Текст книги "Полосатый катафалк (сборник)"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 46 страниц)

Глава XXIII

Я перетащил допотопный «Ройал» к себе в машину и поехал на другой конец города в гостиницу «Болдер-Бич», где без десяти пять утра было тихо, как в кладбищенском склепе. Ночной портье посмотрел на меня привычным взглядом, в котором читался вопрос: «А вдруг этот сомнительный тип потенциальный клиент?»

– Что угодно, сэр?

– Мистер Гомер Уичерли еще здесь?

Прямого ответа на свой вопрос я не получил.

– Мистер Уичерли просил не беспокоить его в столь ранний час. Может быть, вы хотели что-нибудь ему передать?

– Я работаю на Уичерли. В котором часу он просил себя разбудить?

– В восемь, – ответил портье, сверившись с расписанием.

– Пожалуйста, позвоните и мне в это же время. Мне нужен номер. Сколько он стоит?

Портье ответил.[23]23
  В книге здесь стоит двоеточие. Но следующая прямая речь (– Недешево.) по контексту относится к Арчеру, поэтому здесь нужна точка. (примеч. верстальщика).


[Закрыть]

– Недешево.

Он вежливо хмыкнул, протянул мне ручку, и я расписался в книге гостей. Тут же передо мной вырос негр-швейцар, который отвел меня в комнату окнами во двор, и я, скинув пиджак и брюки и даже не помывшись, нырнул под чистый пододеяльник и мгновенно уснул.

Проспал я три часа, заплатив за это удовольствие по пять долларов в час. Но мозг продолжал работать и во сне. Я видел, будто на экране, как я же сам, выбившись из сил, ухожу под воду и медленно опускаюсь на дно, мимо меня в ледяной прозрачной воде скользят утопленники, их волосы, словно водоросли, колышутся под напором подводных течений. Я ясно вижу ее, кожа свисает с костей лохмотьями, а рыбки заплывают в пустые глазницы.

Проснулся я с именем Фебы на пересохших губах. В голове – или где-то рядом – стоял оглушительный звон. Я открыл глаза и, к своему ужасу, обнаружил за окном свет. На столе у кровати разрывался телефон. Я приподнялся на локте и с трудом поднял трубку, которая весила ничуть не меньше чугунной гири.

– Вы попросили разбудить вас в восемь утра, сэр, – напомнил мне женский голос.

– Я? Не может быть!

– Да, сэр.

– Постойте, а мистеру Гомеру Уичерли вы уже звонили?

– Да, сэр, только что, сэр.

– Будьте добры, соедините меня с ним.

– Хорошо, сэр.

Я хотел было сесть в кровати, но тут произошла странная вещь: все перед глазами пошло ходуном, стена перевернулась в воздухе, а кровать выскользнула из-под меня и куда-то провалилась.

– Алло! – Гиря почему-то заговорила голосом Уичерли. – Кто это?

– Это Арчер, – ответил я, покрываясь холодным потом от жуткого ощущения невесомости.

Комната стала вертеться медленнее. Я хотел было привстать, но был отброшен назад и придавлен к постели. «Почему Феба должна была умереть? – вертелось у меня в голове. – Почему именно я обязан рассказывать Уичерли о ее смерти?»

– Арчер? Откуда вы звоните?

– Я здесь, в вашем отеле. У меня есть для вас новости.

– Новости?! Вы нашли ее?

– Нет. Так вы еще ничего не знаете?

– А что я должен знать?

– Это не телефонный разговор. Можно я зайду к вам в коттедж минут через пятнадцать?

– Конечно, о чем речь.

Я положил трубку. Комната перестала вертеться, стены, пол, потолок заняли причитающиеся им места. Воспользовавшись этим, я встал с кровати, на скорую руку принял душ и побрился. Из зеркала в ванной на меня смотрели насмерть перепуганные глаза.

По дороге к Уичерли я вытащил из багажника пишущую машинку.

– Что это у вас? – удивился он, открывая дверь.

– Пишущая машинка «Ройал» образца 1937 года. Узнаете?

– Занесите ее в комнату, дайте я как следует на нее посмотрю.

Я последовал за ним в гостиную и водрузил машинку на чайный столик у окна. Уичерли подошел и уставился на нее своими бесцветными глазами.

– Если не ошибаюсь, это старая машинка Кэтрин. По крайней мере у нее была похожая. Откуда она у вас?

