Текст книги "Корабль смерти, Стальной человек и другие самые невероятные истории (сборник)"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 70 страниц)

Тест

_{© Перевод Е. Королевой}

Вечером накануне испытания Лэс помогал отцу готовиться в столовой. Джим и Томми спали наверху, а Терри что-то шила в гостиной. Лицо ее было лишено всякого выражения, игла, пронзая ткань и протягивая нить, двигалась в стремительном ритме.

Том Паркер сидел очень прямо, худые, изборожденные венами руки, сцепленные вместе, лежали на столе, светло-голубые глаза пристально вглядывались в губы сына, словно это помогало ему понимать лучше.

Ему было восемьдесят, и предстоял уже четвертый тест.

– Хорошо, – сказал Лэс, читая вариант теста, который дал им доктор Траск. – «Повторите приведенные ниже последовательности чисел».

– Последовательности чисел, – пробормотал Том, стараясь осмысливать слова по мере их произнесения. Однако ему это удавалось все реже: слова будто застревали на поверхности разума, как насекомые, угодившие в клей плотоядного растения. Он мысленно повторил слова еще раз: последовательность… последовательность чисел, ага, получилось. Он смотрел на сына и ждал.

– Ну? – произнес Том нетерпеливо после секундного молчания.

– Пап, я же уже дал тебе первую, – сказал ему Лэс.

– О… – Отец подыскивал подходящие слова. – Будь так добр… окажи мне милость…

Лэс устало вздохнул.

– Одиннадцать, семь, пять, восемь.

Старческие губы зашевелились, древние шестеренки в голове со скрипом завращались.

– Одиннадцать… с-семь… – Светлые глаза медленно моргнули. – Пять, восемь, – завершил Том на одном дыхании, а затем с гордостью расправил плечи.

Ага, хорошо, думал он, очень хорошо. Завтра его не одурачат, он победит этот их убийственный закон. Рот сжался, а руки крепко вцепились в белую скатерть.

– Что? – переспросил он, стараясь сосредоточить взгляд на лице Лэса, – Погромче, – сказал он раздраженно. – Говори громче.

– Я дал тебе новую последовательность, – произнес Лэс спокойно. – Слушай, читаю еще раз.

Том немного подался вперед, напрягая слух.

– Девять, два, шестнадцать, семь, три.

Том с усилием откашлялся.

– Говори потише, – сказал он сыну. Этого ряда он осознать не успел. Неужели они считают, что человек в состоянии запомнить такую нелепо длинную цепочку цифр? – Что? Что?! – переспросил он сердито, когда Лэс снова прочитал последовательность.

– Пап, экзаменатор будет зачитывать вопросы гораздо быстрее, чем я сейчас. Ты…

– Это я прекрасно знаю, – холодно перебил его Том. – Прекрасно знаю. Позволь мне напомнить тебе, однако… что это… это еще не тест. Это упражнение. Глупо нестись галопом. Просто глупо. Я должен изучить… изучить этот тест, – завершил он, рассердившись на сына, рассердившись на то, как нужные слова ускользают от него.

Лэс пожал плечами и снова посмотрел в бумаги.

– Девять, два, шестнадцать, семь, три, – прочитал он медленно.

– Девять, два, шесть, семь…

– Шестнадцать, семь, пап.

– Я так и сказал.

– Ты сказал «шесть», папа.

– По-твоему, я не знаю, что говорю?!

Лэс на секунду закрыл глаза.

– Хорошо, папа.

– Ну так ты будешь читать еще раз или нет?

Лэс еще раз прочитал последовательность чисел и, слушая, как отец спотыкается на каждом, бросил взгляд в гостиную, на Терри.

Она сидела с бесстрастным лицом и шила. Радио она выключила, а значит, наверняка слышала, как старик путается в цифрах.

«Да, да, – сказал Лэс про себя, как будто бы спорил с ней. – Все верно, я знаю, что он стар и бесполезен. И ты хочешь, чтобы я сказал ему об этом прямо в глаза, всадив нож в спину? Ты знаешь, и я знаю, что теста он не пройдет. Позволь мне хотя бы подыграть ему. Завтра все равно вынесут приговор, Не заставляй меня выносить его сегодня, разбив старику сердце».

– Так вроде правильно, – услышал Лэс полный достоинства голос отца и посмотрел на его худое морщинистое лицо.

