Текст книги "Полосатый катафалк (сборник)"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц)

24

На улице я увидел телефонную будку перед закрывшейся на ночь аптекой. Я вошел в стеклянную кабинку и заказал разговор с Буэнавистой. После нескольких попыток телефонистка сказала:

– Абонент не отвечает, сэр. Позвонить позже?

Страх пронзил меня и превратился в ощущение неизбывной вины. Последние несколько недель Салли никуда по вечерам не уезжала. А в такой час вряд ли она могла задержаться у соседей. И Перри, и соседи с другой стороны вставали рано.

– Позвонить позже, сэр?

– Да-да. Я в телефонной будке. Позвоню вам через несколько минут.

Повесив трубку, я поглядел на часы. До полуночи оставалось несколько минут. Ну, конечно, Салли уже легла. А последнее время спит она очень крепко, дверь в спальню закрыта, и она не услышала звонка.

И тут я вспомнил, что миссис Уэнстайн обещала побыть с ней. В будку скользнула смерть в жуткой своей маске и остановилась позади меня справа, оставаясь чуть-чуть вне моего поля зрения. Когда я оглянулся, она отступила так, чтобы ее нельзя было увидеть.

Я еще раз попробовал дозвониться домой. Никто не подошел. Я позвонил в полицейский участок в Буэнависте, но линия была занята. Из бара напротив долетали музыка и смех. «Повремени» – твердили неоновые вспышки над дверью.

Повремени? К черту! К черту Маунтин-Гроув и чье-то разбитое прошлое, к черту дело Фергюсона! Я о нем и думать не мог. А думал только о том, чтобы обнять Салли, почувствовать, что она цела и невредима. Если гнать всю дорогу, через час я уже дома.

Я кинулся к моей машине и включил мотор. Но дело Фергюсона не желало меня отпускать. Под вой мотора мужской голос у меня за спиной скомандовал:

– Положите руки так, чтобы я их видел, Гуннарсон. На баранку. Я держу ваш затылок под прицелом.

Я оглянулся и в перемежающемся багровом свете и багровой тьме увидел его лицо. Скрытое и таинственное в этом полумраке, с влажно поблескивающими глазами и металлически поблескивающими волосами. По фотографиям я узнал Хейнса.

Он скорчился между передним и задним сиденьями, накинув на спину плед. Выпростав руку, он показал мне тяжелый револьвер:

– Если понадобится, я выстрелю. Не забывайте.

В голосе его не было подлинной угрозы, не было ни малейшего подлинного чувства. Пугала именно эта пустота. Голос обитателя космоса, никому и ничем по-человечески не обязанного. Гарри Хейнс, самозачатый из пустоты, человек без отца, с револьвером в руке тщится украсть для себя реальность.

Я ощутил на шее его дыхание. Это разъярило меня больше удара.

– Вон из моей машины! Убирайся к какой-нибудь из своих баб, Гарри-Ларри. Укроешься под ее юбкой и не будешь так дергаться.

– Чтоб тебя черт побрал! – сказал он. – Я тебя убью?

– Мамочке это не понравится.

– Ты мою мать не приплетай. У тебя не было права вламываться к ней в дом. Она добропорядочная женщина…

– Вот именно, и ей не понравится, если ты меня пристрелишь. Прямо здесь, в Маунтин-Гроуве, где ты пожинал плоды первых успехов. Вновь мальчик из нашего городка доказывает, чего он стоит.

– Во всяком случае стою я побольше вас, Гуннарсон.

Голос его обрел болезненную визгливость. Он плохо переносил нажим. Я закрутил винт еще на оборот:

– Не спорю, как грошовый гангстер ты почти неплох. У меня в бумажнике наберется долларов семь. Можешь ими воспользоваться, если уж ты настолько изголодался.

– Оставьте свои деньги себе. Как раз хватит на первый взнос за могильную плиту в рассрочку.

Жалкое подобие эсэсовца. Впрочем, оригиналы, как правило, были не менее жалки.

