Текст книги "Дом родной"
Автор книги: Петр Вершигора
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)
Петр объяснил.
Шофер понимающе кивнул головой.
Сидя все также вполоборота, секретарь задал общий вопрос:
– Как у вас, товарищ Зуев, жизнь в районе? Налаживается?
Зуев ответил общими фразами. Машина, мягко покачиваясь, набирала скорость.
Зуев всматривался в дорогу. В голове мелькали незначительные мысли, зависть к мастерству шофера, искусно преодолевавшего ухабы.
Седых, начавший разговор так радушно, вдруг замолчал. Зуев не набивался на беседу, поглядывая на озабоченное лицо сидящего впереди человека.
Петр Карпович не мог, конечно, знать, что озабоченность секретаря обкома имеет прямое отношение к делам, ставшим такими важными в его, Зуева, собственной судьбе, такими важными, что, даже когда раздалась команда «уезжай», он не мог от них оторваться. Седых был озабочен противоречивостью сведений, которые поступали о Подвышковском районе. Ему вначале было очень трудно разбираться в сложностях сельского хозяйства области. Да и не оно считалось главным в те годы. Первоочередной задачей было восстановление промышленности. Инженерные знания в сочетании с партийной активностью и поразительной работоспособностью и выдвинули его на пост секретаря. Первое знакомство с районом у Матвеева-Седых складывалось по тем докладам, которые он получал от завсельхозотделом Сковородникова. В районе был опытный работник Сазонов, А вот райком… как-то не очень… Но еще можно было терпеть. Комашин, предоблисполкома, почему-то помалкивал, когда он хвалил Сазонова, его прямого подчиненного, а Бондарь, тот недавно прямо заявил: «Швыдченко на съедение давать – это уже слишком». Партизанская солидарность? Приятельские отношения? Но за вторым секретарем обкома Бондарем Седых никогда не замечал таких грехов. Лодырей из партизан он терпеть не мог и относился к ним не то что принципиально, а прямо-таки зверски требовательно. Нет, тут не приятельские отношения… А что же? Надо самому на месте разбираться. Хватит уже принимать решения по докладам аппарата…
Эти самокритичные раздумья и были причиной той озабоченности, которую заметил Зуев.
Седых снова повернулся к нему и задал еще один вопрос:
– Какие выводы сделало руководство для себя и для района в целом после конференции? Интересовались ли вы, товарищ Зуев, положением в районе? Мне любопытно было бы послушать ваши соображения на этот счет…
– Выводы? – несколько удивленный, Зуев положил обе руки на спинку переднего сиденья и почти приблизил лицо к секретарю обкома. – Какие же могут быть выводы, товарищ Матвеев? Все идет как шло, если не хуже.
Секретарь молчал, повернулся совсем уже боком, приготовившись слушать. «Эх, была не была», – подумал Зуев. И внутри у него что-то похолодело, и он стал спокоен, как перед боем.
Без волнения и торопливости, скорее задумчиво, Зуев заговорил. Он приводил факты, известные ему лично, называл фамилии товарищей, от рядовых колхозников до руководителей района.
– Жизнь в районе никак не наладится. Взять прошлую осень. Что получилось? На трудодни в колхозе, где председателем Манжос, дали картошки. Да еще в двух. А в общем по колхозам ничего не получили. Молодежь из деревень бежит в город. Работать скоро совсем будем некому – да и не за что. Планы составляются в области без учета местных условий. Тракторов и вообще машин все еще мало. Запасных частей к ним почти нет. Хочешь получить – отправляй ходоков в область, а еще вернее – в Москву. Да не с пустыми руками. Очень плохо обстоит дело с резиной. Грузовики с осени стоят босые – это в тех колхозах, где они есть. Плохо дело с промтоварами, хотя на рынке из-под полы все можно купить. Во взаимоотношениях с районным начальством перемен тоже не наблюдается. – Он передохнул. «Вот я ему сейчас про Шамрая все выложу».
– Вы партийный, товарищ… – вмешался сосед.
– Майор Зуев, – с вызовом подсказал Петр Карпыч.
