Текст книги "Полосатый катафалк (сборник)"

Автор книги: Росс Макдональд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 46 страниц)

26

На фоне черного скалистого пейзажа горилла тащила Салли, что-то страстно бормоча по-испански. Я догнал их и сорвал с гориллы шкуру-костюм, а затем принялся бороться с человеком, чьего имени не мог вспомнить. Я открыл глаза и увидел, что лейтенант Уиллс мрачно хмурится на меня сквозь решетку.

– В тюрьме вам меня не удержать, – кажется, сказал я. – Судья Беннет оградит мои права.

Уиллс злорадно ухмыльнулся.

– Отсюда вас никакой судья не вытащит.

Я приподнялся и сел, бормоча ругательства. Голова у меня сорвалась с плеч и полетела по большой полутемной комнате, прыгая с одной пустой кровати на другую. Больше смахивает на казарму, чем на тюрьму…

– Полегче, полегче! – Уиллс опирался на решетку, придававшую моей кровати сходство с клеткой. Он ухватил меня за здоровое плечо и уложил на простыню без подушки. – Вы в послеоперационной палате. Только что со стола.

– Где Салли? Что с ней случилось?

– Ничего противного законам природы. Вчера ночью у нее родилась девочка. Шесть фунтов десять унций. Обе они здесь, в этой самой больнице, только ниже. На третьем этаже. Обе чувствуют себя хорошо.

– Вчера вечером она поехала сюда?

– Да, сюда. Но меня интересует, куда поехали вы и зачем. Что вы делали в горах?

– Охотился на оленей при луне в запрещенный сезон. Арестуйте меня, господин полицейский!

Уиллс сердито покачал головой.

– Наркоз наркозом, но хватит острить. Это серьезно, Билл. Уж вы-то должны знать, насколько серьезно. Пайк Гранада говорит, что еще пара секунд, и вы бы задохнулись. Если бы он не взял на заметку эту парочку, вы сейчас были бы покойником.

– Поблагодарите Гранаду от меня.

– С удовольствием. Но вам следует самому его поблагодарить, а может, и извиниться перед ним, а? Ведь только что он для ровного счета дал вам пинту собственной крови.

– С какой стати?

– У него кровь вашей группы. В больнице она как раз вся вышла, а вам требовалась незамедлительно. И, пожалуй, не в одном только смысле. Малая толика испанской крови в жилах вам не помешает. Как и полицейской.

– Тыкайте, тыкайте меня носом в грязь.

– И не собираюсь. Но вчера я из-за вас пережил десять паршивых минут, пока не потолковал с Пайком. Вы понимаете, что в вас говорит? Предубеждения. И расовые и сословные.

– Да ничего подобного!

– Предубеждения, – повторил Уиллс. – Возможно, бы не отдаете себе в этом отчета, но вы не любите полицейских и не любите людей испанского происхождения. Если вы хотите с успехом заниматься адвокатурой в этом городе, то должны по-настоящему узнать ла раса, научиться их понимать.

– А что такое «ла раса»?

– Испано-американцы. Так они называют себя. Это гордое слово, а они гордые люди. Не надо их недооценивать, Билл. Да, они малообразованны, и бедны, и преступников среди них хватает. Но они вносят свою лепту в существование нашего города. Возьмите Гранаду. Да, он хулиганил в уличной шайке, кто спорит? Но нельзя судить человека за то, что он вытворял подростком. Судите его по сделанному после.

– Все понял.

– И отлично. Я решил потолковать с вами, пока рана у вас еще не разболелась. Вы были очень настроены против Гранады.

– Я ведь почти не сомневался, что Бродмена убил он.

– Вот именно. А теперь благодаря Гранаде нам известно, кем и как он был убит. Гранада пришел к выводу, что виновники – Уайти Слейтер и его напарник Рональд Спайс. А я вначале не согласился с ним, и Гранада выслеживал их в свое свободное время. Когда доктор Саймон сказал, что миссис Донато умерла так же, как Бродмен, он пиявкой присосался к Спайсу и Слейтеру.

– Почему же он их не арестовал?

– Выжидал, чтобы они вывели его на своего вожака.

– Вы взяли Гейнса?

– Нет еще. – Уиллс плотно сел и заложил ногу за ногу. – Тут я рассчитываю на вашу помощь. И еще кое в чем.