– Да, так верно, – поспешно произнес он.

Он ощутил себя настоящим предателем, когда слабая улыбка задрожала в углах старческого рта. «Я же обманываю его», – подумал он.

– Давай перейдем к чему-нибудь другому, – услышал он голос отца и быстро уставился в бумаги.

«Что будет ему полегче?» – размышлял он, презирая себя за такую мысль.

– Ну же, Лэсли, давай. У нас нет времени, чтобы тратить его впустую.

Том наблюдал, как сын водит пальцем по страницам, и руки его сжимались в кулаки. Через несколько часов его жизнь повиснет на волоске, а сын спокойно переворачивает листы теста, как будто ничего не происходит.

– Ну давай, давай же, – произнес он сварливо.

Лэс взад карандаш с привязанной к его незаточенному концу веревочкой и нарисовал на чистом листе кружок в сантиметр диаметром. Потом протянул карандаш отцу.

– Продержи карандаш за веревку над кругом три минуты, – сказал он, внезапно пожалев, что выбрал не то задание. Он же видит, как трясутся руки отца за обедом, как он сражается с пуговицами и молниями на одежде.

Нервно сглотнув, Лэс взялся за секундомер, запустил его и кивнул отцу.

Том прерывисто вздохнул и склонился над бумагой, стараясь держать подрагивающий карандаш над кружком. Лэс видел, что он опирается на локоть, чего ему не позволят делать во время испытания, однако ничего не сказал.

Он сидел, глядя на отца. Вся краска сбежала с лица старика, и Лэс отчетливо видел на щеках крошечные алые нити лопнувших капилляров. Он смотрел на иссохшую кожу, морщинистую, темную, испещренную коричневыми пятнышками. Восемьдесят лет, думал он, как же чувствует себя человек, когда ему восемьдесят лет?

Он снова посмотрел на Терри. На мгновение она подняла глаза, и их взгляды встретились, никто из них не улыбнулся, никто не сделал никакого жеста. И Терри снова принялась за шитье.

– Мне кажется, уже прошло три минуты, – произнес Том напряженным голосом.

Лэс посмотрел на секундомер.

– Полторы минуты, папа, – сказал он, думая, не солгать ли снова.

– Ну так смотри за часами как следует, – возмутился отец, карандаш болтался маятником далеко от границ круга. – Это же должен быть тест, а не… не вечеринка.

Лэс смотрел на раскачивающийся кончик карандаша, ощущая полную бесполезность затеи, понимая, что все это лишь притворство и ничего нельзя сделать, чтобы спасти отцу жизнь.

По крайней мере, думал он, испытания проводят те, кто не голосовал за принятие этого закона. А значит, ему лично не придется ставить черный штамп «Не соответствует» на бумаги отца, вынося тому смертный приговор.

Карандаш снова вышел за пределы круга и вернулся на место, когда Том чуть подвинул предплечье другой рукой; это движение автоматически означало, что задание провалено.

– У тебя часы отстают! – произнес Том с неожиданной яростью.

Лэс задержал дыхание и поглядел на часы. Две с половиной минуты.

– Три минуты, – сказал он, надавливая на кнопку.

Том в остервенении отбросил карандаш.

– Тьфу. Все равно дурацкое задание. – Голос его сделался мрачен. – И ничего не доказывает. Ничегошеньки.

– Хочешь выполнить задания с деньгами, папа?

– А они следующие по списку? – спросил Том подозрительно и для виду сощурился на бумаги.

– Да, – солгал Лэс, зная о плохом зрении отца, хоть тот и отказывается признавать, что ему нужны очки. – Нет, погоди-ка, перед ними есть еще одно, – прибавил он, решив, что оно будет несложным для отца. – Здесь просят сказать, который час.

– Какой дурацкий вопрос, – проворчал Том, – Что они себе…

Он с раздражением протянул руку, взял часы и бросил беглый взгляд на циферблат.

– Десять пятнадцать, – усмехнулся он.

– Но ведь сейчас одиннадцать пятнадцать, папа, – не успел остановить себя Лэс.

Том на мгновение замер, как будто бы его ударили по лицу. Потом он снова поднял часы и уставился на них, губы его кривились, и Лэс забоялся, что отец начнет сейчас настаивать на десяти пятнадцати.