– Партийные поручения вы какие несете, товарищ Зуев? – холодно спросил тот опять.
– Одну минутку, товарищ Прохоров. Мы еще познакомимся, – перебил Матвеев.
– Был уполномоченным райкома по колхозу «Орлы». Вон по тому, который виднеется впереди.
– Это временное партийное поручение? На посевную?
– Нет, я уже больше года…
– Это система такая в вашем районе? – спросил с интересом секретарь обкома.
– Н-не знаю. Нет, кажется. Но со мной так вышло.
– Интересный колхоз?
– Вот именно. Фронтовики, партизаны… Но больше потому, что партийное поручение совпадало со служебными обязанностями. В этом колхозе стояло наше воинское подразделение.
– Понятно.
– Я, с вашего разрешения, товарищ Матвеев, тоже сойду в колхозе, – сказал Зуев. – Дела есть. «Да, надо попрощаться», – подумал он.
– Ну вот и совсем хорошо. Вместе остановимся. К правлению колхоза, – сказал Матвеев шоферу.
Так и случилось, что уполномоченный райкома Зуев привез руководителя области в колхоз «Орлы».
Зуеву понравилось, что Седых, по образованию инженер, видимо, не скрывает того, что не очень глубоко разбирается в сельском хозяйстве. Они обошли скотные дворы и фермы. Седых дотошно расспрашивал председателя Манжоса, щелкал языком, слушая его сообщения о кроликах. Он остался очень доволен их видом.
– Хорошая инициатива была проявлена вашим предрайисполкома товарищем Сазоновым, – сказал он и осекся, так как очень уж изумленный этими словами председатель колхоза Манжос перевел свои выпуклые глаза на Зуева, потом опять на Седых и Прохорова и чуть опустил голову. Дальше шли молча. Осмотрели быков, прошли мимо навозных куч, с которых роем поднялись синие, словно отполированные мухи, и, уже когда Матвеев-Седых подошел к своей машине, Зуев попросил разрешения для откровенного, с глазу на глаз, разговора. Седых покосился на своего помощника, кивнул ему на председателя Манжоса, и те отошли в сторону. Словно в каком-то трансе, Зуев подумал: «Ну ты, «мыслящий», теперь и докажи, что ты человек дела…» И он отбухал напрямик всю правду о руководителях района. Он не скрыл от Матвеева инициативной многообразной работы, которую проводит бюро райкома и его первый секретарь, рассказал, что инициатива с бычками принадлежит Швыдченке или даже, точнее, вот этому колхозу «Орлы», выручившему весь район, разводящему кроликов не только на мясо, но и на племя. Волнуясь и перескакивая с одного на другое, доложил о партийной конференции, на которой пытались съесть Швыдченку.
– Кто из области проводил конференцию? – с глухим раздражением спросил Матвеев-Седых.
– Сковородников, – ответил Зуев.
– Так и думал.
– Ну, тут больше от Сидора Феофановича все идет, – сказал Зуев.
– Это кто еще? – спросил Седых.
– Да Сазонов же.
Собеседник даже крякнул от досады.
– Вот с-сукин сын… Ах и не терплю я этих… любителей славы, – вдруг как-то очень искренне и, как показалось Зуеву, горько, словно жалуясь майору, сказал секретарь обкома.
Он еще долго расспрашивал Зуева, затем, круто повернувшись, отошел от него и прошелся несколько раз по обочине дороги. Потом подозвал к себе Манжоса и долго с ним говорил о чем-то наедине.
Помощник Матвеева-Седых, нахохлившись, приблизился к Зуеву и, искоса поглядывая на своего «хозяина», оживленно беседовавшего с Манжосом, процедил сквозь зубы:
– Так, значит, работал военкомом?
– Врид военкома.
– Гм. А что ж не постоянно? Не утвержден?
– Нет. Прислали подполковника Новикова.
– Хорошо… А колхозами, значит, по любопытству занимаетесь? Или по призванию?
Зуев удивился:
– По партийному заданию. Уполномоченный райкома.
– Так-с. А товарищ Шумейко, как вам кажется, ничего парень?