Я был достаточно начитан в криминологии и знал, что ночные взломщики действительно опасны. Они убивают по неведомым причинам в самое неожиданное время. Реальность, которую они крадут, в конце концов оборачивается смертью.

Быстрым кошачьим движением Гейнс перемахнул через спину переднего сиденья, скорчился на коленях рядом со мной и ткнул меня в бок револьвером:

– Езжай прямо вперед!

– Что ты сделал с моей женой?

– Ничего. Езжай, кому говорят!

– Где она?

– По городу шляется, почем я знаю? Я твою паршивую жену в глаза не видел.

– Если с ней хоть что-то сделали, ты долго не протянешь. Понял, Гейнс? Я сам тобой займусь.

Я перехватил его роль, и он занервничал.

– З-заткнись. П-поезжай, или я т-тебя п-прикончу! – До этого он не заикался.

Револьвер ткнулся мне в бок. В жесте этом было больше бравады, чем предосторожности. Я прикинул, что могу его обезоружить – пятьдесят шансов на пятьдесят. Но такое соотношение меня не устраивало. Вот девяносто на десять… Терять мне было несравненно больше, чем ему. Я надеялся. Отчаянно надеялся. И подчинился.

Шоссе уводило из городка на север через темные поля – прямое, как стрела. Я прибавил газу, и стрелка спидометра подобралась к восьмидесяти милям. Что бы ни предстояло, я хотел побыстрее с этим покончить.

– Не гоните так, – сказал он.

– Боишься? А я думал, что ты любишь гонять на пределе.

– И люб-блю. Я устраивал г-гонки на этом самом шоссе. Н-но сейчас ведите машину на шестидесяти. Патрульная машина мне на хвосте не нужна.

– Садись за руль сам.

– Так вот и сяду, а револьвер попрошу подержать вас.

– А что, держать револьвер до того уж интересно?

– Заткнись! – Внезапно он впал в визгливую ярость. – Заткнись и сбрось газ, как я велю!

Ствол вдавился в мякоть у меня под ребрами. Я сбросил скорость до шестидесяти миль. Впереди засветились огни, островок смутного света среди тьмы – там, где дорога под прямым углом вливалась в магистральное шоссе, протянувшееся с запада на восток.

– С-сделаете там левый поворот. И никаких штучек! Приближаясь к перекрестку, я еще сбросил скорость, а потом остановился на красный свет. У ярко освещенной круглосуточной бензоколонки заправлялись две машины. У стойки за стеклами закусочной рядом сидели люди спиной ко мне.

– Т-ты слышал, что я сказал? Без штучек! Отвечай, ты слышал? – Он вжал револьвер мне в бок изо всех сил. Он уже не думал о своей безопасности. Красный свет сменился зеленым. Ему надо было навязать мне свою волю. – Отвечай, ты слышал?

Я молчал.

– Отвечай, ты слышал? – повторил он угрожающе.

Я стиснул губы, руки на рулевом колесе побелели. Мгновение растягивалось, как гнилая резинка. Позади нас из простора ночи вырвались два луча фар. Свет опять стал красным.

Одна из заправлявшихся машин выехала с бензоколонки и свернула прямо перед нами на восток, набирая скорость. Я ощутил себя невидимкой. Горячий ветер пустыни продувал меня насквозь, как дыхание пустоты.

– Чего вы добиваетесь? – сказал Гейнс. – Вы добиваетесь, чтобы я вас уб-бил?

Я пытался найти в себе звериное мужество, которого хватило бы открыть дверцу, вылезти и неторопливо пойти к бензоколонке. Мысль о том, чего я могу лишиться, меня парализовала. Качающиеся лучи фар позади приближались, становились все ярче. Еще несколько секунд – и они озарят меня, точно прожектор, создавая зону безопасности, по которой я спокойно пройду.

