревожно улыбаясь. Детина в комбинезоне буркнул, ни к кому не обращаясь:

– Видно, уже перебрал. То-то попер на красный свет.

Фергюсон услышал его и рывком встал на ноги.

– Уверяю вас, я не пил. Но всю ответственность за случившееся беру на себя и приношу извинения за причиненные вам неудобства.

– Еще бы! А кто будет платить за ремонт прицепа?

– Я, разумеется.

Фергюсон делал все, чтобы ему вчинили внушительный иск, и я не мог не вмешаться:

– Ничего больше не говорите, полковник. Возможно, вина и не ваша.

Мейен набросился на меня:

– Он держал на бульваре скорость в шестьдесят миль. Лепил нарушение на нарушение. Да вы поглядите на его тормозной след!

Я поглядел. Широкие черные полосы, которые фергюсоновские покрышки оставили на бетоне, тянулись почти на двести футов.

– Я же принес извинения.

– Это не так просто, мистер. Мне надо знать, как это произошло. Как, вы сказали, ваша фамилия?

– Фергюсон, – ответил я. – И полковник Фергюсон не обязан отвечать на ваши вопросы.

– Как бы не так! Почитайте Правила дорожного движения.

– Я их читал. Я адвокат. Он представит вам объяснения позже. А сейчас он, совершенно очевидно, не в полном сознании.

– Правильно, – сказал Уайти. – Мы отвезем его в больницу, и все будет в порядке.

Он положил бледную худую руку на плечо Фергюсона, как мясник, щупающий тушу. Фергюсон нетерпеливо дернулся, оступился и чуть не упал. Он смотрел вокруг на разрастающееся кольцо зевак, и в глазах у него рождался страх.

– Выпустите меня отсюда. Моя жена… – Он прижал ладонь к лицу и отнял всю в крови.

– Ваша жена? – переспросил Мейен. – Она была в машине?

– Нет.

– Как произошло столкновение? Что вам вообразилось?

Я встал между ними:

– Полковник Фергюсон ответит на необходимые вопросы позднее, когда придет в себя.

И, сжав костистый локоть Фергюсона, провел его через толпу к моей машине.

Мейен шел за нами, размахивая бланками протоколов.

– Куда это вы собрались?

– К врачу. На вашем месте я бы не торопился раскручивать это дело.

Я открыл дверцу перед Фергюсоном. Он забрался внутрь сам, не пожелав воспользоваться моей помощью. Мейен моргая смотрел нам вслед, а пальцы его теребили книжку бланков.

– Куда ни повернись, всюду вы, а? – сказал Фергюсон.

– Я случайно слушал полицейское радио, и тут сообщили про вашу машину. У вас есть в городе свой врач?

– Я по врачам не хожу! – Он гнусаво фыркнул через поврежденный нос. – Послушайте, мне надо выпить. Мы никуда не могли бы заехать?

Я отвез его в гриль-бар ближе к окраине. Полуденные посетители рассосались, и лишь за двумя-тремя столиками несколько человек еще допивали свой обед. Я провел Фергюсона в глубь помещения и порекомендовал ему умыться.

Из уборной он вышел в несколько более пристойном виде и заказал виски со льдом. Я заказал бутерброд с мясом. Как только официант ушел, Фергюсон наклонил ко мне через столик свое истерзанное лицо. Глаза у него были беспросветно унылыми.

– Что вы за человек? Могу я вам довериться?

– По-моему, можете.

– А вы не просто увиваетесь вокруг в надежде, что вам отвалится кругленькая сумма?

Вопрос был оскорбительный, но я не стал оскорбляться. Ради откровенного разговора стоило кое-что вытерпеть.

– Вполне естественная надежда, верно? Но деньги для меня еще не все, как, возможно, вы уже заметили.

– Да. Вы со мной говорили без экивоков. Хотелось бы мне поверить, что и я могу говорить с вами прямо. – Его голос дрогнул. – Видит Бог, мне надо с кем-то поговорить.

– Валяйте. Моя профессия подразумевает умение слушать и забывать услышанное.

Официант принес виски. Фергюсон жадно припал к бокалу, а потом поставил его со стуком.

– Я хочу прибегнуть к вашим профессиональным услугам, мистер Гуннарсон, что гарантирует вашу забывчивость, верно? Без права разглашения и все такое прочее.

– Для меня это вполне серьезно.

– Я не хотел вас задеть. Нет, я отдаю себе отчет, что держался с вами непростительно грубо, когда все это началось. Приношу свои извинения. – Он старался быть сдержанным и обаятельным. Мне он больше нравился несдержанным и естественным.

– Извинения не нужны. Вы были в шоке. Но мы не сдвигаемся с места.

– Сдвинемся, если договоримся. Согласны вы быть моим юридическим советником в этом деле?

– С удовольствием. До тех пор, пока не будут затронуты интересы моей клиентки. Моих других клиентов.

– Каким образом?

– Подробности можно опустить. Моя клиентка находится сейчас в окружной тюрьме. Она оказалась втянутой в дела Ларри Гейнса. Сама о том не подозревая, как и ваша жена.