– На «Ройале» печатала соседка Фебы по комнате в студенческом пансионе. Эта машинка досталась ей от вашей дочери.

Уичерли кивнул:

– Да, вспомнил. Кэтрин, уезжая, оставила эту машинку дома, а Феба забрала ее с собой в колледж.

– А где была машинка на прошлую Пасху?

– У меня дома в Медоу-Фармс. Кэтрин держала ее в гостиной. Под рукой.

– Она профессиональная машинистка?

– Была когда-то. Прежде чем выйти за меня замуж, она ведь работала секретаршей. С тех пор у нее эта машинка.

– А вам она когда-нибудь печатала? Прошлой весной, например?

– Да, иногда Кэтрин меня выручала, – сказал Уичерли и с нескрываемой злобой добавил: – Разумеется, если у нее было время и подходящее настроение.

– Прошлой весной вы получили анонимные письма, в связи с чем написали Вилли Мэки. Это письмо печатала вам миссис Уичерли?

– Скорее всего. Да, точно, его напечатала мне она. Я попросил об этом Кэтрин, так как не хотел, чтобы посторонние знали, что я обращаюсь в сыскное агентство.

– А вы сами не печатаете?

– Нет, так и не научился.

– Даже одним пальцем не умеете?

– Нет, такие вещи мне не даются. – Он нервно провел рукой по волосам. – А почему вас все это интересует?

– Вчера я встречался с Мэки, и когда он узнал, что я работаю на вас, то рассказал мне об эпистолярных опытах «Друга семьи». Мне кажется, подметные письма напечатаны на этой машинке.

– Черт побери! – С этими словами Уичерли всем своим весом плюхнулся на обтянутый мохером диван и прикрыл ладонью рот, словно боялся растерять зубы. – Вы что же, хотите сказать, что автор этих писем – сама Кэтрин?!

– Таковы факты.

– Вы просто не читали этих писем. Кэтрин не могла их написать, это невозможно.

– В деле Уичерли все возможно. А кто еще имел доступ к пишущей машинке?

– Да кто угодно: домочадцы, прислуга, гости. Кэтрин занимала отдельное крыло, сама она дома бывала редко, к тому же дверь в ее гостиную не запиралась. Поймите меня правильно, я свою бывшую жену не выгораживаю, но эти письма – не ее рук дело. Не могла же она клеветать на саму себя!

– Почему же, и такое бывает.

– Но с какой целью?

– Чтобы нарушить мир в семье, разорвать брачные узы. Вообще в ее поведении логики искать не следует.

– Вы намекаете, что Кэтрин была не в себе?

– Не была, а есть. Я видел ее позавчера вечером, мистер Уичерли. Не знаю, в каком она была состоянии девять месяцев назад, но сейчас Кэтрин в плохом виде.

Он поднял руки и, сцепив пальцы, завел их за голову, словно боялся обжечься.

– И ради этого вы пришли ко мне? Я-то думал, вы расскажете что-нибудь утешительное про Фебу. – Тут Уичерли уронил руки на колени и стал теребить пуговицы на обивке дивана. – К чему все эти экскурсы в прошлое? Я и сам знаю, что Кэтрин способна на все. Думаете, я не заподозрил, что эти письма – ее работа?

– И поэтому отказались от услуг Мэки?

Он кивнул. Теперь он сидел низко опустив голову, словно у него не было сил поднять ее.

– Скажите, обвинения в этих письмах не голословны? Кэтрин действительно изменяла вам прошлой весной?

– Думаю, да. Правда, доказательств у меня не было, да и искать их мне не хотелось – поверьте, я любил свою жену.

Верить ему на слово я был не обязан.

– С начала прошлого года, – продолжал он, – Кэтрин стала все чаще и чаще отлучаться из дома. Куда она ездила, где бывала, от меня скрывалось. Говорила, что сняла себе комнату под мастерскую и уезжает туда рисовать.

– Кэтрин снимала квартиру в Сан-Матео, – уточнил я. – Не исключено, что в этой квартире она была не одна. Вам не приходит в голову, с кем она могла там жить?

– Нет, не приходит.

– А вы когда-нибудь расспрашивали ее об этом?

– Напрямую нет. Честно говоря, не решался. Не хотелось с ней связываться. Она ведь иногда совершенно собой не владела.

– А бывало, чтобы она грозила убить кого-нибудь?

– Много раз.

– Кого же?

– Меня, – угрюмо отозвался он.

– А теперь я задам вопрос, который вам наверняка не понравится. Не вы ли сами сочинили письма за подписью «Друг семьи»?