– Ну да, я это и хотел сказать, – отрезал Том. – Просто оговорился. Разумеется, одиннадцать пятнадцать, дураку понятно. Одиннадцать пятнадцать. Часы плохие. Цифры слишком близко стоят. Надо их выбросить. Вот…

Том сунул руку в карман жилета и вытащил золотые часы.

– Вот это часы, – с гордостью произнес он. – Показывают точное время уже… шестьдесят лет! Вот настоящие часы. Не то что эти.

Он с презрением бросил часы Лэса на стол, они упали циферблатом вниз, и стекло треснуло.

– Следи по этим, – быстро сказал Том, чтобы скрыть смущение. – Они всегда идут точно.

Он избегал взгляда Лэса, смотря вниз, на часы. Рот его сжался, когда он открыл заднюю крышку и взглянул на фотографию Мэри. На снимке ей было чуть за тридцать, прелестная, с золотистыми волосами.

Слава богу, ей не нужно проходить эти тесты, думал он, хотя бы от этого она избавлена. Том ни за что не поверил бы, скажи ему кто-то, что он будет считать удачей гибель Мэри в пятьдесят семь в автокатастрофе, но тогда еще не было этих тестов.

Он закрыл часы и отложил в сторону.

– Давай я возьму твои часы, – сварливо произнес он. – Поищу тебе завтра приличное… э… стекло.

– Все нормально, папа. Это всего лишь старые часы.

– Все нормально, – передразнил Том. – Все нормально. Просто дай их мне. Я подышу тебе хорошее… стекло. Такое, которое не разобьется, не разобьется. Просто дай их мне.

Затем Том выполнял задания с деньгами вроде: «Сколько четвертаков в пятидолларовой купюре?» или «Если из доллара вычесть тридцать шесть центов, сколько мелочи у вас останется?»

Отвечать нужно было письменно, и Лэс сидел, засекая время. В доме было тихо, тепло. Все казалось совершенно нормальным и обыкновенным, когда они вдвоем сидели здесь, а Терри шила в гостиной.

В том-то и состоял ужас.

Жизнь текла как обычно. Никто не заговаривал о смерти. Правительство рассылало письма, и люди проходили тесты, тех, кто проваливался, просили явиться в государственный центр на инъекцию. Закон действовал, уровень смертей был стабильным, популяция поддерживалась на определенном уровне – все официально, анонимно, без криков и сожалений.

Но ведь убивали людей, которых кто-то любил.

– И нечего тебе смотреть на часы, – сказал отец, – Я вполне могу справиться с этими вопросами без того, чтобы ты… смотрел на часы.

– Папа, экзаменаторы будут смотреть на часы.

– Экзаменаторы – это экзаменаторы, – отрезал Том, – Ты же не экзаменатор.

– Папа, я пытаюсь помочь те…

– Хорошо, так помогай же, помоги мне. Не сиди здесь, таращась на свои часы.

– Это твой тест, папа, а не мой, – начал Лэс, гневный румянец вспыхнул на лице. – Если…

– Мой тест, да, мой тест! – внезапно разъярился отец. – И похоже, все вы его ждете не дождетесь? Все ждут этого… этого…

Слова опять подвели его, сердитые мысли громоздились в мозгу.

– Не надо кричать, папа.

– Я не кричу!

– Папа, мальчики спят! – внезапно вмешалась Терри.

– Мне плевать, если…

Том неожиданно замолчал и откинулся на спинку стула, карандаш незаметно выскользнул из пальцев и покатился по скатерти. Том дрожал, впалая грудь поднималась и опадала толчками, руки на коленях неукротимо тряслись.

– Хочешь продолжить, папа? – спросил Лэс, проглотив обиду.

– Я не прошу многого, – бормотал, обращаясь к самому себе, Том. – Не прошу многого от жизни.

– Папа, будем продолжать?

Старик оцепенел.

– Если у тебя есть на это время, – произнес он размеренно, с достоинством. – Если у тебя есть время.

Лэс взглянул на бумаги с заданиями, пальцы быстро переворачивали сшитые листы. Психологические вопросы? Нет, их он задавать не будет. Как можно спрашивать своего восьмидесятилетнего отца о взглядах на секс? Своего сурового отца, самым безобидным замечанием которого было бы «непотребство».

– Ну так что? – повысив голос, спросил Том.

