Текст книги "Полосатый катафалк (сборник)"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 46 страниц)

12

– Он мне рассказывал, что всегда хотел стать актером, – говорила Элла. – Вообще знаменитостью, но лучше всего – актером. По-моему, актер из него вышел бы хоть куда!

Тон ее был сардоническим. Она наращивала броню, закаляла свою личность для обитания в тюрьме. Глаза у нее были острыми, как осколки разбитой мечты.

– Почему вы так считаете?

– А посмотрите, до чего он задурил мне голову. Когда он дарил мне кольцо и часы, я не сомневалась, что он купил их для меня. Честное слово.

– Я вам верю.

– В отличие от всех здесь. Даже девочки в камере думают, что я держу язык за зубами. Расспрашивают про Ларри так, словно мы вправду были близки и я все про него знаю. Мне столько вопросов назадавали, что у меня мысли путаются. Проснусь ночью, а в ушах жужжат голоса, задают мне вопросы. Я свихнусь, если не выберусь отсюда.

– Если бы удалось арестовать Гейнса, это вам помогло бы.

– А где он?

– В том-то и вопрос. Поэтому я вам снова и надоедаю.

– Вы мне не надоедаете. Так хорошо увидеть дружеское лицо, увидеть человека, с кем я могу поговорить. Я ничего дурного про других арестованных сказать не хочу, но они мне все чужие. Слышали бы вы, как они говорят о мужчинах!

– Все это вы забудете, едва выйдете отсюда. Вы ведь медсестра. Так считайте, что заболели и надо потерпеть.

– Попытаюсь.

Я выждал, пока ее лицо не стало спокойным. За окном с решеткой башенка суда резко белела в лучах утреннего солнца. С балкончика, опоясывающего ее под курантами, двое туристов смотрели на город. Они опирались на чугунные перила – молодой человек и девушка в голубом платье и шляпке. Такие платья и шляпки носят новобрачные в свадебном путешествии.

Элла проследила мой взгляд.

– Счастливцы!

– Вы скоро будете освобождены. Ваше счастье еще впереди.

– Ну, будем надеяться. Вы со мной очень добры, мистер Гуннарсон. Не думайте, что я этого не ценю. – И она неуверенно мне улыбнулась. Ее первая улыбка.

– Вам следует улыбаться почаще. Улыбка очень вам идет.

Комплимент был не слишком тонкий, но отвечал моменту. Элла улыбнулась по-настоящему и помолодела на пять лет.

– Благодарю вас, сэр.

– Вернемся к Гейнсу, если вы стерпите. Он много говорил с вами о карьере актера?

– Нет. Раза два, не больше. Упомянул, что играл на сцене.

– Где?

– По-моему, в школьном театральном кружке.

– А где он учился в школе, он не упоминал? Постарайтесь вспомнить.

Она послушно наморщила лоб.

– Нет, – сказала она после некоторой паузы. – Про это он ничего не говорил. Он вообще о своем прошлом мне ничего не рассказывал.

– А о своих друзьях и знакомых?

– Только о Бродмене. Называл его подонком.

– А об актерах или актрисах он что-нибудь говорил?

– Нет. И даже ни разу не пригласил меня в кино. Наверное, экономил деньги для блондинки, – добавила она зло.

– Какой блондинки?

– Ну, с которой я его поймала в каньоне. Наверное, он с ней гулял все это время.

– Какое время?

– То, когда я думала, что у нас с ним серьезно и, может, мы поженимся, и вообще. А он скорее всего по-настоящему только ею интересуется.

– Откуда у вас такое впечатление?

– Из того, что она сказала.

– А я и не знал, что вы с ней разговаривали. Вы часто ее видели?

– Только один раз. Я же вам говорила. Когда она сидела там в кимоно Ларри. Я ее слова точно запомнила, потому что почувствовала себя такой ничтожной. Она засмеялась мне в лицо и сказала Ларри: «А ты, блудный котик, шашни у меня за спиной заводил?» И еще сказала: «Мне не льстит твой выбор… э… выбор замены» – ну, что-то в таком роде.

Волна краски поднялась от шеи Эллы к щекам, смягчила очертания губ, а потом выражение глаз. Она сказала неуверенным голосом, который то повышался, то понижался:

– Какой дурой я была, что попалась Гейнсу на удочку…

– Ну, у всякого есть право на одну большую ошибку. Вы могли бы заплатить куда более дорогую цену.