– Не хочу показаться невежливым, – сказал я. – Но здесь у меня жена и дочка, и мне не терпится их увидеть.

– Пока забудьте про них. На третий этаж вам все равно не спуститься. А у меня к вам несколько неотложных вопросов. Например, похищение. Было похищение, или его не было?

– Формально – да. Вчера вечером Гейнс похитил меня в Маунтин-Гроуве. И увез на заброшенную виллу в горах, где меня нашел Гранада. У меня с Гейнсом произошла там стычка, и победа более или менее осталась за ним.

– Он в вас стрелял?

– В меня стреляли, совершенно верно, и некоторое время я был без сознания. Он поджег дом, вероятно, разбив бензиновый фонарь, и оставил меня сгореть заживо.

– А миссис Фергюсон? Он и ее оставил гореть?

– Видимо, да. Я очнулся как раз вовремя, чтобы вытащить ее наружу. Как она?

Уиллс ответил, тщательно взвешивая каждое слово. Мы прощупывали друг друга, и оба это знали.

– Трудно сказать. Муж увез ее домой. Говорит, что боится оставить ее в больнице при таких обстоятельствах. Но у меня впечатление, что об этих обстоятельствах ему известно много больше, чем мне.

– Вы с ним говорили?

– Несколько секунд, когда он забирал жену из неотложной помощи. Он ничего говорить не хотел, а заставить его я не могу. Никаких законов он как будто не нарушал. Его жена – другое дело. Мне непонятно, что она делала в этом горном притоне с разыскиваемым преступником. Она находилась там по доброй воле?

– Не знаю.

– Но какое-то мнение у вас должно быть. Вы видели ее там вместе с Гейнсом, так?

– Я видел ее.

– Она была связана, заперта, задерживалась насильно?

– Не знаю.

– Как так не знаете? – спросил Уиллс резко.

– Задерживать насильно можно по-разному, включая чисто психологические способы.

– Она была в сознании?

– Да.

– Он ей угрожал?

– Да. И даже ударил револьвером.

– Тем же, из которого стрелял в вас?

– Тем же, – ответил я, начиная потеть. Мне было не вполне ясно, почему я строю ответы так, чтобы оградить ее. В моем состоянии конфликты с собственной совестью не улаживают. Беда лишь в том, что конфликты эти почему-то возникают именно тогда, когда у человека нет сил разбираться с ними.

Уиллс уловил мою нерешительность.

– Психологическое насилие, которое вы упомянули, дает пищу для размышлений. К чему оно в конечном счете сводится в данном случае? Ему что-то про нее известно?

– Не знаю.

Уиллс сказал, словно переходя на другую тему:

– Бедная девочка, ее пришлось водить взад и вперед битых два часа. Она была накачена морфием. Вы это знали?

– Я подозревал, что она находилась под действием наркотика.

– Она была наркоманкой? Этим Гейнс ее и держал?

– Мои догадки стоят не больше ваших.

– Не согласен. У вас была возможность говорить с ними обоими – и с ней, и с ее мужем. Насколько мне известно, последние два дня вы с ним часто виделись.

– Раза два. На случай, если у вас есть сомнения, то человек он прекрасный.

– А за его жену вы тоже поручитесь?

– Ее я практически совсем не знаю. (Пот впитывался в больничный халат. Стоило мне расслабиться, и Уиллс раздваивался. А мне пока вполне хватало и одного.) Почему бы вам не уйти и не оставить меня моим страданиям?

– Рад бы, Билл, но не могу. Эти вопросы требуют ответа. Ничем не подкрепленные признания Рональда Спайса не стоят бумаги, на которой записаны. Он сознался в преступлениях, каких вообще не было. И в тех, конечно, какие были.

– Мне бы хотелось прочесть его показания.

– Получите, как только их перепечатают. А заодно и показания свидетеля много надежнее Спайса – управляющего здешним отделением Американского банка. Из них следует, что Фергюсон вчера снял со своего счета значительную сумму наличными. Такую значительную, что за частью им пришлось обратиться к своим отделениям в Лос-Анджелесе. Вы знаете, что сделал Фергюсон с этими деньгами?

– Знаю, что сказал мне он.

– И что же?

– Спросите у него.

