Текст книги "Корабль смерти, Стальной человек и другие самые невероятные истории (сборник)"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 70 страниц)

Первая годовщина

_{© Перевод Е. Королевой}

В четверг утром, когда он уже выходил из дома, Аделина спросила его:

– И что, я по-прежнему кажусь тебе кислой на вкус?

Норман взглянул на нее с упреком.

– Ну так как?

Он обхватил ее обеими руками за талию и впился губами в шею.

– Нет, скажи же мне, – настаивала Аделина.

Норман виновато потупился.

– Неужели ты не можешь забыть? – спросил он.

– Но ты же так сказал, дорогой. Да еще и в нашу первую годовщину!

Он прижался щекой к ее щеке.

– Да, я так сказал, – пробормотал он, – Но неужели мне отказано в праве совершать время от времени ошибки?

– Ты так и не ответил.

– Кислая ли ты на вкус? Ну конечно нет. – Он прижал ее к себе и вдохнул аромат ее волос. – Простила?

Она поцеловала его в кончик носа, улыбнулась, и он, уже в который раз, подумал, какое это счастье, что судьба наградила его такой чудесной женой. В начале второго года совместной жизни они вели себя как в медовый месяц.

Норман поцеловал ее в губы.

– Проклятье, – сказал он.

– Что случилось? Я снова кислая?

– Нет. – Он был в замешательстве. – Теперь я вообще не ощущаю никакого вкуса.

– Теперь вы вообще не чувствуете ее вкуса, – сказал доктор Филлипс.

– Понимаю, – Норман улыбнулся, – насколько нелепо это звучит.

– Что ж, случай редкий.

– Более, чем вам кажется, – прибавил Норман, и его улыбка сделалась несколько вымученной.

– То есть?

– У меня никаких проблем с определением вкуса всего остального.

Доктор Филлипс некоторое время внимательно смотрел на него, прежде чем заговорить снова.

– А ее запах вы чувствуете?

– Да.

– Уверены?

– Уверен. А какое отношение это имеет?.. Хотите сказать, что вкус и обоняние взаимосвязаны?

Филлипс кивнул.

– Если вы ощущаете ее запах, то должны чувствовать и вкус.

– Наверное, так, но я не чувствую.

Доктор Филлипс криво усмехнулся.

– Н-да, проблема.

– Никаких идей? – спросил Норман.

– Пока никаких. Хотя могу предположить, что это какой-то вид аллергической реакции.

Норман встревоженно поглядел на него.

– Надеюсь, скоро узнаем, – ободрил доктор Филлипс.

Аделина оторвала взгляд от кастрюли, когда он вошел в кухню.

– Что сказал доктор Филлипс?

– Что у меня на тебя аллергия.

– Не мог он так сказать, – оскорбилась она.

– Именно так и сказал.

– А если без шуток?

– Он сказал, что мне надо сделать пробы на аллергены.

– Но он не считает, что это что-то серьезное?

– Нет.

– Вот и славно. – Она явно обрадовалась.

– Да уж, славно, – проворчал он. – Ощущать твой вкус – одно из немногих удовольствий, какие есть у меня в жизни.

– Перестань. – Она сняла с себя его руки и снова сосредоточилась на кастрюле.

Норман обхватил ее за талию и потерся носом о шею.

– Как жаль, что я не ощущаю твоего вкуса. Но мне нравится твой аромат.

Она протянула руку и потрепала его по щеке.

– Я люблю тебя, – сказала Аделина.

Норман вздрогнул и потянул носом.

– Что не так? – спросила она.

Он принюхался.

– Что это? – Он оглядывал кухню. – А мусор у нас вынесен?

– Да, Норман, – Она старалась сдержаться.

– Но я совершенно уверен, что здесь чем-то ужасно воняет. Может… – Он замолчал, увидев выражение ее лица. Аделина поджала губы, и внезапно до него дошло. – Милая, ты же не думаешь, что это я о…

– А разве нет? – Голос ее был едва слышен.

– Аделина, перестань.

– Сначала я кислая на вкус. Теперь…

Он заставил ее замолкнуть долгим поцелуем.

– Я люблю тебя, – сказал Норман, – понимаешь? Я тебя люблю. Неужели ты решила, будто я хочу тебя обидеть?

Она дрожала в его объятиях.

– Но ты меня обидел, – прошептала она.