– Да вроде ничего не осталось. Мы уже почта четыре часа занимаемся.

– А что на тех страницах, которые ты пропустил?

– Там почти все касается… медосмотра, папа.

Он увидел, как сжались губы отца, и испугался, что тот снова будет спорить. Но все, что сказал его Том:

– Добрый друг всегда поможет. Добрый друг.

– Папа…

Голос Лэса сорвался. Нет смысла говорить. Том прекрасно знал, что доктор Траск не сможет выправить хорошего заключения о здоровье и в этот раз, как делал это для всех предыдущих тестов.

Лэс понимал, как испуган и уязвлен старик, ведь ему придется снимать одежду и стоять перед врачами, которые будут тыкать в него, выстукивать, задавать оскорбительные вопросы. Он знал, как отца страшит тот факт, что, когда он будет одеваться, за ним станут подглядывать в глазок, делая пометки в карте по поводу того, насколько хорошо ему это удается. Он знал, как боится отец того, что, когда он будет есть в государственном кафетерии в перерыве (а тест длится весь день), на него будут устремлены чьи-то глаза, отмечающие, не уронил ли он вилку или ложку, не опрокинул ли стакан, не закапал ли соусом рубашку.

– Они попросят тебя написать свое имя и адрес, – сказал Лэс, надеясь отвлечь мысли отца от медосмотра: старик всегда гордился своим почерком.

Делая вид, что это не доставляет ему ни малейшего удовольствия, старик взял ручку и начал писать. Я их всех одурачу, думал он, пока ручка скользила по бумаге, оставляя сильные, уверенные линии.

«Мистер Томас Паркер, – написал он, – Нью-Йорк, Блэртаун, Брайтон-стрит, 2719».

– И еще сегодняшнюю дату, – сказал Лэс.

Старик написал: «17 января 2003 года» – и что-то холодное растеклось по его венам.

На завтра назначен тест.

Они лежали рядом, не спали оба. Они почти не разговаривали, пока раздевались, только когда Лэс наклонился, чтобы поцеловать ее на ночь, она прошептала что-то, но он не расслышал.

И вот теперь он развернулся с тяжким вздохом и посмотрел ей в лицо. Она в темноте открыла глаза и тоже посмотрела на него.

– Спишь? – спросила она тихо.

– Нет.

Больше он ничего не сказал. Он ждал, чтобы начала она.

Однако она не начинала, и спустя несколько мгновений он произнес:

– Что ж, мне кажется, все… кончено.

Завершил фразу Лэс тихо, потому что ему не нравились эти слова, они звучали до нелепости мелодраматично.

Терри ответила не сразу. Словно размышляя вслух, она произнесла:

– Возможно, что еще есть шанс…

– Нет, – напряженно оборвал Лэс. – Он ни за что не пройдет.

Слышно было, как Терри проглотила комок в горле. Только не говори этого, думал он, умоляю тебя. Не говори мне, что я повторяю это на протяжении пятнадцати лет. Сам знаю. Я говорил так, только потому что верил, что так и есть.

Неожиданно он вдруг пожалел, что не подписал «Заявление об устранении» еще много лет назад. Им отчаянно нужно было избавиться от Тома, ради счастья их детей и их самих. Но только как можно облечь эту необходимость в слова, не ощущая себя при этом убийцей? Не скажешь же ты: «Надеюсь, что старик провалит тест, надеюсь, его убьют». Однако что бы ты ни сказал, все будет лишь лицемерной заменой этих слов, потому что чувствуешь ты именно это.

Доклады, забитые медицинской терминологией, думал он, диаграммы, отражающие падение урожаев зерновых, снижение уровня жизни, рост числа голодающих, ухудшение здоровья – все эти аргументы, чтобы принять закон, все они были ложью, наглой, плохо прикрытой ложью. Закон был принят, потому что люди хотели, чтобы их оставили в покое, они хотели жить своим умом.

– Лэс, а что, если он пройдет? – спросила Терри.

Он почувствовал, как руки вцепляются в матрас.

– Лэс?

– Не знаю, милая.

– А должен знать. – Голос ее стал жестким. Это был голос человека, теряющего терпение.

Он замотал головой по подушке.

– Милая, не начинай. Умоляю.