– Я спрашиваю у вас, Билл. Вы импульсивный молодой человек, но разумный, и хотите завоевать себе положение в городе. И после всего, что случилось, вы не станете лгать и покрывать тяжелейшее преступление.

– В категорию тяжелейших входит ряд преступлений. Какое именно вы имеете в виду?

– Похищение. Спайс утверждает, что Гейнс сбежал, не отдав ему и его напарнику долю, причитавшуюся им из двухсот тысяч долларов. Тех двухсот тысяч, которые Фергюсон заплатил Гейнсу как выкуп за миссис Фергюсон. Он говорит, что ее увезли из клуба «Предгорья», а они с напарником стояли на стреме, включив свой приемник на нашу волну, чтобы мы случайно не помешали. Кстати, то же они проделывали и во время краж со взломом. У них все было отлажено: собирали и передавали сведения о богатых больных, а пока Гейнс с Донато грабили дома, следили за патрульными машинами. По словам Спайса, тем же самым они занимались вчера, когда Фергюсон привез выкуп. За услуги им было обещано по двадцать пять тысяч каждому, но Гейнс удрал от них со всей добычей. Так что вы можете понять, почему информация бьет из Рональда Спайса фонтаном. А заодно он пытается увильнуть от электрической сковородки. Конечно, таким подонкам мы никаких гарантий не даем.

Уиллс даже охрип от гнева.

– Последние подонки! Пробрались в больницу и использовали свое служебное положение, чтобы убивать беспомощных людей! Да вы и сами знаете. Ведь они и вас чуть не прикончили.

– Спайс сознался в убийстве Бродмена?

– Практически да. Хотя и не понимая, что сознается. Думал все свалить на покойного напарника. Видимо, непосредственно убил Бродмена Уайти Слейтер по пути в больницу, когда Спайс сидел за рулем. Но Спайс сознательно содействовал ему, что делает его виновным в равной степени, как вы и сами знаете. И Гейнса тоже. Бродмена убили по его распоряжению.

– Почему?

– Бродмен был экс-главой банды. С ударением на экс. И собирался всех их заложить. По-моему, он знал, что от краж они намерены перейти к чему-то посерьезнее, и хотел от них избавиться. Покупка брильянтового кольца у Эллы Баркер была мелочью, но, сообщив о кольце нам, он вывел нас на Гейнса. Гейнс натравил на него Донато, но тот сплоховал. Слейтер и Спайс ждали на подхвате и довели дело до конца. На следующий день они по той же причине прикончили жену Донато.

– Секундина была членом банды?

– Сомневаюсь. Но она знала их всех и уже почти решилась обратиться к нам. Во всяком случае, так полагает Гранада. И Гейнс с его вурдалаками, видимо, заподозрил то же. Когда она спаниковала и наглоталась таблеток, они не упустили случая. Им совсем не надо было, чтобы она проснулась.

– Милые люди.

– Угу. Все на редкость милые. Я одного не понимаю, Билл. У вас есть возможность помочь нам завершить это дело и упрятать их всех, кто остался, за решетку. А вы не хотите. Что для вас эта миссис Фергюсон?

Вопрос был трудным. Клише вроде «красавица в беде» ответом послужить не могло. Как и мое объяснение:

– Мистер Фергюсон мой клиент. Он обратился ко мне вчера.

– Он, а не его жена.

– Фергюсон обратился ко мне с целью получить определенные сведения о своей жене. И потому они не подлежат оглашению.

– Значит, муж ей не доверяет?

– Это ваш вывод.

– Бесспорно. И что же вы про нее узнали? Я спрашиваю вас не для протокола, а для перепроверки. История, которую рассказывает Спайс, кое-где переходит все пределы вероятного, а я не могу себе позволить ни единого промаха.

– Но вы допустите большой промах, вынуждая меня нарушить профессиональный долг по отношению к клиенту. И заставить Фергюсона давать сведения о ней вы тоже не можете.

Упершись подбородком в ладонь, Уиллс размышлял над положением. Я попытался связно обдумать пределы моего обязательства хранить в тайне дела моих клиентов, но в ход моих мыслей все время вторгались посторонние образы:

Салли в родовых муках, мертвая Секундина, упавшее в огонь женское тело, оно же в бурьяне, женщина, стреляющая в меня стоя на коленях. Я знал, что умалчивать об этом выстреле у меня профессионального права нет. И молчу я о нем под свою ответственность и по причинам, которые никакой суд во внимание не примет.