Тут выяснилось, что собой не владела не только Кэтрин, но и ее бывший супруг. Уичерли вскочил с дивана и, побелев от ярости, стал кричать на меня и размахивать кулаками:

– Как вы смеете! Топтун, ищейка!

Как он только меня не обзывал! Я дал ему выговориться, и вскоре, бросив: «Придет же такое в голову. Вы, должно быть, совсем с ума сошли», он, словно подмоченный фейерверк, что-то прошипел напоследок и иссяк.

– С сумасшедшими ведь не спорят, вот и ответьте на мой вопрос.

– Я к этим мерзким письмам никакого отношения не имею. Для меня они были тяжелым потрясением.

– А для Фебы?

– Она расстроилась, хотя виду не подала. Ей это вообще свойственно: виду не подаст, но принимает все очень близко к сердцу.

– А как восприняла анонимки ваша жена?

– Кэтрин держалась хладнокровно. Иначе бы я не попросил ее напечатать письмо, адресованное Мэки. Мне хотелось посмотреть, как она на это письмо отреагирует.

– И как же она отреагировала?

– Совершенно спокойно – что, вообще говоря, на нее не похоже. Все это время Кэтрин вела себя идеально, а затем, через неделю после Пасхи, она уехала в Рино, и вскоре я получил письмо от ее адвокатов, требующее развода.

– Вас эта перемена в ней удивила?

– Знаете, к тому времени я уже давно перестал удивляться.

– А как к разводу отнеслась Феба?

– Для нее это было как гром среди ясного неба.

– Когда родители разводятся, дети ведь обычно берут чью-то сторону. А на чьей стороне оказалась Феба?

– На моей, разумеется. Я ведь вам уже говорил, почему. Похоже, мы с вами топчемся на месте.

На месте я топтался только потому, что боялся сообщить ему о смерти Фебы – ведь после этого задавать дальнейшие вопросы будет бессмысленно. А вопросов еще было много.

– Помните день вашего отплытия, когда миссис Уичерли поднялась на борт парохода?

– Пожелать мне счастливого пути, – съязвил он. – Еще бы не помнить.

– А вам известно, что Феба сошла на берег вместе с матерью?

– Первый раз слышу. Из моей каюты они ушли одновременно, это верно.

– Они вместе уехали на такси и вроде бы вполне ладили – во всяком случае, Феба согласилась приехать вечером к материв Атертон.

– Откуда вы все это знаете?

– Такова моя профессия – знать и задавать вопросы. Кстати, о вопросах: вы в тот вечер сходили на берег?

– Послушайте, такое впечатление, что вы меня в чем-то подозреваете!

– На то я и сыщик, чтобы подозревать. Между прочим, вы мне не сказали, что ваш пароход отплыл не по расписанию второго вечером, а третьего утром.

– Да, верно, совсем забыл, отплытие задержалось.

– Допускаю, что это вы еще могли забыть, но вы наверняка помните, сходили вы в тот вечер на берег или нет.

– Нет, если это вас так интересует, не сходил. Должен, однако, сказать, что вопрос ваш оскорбителен, как, впрочем, и все остальные вопросы. Я вообще не понимаю, с какой стати вы меня допрашиваете? Вы держитесь возмутительно, и я этого не потерплю, слышите?! – Еле сдерживаясь, он злобно посмотрел на меня и бросил: – Что вам, собственно говоря, надо?

– Мне надо прояснить ситуацию, которая привела к гибели человека, а верней сказать, трех людей, четвертый же до сих пор находится между жизнью и смертью. Скажите, мистер Уичерли, вы на сердце жалуетесь?

– Нет. Во всяком случае, незадолго до отплытия я был у врача, и тот остался мной вполне доволен. А почему вы спрашиваете?

– Вчера ночью у Карла Тревора был инфаркт.

– Что вы говорите? Какой ужас, – отозвался Уичерли каким-то искусственным голосом. В его глазах появилось что-то лисье. – Как он сейчас?

– Не знаю, но у него это уже второй инфаркт, притом тяжелый. В данный момент он лежит в больнице в Терранове.

– В Терранове? Что он делает в этой дыре?

– Поправляется, надо думать. Вчера мы с ним ездили в Медсин-Стоун, где у берега под водой была обнаружена машина. Как выяснилось, машина вашей дочери. В машине нашли труп. Женский труп. Тревор опознал его, и ему стало плохо.