– Лэс, если он пройдет тест, это означает еще пять лет. Еще пять лет, Лэс. Ты задумывался о том, что это такое?

– Милая, он не сможет пройти тест.

– Но что, если пройдет?

– Терри, он не смог ответить на три четверти вопросов, какие я задал ему сегодня. Он почти не слышит, зрение плохое, сердце слабое, артрит. – Лэс беспомощно ударил кулаком по кровати. – Он не пройдет даже медосмотр.

Все тело Лэса окаменело от ненависти к самому себе за то, что пытается уверить Терри в неизбежном провале отца.

Если бы только он мог забыть прошлое, воспринимать отца таким, какой он сейчас – беспомощный, почти слабоумный старик, который мешает им жить. Но было непросто забыть, как он любил и уважал отца, как они выезжали за город, ходили на рыбалку, долгие ночные разговоры и все то множество событий, которые они пережили вместе.

Вот почему он так и не собрался с духом, чтобы написать заявление. Надо было заполнить простую форму, гораздо проще, чем пять лет ждать очередного теста. Но это все равно что перечеркнуть всю жизнь отца, попросить правительство вывезти его на свалку, как какой-то старый хлам. Он никогда не пошел бы на это.

И вот теперь отцу восемьдесят, и, несмотря на все высокоморальное воспитание, несмотря на усвоенные в течение жизни христианские принципы, они с Терри ужасно боялись, что старый Том пройдет тест и проживет с ними еще пять лет – еще пять лет шарканья по дому, полубезумных нотаций, разбитой посуды, желания помогать, которое приводит только к тому, что он путается под ногами и превращает их жизнь в сплошную нервотрепку.

– Тебе бы поспать, – сказала Терри.

Он старался, но не мог. Он лежал, глядя в темный потолок, пытался отыскать ответ и не находил его.

Будильник прозвенел в шесть. Лэс вставал не раньше восьми, но он хотел проводить отца. Он выбрался из постели, тихо оделся, стараясь не разбудить Терри.

Но она все равно проснулась и поглядела на него, не отрывая головы от подушки. Секунду спустя она приподнялась на локте и устремила на него сонный взгляд.

– Я встану и приготовлю тебе завтрак, – сказала она.

– Не надо. Лучше поспи еще.

– Ты не хочешь, чтобы я вставала?

– Не беспокойся, дорогая. Я хочу, чтобы ты отдохнула.

Она снова легла и отвернулась, так что Лэс не видел ее лица. Она сама не знала, почему начала вдруг беззвучно плакать – из-за того ли, что он не хотел, чтобы она виделась с его отцом, из-за теста ли. Но она не могла остановиться. Все, что она могла, – держать себя в руках, пока не закрылась дверь спальни.

А потом плечи ее задрожали и рыдание вырвалось наружу из-за той плотины, которую она возвела внутри себя.

Дверь в комнату отца была открыта, когда Лэс проходил мимо. Он заглянул в проем и увидел, что Том сидит на постели и, наклонившись, зашнуровывает черные ботинки, Лэс увидел, как дрожат скрюченные пальцы.

– Все в порядке, папа?

Отец с удивлением посмотрел на него.

– Куда это ты собрался в такую рань?

– Я подумал, не позавтракать ли с тобой вместе.

Мгновение они молча смотрели друг на друга. Потом отец снова склонился к ботинкам.

– В этом нет необходимости, – услышал Лэс голос старика.

– Ну, наверное, я все равно позавтракаю, – сказал он и развернулся, чтобы отец не успел возразить.

– Да… Лэсли.

Лэс повернулся обратно.

– Надеюсь, ты не забыл захватить свои часы, – сказал отец. – Я сегодня же отнесу их к часовщику и найду приличное… приличное стекло вместо того, что разбилось.

– Папа, это просто старые часы. Они не стоят ни гроша.

Отец медленно покивал, выставив перед собой дрожащую руку, словно отгораживаясь от аргументов.

– Тем не менее, – проговорил он медленно, – я собирался…

– Хорошо, папа, хорошо. Я оставлю их на кухонном столе.

Отец замолк и мгновение смотрел на него пустым взглядом.

Затем, словно подчиняясь порыву, а вовсе не потому, что успел о них позабыть, он снова склонился над ботинками.

Лэс постоял секунду, глядя на седые волосы отца, на худые дрожащие пальцы. После чего ушел.