Уиллс очнулся от раздумий. Подозреваю, что он просто давал мне время взвесить положение, в каком я очутился.

– Я понимаю, – начал он ласковым голосом, – вы хотите соблюсти свои обязательства и по отношению к клиенту, и по отношению к закону. Я расскажу вам кое-что забавное, и, может, вы решитесь. Когда мы поднажали на Рональда Спайса, он сделал совсем уж неожиданный финт. Заявил, будто похищение в «Предгорьях» было чистым спектаклем, придуманным Гейнсом вместе с ней, чтобы выманить деньги у ее мужа. Он утверждает, что она содействовала им во всем и даже сидела за рулем, когда Гейнс отправился забирать фергюсоновскую коробку с деньгами. И нарочно показалась мужу, чтобы он не знал, как поступать дальше. Это соответствует сведениям, которые вы получили о ней? Или Спайс просто пытается избежать обвинения в содействии похищению?

– Не знаю.

– Билл, я вам не верю. Я говорил с барменом в гриле, где вы вчера беседовали с Фергюсоном по душам. Ему запомнились очень странные обрывки вашего разговора. Профессиональное право и рана в плечо – это очень хорошо, но, покрывая похищение, вы подставляете себя под удар.

– А разве вы не придерживаетесь теории, что никакого похищения не было?

– У меня никакой теории нет. Я не знаю, что произошло. И уверен, что вы знаете, а потому прошу вас рассказать, как все было.

– Когда узнаю, буду рад рассказать.

– Откладывать нельзя. Поймите же, если эта голливудская шлюшка в сговоре с Гейнсом, она скорее всего знает, где он или хотя бы куда он отправился. Или вы не хотите, чтобы его арестовали?

– Не меньше вас хочу. Хоть этому поверьте. – Из хаоса образов в моем мозгу я извлек осколочек сцены в веселеньком аду. – Насколько помню, Гейнс говорил ей что-то про Южную Америку. Билеты на самолет им должна была купить мать Гейнса.

– Мать Гейнса?

– Она живет в Маунтин-Гроуве. Почему бы вам ее не допросить?

Уиллс вскочил, подошел к лифту, нажал на кнопку и вернулся ко мне.

– Впервые слышу про какую-то мать. Кто она и где находится?

– Ее зовут Аделаида Хейнс. Она живет на Канал-стрит в Маунтин-Гроуве.

– Как вы на нее вышли?

– Благодаря Элле Баркер. Да, кстати, теперь ведь ясно, что Элла Баркер к преступлениям не причастна.

– Скорее всего, вы правы. Показания Спайса снимают с нее всякое подозрение.

– А вы не считаете, что ее следовало бы освободить?

– Утром она отправилась домой. Я добился от прокуратуры снижения залога, и ее приятельница, некая миссис Клайн, поручилась за нее своей недвижимостью.

Его поглотил лифт.

Я позволил образам в моем мозгу закрутиться вихрем и унестись прочь. Наркозный сон вновь окутал меня, как тихая внезапная ночь.

27

Когда я проснулся, лифт спускал меня в палату на четвертом этаже. Доктор Рут, хирург, следил, как санитары перекладывают меня с каталки на кровать. Едва дверь за ними закрылась, он сказал:

– Я распорядился положить вас в отдельную палату, потому что вам нужны покой и тишина. Вы не возражаете?

– Решать вам, доктор. И ведь я пробуду тут недолго?

– Во всяком случае, несколько дней, если не больше. Насколько я понял, дома за вами ухаживать некому.

– Но у меня неотложные дела.

– Дело у вас только одно, – сказал он неумолимо. – Дать срастись ключице. Да, кстати, у меня есть для вас кое-что. Может быть, захотите сохранить на память. – Он достал пластмассовую коробочку из-под таблеток и встряхнул ее, как погремушку. – Пуля, которую я извлек из вашего плеча. Прекрасная тема, чтобы развлекать гостей. Или даже темы – пуля распалась на кусочки.

Он показал мне свинцовые осколочки. Я его поблагодарил, не зная, что положено говорить в таких случаях. Он покачал седой головой.