Норман прижимал ее к себе и гладил по голове. Нежно целовал ее в губы, в щеки, в глаза. Снова и снова говорил, как сильно ее любит.

И силился не обращать внимания на жуткий запах.

Неожиданно Норман открыл глаза и прислушался. Он смотрел в темноту. Что его разбудило? Он повернул голову и провел рукой по матрасу. Когда он коснулся ее, Аделина чуть пошевелилась во сне.

Норман рывком перевернулся на бок и придвинулся к ней. Он прижимался к податливому теплому телу, рука осторожно проводила по ее бедру. Он прильнул щекой к ее спине и уже начал снова проваливаться в сон.

И внезапно его глаза распахнулись. Ошеломленный, он потянулся носом к ее коже и принюхался. Ледяные когти страха вцепились в сердце. Боже мой, что происходит? Он принюхался сильнее. Норман лежал, не двигаясь, и боролся с подступающей паникой.

Если бы вдруг начисто пропали вкус и обоняние, он мог бы понять, смириться. Но они же есть. Даже сейчас он ощущал во рту горький привкус кофе, который выпил вечером. Чувствовал слабый запах окурков в пепельнице на столике рядом с кроватью. С легкостью мог уловить запах шерстяного одеяла, которым они укрывались.

Тогда в чем дело? Она ведь самое важное, что есть в его жизни. Это просто пытка, что она по крупицам, по кусочкам ускользает от его чувств.

Это был их любимый ресторан еще со времен ухаживаний. Им нравилась здесь еда, умиротворяющая атмосфера и маленький оркестр, который играл за обедом и вечером для танцующих. Как следует подумав, Норман выбрал его в качестве места, где они смогут спокойно обсудить свою проблему. И уже сожалел об этом. Ресторан не способен был снять то напряжение, какое Норман ощущал в последнее время.

– А что еще это может быть? – спрашивал он несчастным голосом. – Это не на уровне физиологии, – Он отодвинул нетронутый ужин. – Это где-то у меня в голове.

– Но почему, Норман?

– Если бы я только знал.

Она накрыла его руку своей.

– Прошу тебя, не переживай, – успокоила она.

– Но как я могу не переживать? Это какой-то кошмар. Я лишился части тебя, Аделина.

– Дорогой, не надо, – умоляла она, – не могу видеть тебя таким несчастным.

– Но я несчастен. – Он провел пальцем по скатерти. – Я уже готов отправиться на прием к психоаналитику, – Норман поднял голову, – Это наверняка у меня в голове, – повторил он, – И, будь оно проклято, меня это бесит! Я хочу избавиться от этого.

Увидев страх на ее лице, он выдавил из себя улыбку.

– Ладно, к черту, – усмехнулся Норман. – Пойду к психоаналитику, пусть меня починит. Давай потанцуем.

Она сумела улыбнуться в ответ.

– Леди, вы выглядите просто сногсшибательно, – сказал он ей, когда они шли к танцевальной площадке.

– Я так тебя люблю, – прошептала она.

Посреди танца он начал иначе чувствовать ее тело. Норман крепко прижимал ее к себе, держался щекой к щеке, лишь бы она не заметила болезненного выражения на его лице.

– А теперь оно пропало? – завершил доктор Бернстром.

Норман выдохнул клуб дыма и вдавил сигарету в пепельницу.

– Именно, – сердито подтвердил он.

– Когда?

– Этим утром, – Щеки Нормана приобрели пепельный оттенок. – Сначала вкус. Потом запах. – Он передернулся, как припадочный. – А теперь еще и осязание.

Голос его сорвался.

– Что происходит? – взмолился он. – Что это за болезнь такая?

– Ничего необъяснимого, – заверил Бернстром.

Норман посмотрел на него с тревогой.

– И что теперь? Помните, я сказал, что это касается только жены. Все остальное…

– Я понял, – кивнул Бернстром.

– Тогда что это?

– Вы слышали об истерической слепоте?

– Да.

– Истерической глухоте.

– Да, но…

– Тогда почему бы, по какой-то причине, не могла произойти потеря и прочих чувств на почве истерии?

– Ладно, пусть, но с чего?

Доктор Бернстром улыбнулся.

– Насколько понимаю, вы и пришли ко мне, чтобы выяснить это.

Рано или поздно он должен был прийти к этому выводу. Никакая любовь не смогла бы этому помешать. И он пришел к нему, сидя один в гостиной, уткнувшись в мельтешащие на газетных страницах буквы.