Часы все еще лежали в столовой. Лэс взял их и отнес на кухонный стол. Старик, должно быть, напоминал себе о часах всю ночь, подумал он. Иначе он ни за что бы о них не вспомнил.

Лэс налил свежей воды в кофемашину и нажал несколько кнопок на электрогриле, заказав две порции яичницы с беконом. Потом налил два стакана апельсинового сока и сел за стол.

Примерно через пятнадцать минут пришел отец, в темно-синем костюме, в начищенных до блеска ботинках, с отполированными ногтями, со старательно уложенными волосами. Он выглядел очень опрятным и очень старым, когда подошел к кофемашине и заглянул внутрь.

– Сядь, папа. Я тебе налью.

– Я сам могу. Сиди, где сидишь.

Лэс сумел улыбнуться.

– Я готовлю нам яичницу с беконом, – сказал он.

– Я не голоден, – отозвался отец.

– Но тебе нужно позавтракать как следует, папа.

– Я никогда не завтракаю плотно, – сказал отец чопорно, все еще глядя на кофейник. – Не верю в пользу обильного завтрака. Только желудок перегружать.

Лэс на секунду закрыл глаза, и у него на лице появилось выражение безнадежного отчаяния. «Ну какого черта я вставал? – досадовал он сам на себя, – Мы только и делаем, что спорим».

Нет. Он почувствовал, как весь напрягается. Нет, он должен быть бодрым во что бы то ни стало.

– Хорошо спал, папа?

– Конечно хорошо. Я всегда прекрасно сплю. Прекрасно. Неужели ты думал, что я не усну из-за…

Он внезапно замолк и с обвиняющим видом повернулся к Лэсу.

– А где те часы? – требовательно спросил отец.

Лэс устало вздохнул и протянул ему часы. Отец подошел подпрыгивающей походкой, забрал часы, мгновение посмотрел на них, поджав старческие губы.

– Паршивая работа. Паршивая. – Он осторожно убрал часы во внутренний карман пиджака. – Подыщу тебе приличное стекло. Такое, которое не разобьется.

Лэс кивнул.

– Отлично, пап.

Кофе был готов, и Том налил им по чашке. Лэс встал и выключил электрогриль. Он тоже уже не хотел яичницы с беконом.

Лэс сидел за столом напротив сурово смотрящего отца и ощущал, как горячий кофе струйками вливается в горло. Вкус был чудовищный, но в это утро не нашлось бы ничего, что показалось бы ему вкусным.

– Во сколько ты должен быть там, папа? – спросил он, чтобы нарушить молчание.

– В девять часов.

– Ты точно не хочешь, чтобы я тебя отвез?

– Нет, нет, не хочу, – сказал отец так, словно пытался сохранять терпение в разговоре с надоедливым ребенком. – И на метро прекрасно доеду. У меня останется еще полно времени.

– Хорошо, папа, – покорился Лэс, уткнувшись взглядом в чашку.

Должно же быть что-то такое, что он мог бы сказать, думал он, но в голову ничего не приходило. Молчание висело над ними долгие минуты, пока Том пил черный кофе медленными, размеренными глотками.

Лэс нервно облизнул губы, потом спрятался за своей чашкой, чтобы не было видно, как они дрожат. Говорить, думал он, говорить, говорить, о машинах и эскалаторах в метро, о времени экзамена, когда оба они ни на миг не забывают, что сегодня Тому могут вынести смертный приговор.

Он снова пожалел, что встал. Лучше было проснуться и узнать, что отец уже ушел. Хотелось, чтобы все случилось именно так – раз и навсегда. Проснуться однажды утром и обнаружить, что комната отца пуста, оба костюма исчезли, черные ботинки исчезли, рабочая одежда исчезла, носовые платки, носки, подтяжки, бритвенный прибор – все эти безмолвные свидетели его жизни исчезли.

Но так не бывает. После того как Том провалит тест, пройдет еще несколько недель, прежде чем придет официальное письмо с назначенной датой, а потом еще неделя или чуть больше, прежде чем он отправится на прием к врачу. Начнется чудовищно медленный процесс сборов, уничтожения или раздачи пожитков, процедура трапез, трапез и трапез за общим столом, разговоров, последнего обеда, долгая поездка до государственного центра, молчаливый подъем, жужжание лифта…

Боже мой!