– Да. Если бы он и вправду женился на мне. Теперь-то я вижу. И знаете, вот вы сказали про болезнь, так это относится к нему. Он был для меня как болезнь – болезнь, которая выдавала себя совсем за другое. Все мои мечты сбываются, собравшись в один великолепный букет. Я же знала, что так быть не может, но мне хотелось верить, ужасно хотелось.

– Кроме часов и кольца, он вам что-нибудь еще дарил?

– Нет. Один раз подарил цветы. Вернее, один цветок – гардению, и сказал, что теперь это наш с ним цветок. В тот вечер он посвятил меня в план краж. Слава Богу, что я хоть на это не согласилась.

– У вас нет ничего, что принадлежало ему? Какие-нибудь предметы одежды, например, которые он у вас оставил?

– За кого вы меня принимаете? У меня в квартире он не раздевался!

– Извините, я ничего дурного в виду не имел, мисс Баркер. Я просто подумал, что, быть может, у вас есть какая-нибудь его вещь. Что-то взятое на память.

– Нет. Было только кольцо, и я его продала. Про часы я просто забыла… – Она снова наморщила лоб. – И еще про одну вещь. Только она ничего не стоит. Старый бумажник из акульей кожи.

– Бумажник Ларри?

– Да. Как-то вечером я подарила ему свою фотографию – ну, знаете, размером как раз для бумажника – и заметила, что бумажник у него совсем истрепанный. На другой день я купила ему новый, крокодилий. С налогом он мне обошелся в двадцать долларов. И подарила, когда мы в следующий раз увиделись. Бумажник ему понравился. Он переложил в него все деньги и бумаги, а старый хотел выбросить. Но я не дала.

– В бумажнике что-нибудь осталось?

– Не думаю. Нет, погодите. В заднем отделении лежала бумажка. Газетная вырезка.

– Из какой газеты?

– Не знаю. Просто заметка, вырезанная из середины страницы.

– Заметка о чем?

– О какой-то постановке. По-моему, о школьном спектакле.

– А Ларри вы про нее спрашивали?

– Нет. Он бы подумал, что с моей стороны глупо было сохранить бумажник.

– А заметка цела?

– Да. Я положила ее назад. Точно деньги или ценность какую-нибудь. Какой же дурой бываешь!

– Бумажник все еще у вас?

Элла кивнула.

– Забыла выбросить. Он у меня дома.

– А где именно?

– В бюро. В верхнем ящике бюро в спальне. У меня есть шкатулка из красного дерева. Я ее называю моей сокровищницей. И бумажник я положила в нее. Миссис Клайн вас впустит… – Она покачала головой. – Даже подумать боюсь, какого она теперь обо мне мнения!

– Я уверен, что оно осталось прежним. А ключ, чтобы отпереть сокровищницу?

– Ах да! Она заперта. Но где ключ, я не знаю. Наверное, потеряла. Да вы взломайте ее. Я куплю другую.

Она подняла голову и поглядела мне прямо в лицо мягкими блестящими глазами.

Миссис Клайн, дыша мне в плечо, смотрела, как я открываю ящик бюро. Она была низенькой женщиной с яйцеобразной фигурой и перевернутым гнездом седых волос на голове. Остренькие подозрительные глазки, мягкий рот и общий вид обескураженной добропорядочности. Хотя она не сказала ни слова, но я со стыдом понял, что мое присутствие в спальне Эллы она считает непростительным вторжением в личный мир женщины.

Я вынул шкатулку из красного дерева. Обитые медью уголки, медный замочек.

– А ключ у вас есть? – спросила миссис Клайн.

– Нет. Элла его потеряла. Она разрешила мне взломать шкатулку.

– Жалко портить вещь. Она же у нее еще со школы. Дайте-ка мне!

Толстой рукой она прижала шкатулку к внушительной груди, вытащила из волос старомодную стальную шпильку и поковыряла в замочке. Он открылся.

– Из вас вышел бы отличный взломщик, миссис Клайн.

– Неостроумно, молодой человек, если учесть, что произошло. Ну да вы, юристы, бывает, становитесь совсем бессердечными. Мы юристов хорошо знали. Мой муж был бухгалтер, и в Портленде, штат Орегон, он с ними имел много дел. Мы с ним жили в Портленде. Но после его кончины у меня не было сил там оставаться. Ведь каждый дом, каждый перекресток о чем-нибудь напоминал. Вот я и сказала себе – пора начать новую главу.