Взглянем фактам в лицо. Вечером в прошлую среду он поцеловал ее и, нахмурившись, сказал: «Ты какая-то кислая, детка». Она напряглась, отстранилась от него. В тот раз он решил, что ее реакция вызвана вполне понятным чувством – обидой. И вот теперь он пытался во всех подробностях припомнить, как она вела себя после.

Потому что в четверг утром он вообще не ощутил ее вкуса.

Норман кинул виноватый взгляд в сторону кухни, где Аделина прибирала со стола. Тишину в доме нарушал лишь звук ее шажков.

Взглянем фактам в лицо, настаивал рассудок. Норман [51]51
  Ироничное имя для персонажа, подозревающего у себя расстройство психики. Не исключена аллюзия на Нормана Бейтса, героя романа Роберта Блоха «Психо» («Психоз») и одноименного фильма Альфреда Хичкока. Фильм вышел как раз в год написания рассказа (1960), а роман – годом раньше. (Прим. ред.)


[Закрыть]откинулся на спинку кресла и снова принялся восстанавливать детали.

Затем, в субботу, появился тот кошмарный запах разложения. Естественно, она должна была оскорбиться, если бы он заявил, что именно она является источником смрада. Но он же этого не сказал, это точно. Он оглядел кухню, спросил ее, вынесен ли мусор. Она же, однако, моментально приняла это на свой счет.

И позже, ночью, когда он проснулся, он вообще не ощутил ее запаха.

Норман закрыл глаза. Должно быть, у него по-настоящему не в порядке с головой, если он в состоянии думать такое. Он любит Аделину, жить без нее не может. Как он смеет хотя бы допустить, что каким-то образом в происходящем виновата она?

А потом, в ресторане, продолжал неумолимый разум, пока они танцевали, Аделина вдруг показалась ему холодной на ощупь. И – он не мог подобрать другого слова – склизкой.

А затем, утром…

Норман отложил газету. «Прекрати!» Сотрясаемый дрожью, он принялся вышагивать по комнате. Взгляд сделался сердитым и испуганным одновременно. Это я сам, твердил он себе, я сам! Он не позволит собственному сознанию уничтожить самое прекрасное, что есть в его жизни. Не позволит…

Он будто споткнулся о булыжник: рот раскрылся, глаза широко распахнулись, лицо побелело. Затем медленно, так медленно, что стало слышно, как похрустывают позвонки шеи, он повернул голову в сторону кухни. Там по-прежнему находилась Аделина.

Только он слышал вовсе не звук шагов.

Норман едва чувствовал собственное тело. Ошеломленный, он прошел, неслышно ступая по ковру, и остановился у двери кухни. На лице отразилось нечто близкое к отвращению, когда он услышал звук, который она производила при движении.

Потом наступила тишина. Взяв себя в руки, он рывком распахнул дверь. Аделина стояла у раскрытого холодильника. Она повернула голову и улыбнулась.

– Я как раз хотела принести тебе… – Она замолчала и неуверенно поглядела на него. – Норман?

Он не мог говорить. Лишь неподвижно стоял в дверях и смотрел на нее.

– Норман, что с тобой?

Его дико трясло.

Аделина поставила тарелку с шоколадным пудингом и поспешила к нему. Он не смог сдержаться. Он отшатнулся с тревожным криком, лицо искривилось.

– Норман, что происходит?

– Не знаю, – простонал он.

Она снова двинулась к нему и остановилась от его испуганного крика. Внезапно ее лицо окаменело – она поняла, в чем дело, и это ее рассердило.

– Что на этот раз? Я хочу знать.

Он смог только помотать головой.

– Я хочу знать, Норман!

– Нет. – Слабый, перепуганный голос.

Она поджала трясущиеся губы.

– Я больше не в силах это выносить, – сказала она, – Я серьезно, Норман.

Он отшатнулся в сторону, когда она проходила мимо. Развернувшись, он смотрел, как Аделина поднимается по лестнице, и на его лице читался ужас: Норман слышал, с какими звуками она это делает. Зажав руками уши, он стоял, сотрясаемый неудержимой дрожью. «Это я сам! – снова и снова повторял он себе, пока слова не начали терять свой смысл. – Я, это я, это я, это я!»

Наверху с грохотом захлопнулась дверь. Норман опустил руки и неуверенно двинулся к лестнице. Она должна услышать, что он любит ее и считает все остальное игрой собственного воображения. Она должна понять.