Он понял, что его неудержимо трясет, и на миг испугался, что сейчас расплачется.

Затем отец встал со стула.

– Мне пора, – сказал Том.

Взгляд Лэса метнулся к настенным часам.

– Но сейчас только без четверти семь, – произнес он натянуто. – Дорога ведь займет от силы…

– Люблю приезжать заранее, – твердо сказал отец. – Никогда не любил опаздывать.

– Но, господи, папа, до города самое большее час езды, – сказал он, а в животе что-то жутко ухнуло.

Отец отрицательно покачал головой, и Лэс понял, что тот его не расслышал.

– Еще рано, папа, – сказал он громко, и голос чуть дрогнул.

– Тем не менее.

– Но ты даже ничего не съел.

– Никогда не завтракаю плотно, – начал он, – Только желудок пере…

Лэс не стал слушать дальше о выработанной за всю жизнь привычке, о том, что это плохо для пищеварения, и все прочее, что обычно говорил отец. Он ощущал, как волны беспощадного ужаса захлестывают его, хотелось вскочить и обнять старика, сказать, чтобы он не думал о тесте, потому что тест ничего не значит, потому что они любят его, они всегда будут заботиться о нем.

Но он не мог. Он сидел как окаменевший и с болезненным испугом смотрел на отца. Он не смог даже ничего ответить, когда отец развернулся в дверях кухни и произнес голосом спокойным и бесстрастным, для чего старику пришлось напрячь все остававшиеся силы:

– Увидимся вечером, Лэсли.

Дверь закрылась, и сквозняк, пробежавший по щеке Лэса, заставил похолодеть сердце.

Внезапно он с болезненным стоном сорвался с места и пробежал через кухню. Выскочив из дверей кухни, он увидел, что отец уже выходит из дома.

– Папа!

Том остановился и удивленно обернулся, Лэс прошел через столовую, заметив, что невольно считает шаги: раз, два, три, четыре, пять.

Он остановился перед отцом и выдавил из себя неуверенную улыбку.

– Удачи тебе, папа. Увидимся… увидимся сегодня вечером, – Он еще хотел сказать: «Я буду молиться за тебя» – но не смог.

Отец кивнул, всего раз, вежливый кивок джентльмена, выражающего признательность другому джентльмену.

– Спасибо, – сказал отец и развернулся.

Когда дверь закрылась, Лэс вдруг подумал, что она стала непроницаемой стеной, которую его отцу уже никогда не преодолеть.

Из окна Лэс видел, как старик медленно идет по дорожке, выходит на тротуар. Он наблюдал, как отец пошел по улице, как он выпрямил спину, расправил костлявые плечи и зашагал, подтянутый и целеустремленный, в серое утро.

Сначала Лэсу показалось, что пошел дождь. Но потом он понял, что дрожащая влага повисла вовсе не на оконном стекле.

Он не смог пойти на работу. Лэс позвонил и сказал, что заболел. Терри отвезла мальчиков в школу, а потом они вдвоем позавтракали, Лэс помог ей убрать со стола и засунул тарелки в посудомоечную машину. Терри ничего не сказала по поводу того, что он остался дома. Она вела себя так, словно это обычное дело.

Он провел утро и день, провозившись в мастерской, принимался за сотню разных дел и тут же терял к ним интерес.

Около пяти Лэс вернулся в кухню и выпил банку пива, пока Терри готовила ужин. Он ничего ей не говорил. Только все время метался по гостиной, останавливался посмотреть в окно на затянутое тучами небо и снова срывался с места.

– Интересно, где он, – наконец произнес Лэс, снова оказавшись на кухне.

– Он вернется, – ответила Терри, и Лэс на миг застыл, решив, что уловил в ее голосе раздражение. Но быстро расслабился, поняв, что это всего лишь плод его фантазии.

Когда он принял душ и переоделся, было без двадцати шесть. Наигравшиеся мальчики вернулись домой, после чего все сели ужинать. Лэс увидел, что Терри поставила прибор для отца, и подумал, что она сделала это ради него.

Он не мог есть. Он нарезал мясо на все более мелкие кусочки и намазывал масло на печеную картофелину, не пробуя ничего.

– Что? – переспросил он, когда с ним заговорил Джим.

– Пап, если дедушка не пройдет тест, ему дадут месяц, да?