Его глаза дрогнули.

– И, как вашей жене, – добавил я, – ей приходится терпеть последствия.

Фергюсон с зевком вздохнул.

– Я сегодня видел Гейнса. Вот почему я потерял голову. Послал всякую осторожность к чертям и попытался его нагнать. Только Богу известно, что произойдет теперь.

– Деньги вы отвезли?

– Да. И увидел его. Мне было велено взять картонную коробку, положить в нее деньги и оставить картонку на переднем сиденье, а дверцу не запирать. По их указанию я припарковал машину на Оушен-бульваре неподалеку от пристани и ушел, оставив ее стоять там с деньгами внутри. Мне было приказано дойти до конца пристани. Это шагов двести.

– Я знаю. Мы с женой часто там гуляем.

– Ну так вы, наверное, помните, что там установлен платный телескоп. Я не удержался, бросил пятицентовик в щель и навел трубу на мою машину. Вот так я их и увидел.

– Их?

– Его. Гейнса. Он затормозил рядом с моей машиной, забрал картонку и укатил. Будь со мной хорошее охотничье ружье, я бы мог его подстрелить. Надо было взять ружье.

– А его машина?

– Совсем новая, зеленого цвета. Марку точно не назову. Дешевые машины я знаю плохо.

– Так она была дешевой?

– Да. Возможно, «шевроле».

– Или «плимут»?

– Может быть, и «плимут». В любом случае, вылез из нее и взял деньги Гейнс. И тут я взбесился. Просто пролетел по пристани и решил догнать их… его любой ценой. Чем это кончилось, вы знаете.

Кончиками пальцев он легонько потрогал свой распухший нос.

– Вы лжете очень неумело, полковник. Кто был в машине с Гейнсом?

– Никого не было.

Но он отвел глаза. Взгляд его пошарил по комнате и остановился на голове лося на противоположной стене высоко над стойкой. Официант принес мой бутерброд. Фергюсон заказал еще виски – двойную порцию.

Я машинально откусывал и жевал, а мои мысли неслись вихрем, соединяя обрывки фактов. Картина вырисовывалась далеко не полная, но уже вырисовывалась.

– С Гейнсом в машине была ваша жена?

Его голова упала, словно подрубленная.

– Она сидела за рулем.

– Вы уверены, что не обознались?

– Абсолютно.

Официант принес ему виски. Он выпил его, точно цикуту. Памятуя вчерашний вечер в «Предгорьях», я уговорил его не заказывать больше.

– Нам необходимо продолжить разговор, Фергюсон. Но не обязательно здесь.

– Мне здесь нравится. – Его взгляд вновь обежал комнату, уже совсем опустевшую, и вернулся к дружественному лосю.

– Вы охотились на лосей?

– Ну как же. У меня дома есть несколько прекрасных голов.

– А где, собственно, ваш дом?

– Свои трофеи я храню преимущественно в моем охотничьем домике в Банффе. Но ведь вы о другом? Вы хотите знать, где я живу постоянно, но на это трудно ответить. У меня есть дом в Калгари, а в Монреале и Ванкувере я постоянно держу номер в отеле. Но вот дома я себя нигде там не чувствую. – Как многие одинокие люди, он был рад облегчить бремя своего одиночества. – Домом для меня всегда была наша семейная ферма в Альберте. Но теперь это нефтяные разработки – и все.

– Про свой дом здесь вы не упомянули.

– Да. В Калифорнии я себя чувствую совсем чужим. Я приехал сюда в расчете на выгодное помещение капитала. И еще потому, что Холли не хотелось расставаться с Калифорнией.

– И вы поссорились из-за этого?

– Не сказал бы. Да нет. Мне приятно было уступать ей. Мы ведь женаты всего полгода. – Последние минуты он поутих, но мысль о жене словно обожгла его. Он извернулся на стуле, как от удара в пах. – К чему эти вопросы о домах и вообще? Почему мы говорим не о деле?

– Я пытаюсь получить какое-то представление о вас и о всей ситуации. Давать советы в полной темноте бессмысленно. Вы не разрешите задать вам еще несколько личных вопросов о вашей жене и ваших отношениях?

– Хорошо. Может, это даже поможет мне разобраться в собственных мыслях. – Он помолчал, а потом сказал с удивлением человека, открывшего в себе что-то новое и неожиданное: – Оказывается, я эмоционален! Всегда считал себя сухарем. Холли все это изменила. Не знаю, радоваться или жалеть.

– У вас к ней какое-то двойственное отношение. Горячо – холодно, горячо – холодно, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Прекрасно понимаю. То вскипаю, то замораживаюсь. И оба эти состояния равно мучительны. – Фергюсон не переставал удивлять меня. Он добавил: – Odi et amo. Excrucior. Вы знаете латынь, Гуннарсон?

– Юридическую немного знаю.

– Сам я не латинист. Но моя мать кое-чему меня научила. Это Катулл. «Ненавижу ее, и люблю ее, и я на дыбе». – Он почти взвизгнул, точно его и правда вздернули на дыбу. – Потом сказал низким голосом: – Она единственная, кого я по-настоящему любил. За одним исключением. Но ту я любил недостаточно сильно.