Открыв дверь темной спальни, он ощупью нашел дорогу и присел на кровать. Он услышат, как Аделина повернулась, и понял, что она смотрит на него.

– Прости меня, – сказал он. – Я… болен.

– Нет. – Голос ее звучал безжизненно.

Норман уставился на нее.

– Что?

– С другими людьми проблем не возникает, с друзьями, с продавцами в магазинах… Они слишком мало меня видят. А вот с тобой совсем другое дело. Мы слишком часто бываем вместе. Напряжение, которое требуется, чтобы скрываться от тебя час за часом, день за днем, целый год, чересчур велико. Я теряю контроль над твоим сознанием. Все, что я в силах сделать, лишать тебя чувств, одного за другим.

– Ты же не…

– …хочешь сказать, что все это на самом деле? Именно это я и хочу сказать. Все это происходит по-настоящему. Вкус, запах… и то, что ты услышал сегодня.

Он сидел неподвижно, глядя на ее темный силуэт.

– Надо было лишить тебя всех чувств, сразу как это началось, – пожалела она. – Тогда все было бы проще. А теперь уже слишком поздно.

– О чем ты вообще говоришь? – Он с трудом произносил слова.

– Это несправедливо! – выкрикнула она. – Я была тебе хорошей женой! Почему я должна возвращаться? Не хочу обратно! Я найду кого-нибудь другого. В следующий раз я не совершу такой ошибки!

Норман отшатнулся от нее и поднялся на ватные ноги, нашаривая пальцами выключатель.

– Не трогай! – приказал ее голос.

Слепящий свет хлынул в глаза. Норман услышал скрип кровати и развернулся. Он не смог даже закричать. Звуки застряли в горле, когда он увидел бесформенную массу, сочащуюся гнилью.

– Ладно! – взорвались у него в мозгу ее слова. – Ладно, тогда узнай же меня!

Все чувства разом вернулись к нему. Воздух завибрировал от вони. Норман отшатнулся, потерял равновесие, упал. Он видел, как гниющая туша поднимается с постели и движется на него. А затем его сознание затопила чернота, и ему показалось, он поплыл по ночному коридору, где гуляло эхо голоса, который бесконечно повторял:

– Прошу тебя! Я не хочу возвращаться назад! Никто из нас не хочет! Люби меня, позволь мне остаться с тобой! Люби меня, люби меня…

Из мест, покрытых тьмой

_{©Перевод В. Рыбаковой}

Доктор Дженнингс резко вырулил на тротуар и припарковал машину. Колеса его «ягуара» подняли целый веер брызг. Левой рукой он выдернул ключ зажигания, правой распахнул дверцу машины, в одну секунду оказался на улице и нетерпеливо замер на тротуаре, пережидая сплошной поток машин. Он быстро глянул вверх, на окна квартиры Питера Ланга в доме напротив. Что же случилось с Патрицией? Ее голос по телефону показался ему ужасным – дрожащий, перепуганный. Дженнингс опустил глаза вниз и снова увидел перед собой непрерывный поток машин. Как только в этом потоке появился просвет, Дженнингс ринулся в него и перебежал через улицу, едва увернувшись от какого-то лихача.

Стеклянные двери подъезда пневматически закрылись позади. Не теряя ни минуты, Дженнингс бегом бросился к лифту. «Отец, скорее, прошу тебя! Я не знаю, что мне с ним делать!» Умоляющий голос Патриции снова прозвенел в его памяти. Дженнингс ступая на площадку лифта и нажал на кнопку десятого этажа. «Я ничего не могу объяснить тебе по телефону! Скорее приезжай!» Дженнингс постарался сосредоточиться и бессознательно уставился на резиновую прокладку дверей лифта.

Конечно, трехмесячной давности помолвка Патриции с Питером Лангом сама по себе внушала опасения. Но даже если и так, он все равно не имел права требовать от дочери расторжения этой помолвки. Ланга вряд ли можно было причислить к разряду богатых прохвостов без стыда и совести. Конечно, Питер дожил до своих двадцати семи лет, так и не столкнувшись с проблемой работы ради заработка. Но он не был ни беспомощным, ни нищим человеком. Питер занимался спортивной охотой и был спортсменом высшего класса, известным во всем мире. Он пользовался огромным авторитетом в кругу своих коллег, у него была слава, были и деньги. Вообще же Питер был человеком добрым и справедливым, не без чувства юмора, любил прихвастнуть. Самое же главное, у Дженнингса сложилось впечатление, что Ланг очень сильно любит Патрицию.