Она умолкла и, против моих ожиданий, не продолжала. Это было все. Она рассказала мне исчерпывающую историю своей жизни.

А содержимое сокровищницы по кусочкам поведало историю жизни Эллы Баркер: открыточка ко дню святого Валентина от мальчика по имени Крис, который, расписавшись, добавил в скобках: «Твой хороший»; школьная характеристика, в которой Эллу хвалили за послушание и аккуратность и мягко журили за пассивность; фотоснимки девочек-старшеклассниц, в том числе и самой Эллы, и двух-трех мальчиков; групповой портрет: улыбающийся мужчина в несминаемом костюме и соломенном канотье, грустная женщина, облик которой позволял догадаться, какой станет Элла через десяток-другой лет, и девчушка в накрахмаленном платьице – ее детский вариант с теми же темными, полными надежд глазами. Программа школьного выпускного вечера, в которой фигурировала ее фамилия, программка танцев, заполненная именами мальчиков, карточка с черной каймой, оповещающая о кончине Эйзы Баркера, и карточка с золотой каймой, оповещающая, что Элла Баркер кончила медицинское училище.

Ларри Гейнс был представлен побуревшей гарденией и истертым бумажником из акульей кожи.

Я открыл заднее отделение бумажника, нашел ветхую газетную вырезку, которая уже начинала рваться на сгибах. Как и сказала Элла, это, видимо, был отзыв на школьный спектакль. Верхняя часть с заголовком отсутствовала. Далее следовало:

«Дороти Дреннан, как обычно, была очаровательна в роли инженю. Клэр Занелла и Маргерит Вуд были очаровательными подружками невесты. Стивен Рок и Хильда Дотери превосходно сыграли комическую пару слуги и служанки и привели в восторг многочисленных друзей и родителей в зрительном зале, как и Фрэнк Треко с Уолтером Ван-Хорном, не скупившиеся на акробатические трюки.

Сюрпризом и гвоздем вечера оказался Гарри Хейнс в трудной роли Джека Трелора. Гарри лишь недавно вступил на театральные подмостки нашей школы и произвел на всех нас большое впечатление своим талантом. Заслуживают похвалы Шейла Вуд и Меса Мак-Наб на вторых ролях, равно как и Джимми Спенс. Пьеса с литературной точки зрения оставляет желать лучшего, однако наши юные служители Мельпомены доставили истинное удовольствие всем присутствовавшим и участникам».

То, что относилось к Гарри Хейнсу, было отчеркнуто карандашом. Для мальчика с таким именем вполне естественно было назваться Ларри Гейнсом. Я перевернул заметку. На обороте был кусочек репортажа об избрании Дуайта Эйзенхауэра президентом глубокой осенью 1952 года. Я аккуратно сложил заметку, убрал ее в бумажник, а бумажник положил к себе в карман.

Тем временем миссис Клайн кончила изучать открыточку ко дню святого Валентина.

– Элла очень хорошая девочка, одна из лучших моих жиличек. Очень жаль, что она попала в такую историю.

– Единственным ее преступлением была наивность. А за то, что человек позволил себя обмануть, в тюрьму не сажают.

– То есть она не виновата?

– Я в этом убежден.

– А полиция убеждена в ее виновности.

– Так всегда бывает, когда они кого-нибудь арестуют. Только одного их убеждения мало.

– Но лейтенант Уиллс показал мне краденые часики.

– Элла не знала, что они краденые.

– Я рада, что вы так считаете. Краденые вещи не сочетаются с моим мнением об Элле.

– А какого вы о ней мнения?

– Она всегда казалась мне хорошей девушкой из тихого городка – не святая, конечно, но такая, на какую можно положиться. Летом она выходила меня, когда у меня давление скакало, и ни цента за это взять не захотела. Таких теперь редко встретишь. Когда она зимой хворала, я тоже за ней ухаживала, но ведь я не медсестра. Очень меня тревожило, как она лежала и смотрела перед собой карими своими глазищами.

– Когда это было?

– В январе. Весь месяц она плакала. Доктор сказал, что физически она здорова, но у нее не хватало сил работать. Она мне за квартиру задолжала. В начале февраля я дала ей денег съездить на север, и она словно встряхнулась.

– Она должна вам?

– Ни цента. В наших денежных делах она всегда была скрупулезно честной. И тогда очень мучилась.

– Если дело дойдет до суда… не думаю, чтобы это случилось, но если все-таки дойдет – вы готовы засвидетельствовать честность и порядочность Эллы под присягой?