– Это была Феба?

– Да.

Уичерли отвернулся к окну и надолго застыл в каком-то неловком положении: казалось, горе обездвижило его. Когда же он вновь повернулся ко мне, лисьего прищура в глазах уже не было.

– Так вот о чем вы хотели мне сообщить, – почему-то басом проговорил он. – Моей дочери нет в живых.

– Увы. Есть, правда, некоторая несогласованность в фактах. По одним сведениям, Феба погибла вечером второго ноября – около полуночи ее машину видели в Медсин-Стоуне.

– Кто был за рулем?

– На этот вопрос я пока затрудняюсь ответить. По другим же сведениям, Феба целую неделю после второго ноября прожила в квартире своей матери, в Сан-Матео. Во всяком случае, там жила девушка по фамилии Смит, очень похожая на Фебу.

В глазах Уичерли блеснула надежда.

– Смит – девичья фамилия моей жены, и Феба вполне могла ею воспользоваться. Значит, если верить этим сведениям, Феба еще жива…

– Я бы на вашем месте не обольщался, мистер Уичерли, ведь ваш шурин опознал тело. Будь это не Феба, у него не было бы инфаркта.

– Да, Карл действительно был к дочери очень привязан. – Тут Уичерли заметался по комнате, точно посаженный на цепь медведь. – Но не больше, чем я, – добавил он, как будто от этого ему было легче. А потом, смотря мне прямо в глаза, спросил: – Где она сейчас?

– В морге, в Терранове. Пожалуй, вам стоило бы туда сегодня съездить. Но учтите, надеяться, по существу, не на что: зрелище вам предстоит невеселое, и я почти уверен, что вы узнаете свою дочь.

– Но вы же сами сказали, что ее видели в Сан-Матео живой и невредимой через неделю после смерти. Выходит, утонула другая девушка.

– Нет, скорее, другая девушка жила в Сан-Матео.

Глава XXIV

Я поехал обратно на Полуостров. Несмотря на «пятнадцатидолларовый» сон, устал я как собака. В голове у меня перемешались люди, события, города, идеи, и я был охвачен тем энтузиазмом, какой испытывает математик, когда ему кажется, что он вот-вот вычислит квадратуру круга – стоит только хорошенько подумать.

Заместитель директора телефонной компании в Пало-Альто после долгих препирательств сообщил в конце концов, что Бобби Донкастеру звонили из телефонной будки, находящейся на заправке в Бейшоре, в Кедровой аллее.

Кедров, как, впрочем, и других деревьев, в Кедровой аллее не было и в помине, зато было много машин, которые неслись через довольно безотрадный жилой массив в направлении шоссе. Перед самым выездом на автостраду, на углу, и находилась заправочная станция Гарри с вывеской «У нас можно приобрести льготные талоны-марки». Я издали увидел телефонную будку, которая, точно часовой, стояла на самом краю заправки.

Я подъехал к колонке, и ко мне из здания выбежал улыбающийся юркий седой человечек с брюшком, выдававшим в нем бывшего боксера второго полусреднего веса или корабельного механика, уволенного с флота по возрасту. На груди его белого комбинезона было вышито имя «Гарри».

– Слушаю, сэр.

– Заправьте полный бак. В него входит галлонов десять.

Пока лился бензин, я подошел к телефонной будке и посмотрел на ее номер – Дейвенпорт 93489. Когда я вернулся к машине, бывший боксер с остервенением тер ветровое стекло.

– Вам мелочь нужна? Позвонить хотите? – осведомился Гарри.

– Нет, благодарю. Я – сыщик, расследую дело об убийстве.

– Надо же, – отозвался он то ли с издевкой, то ли по наивности.

– Вчера вечером, часов в шесть, один из подозреваемых звонил по телефону из этой будки. Вы в это время работали?

– Да, и, кажется, знаю, кого вы имеете в виду. Ею уже и до вас интересовались.

– Значит, это была женщина?

– Еще какая. – Гарри, выронив тряпку, вскинул руки и изобразил в воздухе женскую талию. – Пышная блондинка в лиловом платье. Я ей деньги разменял.

– Зачем?

– Ей позвонить надо было. Она дала мне пятидесятидолларовый банкнот.

– А откуда она приехала?

– Вон оттуда. – И Гарри показал пальцем на ведущую к центру Пало-Альто Кедровую аллею. – Еле шла, ноги у нее, видать, болели.

– Она была пешком?!