Они заполнили машину нежданными тенями. Хотя еще горел красный свет, они метнулись вправо, огибая нас. Я услышал визг покрышек и разглядел бледное мальчишеское лицо над рулевым колесом. На шофере сбоку, точно огромная белокурая пиявка, висела девочка. Он проделал передо мной лихой поворот и умчался по шоссе на восток, оставляя позади шлейф шума. Бесполезный для меня. Бесполезный для всех и вся.

На зеленый свет я свернул влево.

Над горами всплыла поздняя луна, неясно огромная за тонкой облачной пеленой. Шоссе карабкалось по предгорьям вверх прямо к ней, а затем широкими дугами поднялось к перевалу. Я почувствовал, как у меня от изменения давления запищало в ушах.

Мы миновали столб, отмечающий высшую точку. Далеко впереди и внизу алюминиевым куполом изогнулось море. У его края блеснул длинный луч – возможно, маяк на фергюсоновском обрыве.

– Мы возвращаемся в Буэнависту?

– Вам бы этого хотелось, а? Но вы туда сегодня не вернетесь, и вообще никогда. Можете п-послать туда п-про-щальный п-поцелуй.

– А пошел ты к черту вместе со своими дешевыми угрозами!

– Так я, по-твоему, дешевка? Ты меня обозвал грошовым гангстером. И дал маху. У моего д-деда тут в горах была летняя вилла. Люди приезжали специально посмотреть на нее. Не говоря уж о его землях в долине. Я не п-подонок какой-нибудь.

– Но почему, собственно, дед мешает тебе быть подонком?

– Так у меня же здесь корни, понял? Для юриста вы глупы. Мой д-дед купался в золоте. У него было два дома. Б-большие.

– А зачем сообщать это мне? (Чума на оба его дома!)

– Не хочу, чтобы вы с-скончались в невежестве. Притормозите, сейчас надо будет свернуть.

Поворот был отмечен небольшим камнем, торчавшим из срезанного откоса. Какой-то псих или пророк вывел на камне белой краской: «Мы умираем каждый день».

Я свернул на щебенку, размытую дождями бесчисленных зим. Крутой склон справа был весь в узорах эрозии. С другого бока лунный свет заливал вершины деревьев на дне каньона. Негромко и тоскливо заухала сова.

Я остро воспринимал все это – непривычность и красоту. У меня мелькнула мысль сделать крутой поворот влево вниз, сжимая руль и полагаясь на судьбу, – пусть деревья поймают меня, если смогут. Видимо, я каким-то образом выдал свои мысли, потому что Гейнс сказал:

– Не советую. Если попробуете, вы уже п-покойник. Ведите машину с-спокойно до в-ворот.

Я подчинился. Однако мое терпение истощалось, как и оставшееся мне время. Меня тяготило, что я не могу прочесть мысли Гейнса, как он сейчас прочел мои. Видимо, он назначил меня на какую-то роль в своих фантазиях. Ему хотелось уничтожить меня, и ему хотелось произвести на меня впечатление. Обе половины этой двойной роли были равно опасны.

Машина завершила длинную дугу подъема, и лучи фар ткнулись в каменные квадратные столбы ворот. Проржавевшие чугунные створки косо висели на полураспавшихся петлях.

– Въезжайте. Мы прибыли, Джеймс. Вот оно – фамильное поместье. – В его голосе пряталась жутковатая сардоническая печаль.

Подъездная аллея заросла бурьяном – он прошелестел по дну машины. Справа и слева в лунном свете висели эвкалипты, как фигурный туман, сгущающийся в облако. В конце аллеи темнел массивный силуэт дома.

Он был двухэтажным, каменным, с круглой каменной башней – воздвигнутый в пику времени, но время и стихии завершали победу над ним. Горные ветры сорвали черепицу, оставив в крыше зияющие дыры. Окна верхнего этажа лишились всех стекол, окна нижнего этажа были зашиты досками. В одном сквозь щели между ними брезжил свет.