– Да, конечно. И не только я. Из больницы ей звонили друзья – другие сестры, старшие сестры и даже один врач. Все спрашивали, можно ли навестить ее в… в тюрьме. – На этом слове она сморщила нос. – Я бы и сама ее повидала.

– Погодите день-два, миссис Клайн. Я добиваюсь, чтобы ее выпустили под залог. Беда в том, что для этого нужны деньги.

Ее лицо словно накрыла стеклянная маска.

– Сколько вы запросите?

– Деньги не для меня. А для внесения залога. Мне не удалось снизить сумму.

– Пять тысяч, верно? – Она прищелкнула языком, и стеклянная маска растаяла. – У меня и половины не наберется.

– Хватит и пятисот долларов, если обратиться к профессиональному поручителю. Но назад вы их не получите.

Она прищурила глаза, словно мысленно вглядываясь в свой банковский счет после убыли пятисот долларов.

– Возьмет себе в уплату?

– Да. Они берут десять процентов от суммы.

– А другого способа нет?

– Можно предложить недвижимость. Но тогда сумма удваивается. Пяти тысячам долларов наличными соответствует недвижимость, оцененная в десять тысяч. Но должен вас предупредить: если Элла скроется, вы своей собственности лишитесь.

– Это я понимаю. – Она снова сощурилась, представляя себя без собственности. – Есть о чем подумать. Но я подумаю. Только Элле ничего не говорите. Не хочется будить в ней ложные надежды.

– Я не проговорюсь. И, насколько я понимаю, обратиться с этим не к кому. Ни состоятельных друзей, ни родственников?

Миссис Клайн покачала головой.

– У нее никого нет. В том-то вся беда. Ей не хватает кого-то, кто о ней заботился бы, – хорошего мужчины. Только кто же в этом не нуждается?

– Мужчины, – сказал я. – Мы нуждаемся в хороших женщинах. Хотя лично у меня она есть.

– Рада слышать.

Она вышла следом за мной из чистенькой спаленки и проводила через крохотную, обставленную плетеной мебелью гостиную до двери.

– Ну, а об этом я подумаю. Как вы считаете, способна она сбежать и лишить меня крова над головой?

– Только если очень испугается.

– Тюрьмы?

– Того, что ее убьют, – сказал я. – А вы видели Ларри Гейнса, молодого человека, который ее обманул?

– Нет. Насколько я знаю, сюда он ни разу не приходил. Вот мистера Бродмена я один раз видела. Он казался совсем безобидным. Но с людьми разве угадаешь?

13

По двум недлинным улицам я доехал от дома миссис Клайн до больницы. Она размещалась в пятиэтажном кирпичном здании посреди тихого благопристойного района. Окутывавшие ее тишина и покой почему-то показались мне зловещими. Я вдруг спросил себя, а не заручился ли Ларри Гейнс помощью кого-то из персонала, после того как Элла Баркер ответила ему решительным отказом. Преступники, тайно орудующие в больнице, – от этой мысли мороз пробегал по коже.

Быть может, посетила она и полицию. Во всяком случае, на больничной автостоянке я увидел полицейскую машину. Спускаясь по лестнице в морг, я почти столкнулся с Уиллсом и Гранадой.

Они поднимались по ступенькам, одинаково набычившись. (Гранада всегда старательно подражал жестам и манерам лейтенанта). Уиллс сердито остановился ступенькой ниже меня, точно я сознательно преградил ему путь.

– Что вас привело сюда?

– Убийство Бродмена. У вас найдется свободная минута?

– Нет. Но чем могу служить?

Гранада молча прошел мимо меня. Укушенную руку он держал в кармане. На верхней площадке железной лестницы он остановился и выставил вперед губы и подбородок, как янычар, ожидающий приказа.

– Меня очень интересуют результаты вскрытия Бродмена. Они уже получены?

– Угу. Доктор Саймон как раз прислал протоколы. А почему вы так заинтересовались?

– Отчего Бродмен меня интересует, вы знаете. Сначала казалось, что он в неплохом состоянии. И я не понимаю, отчего он умер.

– Он умер от полученных повреждений, – резко ответил Уиллс.

– Каких конкретно?

Я смотрел на Гранаду. По его лицу нельзя было понять, расслышал ли он мои слова и, если да, значили они для него что-то или нет. Он сунул в рот сигарету, левой рукой поднес к ней зажженную спичку, которую тут же бросил в лестничный колодец.