– Каждый занимается своим делом.
– Ну конечно. А полковника Коржа хорошо знаете?
– Знаком еще с войны.
– Он и на фронте… того?
– Не понимаю.
– Ну, за воротник заливал?
– Такими сведениями о вышестоящем начальнике не располагаю, – отрезал Зуев.
– Вышестоящем… Ну и терминология у вас, фронтовиков.
Зуев взорвался:
– А что фронтовики? Все на один аршин, что ли, вами меряются?
– Нет, почему же, защитники родины… ордена…
– Приходится считаться? – ехидно, уже не скрывая своей неприязни, спросил Зуев.
Прохоров исподлобья глянул на Зуева.
– Не понимаю, не вижу логики, – безапелляционно ответил он.
– Делом логики должна быть логика дела, – спокойно произнес Зуев.
– Как? Что еще за новости. Кто это сказал?..
Подошедший Седых вмешался:
– Спокойно, товарищ Прохоров. Это Маркс сказал.
– Извиняюсь… – смутился Прохоров и отошел в сторону.
Собираясь сесть в машину, Матвеев-Седых крепко пожал руку Зуеву. И как-то совсем не фамильярно, а по-дружески взял его за талию и притянул к себе.
– Швыдченку поддержим, – тихо сказал он.
– Выговором? – спросил Зуев.
– Какой? Кому? – нахмурился первый секретарь.
– Так вы же ему выговор записали…
Седых помолчал, вспоминая. Затем, словно извиняясь перед Зуевым, но все же твердо, сказал:
– Не я, а бюро обкома. По представлению того же Сковородникова. Но я думаю, что сейчас снимем.
– Снимете? – переспросил Зуев дерзко. – Кого?
Седых улыбнулся.
– Не закусывайте удила, товарищ молодежь. А если я тоже горячий человек? Ведь так можно и поругаться. А вы такое честное дело начали.
Зуев сдержался и сказал уже спокойно:
– Так разве дело в выговоре одному товарищу Швыдченке? Он ведь не за ордена старается. И таких, как он, у нас немало. И сам товарищ Швыдченко, и вот предколхоза Манжос, бригадир Евсеевна, и… – он хотел сказать о Шамрае, но почему-то опять не сказал, а только подумал: «Потом скажу, а сейчас можно испортить все».
Зуев продолжал:
– Десятки и сотни рядовых колхозников и активистов… Тех, кто работает не просто для отчета и не для дутой цифры к сводке, – вот этих затирают, исподтишка мешают им. Это не открытый саботаж, а, по-моему, гораздо хуже, более вредное.
– Почему, товарищ Зуев? – спросил Седых.
– Потому, что трудноуловимое…
Зуев замолчал.
– Я слушаю вас… – все так же спокойно нарушил молчание секретарь обкома. – Продолжайте, товарищ…
– Лично я не берусь делать выводов из создавшегося в районе положения. Но дела обстоят именно так. Точно так, товарищ секретарь. Главное звено, колхоз – единицу производящую – пока не повернули к крутому подъему. А при такой системе руководства этого поворота и ожидать нечего.
Но в это время разговор был прерван. На окраине Орлов появился дядя Котя во главе большой группы фабричных девчат, шагавших с веселой песней. Дядя Кобас поздоровался со всеми за руку уважительно и деловито. Подошел Манжос и, видя, что секретарь еще не уезжает, попросил у него разрешения отлучиться по делам. Надо было позаботиться о прибывших девчатах.
Кобас остался и понемногу включился в разговор секретаря обкома с Зуевым. Тот долго присматривался к Кобасу, задавал ему вопросы, а когда вернулся Манжос, сказал, что забирает предфабкома с собой.
Тогда еще не стало ежегодным правилом, неразумным обычаем посылать студентов – с толком или без толку – в села, чуть ли не наполовину закрывать фабрики, направлять квалифицированных рабочих на поля в качестве сельскохозяйственных разнорабочих, срывая производственный план цехов. Кобас делал это от всего сердца, сумев поднять своих спичечниц на помощь колхозникам. И это понравилось Матвееву-Седых, Зуеву и, конечно, больше всех предколхоза Манжосу.