– Девочкой моя мать проводила тут летние месяцы. – И, словно завершая эту мысль, Гейнс добавил: – В-вылезай. Я за тобой. Одно неверное движение, и я стреляю. Понял?

В окружающем безмолвии его голос звучал жидко. Землю усеивали кучки сухих листьев, обломившиеся ветки и скрученные полоски коры. Они трещали под нашими ногами. Луна выглядывала из тюлевого облака, точно прыщавая блондинка у занавешенного окна, разбуженная нашими шумными шагами. Наши тени, подергиваясь, пересекли веранду и удлинили дверь, слившись с мраком над ней.

Гейнс выставил из-за меня ногу и пнул родовую дверь. Отозвался женский голос, крикливость которого приглушила тревога:

– Кто там?

– Ларри. Открой. Я привез друга.

Заскрипел засов. Дверь приоткрылась на дюйм, затем на фут. Из нее выглянула женщина, которая называла себя Холли Мэй.

– Какого еще друга? У тебя нет друзей.

Она привалилась к косяку, щуря глаза. К углу рта прилипла погасшая сигарета. От всей ее фигуры исходило ощущение дремлющей опасности, резкое, как запах.

– Ну, не совсем друг, – ответил Гейнс. – Адвокат, которого нанял Фергюсон.

– С чего ты надумал волочь его сюда?

– П-подобрал его в Маунтин-Гроуве. Оставить его порхать на воле я не мог.

– Ну, так не торчи там. Веди его сюда.

Гейнс втолкнул меня в дверь револьвером. Женщина задвинула засов. Мы прошли по обширному темному коридору в еще более обширную комнату.

Ближний ее конец был освещен бензиновым фонарем, стоявшим в углу. Шипящий круг яркого света со злобной дрожью озарял скудное хозяйство Гейнса и женщины: парусиновый спальный мешок на голом полу, садовую скамью, выбеленную дождем и солнцем, кучку тлеющих углей в огромном камине, хлеб, сыр и открытую банку фасоли на газетном листе с фотографией Донато под простыней. Когда же они начнут тратить фергюсоновские деньги? Или преступление они совершали, только чтобы дойти вот до этого? Заключить мимолетный немыслимый брак в углу рухнувшего прошлого?

– В-встань спиной к стене у камина, – приказал Гейнс. – По ту сторону от фонаря. И стой смирно, слышишь?

Я молча встал у стены.

– Ты слышал, что я сказал? Отвечай!

В первый раз у меня появилась возможность его рассмотреть. Он выглядел красавцем, если не вглядываться слишком пристально. Но глаза у него были маленькие и блестели угрожающе-бессмысленно. Они двигались, притягиваемые женщиной, как металлические шарики за магнитом. Ее присутствие словно сфокусировало его личность, но и измельчило ее.

Он стоял, упершись ладонью в бедро, а в другой руке держал револьвер и как будто позировал фотографу. Бунтарь без цели – много лет спустя и все так же без цели, или актер в поисках роли, высматривающий преступление, которое заполнило бы его пустоту. Мне стало ясно, что его жизнь состояла вот из таких стоп-кадров, которым вспышки злобы, припадки ярости придавали видимость поступков.

– Ты меня слышишь, Г-гуннарсон? Отвечай!

Я молчал. Он тревожно взглянул на свой револьвер, словно тот мог подсказать ему, как поступить, и, повернувшись у него в руке, стать ключом, отмыкающим дверь взрослости. Револьвер подпрыгнул. Пуля впилась в пол у моих ног, обдав их щепками.

Под замирающее эхо выстрела женщина сказала:

– Брось играть с револьвером, Ларри. Мы в горах не одни.

– Снаружи ничего не слышно. Стены слишком толстые. Я, когда был мальчишкой, приезжал сюда стрелять по мишеням.

– Мишеням-людям? – сказал я. – Твое детское увлечение?