Может быть, все дело в обычном женском волнении…

Дженнингс вздрогнул, вернулся в реальность. Дверцы лифта открылись. Он решил, что находится на десятом этаже, и вышел в коридор. Каблуки его ботинок немного поскрипывали на ходу, когда он шел по гладкому плиточному полу. Дженнингс стал машинально расстегивать пальто и снимать перчатки. Прежде чем он дошел до квартиры Ланга, перчатки уже были у него в кармане, а пальто расстегнуто.

К двери была прикноплена нацарапанная карандашом записка: «Входите». Дженнингс вздрогнул, когда понял, что эти безобразные, неровные и торопливые каракули выведены рукой Пэт. Успокаивая себя, он повернул ручку двери и вошел внутрь.

Он испытал настоящий шок. В гостиной царил полный разгром: кресла и столики опрокинуты, разбитые лампы валяются на полу, среди них, переплетами вверх, полуразорванные книги и повсюду – осколки посуды, пустые бутылки, обгоревшие спички, окурки. На скомканной скатерти – пятна от спиртного, в раскрытом баре – откупоренная и упавшая на стойку бутылка с виски; бутылка откатилась к самому краю стойки, и виски из нее капает на пол. Из большого приемника, висящего на стене, исходит ужасающий треск и грохот, потому что приемник включен на полную громкость и не отрегулирован. Дженнингс со страхом окинул громоздящиеся вокруг него следы какого-то побоища. «Должно быть, Ланг сошел с ума», – подумал он.

Доктор кое-как пристроил свою сумку на полу в передней, повесил на вешалку пальто и шляпу, затем снова взял сумку в руки и пошел в глубину квартиры. Проходя все комнаты одну за другой, он зажигал в них свет и видел повсюду то же, что и в гостиной.

– Отец?

– Это я, дочка!

Дженнингс услышал всхлипывающий голос Патриции и с недобрым чувством вошел в спальню.

Они сидели на полу под зашторенным окном. Патриция стояла на коленях, обняв абсолютно голого Питера, который сжался в напряженный комок и прижал к лицу руки, точно защищаясь от кого-то. Когда Дженнингс опустился на колени рядом с ними, Пэт взглянула на него расширенными, полусумасшедшими глазами.

– Он пытался выброситься в окно, – сказала она, – он хотел себя убить. – Ее голос был хриплым и прерывистым.

– Хорошо.

Дженнингс мягко отстранил ее руки и попытался приподнять голову Ланга. Питер часто задышал, вздрогнув всем телом от прикосновения доктора, и снова еще туже сжался в напряженный шар из рук, ног и спины. Дженнингс внимательно вгляделся в его позу. Уже в сильнейшей тревоге, доктор вдруг обратил внимание на то, как мышцы на плечах и спине молодого мужчины конвульсивно подергиваются. Да он весь просто корчился от боли, он дрожал всей своей загорелой кожей, точно его жалили змеи!

– Сколько времени с ним это творится? – спросил доктор.

– Я не знаю. – Лицо Пэт выражало муку и бессилие.

– Иди в гостиную и выпей немного виски, – скомандовал ей отец, – а я пока что присмотрю за ним.

– Он хотел убить себя!

– Патриция!

Она расплакалась, и Дженнингс отвернулся. Ей было необходимо поплакать, это ясно. Дженнингс попытался еще раз разогнуть жутко сжавшееся тело Питера, но, как и в первый раз, молодой мужчина стал задыхаться и еще более судорожно собрался в комок.

– Постарайся расслабиться, я хочу уложить тебя в постель, – сказал Питеру Дженнингс.

– Нет, – промычал Питер. Его голос был полон боли и страха.

– Я хочу помочь тебе, парень, если только…

Дженнингс не договорил, его лицо побледнело. Тело Ланга неожиданно обмякло. Его ноги вытянулись вперед, руки безвольно повисли, сменив свое прежнее положение – крест-накрест у лица. Частые тяжелые вздохи раздались из его груди.

Питер поднял голову.

Его лицо заставило Дженнингса открыть рот от горестного изумления. Если можно вообразить себе лицо человека, которого только что жестоко пытали, то таким и было лицо Ланга. Обросшее темной щетиной, бескровное, с широко раскрытыми, полными муки глазами, это было лицо человека, которого истязают, истязают долго и страшно.