– Да, представьте себе. Такая дамочка – и пешком.

– Опиши мне ее.

Он описал – Кэтрин Уичерли, не иначе.

– Ты уверен, что звонила она?

– На все сто. Зашла в будку, разговаривает и вдруг меня подзывает. «Где, – спрашивает, – здесь ближайший мотель?» «„Сиеста“, – отвечаю, – но мотель этот никудышный, вам он, говорю, не подойдет». А она: «Подойдет, не беспокойтесь».

– И туда отправилась?

– Уж не знаю. Позвонила, вышла из будки и заковыляла в ту сторону.

– В какую?

– В сторону Сан-Хосе. «Сиеста» отсюда в десяти минутах ходьбы, вон, видите вывеску? Дыра, надо сказать, жуткая. Я ее предупредил, но она и слушать не стала, рукой только махнула и дальше говорит.

– А ты слышал, о чем она говорила?

– Нет, ни слова не слышал.

– А как она держалась?

– В смысле?

– Пьяная была или трезвая? Отдавала себе отчет в своих действиях?

– Об этом меня и до вас спрашивали. – Гарри поскреб черными ногтями в своей седой шевелюре. – Шла она вроде нормально, не шаталась, говорила связно, но нервничала, это сразу в глаза бросалось. Я об этом и другому джентльмену сказал.

– Какому? Высокому рыжему парню?

– Да нет, он не рыжий и не парень. С виду доктор. У него и на машине красный крест.

– Какая у него машина?

– Голубая двухдверная «импала» 1959 года.

– Он назвался?

– Может, и назвался, только я его имени не запомнил – не до него было.

– В котором это было часу?

– Пару часов назад. Я рассказал ему то же, что и вам, и он поехал в сторону «Сиесты».

– Можешь его описать?

– Нет, пожалуй. Но похож на врача. Все ведь они одинаковы, осматривают с ног до головы, как будто ты к нему лечиться пришел. Сильные очки, одет хорошо, коричневое твидовое пальто – такое больших денег стоит.

– Какого он возраста?

– Лет сорока пяти, может, пятидесяти. Усы у него с проседью. Старше меня. И повыше.

В это время на заправку с автострады въехал пыльный автофургон с орегонским номером. Трое детей на заднем сиденье таращили уставшие глазенки и во все стороны вертели головами, ожидая увидеть Диснейленд. Водитель заглушил мотор и метнул в сторону Гарри недовольный взгляд.

– С вас пять долларов девяносто центов, – заторопился Гарри. – Марки возьмете?

Я расплатился.

– Марки не нужны, сдачу оставь себе. Спасибо за информацию.

– Вам спасибо. – И Гарри, размахивая тряпкой, побежал к фургону.

Мотель «Сиеста» располагался на выжженном солнцем пустыре поблизости от стоянки грузовиков. Перед входом красовалась реклама домашней утвари. По штукатуренным стенам коттеджей разбегались глубокие трещины, как будто чья-то рука загребла их и изо всех сил стиснула. «Сиеста» была на порядок хуже отеля «Чемпион», а ведь и тот фешенебельностью не отличался.

Я остановил машину у коттеджа с вывеской «Контора» и уже направился, скрипя подошвами по гариевой дорожке, к входу, но тут заметил, что за соседним коттеджем стоит старенький «форд» первой модели. Я подошел к «форду» и заглянул за ветровое стекло: на регистрационном талоне значилось имя Бобби Донкастера и его адрес в Болдер-Бич. Тогда я бросился к коттеджу, за которым стоял «форд», и подергал дверь – заперта. Окно было задернуто измятой зеленой занавеской.

У меня за спиной хлопнула дверь. Из конторы вышла и, раскачиваясь, поплыла в мою сторону очень толстая женщина в надетом поверх пестрого платья мужском свитере. В ушах у нее болтались серьги величиной с медные кольца, на которые надеваются занавески. Волосы были густо-черные, и только из челки выбивалась издали похожая на шрам седая прядь.

– Проваливай отсюда! – гаркнула она низким хриплым голосом. – А то получишь пулю в лоб.

И она, тяжело дыша, подняла свою огромную, покрытую веснушками лапу, в которой был зажат маленький, точно игрушечный, пистолет.

– Я не грабитель, мэм.

– А мне наплевать, кто ты такой. Говорю, проваливай.

– Я – сыщик. Убери свою пушку.