Женщина захихикала, как сломанный ксилофон. Вопреки неряшливому виду, слипшимся веревочкам искусственно белокурых волос и бедрам, выпирающим из мужских джинсов, она приковывала к себе внимание. Глаза на белом замерзшем лице сияли синим пламенем паяльной лампы.

– Смотри, смотри, адвокат. Чтобы тебя подольше хватило.

– Вы куда-то уезжаете, Хильда?

– Э-эй! – сказала она Гейнсу. – Он знает мое настоящее имя. С чего тебе взбрело называть ему мое настоящее имя, дурак?

– Т-ты меня д-дураком не обзывай! Я тебя в сто раз умнее.

Она шагнула к нему.

– Раз уж ты такой гений, зачем ты его сюда приволок? Он знает меня. Знает мое имя. Паршивей не придумать.

– Ему все выложили твоя мамаша и Дотери. Не знаю, как он на них вышел, но я его сцапал перед их лавкой в Г-гроуве.

– Ну и что, черт дери, нам теперь с ним делать? Мы же нынче уезжаем или нет?

– Прикончим его, а что еще? – Голос его был однотонным, лишенным всякого выражения. Он взглянул на револьвер и сказал уже с подобием внушительности: – Прикончим и спалим вонючий сарай. Натянем на него что-нибудь мое, поняла? Мы одного роста, а после кремации никто не разберется. Даже братцы Роверы не разберутся.

– Значит, ты им натянешь нос?

– Я так с самого начала и задумал. Арбуз не такой уж большой, чтоб его на столько кусков резать. Вот почему я решил убрать Бродмена и навел легавых на Донато. – Он петушком прошелся по границе света. – Я не такой дурак, сучка. Да и вообще, что такого сделали братцы Роверы? Думал я один, а они – мальчики на посылках.

– Они делали за тебя всю грязную работу.

– А я о чем говорю? Думаю я. А они родную бабушку распнут за щепотку героина. Психи-убийцы тут останутся расхлебывать. А я пришлю им открыточку из Южной Америки.

Синее пламя ее взгляда метнулось на его лицо.

– Ты хотел сказать «мы»?

– Что мы?

– Пошлем им открытку из Южной Америки, дурак. Мы же туда вместе летим, так или не так?

– Нет, если ты и дальше будешь обзывать меня дураком.

– Что, черт дери, это значит, Ларри?

– Говори со мной вежливо!

– Как же, как же, мыслитель! Гений великий! Ну-ка, покажи мне билеты, – крикнула она.

– Они не тут. Не при мне.

– Так ты же ездил в Гроув за ними! Или Аделаида их не купила?

– Купила, конечно. Они у меня в машине. Все у меня в машине.

– Откуда я знаю, что билетов два?

– Так я же тебе говорю. Ты что, думаешь, я тебя в последний момент подведу?

– А вдруг решишь, что тебе это сойдет с рук? Только ничего у тебя не выйдет.

Мне казалось, я слушаю разговор на одном из нижних этажей веселенького ада, где две погибшие души вновь и вновь разыгрывают бессмысленную сцену на протяжении вечности. Ад заключался в бессмысленности. Я подобрал наиболее осмысленные слова, какие мог:

– Послушайте меня, Хильда. Фергюсон вас очень любит и готов все простить. Зачем вам воры и психопаты? У вас еще есть будущее, если вы его примете.

Гейнс, дергаясь, пошел на меня. Его подошвы стучали по полу, словно он терял последнюю связь с реальностью.

– Я не п-психопат, п-папаша! – В доказательство он показал мне револьвер. – Возьмите свои слова назад, или я п-пристрелю вас на месте. Я вас все равно п-пристрелю, так п-почему бы не сейчас?

Хильда встала между нами.

– Дай ему договорить.

– Какого черта?

– Он смешной. Он меня заводит.

– Ты уже н-назаводилась. – Он ядовито ей улыбнулся.

– Что ты задумал? Берешь с собой Аделаиду вместо меня? С тебя станется, мамочкин мальчик!

Очередной припадок ярости подействовал на него, как внутреннее кровоизлияние. Лицо у него побелело.