– Что же это? – вскричал Дженнингс.

Питер оскалился. Эта ухмылка настолько потрясла доктора, что по его телу прошла волна крупной дрожи.

– Пэтти ничего вам не сказала? – спросил Питер.

– Ты, ты скажи мне – что с тобой?!

Питер присвистнул, очевидно забавляясь:

– Я помираю. Я уже немножко похудел, верно?

– Милый, нет, – умоляюще сказала Пэт.

– О чем это вы говорите? – недоумевающе воскликнул Дженнингс.

– Выпить, принеси мне выпить, милая, – попросил Питер.

Патриция, покачнувшись, повернулась и вышла из спальни.

Дженнингс подвел Ланга к его кровати.

– Что происходит? – спросил он снова.

Ланг тяжело повалился в постель.

– Что я сказал, то и происходит. Я проклят, заколдован. Колдуном. – Он усмехнулся. – Мерзавец убивает меня. С тех пор, как я и Пэт встретились. А прошло уже три месяца.

– Может быть, ты… – начал было Дженнингс.

– Кодеин неэффективен, – бесстрастно продолжал Ланг, не слушая его, – даже морфин не помогает. Абсолютно. – Он глотнул воздуха. – Ни озноба, ни лихорадки, ни температуры. Никаких симптомов вообще. Просто меня убивают, и все, – Он взглянул на доктора сквозь полуприкрытые веки. – Странно, правда?

– Ты говоришь серьезно?

Питер пожал плечами:

– Черт его знает. Может быть, это горячечный бред. Видит бог, выпил я сегодня немало! – Он приподнял черноволосую голову над подушкой и посмотрел вперед, в окно. – Черт, уже ночь, – проговорил он и быстро повернулся лицом к доктору. – Сколько сейчас времени?

– Одиннадцатый час вечера, – отозвался Дженнингс, – а как насчет…

– Среда, так ведь? – спросил Питер.

Дженнингс уставился на него.

– Ну, я вижу, что среда уже давно прошла. – Ланг сухо закашлялся. – Пить! – крикнул он.

Так как его взгляд метнулся к двери, Дженнингс тоже взглянул туда. На пороге стояла Пэт.

– Все уже выпито, – сказала она голосом виноватого ребенка.

– Хорошо, не нужно ни о чем беспокоиться, – пробормотал Ланг. – Ничего не нужно. Я все равно скоро сдохну.

– Не говори так!

– Милая моя, я был бы очень рад умереть поскорее, – произнес Питер, глядя в потолок. Его грудь неровно поднималась и опускалась при каждом вдохе и выдохе. – Прости меня, любимая, я не хотел ничем тебя обидеть. Ох, снова начинается, – произнес он так удивленно, точно ему преподнесли некий сюрприз.

Неожиданно он содрогнулся в кровати всем телом, его мускулистые ноги дернулись, руки сжали лицо. Высокий, точно скрипичный звук, стон вырвался из его горла. Дженнингс увидел, что в углах рта у Питера появилась пена. Быстро вскочив, доктор бросился за своей сумкой.

Прежде чем доктор успел что-то достать, тело Питера скорчилось и упало с кровати. Молодой мужчина кричал в голос, на его лице с открытым и перекошенным ртом была какая-то животная нестерпимая мука. Патриция попыталась снова уложить Питера в постель, но он с силой оттолкнул ее и бросился к окну.

Дженнингс хотел сделать ему внутривенную инъекцию. Несколько минут они боролись, причем Питер, с лицом обезумевшим и искаженным, пытался задушить доктора. Но наконец Дженнингс повалил его на пол и с силой ввел ему под кожу иглу шприиа. Питер закричал, повалился на спину, попытался было подняться, но успокоительное средство уже растворилось в его крови, и он неожиданно уселся на пол, точно большая и страшная кукла. Глаза его прикрылись.

– Мерзавец убивает меня, – прошептал он.

Они уложили Питера в постель, укрыли одеялом, но тело его подрагивало.

– Убивает меня, – бормотал Ланг, – черный гад.

– Он действительно верит в это? – спросил Дженнингс.

– Отец, ты только взгляни на него! – ответила Пэт.

– Так ты тоже веришь в это?

– Я ничего не знаю, папа. – Она в отчаянии опустила голову. – Все, что я знаю, – это что он очень переменился с тех пор, как… как вернулся… С ним что-то случилось. Он не сумасшедший, отец. Он совершенно здоров, – Она вздрогнула. – И еще – он умирает.