– Нюрка за старшую справится. Этой не впервой, – кивнул Кобас Манжосу, залезая в секретарскую машину.
Зуев козырнул. Глядя вслед машине секретаря обкома, помчавшегося в район, он озабоченно подумал: «Не забыл ли я чего-нибудь? Не напутал бы дядя Котя Кобас чего. Ведь будет проверка фактов. Все-таки разберутся. А про Шамрая так и не сказал…» – горько, с упреком самому себе подумал он.
И не успела улечься пыль, завихренная машиной, как из грозовой тучи, давно уже наползавшей на Орлы с запада, хлынул благодатный ливень.
Обрадованные ребятишки зашлепали босыми ногами, подставляя льняные копенки волос и личики теплому дождю, а старый Алехин, щурясь, произнес:
– Эх, красота, Петро Карпыч. Привез ты нам счастье какое.
– Справедливого руководителя, – сказал Зуев.
– А? – старик Алехин не понял. – Нет, что ты. Майский дождичек.
Грамотей Зуев вдруг вспомнил вычитанное изречение Бисмарка о дожде в мае… Улыбнулся.
– Ты чего это? А ну? – страх как любивший задушевные разговоры, спросил, любопытствуя, Алехин.
– Да вот вспомнил Бисмарка…
– Которого? – спросил старик, словно знал этих Бисмарков столько, сколько в Орлах Алехиных.
Зуев объяснил:
– Был такой немецкий политик и государственный деятель. Канцлер, по-ихнему.
– Понятно.
– …Так это он сказал: «Два дождя в мае, и Россия непобедима!»
– Гляди ты! Вот оно как… Но все ж таки наши мужички про это самое так понимают: два дождика в маю… – и дальше Алехин добавил такое, что даже фронтовик Зуев, слыхавший в жизни всякое, расхохотался и покраснел.
– Вот это фольклор! – воскликнул он. А про себя подумал: «Жаль, что для Инночкиных изысканий по лингвистике не подойдет. Да и то сказать: и деду Алехину, и Свечколапу, и Манжосу, да и мне тоже – начхать нам сейчас на ученые прогнозы Бисмарка, на академиков Марра и Мещанинова. Пускай теперь возьмут нас голыми руками. И на хитроумную тактику Сковородникова вместе с Шумейкой и Сазоновым тоже начхать».
15
На следующий день, вернувшись домой, Зуев узнал от Ильяшки Плытникова, что в районе действительно началась серьезная проверка фактов. Секретарь обкома вчера до часу ночи вызывал к себе коммунистов, руководящих работников района. Взяв Зуева за пуговицу и даже привстав на носках, Ильяшка шепнул:
– Феофаныч наш прямо… одним словом – медвежья болезнь. Манатки собирает. Ну, дела. Вот это я понимаю. Есть все-таки правда на белом свете.
По совету Новикова Зуев задержался в Подвышкове.
Все происходившее в районе в последующие несколько дней смахивало на быстрый монтаж в немом кино. То закрытое, то расширенное бюро заседало три дня подряд. Были вызваны все председатели колхозов и секретари партийных организаций. Седых расспрашивал каждого, давал деловые указания, предварительно выслушивая мнение Швыдченки, начмила Пимонина, Кобаса и других членов райкома.
Сазонов только один раз попытался было вставить несколько слов, по мнению Федота Даниловича, слов правильных, но Матвеев-Седых таким тяжелым, укоризненным взглядом повел в сторону предрика, что тот втянул голову в плечи и стал похож на испуганного кролика колхозной фермы Свечколапа.
Ожидали оргвыводов. Но их не было.
– Все остались пока на своих местах, – комментировал Ильяшка Плытников, удивленно пожимая плечами. – Или, может, на бюро обкома вызовут? В исполкоме кабинет Сазонова люди совсем перестали посещать.
– Обходят словно покойника, – пожаловался Зуеву Сидор Феофанович.
А затем вдруг полковник Корж позвонил военкому Новикову и вызвал к себе Зуева.