И я показал ей полицейский жетон, доставшийся мне от шерифа Лос-Анджелеса, который был недоволен моим поведением. Жетон, видимо, произвел на толстуху впечатление, ибо пистолет мгновенно исчез в недрах ее необъятной груди.

– Чего ты здесь забыл? – поинтересовалась она. – Заведение у нас солидное, тихое. А к прошлогодней истории мы отношения не имеем – тогда здесь другой управляющий был.

Я покосился на дверь коттеджа, у которой стоял «форд»:

– Рыжий там?

– Он тебе нужен?

– И не только мне.

– Мы за постояльцев не отвечаем, – стала оправдываться она, изобразив на лице траур.

– Я не о том. Он у себя?

– Вряд ли. По-моему, еще не возвращался.

Я подошел к двери коттеджа и громко сказал:

– Выходи, Бобби! Выходи, а то войду я.

Ответа не последовало, и я поддал плечом тонкую дверь.

– Ты что, спятил?! – крикнула толстуха. – Не вздумай высаживать дверь. Погоди, я сейчас.

Вскоре толстуха вернулась, гремя ключами. Она открыла дверь, а я достал пистолет. Сегодня, похоже, мне без него не обойтись. Внутри было темно, душно и пахло потом. В зеленоватом полумраке мебель напоминала лежащие на морском дне обломки затонувшего корабля.

Толстуха дернула за шнур и под похожим на луну, засиженным мухами белым стеклянным колпаком зажглась лампочка, осветившая бледным светом фанерный платяной шкаф, какого-то бурого цвета ковер и незастеленную двуспальную постель. Простыни на ней были скомканы и перекручены – казалось, два арестанта всю ночь сплетали из них веревки для неудавшегося побега. На полу рядом с кроватью валялась незастегнутая сумка с инициалами Р. Д., в которой я обнаружил смену белья, мужские рубашки, носовые платки, зубную щетку, пасту, бритву, а также чековую книжку на несколько сот долларов в банке Болдер-Бич.

Заглянул я и на кухню. На раковине на бумажной тарелке лежал недоеденный гамбургер с розовой сердцевинкой, из-под которого ласковыми, с поволокой глазами на меня пялился таракан, такой огромный, что непонятно было, почему он до сих пор не доел гамбургер. Стрелять в него я не стал.

Толстуха плюхнулась на кровать, и пружины под ее весом жалобно заскрипели. В унисон им заскрипел и ее голос:

– Не знаю, вернулся он или нет. Но по идее должен был. Он ведь и сумку свою тут оставил, и машину. И за жилье они еще не платили.

– Он здесь не один?

– С женой. – Она не сумела сдержать сальную улыбочку. – Так они записались, хотя я-то сразу поняла, что никакая она ему не жена. Но не отказывать же им из-за этого? Если бы я у всех свидетельство о браке и реакцию Вассермана проверяла, то давно бы уж разорилась. – Улыбка у нее была грубая и ехидная, под стать уму. – В чем же он подозревается?

– В убийстве.

– Плохо дело, – совершенно спокойно сказала толстуха. – А по его виду не скажешь. Может, это она во всем виновата? Он что, ее мужа убил?

– Вроде бы. Когда они сюда приехали?

– Она – вчера, часов в шесть, сказала, муж позже будет, а он – в одиннадцать вечера, где-то так.

– Как она назвалась?

– Смит. Мистер и миссис Смит.

– Они ушли отсюда пешком?

– Нет, за ними – вернее, за ней – приехал пожилой джентльмен на новеньком голубом «шевроле».

– Как этот джентльмен выглядел?

– Пожилой, с усами. – Она провела пальцем по верхней губе. – Усики не как у Чарли Чаплина, а как у Адольфа Менжу[24]24
  Адольф Менжу (1890–1963) – американский актер.


[Закрыть]. Хоть и в очках, а видный мужчина. И с ней он, как ни странно, ласково обращался.

– Что ж тут странного?

Толстуха покосилась на перекрученные простыни и смятые подушки, взяла одну, положила ее себе на колени, взбила и сказала:

– Он ведь ее муж?

– Нет. А кто он, я как раз и пытаюсь выяснить.

– Кого же тогда убили?

– Ее дочь.

Толстуху проняло:

– То-то у блондинки вид такой грустный. Уж я-то знаю, что такое потерять близкого человека. У меня у самой на войне муж погиб. С тех пор я и начала есть. А когда замуж за Сперлинга вышла, еще больше растолстела.