Мышцы живота напряглись, когда Лэс поднял глаза на старшего сына. «Дадут месяц, да?» – последняя часть фразы продолжала звучать в голове.

– О чем это ты говоришь?

– В учебнике по основам гражданского права написано, что старикам дается месяц на дожитие, если они не проходят тест. Это так?

– А вот и нет, – встрял Томми. – Бабушка Гарри Сенкера получила письмо всего через две недели.

– Откуда ты знаешь? – спросил Джим девятилетнего брата. – Ты видел это письмо?

– Перестаньте, – сказал Лэс.

– А мне и не надо его видеть! – продолжал спорить Томми. – Гарри мне сказал, что…

– Перестаньте!

Оба мальчика вдруг посмотрели на его побелевшее лицо.

– Мы больше не будем об этом говорить, – сказал Лэс.

– Но что…

– Джимми, – предостерегающим тоном произнесла Терри.

Джимми посмотрел на мать и через миг вернулся к еде; ужин продолжился в молчании.

Смерть дедушки для них ничего не значит, горько думал Лэс, вообще ничего. Он проглотил комок в горле и попытался расслабить напряженные мышцы. «Ну да, а с чего бы она для них что-то значила? – сказал он себе, – Пока что им рано беспокоиться. К чему тревожить их до срока? Уже скоро они все поймут сами».

Когда в десять минут седьмого открылась и закрылась входная дверь, Лэс вскочил так поспешно, что опрокинул пустой стакан.

– Лэс, не надо, – сказала вдруг Терри, и он тотчас понял, что она права. Отцу не понравится, если он выскочит из кухни и засыплет его вопросами.

Он шлепнулся обратно на стул, глядя на свой почти не тронутый ужин, сердце в груди трепыхалось. Взявшись негнущимися пальцами за вилку, он услышал, как старик проходит по ковру в столовой и начинает подниматься наверх. Он посмотрел на Терри, ее горло дернулось.

Лэс не мог есть. Он сидел, тяжело дыша, и ковырялся в еде вилкой. Услышал, как наверху открылась дверь отцовской спальни.

И когда Терри ставила на стол пирог, Лэс спешно извинился и встал.

Он был у подножия лестницы, когда дверь кухни резко распахнулась.

– Лэс, – услышал он ее встревоженный голос.

Он стоял молча, дожидаясь, когда она подойдет сама.

– Не лучше ли нам оставить его в покое? – спросила она.

– Но, милая, я…

– Лэс, если бы он сдал тест, он зашел бы на кухню и сказал нам.

– Милая, он же не знает, сдал или нет…

– Он знал бы, если бы сдал. Ведь он говорил нам в последние два раза. Если бы он сдал, он бы…

Голос ее угас, и она вздрогнула оттого, как он на нее посмотрел. В наступившем тяжком молчании она услышала, как в окна вдруг забарабанил дождь.

Они долго смотрели друг на друга.

– Я иду наверх, – сказал он.

– Лэс…

– Я не стану говорить ничего, что может его расстроить. Всего лишь…

Они еще секунду глядели друг на друга. Затем он развернулся и зашагал по ступенькам. Терри смотрела ему вслед, лицо ее, казалось, не выражало ничего.

Лэс постоял минутку перед закрытой дверью, собираясь с духом. Я не стану расстраивать его, говорил он себе, не стану расстраивать.

Он осторожно постучал, задумавшись на миг, не совершает ли ошибку. Может, все-таки надо было оставить старика одного, подумал он горестно.

Из-за двери послышался шорох одеяла, затем ноги отца коснулись пола.

– Кто там?

Лэс задержал дыхание.

– Это я, папа.

– Чего ты хочешь?

– Можно мне войти?

Внутри тишина.

– Сейчас… – ответил отец, и голос его прервался.

Лэс услышал скрип кровати, шарканье ног по полу. Потом шорох бумаги и звук осторожно задвигаемого в бюро ящика.

Наконец дверь открылась.

Том был в своем старом красном халате, наброшенном поверх костюма, он только снял ботинки и надел тапочки.

– Можно мне войти, папа? – тихонько повторил Лэс.

Отец мгновение колебался. Затем сказал:

– Заходи, – но это не было приглашением. Больше смахивало на: «Это ведь твой дом, я не могу не впустить тебя».