– Ты на меня зла не держи, полчок, – как-то странно качал разговор облвоенком. – Тут, брат, где-то в высших сферах вопрос решался. Видимо, откомандируют тебя. – И хитро улыбнулся. – А мое дело, я тебе скажу, собачье. Как прикажут, так и гавкну. Ровно в девять завтра в обком. Зайдешь прямо к Александру Семенычу.
– Это кто?
– Да Матвеев же Седых. Очень тобой интересовался, хвалил даже. Допытывался до подноготной. Все знает: и про Максименкова, и про твою московскую зазнобу…
– Это моя жена, товарищ полковник. И дочь у нас имеется, – отрезал Зуев.
– Когда же это вы успели? Вот проворный народ. Эх, жаль, не знал! Было в самую пору доложить. Это еще положительнее осветило бы тебя с моральной, так сказать, стороны. Ты об этом вверни обязательно.
– Ладно, вверну, – почему-то недружелюбно ответил Зуев.
– Ты чего это? – удивился Корж.
– Ничего. Так.
– Ну, гляди. Не обижайся. Я ведь по-дружески, как фронтовику, советую… Аттестация по команде и характеристика в обком даны нами вполне объективные.
На следующий день утром Зуев был уже в приемной. Александр Семенович принял его радушно. Встал навстречу, поздоровался, усадил.
– Вот, состоялось решение бюро обкома. Посылаем в район товарищей для укрепления. Решили вашего Константина Дмитриевича Кобаса выдвинуть в райисполком. Это ты хорошо поступил, что проинформировал нас правильно. Толковый, дельный мужик ваш секретарь Швыдченко. Очень практически все хорошо улавливает…
– А Сазонова куда? – спросил Зуев.
Александр Семенович поморщился, словно надкусил зеленое яблоко.
– Сазонова? Да, понимаешь, придется послать на учебу… – И быстро перевел разговор: – Тут нам полковник Корж докладывал о тебе. Хорошо докладывал. Очень, говорит, способный, вдумчивый ученый может получиться из бывшего вояки. Ну что ж, мы это приветствуем. Такие люди везде нужны. Теперь такое время. А нас, помню, когда гражданскую войну кончали… Куда только не бросали нашего брата. И комиссарами в продотряды, и на партийную, и на хозяйственную работу. Я ведь даже с Фурмановым был знаком. По фронту, конечно. Так вот, есть у меня дружок, еще со времен борьбы с басмачами, академик Лунц, слыхал небось?
Зуев подтвердил, что это имя ему хорошо известно.
Подсев ближе к Зуеву, положив руку ему на колено, Александр Семенович сказал:
– Он к самому хозяину вхож. Лично от него задания получает. Так вот я с ним по вертушке сегодня поговорю. А полковник Корж обещал, так сказать, – по инстанциям. Направление и все такое. Ну и характеристика в личном деле будет, думаю, в порядке. В народе ведь как говорят: ум любит простор. Так ведь?
– Да вроде так, – ответил оторопевший майор.
– Ну, желаю успеха, товарищ Зуев. – Секретарь протянул руку.
– А как же Шамрай? – спросил вдруг Зуев. Он и сам не заметил, как это вырвалось у него.
– Это кто? – спросил Седых.
– Товарищ мой. Тот, арестованный напрасно… – И Зуев, волнуясь, быстро, в двух словах, рассказал о сути дела.
Матвеев-Седых отвел глаза от собеседника. Встал, походил по кабинету, постоял у большого окна.
Зуев ждал с нетерпением.
Александр Семенович подошел к нему:
– Ничем не могу помочь пока… В дела эти мы обычно не вмешиваемся. Ну, еще раз желаю успехов…
Все это было так быстро и неожиданно, что Зуев не успел ни обрадоваться за себя, ни возразить, ни обдумать странный отказ помочь Шамраю. Что делать? К тому же имя академика Лунца, человека почти недоступного аспиранту Зуеву, вдруг – совсем на партийных и служебно оформленных основаниях – оказывалось где-то почти рядом. Может быть, там, в Москве, удастся помочь другу. Когда Александр Семенович встал и крепко пожал руку Зуеву, тот ответил ему твердым мужским рукопожатием. Хотя и забыл поблагодарить, только просто, от всей души попрощался.