Она положила руку на грудь. Пальцы белые и толстые, как сардельки. Все тело заплыло жиром: кажется, ткнешь пальцем – и останется вмятина. Ноги и руки налитые, словно воском покрыты.

– Скажите, миссис Сперлинг, а что спрашивал у вас джентльмен с усами?

– Спросил, живет ли здесь пышная блондинка в фиолетовом платье. Я ответила – живет. Тогда он постучался к ним в коттедж, они его впустили и стали все втроем шушукаться. Минут двадцать шушукались, не меньше.

– Не слышали, о чем?

– Нет, но, похоже, у них разлад вышел. Блондинка не желала ехать с усатым, хотела со своим рыжим дружком остаться. Я сама видела, как она упиралась, когда усатый ее к машине вел.

– Она вырывалась?

– Нет-нет, волоком ее тащить не пришлось, но она все время права качала. Спор у них до самого отъезда продолжался. И что самое интересное, рыжий был на стороне усатого.

– Как вы думаете, усатый увез их в полицию?

– Нет, не похоже. А вы приехали рыжего арестовать?

– Да. Должен же парень вернуться за своей машиной, поэтому я, если не возражаете, здесь его подожду.

– Мне главное, чтоб стрельбы не было.

– Надеюсь, не будет.

Она встала, и кровать облегченно вздохнула. Но в дверях толстуха остановилась, в ее неповоротливом, заплывшим жиром мозгу никак не укладывалась одна мысль:

– Господи помилуй, по-вашему выходит, он убил маленькую дочку блондинки?

– Этот вопрос я и собираюсь ему задать, миссис Сперлинг.

– И она еще легла с ним в постель? Кто же она такая после этого?!

– А об этом я спрошу ее.

Закрыв за толстухой дверь, я выключил свет, и вскоре мои глаза настолько привыкли к зеленоватому полумраку, что видно было, как на меня из всех углов надвигается целая армия тараканов.

Когда по гариевой дорожке заскрипели шаги, тараканы, словно на улице у них были выставлены часовые, мгновенно обратились в бегство. Я встал за дверью с пистолетом в руке. Бобби вошел, увидел направленный на себя пистолет и молча остановился. Глаза у него провалились, за эти два дня он постарел вдвое.

– Садись, Бобби, надо поговорить.

Видно было, что Бобби хочет убежать, только не знает куда.

– Садись, дружок, и поскорей.

– Да, сэр, – отозвался Бобби, обращаясь не ко мне, а к моему пистолету.

Я включил свет и обыскал его. От моего прикосновения Бобби брезгливо вздрогнул, словно боялся заразиться, и почти машинально, позабыв про пистолет, размахнулся, чтобы ударить меня в челюсть. Я перехватил его правую руку своей левой и с силой толкнул его назад. Он отшатнулся и, потеряв равновесие, рухнул наискось на кровать.

– У тебя уже нет алиби, – сказал я ему. – Твоя мать рассказала мне всю правду. Теперь мы знаем, что в Сан-Франциско ты поехал вместе с Фебой.

Бобби молча лежал и не отрываясь смотрел на меня из-под простыни широко раскрытым неподвижным зеленым глазом.

– Ты этого не отрицаешь?

– Нет, но мать не могла знать, что я еду с Фебой. Я соврал, что в тот день у меня рано начинаются занятия, поехал в колледж, а там уже пересел в машину к Фебе.

– Зачем ты решил ехать с ней? Отвечай!

– Вас это не касается.

– Теперь это всех касается.

– Хорошо, я отвечу, – с вызовом сказал юноша. – Мы хотели пожениться. После проводов ее отца мы собирались поехать в Рино и там расписаться. Мы ведь уже совершеннолетние, что ж тут плохого?

– Плохого в этом ничего нет, только вы ведь не расписались.

– Верно, но это не моя вина. Я-то хотел ехать в Рино, но у Фебы изменились планы – помешали какие-то семейные неурядицы. Какие – не спрашивайте, сам не знаю. Я плюнул, сел в автобус и вернулся домой.

– Из Сан-Франциско?

– Да.

– Врешь. В тот вечер или утром следующего дня тебя видели за рулем машины Фебы в приморском городке Медсин-Стоун, ты ведь это место знаешь. Вчера эту машину нашли в воде, под скалой, откуда ты ее столкнул. А в машине – тело Фебы. Так что ты пойман с поличным, дружок.

Он даже не пошевелился, мои обвинения лишили его, по-видимому, дара речи.