– Н-не смей меня так н-называть. Т-тоже умереть захотела?

– Черт, сам ты псих-убийца. Отдай мне револьвер.

– Тебе я его не доверю.

– Отдай, мелочишка! – крикнула она. Ее груди выпирали из-под рубашки, агрессивные, как головки ракет.

– Т-ты мной не командуй!

Револьвер дрогнул и обратился на нее. Она протянула руку к стволу. Гейнса раздирала жуткая раздвоенность: он, казалось, вот-вот потеряет сознание. Револьвер поднялся и опустился на ее висок. Она упала на колени в молящей позе.

Я обошел ее и ударил Гейнса под ребра. Он открыл рот, выпуская воздух. Мой правый кулак заткнул ему рот. Он стремительно пробежал спиной вперед через комнату и вмазался в стену. Револьвер клацнул и запрыгал по полу в тень.

Я бросился за Гейнсом. Он не двинулся мне навстречу, а стоял, прижавшись к стене, и ловил ртом воздух, пока я не оказался перед ним. Тогда он сделал молниеносное движение. Из-под куртки возник кулак, сжимавший нож лезвием вверх.

Я прыгнул на него, обеими руками вцепляясь в запястье. На миг мы застыли лицом к лицу, напрягая мышцы. Миг этот еще длился, когда мне стало ясно, что я сильнее. И я улыбнулся.

Свободной рукой он принялся молотить и сцарапывать эту улыбку. Я сосредоточился на кисти с ножом. Подтянул ее на уровень груди, развернувшись, поднырнул под нее и выкрутил всей инерцией своего тела. Что-то подалось. Нож упал между нами.

Я подобрал его, но особой пользы он мне не принес. Хильда переползла на четвереньках из озера света в глубокую тень. Нашла револьвер и села на пол, сжимая его. Зажала ствол между поднятыми коленями, прицелилась и выстрелила.

Пуля вмазала мне в плечо, повернула меня, привела в движение. Женщина выстрелила еще раз, но второй раны я не получил. Да она и не требовалась. По колено в растворяющемся полу я добрел до двери и упал. Вероятно, моя голова ударилась о косяк. Я рухнул за порог сознания.

25

В ландшафт сотен моих снов. В яблоневом саду я бросал щепки в ручей. Холмистая гряда упиралась вдали в белые кучевые облака. Над ними плыло солнце, разгораясь все ярче. Оно опалило жаром мое лицо. Ручей высох. Я прикрыл глаза рукой. Когда я вновь их открыл, солнце стало багровым, а холмы – черными, как лава. Кроме склонов, на которых пылали сараи. Яблоки на ветках чернели и шлепались в черную траву. Я вбежал в дом, чтобы сказать отцу. «Он умер, – сообщила смуглая незнакомая старуха. – Они влетают в окна, а что Салли?»

Мысль о ней сотрясла меня и вырвала из страны снов. Подо лбом я ощутил пол, горячий воздух обжигал мне шею.

– Дует Санта-Ана, – предупредил я. – Кто-то забыл закрыть окно.

Никто ничего не сделал. Я приподнял голову и увидел на стене живой узор из отблесков огня. Это было красиво, но мне не понравилось. Когда дует ветер пустыни, зачем раздувать угасающее пламя?

Я перекатился на бок и сел. Половиной комнаты владели огненные языки. Они тянулись ко мне, трепеща, как ленты под струей вентилятора. Ко мне и к женщине на полу. С чем-то похожим на почтительный ужас я подумал, что Гейнс и ее включил в свой план истребления. Одежда на ней была в беспорядке, словно она сопротивлялась. На виске, захватывая глаз, багровел синяк.

Я пополз к ней и сразу же обнаружил, что моя правая рука не действует. Огненный язык лизнул пальцы ее откинутой руки, и они согнулись. Все ее тело вяло шевельнулось. Она была жива.