– У Бродмена была травма головы, – говорил тем временем Уиллс. – Иногда такие травмы дают о себе знать не сразу.

– Понимаю. Вы не против, если я поговорю с патологоанатомом?

– Валяйте. Доктор Саймон скажет вам то же самое, – вежливо и холодно ответил Уиллс. – Джо Рич упомянул, что вы собирались еще раз побеседовать с Баркер.

– С мисс Баркер, – поправил я. – Я беседовал с ней сегодня утром.

– Какие-нибудь результаты?

– Это я предпочел бы обсудить в менее людном месте.

Уиллс посмотрел вниз на пустую лестницу, потом вверх на площадку, где ждал Гранада.

– Какое же оно людное?

– Тем не менее.

– Гранада моя правая рука.

– Но не моя.

Уиллс посмотрел на меня очень хмуро, но крикнул вверх Гранаде:

– Пайк, подожди меня снаружи! – Гранада ушел, и Уиллс опять повернулся ко мне: – Что еще за тайны?

– Никаких тайн, лейтенант. Во всяком случае у меня. Моя клиентка говорит, что Гейнс в близких отношениях с какой-то блондинкой.

– Нам это известно из других источников. А кто эта блондинка, она знает?

– Нет. – Я болезненно ощущал пределы правды, за которые пытался не выходить. – Она ее не знает. И видела всего один раз.

– Ну, а что у вас за сведения, не терпящие свидетелей?

– Вот! – Я достал единственную материальную улику, бумажник из акульей кожи, и протянул Уиллсу.

– А что это такое? – спросил лейтенант угрюмо.

– Бумажник Гейнса. Элла Баркер спрятала его на память.

– Весьма трогательно. – Уиллс открыл его и презрительно понюхал. – Провонял духами. Его вам она дала?

– Бумажник я нашел у нее дома. Она сказала мне, где он лежит. Она старается помочь следствию, насколько это в ее силах.

– Ну, не совсем. Джо Рич говорил с вами о детекторе лжи?

– Упомянул.

– Так чего же тянуть? Ведь люди гибнут.

– Один из них погиб от полицейской пули, а второй от причины, на мой взгляд, еще не выясненной.

– На ваш взгляд, черт дери! – Уиллс ругался редко. – Кем вы себя, собственно, считаете?

– Адвокатом, пытающимся оградить своего клиента от преследований.

Уиллс вытянул губы и с шумом выдохнул.

– Слова! Звонкие пустые слова. Не больше. И меня от них мутит. Что все это в конце концов означает? Стараетесь подковырнуть Гранаду или еще что-нибудь?

– Вчера вечером вы дали ему нагоняй – после того как Донато получил пулю. За что?

– Это касается только его и меня. Хотя, – добавил он, – никакого секрета тут нет. Естественно, было бы лучше, если бы Донато остался жив и дал показания. А вышло иначе, вот и все. Гранада исполнил свой долг – как он его понимал.

– А вы всегда разрешаете ему истолковывать свой долг, как он считает нужным?

Уиллс ответил упрямо:

– Пайк Гранада хороший полицейский. Чем его потерять, я предпочту, чтобы подонка вроде Донато пристрелили хоть десять раз.

– А вам известны его прежние отношения с Донато?

– Да, известны! – Уиллс повысил голос. – Пайк с рождения живет здесь и знает в городе всех. В частности, и это делает его для меня особенно ценным.

– Он хорошо знал Бродмена?

– Очень хорошо. Он работал в отделе, занимающемся закладчиками… – Лицо Уиллса превратилось в серебряную маску. Потом потемнело, словно серебро мгновенно покрыла чернь. Он сказал глухо: – Что такое?

– Гранада вчера успокаивал Бродмена, который до этого был достаточно бодр. А потом Бродмен внезапно умер.

– Бродмена убил Донато, вы же знаете.

– Отрицать Донато уже ничего не может.

Уиллс молча посмотрел на меня. Молчание это было прошито и заткано больничными шумами: мягкими шагами сестер, отзвуками голосов, стуком закрываемой двери.

– Мне это не нравится, мистер Гуннарсон. Вы распускаете язык, и это мне не нравится. Гранада один из лучших моих людей. И то, что вы говорите, – подсудная клевета.

– Вы его начальник. Кому еще мог бы я сообщить свои подозрения?

– Уж во всяком случае никому другому, учтите на будущее.

– Это угроза?