– Зачем ты убил Фебу? Ты же любил ее.

Бобби поднялся на локте и, повернувшись ко мне лицом и пряча глаза, сказал:

– Ничего вы не понимаете, все было совсем не так.

– А как?

– Наговаривать на себя – не мужское дело.

– А ты считаешь себя мужчиной?

Бобби уставился в потолок и, проведя пальцем по своим редким рыжим усикам, ответил:

– Я имею право считать себя мужчиной.

– Мужчина и убийца – не одно и то же.

Он смерил меня не по годам суровым, недоверчивым взглядом:

– Не убивал я ее. Никого я не убивал. Но я готов взять на себя ответственность за то, что я действительно сделал.

– Что же ты сделал?

– Я приехал на «фольксвагене» в Медсин-Стоун, сбросил машину со скалы в море, вернулся пешком на шоссе и автобусом уехал домой.

– Зачем ты это сделал?

Он не знал, куда девать глаза:

– Сам не знаю.

– Скажи правду.

– Какой смысл? Никто мне все равно не поверит.

– А вдруг? Ты же не пробовал.

– Повторяю, я ее не убивал.

– Кто же, если не ты? Кэтрин Уичерли?

Бобби прыснул. Смеялся он негромко и недолго, но у меня не выдержали нервы.

– Загадочные у тебя отношения с Кэтрин Уичерли! Никак только не пойму, как ты к ней относишься: как к будущей теще или как к соучастнице?

– Ничего-то вы не понимаете, – повторил он. – И не поймете.

– Расскажи мне, что произошло второго ноября.

– Лучше пойти в газовую камеру, – произнес Бобби высоким, срывающимся голосом и затравленно осмотрелся по сторонам, как будто сквозь трещины в стене коттеджа уже был пущен газ. Снаружи послышались тяжелые шаги, в дверь тихонько постучали.

– Все в порядке? – с трогательным участием спросила толстуха.

– Все в порядке, миссис Сперлинг, – успокоил ее я. – Скоро мы уже отсюда уедем.

– Вот и хорошо. Чем скорее, тем лучше, – обрадовалась толстуха.

– Даю тебе одну минуту, – сказал я Бобби, когда хозяйка мотеля удалилась. – Если будешь и дальше отнекиваться, мы продолжим разговор в полиции. А если я доставлю тебя в полицию, да еще с отягчающими уликами, – имей в виду, почти наверняка пойдешь под суд. Это не угроза, это жизнь. А в жизни, судя по всему, ты разбираешься еще неважно.

По его глазам видно было, как он лихорадочно соображает.

– Вам только кажется, что вы что-то знаете. Я Фебу не убивал. Она жива.

– Не валяй дурака. Мы нашли ее тело.

– Я могу доказать, что она жива. Я знаю, где она, – выпалил он, не успев даже зажать рот рукой.

– Раз ты знаешь, где она, отвези меня к ней.

– И не подумаю. Вы ведь будете ее допрашивать, а она очень слаба. Феба и без того уже много перенесла. С нее хватит, и я не позволю, чтобы к ней приставали.

– Я не могу к ней не приставать. В машине ведь было найдено тело. Ты говоришь, что Феба жива. Кого же мы тогда нашли?

– Ее мать. Феба убила в ноябре свою мать, а я уничтожил следы преступления, поэтому виноват я не меньше Фебы.

Выпалив все это, он распрямился, словно избавившись от непосильной ноши. Теперь бремя этой ноши ощутил на себе я.

– Где она, Бобби?

– Этого я не скажу. Делайте со мной, что хотите, но вам ее не видать.

Дон Кихот, одно слово. Идеалист, истерик, пылкий влюбленный. Впрочем, может, не такой уж и пылкий. Я спрятал пистолет и сел.

– Послушай, Бобби, – сказал я, подбирая каждое слово. – Пойми, при всем желании я не могу поверить тебе на слово. Мне необходимо увидеть Фебу – целой и невредимой. Увидеть и поговорить с ней.

– Знаю я, к чему вы стремитесь. Сцапать ее хотите, вот что.

– «Сцапать»?! – Я развел руками. – Ты тоже скажешь. Я ведь на ее стороне независимо от того, что она сделала. Вспомни, меня нанял ее отец, и я, рискуя жизнью, гоняюсь за ней по пятам. А ты еще говоришь «сцапать»!

– Она в надежных руках, – упрямо повторил он. – И я не хочу, чтобы ее из этих рук вырвали.