Стало быть, я обязан вытащить ее отсюда. Кое-как я поднялся на ноги. Пламя полоскалось вокруг нее полотнищами флагов. Я закрутил ее выбившуюся рубашку на левую руку и дернул. Рубашка разорвалась и осталась на моей руке.

Женщина эта обрела для меня огромную важность. Стараясь не вдыхать жгучий воздух, я ухватил ее за бессильную кисть и выволок в коридор. Он был как аэродинамическая труба. Воздух мощным потоком врывался в распахнутую входную дверь. Я вытащил женщину на веранду в блаженную свежесть ночи.

Огонь позади меня начинал петь и клубиться. Еще немного – и дом превратится в ревущее пекло. Я поискал взглядом, мою машину. Ее не было. Я подтащил бесчувственную женщину к краю веранды, скорчился перед ней, приподнял ее за кисть и взвалил на свое целое плечо.

Непонятно, как мне под ее весом удалось разогнуть колени, но удалось, и я побрел по аллее. Мозг мне долбила мысль, что ее надо отнести на шоссе, прежде чем займутся деревья. После зимних дождей шансы на лесной пожар были очень невелики, но в голове у меня стоял туман.

В лунном свете деревья таинственно качали вершинами справа и слева. Моя бледная горбатая тень передразнивала каждое мое движение. Мягкая ноша на спине с каждым шагом становилась тяжелее. А потом сползла вниз, но, прежде чем ее запястье выскользнуло из моих пальцев, я успел опуститься на колени у обочины и осторожно уложил ее в бурьян. Мы все еще были под деревьями, и до ворот оставалось шагов сто, но приходилось удовлетвориться этим. Она лежала, как мраморный торс, свалившийся с пьедестала и ждущий, чтобы кто-нибудь водворил его обратно.

Я тяжело опустился на землю рядом с ней. Видимо, мне было не так уж безнадежно плохо: ее обнаженные груди волновали меня, и, сняв пиджак, я укрыл ее.

Правая сторона моей рубашки была темной и липкой. Кончиками пальцев я потрогал темное клейкое вещество и только тут словно вновь увидел, как Хильда целится, положив револьвер на колени, и стреляет. Мой левый указательный палец нащупал дырку, которую она пробила под моей ключицей. Рана была влажной и горячей. Я смял носовой платок и прижал его к ней.

Женщина страдальчески всхлипнула. По ее лицу скользили слабые медные отсветы. Мне было показалось, что она приходит в себя, но потом я сообразил, что это отблески пожара. В прямоугольниках верхних окон дома оранжевый цвет свивался с чернотой. К луне поднимались кипящие клубы черного дыма, подсвеченные снизу огнем и наперченные пляшущими искрами.

Лесная охрана, конечно, заметит, что тут происходит, или ей сообщат. Скорее всего, пожарные машины уже мчатся сюда, и мне можно немного расслабиться до прибытия помощи.

Помощь прибыла раньше, чем я ожидал. Одинокая пара фар пошарила по извилистому шоссе и свернула в ворота, не затормозив. Я поднялся на ноги и, пошатываясь, вышел на середину аллеи.

Фары остановились в нескольких шагах передо мной. За ними я распознал массивные очертания машины «Скорой помощи». Из дверец справа и слева выскочили Уайти и его напарник Ронни и кинулись ко мне.

– Вы быстро сюда добрались, ребята.

– Такая уж у нас работа. – Уайти рассматривал меня в сиянии фар. – Что с вами случилось, мистер Гуннарсон?

– Рана в плечо, которой надо бы заняться. Но прежде займитесь лучше женщиной.

– Какой женщиной?

– Вот она, – сказал Ронни с обочины. В его голосе было что-то знакомое, хотя, насколько мне помнилось, он в моем присутствии ни разу не открывал рта. Включив фонарик, он нагнулся над ней, приподнял веко, понюхал дыхание.

– Возможно, какой-то наркотик, – сказал я.