– Благодарите не меня, а свою счастливую звезду. Вам очень повезло, что ключица пулю отклонила. Иначе вас привезли бы сюда со свинцом в легком. Кстати, кто в вас стрелял?

– Не помню.

– Ваша супруга? – Вероятно, едва заметная улыбка означала, что он пошутил. – Ее можно понять: вряд ли ей нравится, как вы рискуете. Надеюсь, это вас научит оставлять подобные дела полиции. Чего вы, собственно, добивались?

– Пули в плечо. И добился. Еще вопросы?

Моя грубость его не остановила.

– Возможно, все не так просто. Мне доводилось видеть, что способны вытворять молодые мужья, пока их жены рожают. Родовые муки удел не одних только женщин.

– Я что-то не понял.

– А вы поразмыслите хорошенько. Да, а как себя чувствуют ваша супруга и новорожденная?

– Говорят, что хорошо. Вы не возражаете, если я спущусь их повидать? Я ведь тоже чувствую себя прекрасно.

– Может быть, завтра, если у вас не поднимется температура. А сегодня я хотел бы, чтобы вы не вставали. Могу я на вас положиться?

Я буркнул что-то невразумительное.

Санитарку, которая принесла мне завтрак, я попросил поискать для меня карандаш и бумагу. Ожидая ее возвращения, я мысленно творил записку Салли. Ну, может быть, «творил» не совсем то слово:

«Любимая, умоляю тебя и Ее о прощении, за то, что в меня стреляли. Я нечаянно. Так уж получилось. А если ты хотела только безопасности, так вышла бы за полицейского. Но тебе понадобилось выскочить за самого медлительного стрелка во всей американской адвокатуре.

Меня держат в одиночном заключении в палате номер 454. Но я их одурачу. Надену линялый бурнус, подарок старика бедуина, моего верного спутника в былые дни, осмуглю кожу соком грецкого ореха и призраком проскользну мимо их часовых. Жди и бди. Меня ты узнаешь по непроницаемой улыбке. Записку сожги».

Получив письменные принадлежности, я написал совсем другое. Действие наркоза прошло, и желание острить меня больше не преследовало. Пластмассовую коробочку я убрал в тумбочку, чтобы она не маячила у меня перед глазами.

Тут я обнаружил телефонный аппарат на нижней полке тумбочки и тотчас попробовал позвонить Салли. Телефонистка едко сообщила мне, что в палатах родильного отделения телефонов нет. Тогда я позвонил Фергюсону.

Трубку он снял сам. Голос у него был приглушенный и настороженный:

– Кто говорит?

– Гуннарсон.

Его голос обрел громкость.

– Но я думал, вы в больнице.

– Я оттуда и звоню. Навестите меня. Палата четыреста пятьдесят четвертая.

– Конечно. Я и сам собирался. Попробую заглянуть к вам завтра. Или завтра будет еще рано?

– Завтра будет поздно. Мне нужно вас увидеть сейчас же.

– Я был бы рад, но сегодня никак не могу. Только, пожалуйста, не думайте, будто я недостаточно ценю все, что вы для нас сделали. Я бесконечно вам благодарен. И Холли тоже.

– Мне нужно что-то кроме благодарности. На меня давит полиция. Нам с вами, мягко говоря, необходимо обменяться мнениями. Если до полудня вы не приедете, я сочту себя свободным от профессиональных обязательств и буду поступать соответственно.

Кто-то осторожно постучал в дверь, – именно в тот момент, когда следовало повесить трубку. Дверь приоткрылась, и в нее заглянула Элла Баркер.

– Можно, мистер Гуннарсон?

– Входите, входите.

Она нерешительно приблизилась ко мне. Глаза у нее были большие и темные с синеватыми полукружиями под ними. Свежий белый халат, больничные туфли на резиновой подошве, но шапочки она не надела. Темные волосы глянцевито поблескивали, губы были тщательно подкрашены.

– Я хочу поблагодарить вас, мистер Гуннарсон. Я пришла сюда, как только узнала. Только подумать, что в вас из-за меня стреляли!

– Не из-за вас. Выкиньте из головы раз и навсегда. Да и рана легкая.