Зуев решил ехать в Москву на своих колесах. Поздно вечером он вернулся домой.
Сборы в дорогу, профилактика машины своими силами заняли одни сутки, оставшиеся до отъезда. Но во все эти наполненные хлопотами считанные часы его неотвязно преследовала мысль: «Надо бы съездить в звено Евсеевны, попрощаться с Горюном, попытаться объяснить им». Но Зуев все время оттягивал эту поездку.
«Вот в конце дня смотаюсь, – загадывал он, твердо веря, что непременно, бросив все дела, укатит к Маньке, заедет по пути в Орлы, попрощается с Манжосом, Алехиным… Но, как-то помимо его воли, неотложные дела так закрутили Зуева, что он и вечером не смог поехать в район. Только едва добредя до постели, вспомнил Зуев, что день прошел уже, а он все-таки не вырвался туда, и, засыпая, улыбаясь про себя, представлял себе начало разговора с друзьями.
«Что же, драпаешь? – неизбежно скажет кто-нибудь из них, насмешливо щуря честный глаз. – Кишка тонка оказалась на поверку? Или своей москвичке испугался ножки замарать?» И что же ответит Петр Карпович этим честным и прямым людям? Складывались в уме гладкие, убедительные фразы. Зуев кое-как заснул.
И только на рассвете, лежа под машиной, понял Зуев, что он обманывал себя, что даже самыми убедительными фразами не оправдал бы свой отъезд. И огорченно, но с облегчением Зуев собрался ехать не попрощавшись. Решительно обняв и расцеловав мать, газанул по улице, и только на повороте, взглянув на родной дом, заметил Сашку, сидевшего верхом на воротах.
Вот последний подвышковский дом, поле и хорошо накатанная после майских дождей, еще не пыльная дорога. Так он проехал километров около десяти, потом, миновав мост через Иволгу, с ходу вырвался на луговую дорогу по высокому обрывистому берегу. Еще километр на подъем за Дубками, и у тригонометрической вышки он остановился и вышел из машины.
Отсюда, с самой высокой точки, были видны все окрестности. Вдали, за поймой Иволги, как дымящийся карандаш мелькнула труба спичечной фабрики, вон там, слева, Мартемьяновские хутора, а справа – зеленые, с четкими полями севооборота квадраты колхоза «Орлы». А там, за пролесками – колхоз «имени Заря», как именовал свое хозяйство старшина Горюн. Родные края тянулись до самой Белоруссии, откуда подувал ласковый западный ветерок. И кое-где зеленели люпиновые поля.
Людей на таком расстоянии не было видно. Но Зуев знал, что это руками его друзей земляков засеяны поля, их трудами возведены первые новые колхозные постройки.
Он вспомнил все, что было с ним в последние дни, и молнией блеснула догадка, что и Швыдченко, и Пимонин, и полковник Корж, рискуя своей репутацией, сделали все, что могли… Они сознательно убирают его из Подвышкова. «…Чтоб спасти меня от преступных карьеристов. Да и у Седых, видимо, силенок не хватило на большее… Тоже решил закрыть глаза. Ну и на том спасибо…»
Вера в порядочных, честных людей с гражданской храбростью вспыхнула в нем с новой силой. Он подумал: что бы ни ждало его впереди, эта вера в хороших, сильных, по-настоящему благородных людей всегда будет жить в нем, так же как будет пылать в нем ненависть ко всему, что хочет помешать человеку оставаться человеком, участником великих свершений, великого созидания в его родной стране.
Долго Петр Карпович смотрел на запад, откуда ветер гнал барашки кучевых облаков. Необъяснимое чувство, которое испытал он во время позапрошлогодней поездки из Берлина в Москву, охватило его. Он долго смотрел вдаль, а затем смахнул выбитую ветром слезу, сел в машину и нажал на стартер.
1950—1960