– Я не то имел в виду. Хотите знать мое мнение, так вы перегибаете палку. Вам надо осторожнее выбирать выражения.

– Вас устраивает, что Гранада вам не подчиняется?

Во мне говорил гнев, и я сразу же пожалел о вырвавшихся у меня словах. Мои глаза обжигала боль и проникала глубоко в мозг, но хуже всего была невозможность решить, рождена ли она тем, что я знаю правду, или тем, что я ее не знаю. Уиллс буркнул что-то невнятное и рефлекторным движением ударил по стене рукой. Тут он вспомнил о зажатом в ней бумажнике.

– Берите. Кому он нужен?

Возможно, он хотел протянуть бумажник мне, но разжал пальцы слишком рано, бумажник вырвался из них и заскользил по железным ступенькам. Я пошел вниз за ним, а Уиллс пошел вверх, к Гранаде. Дверь за ним закрылась.

Доктор Саймон был пожилым человеком, сохранившим увлечение своей профессией. Кабинет его помещался в угловой комнате с окошком почти под потолком и был освещен плафоном, который, видимо, никогда не выключали. В его мертвенном свете доктор выглядел землисто-бледным, точно один из кадавров, находящихся в его ведении.

– Травма головы дает порой непредсказуемые последствия, – сказал он. – И может проявиться не сразу, как я уже объяснил лейтенанту Уиллсу. Причина – кровоизлияние и возникновение тромба.

– А тромб вы обнаружили?

– Нет. И череп цел. – Он поднял изящную руку с пожелтелыми от никотина пальцами и выстучал несколько глухих тактов на собственном черепе. – По правде говоря, я подумываю о том, чтобы еще раз в нем покопаться.

– То есть полного вскрытия вы не произвели?

– Оно было настолько полным, насколько подсказывали обстоятельства. Я обнаружил несколько кровоизлияний в мозг, которые могли стать причиной смерти… – Он явно не договаривал.

– Вы не убеждены, что он умер от повреждений головы?

– Не вполне. Мне доводилось видеть людей, которые спокойно разгуливали с такими же серьезными травмами. Хотя, – добавил он сухо, – я отнюдь не рекомендую прогулки для лечения травм мозга.

– Но если не они стали причиной его смерти, то что же? Его задушили?

– Никаких признаков этого я не обнаружил. Практически всегда остаются внешние повреждения – разрывы подкожных сосудов. Подобных внешних следов я не нашел, как и внутренних повреждений в области шеи.

– Вы абсолютно уверены?

Вопрос был нетактичным. Доктор бросил на меня быстрый настороженный взгляд. Я уязвил его профессиональную гордость.

– Можете сами взглянуть на труп, если вам угодно.

Труп лежал на столе в соседнем помещении. Я хотел подойти к нему и не смог. Моя корейская закалка, видимо, заметно поизносилась. Покойник словно излучал знобкий холод. Я понимал, что это фантазия, – просто помещение было холодным. Однако к Бродмену я так и не смог подойти. Саймон посматривал на меня с легким злорадством.

– Я намерен заглянуть в грудную полость. Если обнаружу что-нибудь, мистер Гуннарсон, то сообщу вам.

Но я почти его не слушал. За прорезиненными занавесками, неплотно закрывавшими арку двери, я увидел в соседнем помещении стену, составленную из ящиков. Один из них был наполовину выдвинут; на табурете возле него, низко склонив закутанную в шаль голову, сидела женщина, вся в черном.

Саймон прошел сквозь занавески и потрогал ее за плечо:

– Миссис Донато, вам нельзя оставаться в таком холоде. Вы простудитесь.

Я решил, что это мать Гэса Донато. Но тут она повернула лицо с глазами как два черных ожога. Секундина, вдова Донато.

– Я рада буду схватить двустороннюю аммонию и умереть, – ответила она.

– И глупо. Поезжайте домой, поспите – и почувствуете себя лучше.

– Я не могу спать. У меня все в голове вертится.

– Я выпишу вам рецепт на снотворное. Зайдете с ним в больничную аптеку.

– Нет. Я хочу тут остаться. У меня есть право. Я хочу остаться тут с Гэсом.

– Разрешить вам это я не могу. Вы вредите своему здоровью. Идемте-ка ко мне в кабинет! – потребовал Саймон. – Я дам вам рецепт.

– У меня нет денег.

– Я выпишу вам бесплатный рецепт.

Он сжал ее руку повыше локтя и заставил встать. Она поплелась рядом с ним, волоча ноги.