– Вы просто меня утешаете. – Она наклонилась ко мне, и на глаза ей навернулись слезы от не находящих выражения чувств. – Вы мне так помогли! Хотите, я помассирую вам спину? Я очень хорошая массажистка.

– Нет, спасибо.

– Вы хорошо позавтракали? Хотите, я принесу вам сока?

– Большое спасибо. Но у меня есть все.

Элла закружила по палате, легкими ненавязчивыми движениями наводя там и сям порядок. Не знаю, что, собственно, она сделала, однако помещение приобрело более уютный вид. Она приподняла вазу на комоде, поправила сбившуюся салфетку и поставила вазу точно в ее центр.

– Я принесу вам цветов, – решительно сообщила она. – Без них тут уныло. Какие цветы вы любите?

– Всякие. Но, пожалуйста, не покупайте мне цветов. У вас нет на них денег.

– Найдутся. Завтра утром в семь я выхожу на дежурство. – Она сделала пируэт и улыбнулась мне через спинку кровати. – Больница берет меня назад.

– А почему бы и нет?

– Я так боялась, что меня уволят! Ведь я же попала в тюрьму! Поддерживала знакомство с ужасными людьми!

– В следующий раз будете осмотрительнее.

– Да. И конечно, мне очень повезло, что у меня может быть следующий раз. – Ее лицо еще хранило следы, словно оставленные каленым железом. Стереть их могло только время. – Вас Ларри Гейнс ранил?

– Об этом, Элла, я не могу с вами говорить.

– Но все равно, это он, да? И он скрылся!

– Не думайте о нем, – сказал я. – Он не вернется и никакого вреда вам не причинит.

– Я его не боюсь. Просто не хочу, чтобы он остался безнаказанным.

– Выкиньте из головы и это.

– Я стараюсь. Это как болезнь, вы же сами сказали. Ну, не буду вам больше надоедать. Если я могу хоть что-нибудь для вас сделать, так в любое время… – Вместо конца фразы она поправила на мне одеяло.

Очень скоро, подумал я, кто-то обретет в ней прекрасную жену. Единственное удовлетворение, которое пока принесло мне это дело.

Она обошла кровать и снова нагнулась надо мной. Прежде чем я успел понять ее намерения, она чмокнула меня в уголок рта и побежала к двери.

Такие поцелуи в голову не ударяют, но от слабости я был восприимчив. Выбравшись из кровати, в стенном шкафу за своим костюмом я обнаружил полосатый халат, кое-как влез в него и вышел на разведку в коридор. Дверцы лифта виднелись рядом с постом дежурной сестры, и я побрел в противоположную сторону к пожарной лестнице. На третьем этаже мне встретился седой санитар с отеческим выражением лица. Я объяснил ему, в чем дело, опуская наиболее яркие подробности. Он проводил меня до палаты Салли.

Волосы у нее рассыпались по подушке, лицо было бледное, измученное и удивительно прекрасное.

Я поцеловал ее в улыбающиеся губы, и она поцеловала меня в ответ. Ее руки обвились вокруг моей шеи, теплые, настоящие. Потом она оттолкнула меня, чтобы видеть мое лицо.

– Я получила твою записку. Она очень хорошая. Но ты дикий человек. Билл, ты себя хорошо чувствуешь?

– Прекрасно. Рана поверхностная.

– Тогда почему у тебя рука в лубке? И вообще, кто в тебя стрелял?

– Не знаю. Было темно.

– Кроме того, у тебя на лице помада, а у меня губы не подкрашены. Ты целовал сестер?

– Нет. Они целовали меня. Элла Баркер зашла сказать мне спасибо.

– Еще бы она посмела не зайти! – Ее рука крепко сжала мою. – Билл, обещай мне одну вещь. Одну-единственную, хорошо? Обещай больше не брать уголовных дел, не рыскать неизвестно где, и вообще.

– Обещаю. – Но про себя я сделал несколько оговорок. Вероятно, моя жена что-то почувствовала.

– Ты теперь должен думать о своей семье, а не только обо мне. Она такая красивая, Билл!

– Как ее мать.

– Нет, я сегодня совсем некрасивая. Сегодня утром я какая-то испитая. Но ты обратил внимание на мой живот? Он уже почти плоский. Я даже вижу пальцы на ногах!

В доказательство она пошевелила пальцами под одеялом.