– Угу. Похоже, большая доза морфия или героина. У нее вся рука истыкана. – Он осветил темные точки на белой коже выше локтя.

– Она говорила и вела себя так, словно что-то ее подстегивало.

– Сначала подстегивало, теперь уложило.

– Она с вами разговаривала? – спросил Уайти. – Что она сказала?

– Много разного. Но это не к спеху. Лучше забинтуйте мне плечо для начала.

Он ответил, медленно произнося слова:

– Да, верно. Ронни, оставь пока бабу валяться. Мне может понадобиться твоя помощь с мистером Гуннарсоном.

Колени у меня подгибались, и я еле добрел до машины. Они втащили меня внутрь, включили плафон и бережно уложили на мягкие носилки. У меня сразу закружилась голова, в глазах двоилось. Надо мной нагибались не то Уайти с Ронни, не то пара сумасшедших ученых из фильма ужасов, обмениваясь зловещими улыбками.

– Привяжи ему руки, – сказал Уайти.

– Зачем? Я не стану вырываться.

– Лучше не рисковать. Привяжи, Ронни.

Ронни притянул ремнями мои запястья к холодным алюминиевым палкам носилок. Уайти достал треугольную черную маску из резины с тонкой черной трубкой.

– Я обойдусь без анестезии.

– Никак нельзя. Я ненавижу смотреть, как люди страдают. Вы же знаете.

Ронни хихикнул.

– Я-то знаю. Кто-кто, а уж я знаю.

Уайти шикнул на него. Он наложил мягкую маску мне на нос и рот, завел полоску тугой резины под затылок.

– Приятных снов, – сказал он. – Выдохните, а потом вдохните.

Инстинкт самосохранения, не подвластный сознанию, заставил меня задержать дыхание. А в сознании черные кусочки мозаики складывались в картину. Я уже слышал, как хихикает Ронни. В телефонной трубке слышал.

– Выдохните! Потом вдохните!

Лицо Уайти нависало надо мной, изменяясь, точно лица, которые видишь, засыпая после тяжелого дня. Я приподнял голову, сопротивляясь нажиму его правой руки. Конец черной трубки был обмотан вокруг запястья левой. Обеими руками он заставил меня опустить голову.

– Слушай! – сказал Ронни. – Машина поднимается по дороге. – После нескольких напряженных секунд он добавил: – Вроде бы «меркюри спешиал».

– Полицейская?

– По звуку похоже.

– Чего же ты не слушал их волну? Вот теперь и расхлебывай…

– Ты ведь сказал, что я тебе тут нужен.

– Был нужен. Теперь я и один справлюсь.

– А как пациент?

– Через минуту отбудет. Вылезай, объяснишь им: мы вытащили его из огня, но он умер от удушья, бедняжка.

Он с силой надавил на маску. Но я еще не отбыл. Мое любимое развлечение нырять без акваланга.

Ронни наклонился взглянуть на меня. Я согнул правую ногу и пнул его в лицо. Ощущение было такое, будто я наступил на слизняка.

– Убийца! – охнул Уайти.

Я попытался пнуть и его. Но мои взметывающиеся ноги до него не доставали, а он наваливался на меня всей тяжестью. В моем мозгу закружилось черное колесо беспамятства. Я пытался сделать вдох. Но вдыхать было нечего.

Из жужжания черного колеса выделился вой мотора, берущего подъем. Прежде чем эти два звука вновь слились воедино, в нутро машины «Скорой помощи» ворвались лучи фар. Тяжесть исчезла с моего лица. Я смутно различил Уайти, пригнувшегося с черным пистолетом в руке над распростертым телом своего напарника.

Он выстрелил, и эхо внутри машины удесятерило грохот. Но не эхо породило сухой ответный щелчок. Хватаясь за живот, Уайти склонился в поклоне, как актер у рампы.

В машину впрыгнул Пайк Гранада, сорвал с моего лица резиновый кляп, и я не последовал за Бродменом и Секундиной в полный мрак.