– Почему же ты не позвонила мне раньше?

– Я не могла, – ответила девушка, – я боялась оставить его одного даже на минуту.

Дженнингс нащупал пульс Питера.

– Его вообще кто-нибудь осматривал?

Она печально кивнула.

– Да, когда это только началось, он пошел к специалисту. Он подумал тогда, что, может быть, у него что-нибудь с рассудком. – Она снова опустила голову. – Но он не болен, отец.

– Почему же тогда он говорит, что он… – Дженнингс был не в силах произнести страшное слово.

– Я не знаю, – ответила Пэт, – иногда мне кажется, что он верит в это, но чаше он просто шутит…

– На чем же он основывается?..

– Какое-то происшествие во время его последнего сафари. Я толком и сама не знаю, что там произошло. Где-то в Зулу он встретился с аборигеном, а тот ему сказал, что он колдун и что Питер… – Ее голос перешел в рыдание, – Ох, господи, может ли такое твориться на свете? Что же это такое!

– Может быть, дело в том, что сам Питер слишком верит, что с ним нечто случилось, – сказал Дженнингс. Он повернулся к Лангу, – Может быть, он убедил в этом себя?

– Отец, я… я верю в это, – сказала Патриция. – Но может быть, доктор Хауэлл поможет ему.

Дженнингс некоторое время рассматривал свою дочь.

– Так ты говоришь, Патриция, что сама веришь в это?

– Отец, постарайся понять меня, – она была почти в панике, – ты вошел сюда только что, а я рядом с ним уже много дней! Его убивает что-то или кто-то – я не знаю кто! Но я согласна на все, чтобы спасти Питера! На все!

– Хорошо, – Он ласково погладил ее по спине. – Сходи и позвони твоему доктору Хауэллу, а я пока что осмотрю его.

После того как она ушла в гостиную – телефон, стоявший раньше в спальне, был разбит о стену, – Дженнингс откинул одеяло и осмотрел мускулистое, бронзовое от загара тело Питера. Все его мышцы подрагивали – казалось, что, несмотря на сильнейшую инъекцию, каждый нерв в этом теле пульсирует и вибрирует.

Дженнингс недовольно сжал зубы. Интуитивно он чувствовал, что рациональная медицина здесь бессильна, что любая помощь в таком роде будет неэффективной. Ему очень не нравилось, что Патриция находилась здесь. Дженнингс совершенно не мог мыслить трезво и ясно, он сам слишком волновался от присутствия своей дочери.

Происходящее уже пугало его.

Скоро Дженнингс обнаружил, что эффект инъекции окончился. Это лекарство должно было обезопасить Питера по крайней мере часов на семь-восемь, теперь же, через сорок минут, он лежал на софе в гостиной, одетый в халат, и разговаривал.

– Пэтти, это очень забавно. Что новенького предложит мне еще один доктор, хотел бы я знать?

– Хорошо, может быть, это и правда забавно, – сказала Пэтти, – Но что же ты нам со своей стороны предлагаешь: стоять над тобой и ждать, пока ты… – Она не договорила.

– Ш-ш-ш, – Ланг погладил дрожащими пальцами ее волосы. – Пэтти, Пэтти, успокойся, милая. Может быть, я сам справлюсь с этим.

– Ты обязательно справишься, – Патриция поцеловала его руку, – это нужно нам обоим, я не стану без тебя жить.

– Не надо так говорить! – Ланг опять вздрогнул на софе. – Ох, господи, снова начинается, – Он попытался улыбнуться. – Нет, со мной все в полном порядке, только бред, это такой бред. – Его улыбка превратилась в гримасу боли. – Так этот твой доктор Хауэлл придет сюда и все станет хорошо? Но каким образом?

Дженнингс заметил, что Патриция кусает губы.

– А доктор Хауэлл, мой милый, это она, а не он. Это женщина, понял?

– Отлично, – ответил Ланг. Он конвульсивно подергивался. – Только этого нам и не хватает. Она кто такая?

– Она антрополог.

– Что же она будет здесь делать – определять, какой я расы? – Ланг говорил медленно, стараясь скрыть боль, которая мучила его.