– Вы были женаты прежде?

– Нет. Я успел прийти к убеждению, что брак не для меня. И не надо было отступать. Удача дважды не улыбается.

– Я не вполне понимаю…

– Мне повезло в том смысле, что я сумел разбогатеть. И инстинктивно понимал, что такому человеку, как я, в любви повезти не может. И всегда чурался женщин. Хотя женщины часто вешались мне на шею, но хвастать мне нечем, потому что я прекрасно знаю причину.

– И Холли?

– Вот она нет. Преследователем был я. И очень упорным.

– Как вам случилось с ней познакомиться?

– «Случилось» в строгом смысле слова тут не подходит. Я это устроил сам. Увидел ее в фильме прошлой весной в Лондоне – я туда ездил на торговую конференцию – и решил, что обязательно должен с ней познакомиться. Месяца три спустя в июле я проездом оказался в Ванкувере. У меня есть финансовые интересы в Британской Колумбии, и кое-какой моей недвижимости угрожали лесные пожары. В отеле я взял газету и увидел фотографию Холли. Там как раз шел кинофестиваль, где демонстрировался ее фильм, и она была приглашена на просмотр. С этой минуты я думал только о том, как с ней познакомиться.

– Не хотите же вы сказать, что влюбились в нее с первого взгляда прямо в кинозале?

– Это кажется глупым и сентиментальным?

– Невероятным.

– Нет, если вы поймете, что я чувствовал. Она воплощала все, чего мне не хватало всю мою жизнь. Все то, от чего я отвернулся в юности. Любовь, брак, отцовство. Чудесная девушка, которую я мог бы назвать моей. – Он словно погрузился в грезы, в розовые сентиментальные грезы того сорта, что вспыхивают как целлулоид и запорашивают глаза жгучим пеплом.

– И вы почувствовали все это, просто увидев ее на экране?

– Не только. Но этого я бы не хотел касаться.

– По-моему, у вас нет выбора.

– Но зачем? Та девушка никакого касательства к Холли не имеет. Разве что Холли мне ее напомнила.

– Расскажите мне про ту девушку.

– Копаться в этом теперь слишком поздно и бессмысленно. Просто девушка, с которой я сошелся двадцать пять лет назад в Бостоне, когда учился в Гарвардской коммерческой школе. Одно время я думал на ней жениться, а потом решил, что не стоит. Возможно, зря. – Он смотрел в свой бокал, поворачивая его так и эдак, словно волшебный хрустальный шар, который показывал прошлое вместо будущего. – Холли была как второе воплощение той девушки из Бостона.

Он умолк, точно забыв, что я сижу напротив него.

– И вы сумели познакомиться с Холли, – подсказал я.

– Да. Это было несложно. В Ванкувере у меня большие связи, в том числе и с устроителями фестиваля. В ее честь был устроен банкет, и меня посадили на почетное место рядом с ней. Она была обворожительна и так… так юна… – Его голос дрогнул, не вызвав у меня никакой жалости. – Словно мне был дан шанс снова стать молодым.

– Видимо, вы сумели его не упустить.

– Да. Мы с самого начала понравились друг другу – без всяких сложностей, открыто, по-дружески. Она ничего про меня не знала. Просто сосед за столом с какими-то деловыми интересами. В этом и была вся прелесть. Про мои деньги она узнала только после того, как мы начали постоянно видеться. – О своих деньгах Фергюсон говорил словно о заразной болезни.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно. – Он энергично закивал, точно убеждая себя. – Холли не знала, кто я, пока не выяснилось, что она едет в Банфф. Я пригласил ее остановиться в моем охотничьем домике, – ну, разумеется, не одну. У нас образовалась небольшая компания, и мы поехали в собственном вагоне одного моего знакомого. Удивительная была поездка! Я чувствовал такое волнение от того лишь, что она рядом. Нет, не в сексуальном смысле. – Глаза Фергюсона становились тревожно-виноватыми всякий раз, когда он касался этой области. – Я бывал близок со многими женщинами, но к Холли я чувствовал совсем другое. Она сидела в вагоне у окна, точно золотое видение. Я стеснялся смотреть на нее в упор и глядел на ее отражение в стекле. Следил за ее отраженным лицом, а сквозь него скользили горы, и фоном были тоже горы. У меня возникло ощущение, что вместе с ней я погружаюсь в самое сердце жизни, в золотой век… Вы понимаете?

– Не очень.

– Я и сам толком не понимаю. Знаю только, что прожил двадцать пять лет без этого ощущения. Двадцать пять лет делал что-то, наживал деньги, приобретал недвижимость. И вдруг Холли стала причиной, смыслом всего. И она поняла, когда я вот так объяснил ей. Мы уходили вдвоем далеко в горы. Я изливал ей душу, и она понимала. Она сказала, что любит меня и разделит мою жизнь.

Шок и виски воздействовали на него, как вакцина правды. В его голосе не было и тени самоиронии, ничего, кроме трагической иронии обстоятельств. Он построил свой недолгий брак на грезах и пытался убедить себя, что мечта была реальностью.