– Родная, ты плоская, как доска.

– Ну, уж все-таки не настолько, Билл? – Она повернулась ко мне, отбросив волосы с лица. Никогда еще ее глаза не были такими глубокими и нежными. – А ты ужасно расстроен, что наше совместное произведение не мальчик, а девочка? Ты ведь любишь маленьких девочек?

– Я люблю всяких девочек, и маленьких и больших.

– Не надо шутить. Положение очень серьезное.

– Но ведь ты же чувствуешь себя хорошо?

– Я? Прекрасно. Хотя какой-то пустой. Как шахта лифта, когда лифт спустился. Но только пока не приносят ее. Тогда я больше пустоты не чувствую.

– А с ней что-нибудь не так? Где она?

– Не паникуй. Она в палате для новорожденных, и красива необыкновенно. Это физически. А духовно не по возрасту умна и развита. Я сразу это определила по тому, как она берет грудь. Но от этого положение становится только серьезнее. Мы должны дать ей имя, чтобы ее личность могла формироваться на его основе. Нельзя же называть ее Она на манер Райдера Хаггарта!

– А если Салли?

– Отвергается. Одной Салли на семью вполне достаточно. Как тебе Шарон? Или Шарон Гуннарсон слишком уж космополитично? А Роза Шарона Гуннарсон совсем уж громоздко. Но вот такой я ее ощущаю. Роза Шарона Гуннарсон, – произнесла она мечтательно.

– Отвергается. Роза Шарон Гуннарсон еще пожалуй.

– Но Роза отдельно – такое клумбовое имя! А Сара тебе нравится? Сьюзен? Марта? Энн? Элизабет? Сандра?

– Как ни странно, они мне все нравятся. Ну, а Нэнси?

– Нэнси мне нравится. Но дай я подумаю. Мы оба подумаем. А теперь иди отдохни, Билл, у тебя очень усталый вид. Вдруг завтра я смогу тебя навестить? Доктор Тренч говорит, что мой таз создан для материнства, и силы ко мне должны вернуться очень быстро.

Я сказал Салли, что обожаю ее таз. Она слабо пошевелила им под одеялом в мою честь.

В коридоре мне встретился доктор Тренч – невысокий мужчина лет сорока в роговых очках и с быстрой умной улыбкой.

Пожалуй, чересчур уж умной для этой минуты.

– Ну-ну! Блудный муж собственной персоной. Странник вернулся.

– Валяйте, поострите в свой черед. Никто еще не удержался. А потом я хотел бы поговорить с вами серьезно.

– Салли в прекрасной форме, если вас это тревожит. Ваше счастье, что у вас есть секретарша, которая разбирается в родовых схватках.

– Тревожит меня не Салли. Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

– Меня ждут пациентки. В том числе ваша жена.

– Дело касается одной из ваших пациенток.

Он взглянул на часы.

– Хорошо. Пять минут. Но где?

– Наверху. У меня в палате.

Я был весь мокрый и пошатывался, когда добрался до кровати. Присев на край, я посмотрел на доктора Тренча, который остался стоять.

– Вы, я полагаю, подразумевали миссис Фергюсон? – сказал он.

– Да. Вы видели ее после… э… того, что произошло?

– Я ее осмотрел, совершенно верно. Ее муж просил меня ни с кем не говорить о ее состоянии.

– Отлично. Я адвокат Фергюсона, и все, что вы мне скажете, оглашению подлежать не будет.

– Так что вы хотите узнать про нее?

– В частности, каково ее психическое состояние?

– Неплохое, если учесть, что она перенесла. По-видимому, на ее счастье, нервная система у нее очень крепкая. Я опасался выкидыша, но как будто все обошлось благополучно.

– Она дома?

– Да. Госпитализировать ее надобности не возникло. Ничего серьезнее ушибов и ссадин я не обнаружил.

– Она в состоянии отвечать на вопросы?

– Смотря какие вопросы и кто их будет задавать. Она спокойно спала, во всяком случае, два часа назад. На вашем месте я отложил бы это на два-три дня. Да и вам самому покой не помешает.

– Откладывать нельзя, доктор. Я должен получить от нее показания о событиях прошлой ночи. А также позапрошлой. И позапозапрошлой.