– Она бывала в Африке, – ответила Пэт, – она…

– Я тоже там бывал, – заявил Питер, – неплохое местечко, всем рекомендую посетить Африку!.. Только держитесь подальше от колдунов, – Его смех вдруг перешел в душераздирающий крик: – О боже мой, боже милосердный! Черный мерзавец, если бы ты только оказался здесь! – Его руки крестообразно прикрыли лицо.

– Я прошу у вас прощения…

Они в удивлении обернулись. Молоденькая негритянка робко заглядывала в гостиную из передней.

– Там была записка, ну, на двери, и я вошла сюда, – объяснила она.

– Ах да, мы забыли ее снять.

Дженнингс поднялся навстречу гостье. Он услышал, как Патриция прошептала Питеру:

– Прошу тебя, не относись к ней предубежденно.

– Предубежденно? – переспросил он.

Доктор и Пэт подошли к вошедшей негритянке.

– Спасибо, что ты пришла сюда, – Патриция прижалась щекой к щеке мисс Хауэлл.

– Я тоже очень рада видеть тебя, Пэт, – ответила мисс Хауэлл. Затем она улыбнулась Дженнингсу через плечо Патриции.

– Вы, наверное, устали, пока сюда доехали?

– Нет-нет, я отлично добралась сюда на метро.

Лорис Хауэлл расстегнула свое пальто и повернулась так, чтобы Дженнингсу было удобно помочь ей. Пэт посмотрела на красивую модную сумку Лорис, которая была поставлена на пол, а после перевела взгляд на Питера.

Ланг не сводил глаз с Лорис Хауэлл с того самого момента, как девушка появилась в комнате. Пэт и Дженнингс подвели Лорис к нему поближе.

– Питер, это и есть доктор Хауэлл, – сказала Пэт, – мы с ней вместе ездили в Колумбию. Она преподает антропологию в Сити-колледже.

Лорис улыбнулась.

– Добрый вечер, – поздоровалась она с Лангом.

– Не сказал бы, что этот вечер добрый, – недружелюбно ответил Питер.

Краем глаза Дженнингс увидел, как смутилась Патриция. А доктор Хауэлл словно ничего и не заметила. Ее голос звучал по-прежнему мягко.

– А кто тот проклятый черный негодяй, которого вы хотели бы здесь увидеть? – спросила она.

Лицо Питера побледнело. Его зубы скрипнули от боли, и он спросил:

– Что вы имеете в виду?

– Я просто спрашиваю.

– Если вам хочется провести здесь семинар по расовым взаимоотношениям, то не стоит тратить время! Ясейчас не в настроении, – пробормотал Ланг.

– Питер!

Он глянул на Пэт расширенными от боли зрачками.

– Чего ты хочешь? – спросил он у нее, – Ты ведь уже, кажется, разобралась в моих предубеждениях, так что…

Он уронил голову на спинку дивана и закрыл глаза.

– Господи, пожалей и убей меня! – крикнул он.

Слабая улыбка показалась на губах мисс Хауэлл. Она глядела в глаза Дженнингсу, когда тот заговорил с ней.

– Я осмотрел его, – сказал Дженнингс, – но не обнаружил никаких физических расстройств или повреждений мозговых тканей.

– Вам хочется узнать, что с ним происходит? – спокойно спросила девушка. – Это очень серьезно. Это джу-джу.

Дженнингс уставился на Лорис.

– Так вы…

– Да, вот до этого мы договорились, – хрипло перебил его Питер, – все очень просто. Это джу-джу, – Он сидел, вцепившись пальцами в диванный валик.

– Вы сомневаетесь в этом? – спросила его Лорис.

– Да, я сомневаюсь в этом, – ответил Ланг.

– Вы сомневаетесь в моих словах из-за вашего предубеждения?

– Ох, господи, господи, – сдавленно простонал Ланг голосом мученика. – Мне навредили, и, чтобы облегчить свою боль, я должен кого-нибудь ненавидеть, и я ненавижу этих грязных дикарей… – Он тяжело откинулся назад. – Черт с ними. Думайте обо мне что хотите. – Он прижал дрожащие пальцы к своим глазам. – Дай мне умереть! Господи, господи, дай мне умереть!

Он обернулся к Дженнингсу:

– Уколите меня еще раз!

– Питер, твое сердце может…

– Ну и пусть! – Голова Питера снова запрокинулась и дернулась. – Хоть половину дозы! Вы не имеете права отказать умирающему человеку!

Пэт прижала руку к губам, изо всех сил стараясь не разрыдаться.