– Не вижу, чем она может вам помочь. Она же, как вам известно, была без сознания. В буквальном смысле слова мертва для всего вокруг.

– Так вам сказала она?

– Да. И как врачу у меня нет никаких оснований сомневаться в этом. На протяжении всего времени своего… насильственного задержания она спала под действием наркотиков. Еще счастье, что ее похитители в них что-то понимали. Ошибка в дозе – и она бы уже не проснулась.

– Ей наркотики давали они?

– Кто же еще? Судя по ее обрывочным воспоминаниям и по некоторым симптомам, ей насильно ввели наркотик практически в момент похищения. Произошло оно на автостоянке клуба «Предгорья». Заманили ее туда, позвонив и подделав голос кого-то из ее близких. Схватили, когда она открывала дверцу своей машины, и вкололи ей пентотал или какой-то другой быстродействующий препарат.

– Вы всему этому верите?

– Смахивает на мелодраму, я согласен, но у нее на руке следы уколов. Чтобы не давать ей очнуться, они, видимо, кололи ей морфий или меперидин. Полагаю, чтобы помешать ей сопротивляться или потом опознать их.

– А если я скажу вам, что разговаривал с ней вчера ночью?

– Когда именно?

– В горы меня привезли около часа ночи. Ваша пациентка была вполне бодра и деятельна.

– Что она говорила?

– Противно повторять.

Тренч снял очки и протер их носовым платком, тем временем внимательно вглядываясь мне в лицо.

– В таком случае кто-то из вас либо лжет, либо бредит. Я осматривал миссис Фергюсон на рассвете, и она все еще находилась под сильным действием наркотика. Когда ее удалось привести в сознание, она ничего не помнила о двух прошедших сутках. Ее физическое состояние вполне соответствовало тому, что она говорила.

– Видели бы вы ее вчера ночью! Она металась, как кошка на горячей плите, и шипела, как кошка. Мне сразу показалось, что без наркотиков не обошлось. Не могла ли она вколоть лишнее и через какое-то время потерять сознание?

– Сама вколоть?

– Да. Есть основание полагать, что она наркоманка.

Доктор широко раскрыл глаза и поспешно надел очки, словно стараясь помешать им увидеть лишнее.

– Вы явно ошибаетесь. В течение двух месяцев она дважды в неделю показывалась мне, и я бы заметил, если бы… – Он смолк, скосил глаза на потолок и принялся его разглядывать.

– Вы что-то вспомнили, доктор?

Он ответил с некоторым смущением:

– Уверен, что это никакого значения не имеет. Как-то раз миссис Фергюсон заговорила со мной о наркомании. В чисто академическом плане… Во всяком случае так мне казалось… Ее интересовало, какое воздействие могут оказать наркотики на неуравновешенную психику. Я ответил, что наркоманы в большинстве в той или иной степени страдают какими-то психическими или нервными отклонениями, помогающими им пристраститься к наркотикам. Эта тема как будто очень ее интересовала.

– В личном плане?

Тренч снова уставился в потолок, словно балансируя на подбородке все «за» и «против».

– Пожалуй, да. Из другого разговора с ней я вынес впечатление, что кто-то из ее друзей или родственников страдает психопатией. Ее живо интересовал вопрос, передаются ли дефекты психики по наследству. Я заверил ее, что нет. Конечно, это не совсем так, однако о воздействии генов на сознание и эмоции пока известно столь мало, что не имело ни малейшего смысла волновать по такому поводу беременную женщину.

– Она сама страдает психопатией?

– Никаких признаков этого я не замечал. – Однако между его бровями залегла глубокая складка. – Мне хотелось бы знать, что стоит за вашими вопросами.

– И мне тоже. Взвесьте такую возможность: что, если этот близкий человек или родственник, на которого перекладывается ответственность, она сама? Ее второе «я», которое под стрессом вырывается из-под контроля и подчиняет себе первое?

– Если так, я этого ни разу не наблюдал. И насколько мне известно, романам и фильмам вопреки, подлинные случаи раздвоения личности большая редкость. Конечно, я не психиатр. – После паузы он добавил: – Возможно, вам будет интересно, что я посоветовал миссис Фергюсон пройти нервно-психиатрическую проверку. Раз уж это так важно, попросите у нее разрешение ознакомиться с результатами.