Текст книги "Еще шла война"
Автор книги: Петр Чебалин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)
Без романтики
О поездке на шахту-новостройку «Чайкино» я узнал неожиданно. Первым сообщил мне об этом горный мастер Аким Павлович Пахомов, пожилой, рыжеусый, с немного насмешливыми глазами человек. Я не знал: верить ему или нет. Но когда меня вызвали в шахтный комитет и я убедился, что Пахомов не пошутил, сказал правду, вдруг оказалось, что я совершенно не подготовлен к отъезду. Я рассчитывал побывать у проходчиков «Чайкино» в августе, когда мне по графику был положен отпуск, и это предложение застало меня врасплох.
Поезд шел то степью, то лесом, мягко, почти неслышно пересчитывая рельсы. Молодая весна в зеленом шарфе плавно кружилась за окном вагона, и от этого казалось, что поезд идет тихо.
Пахомов с размаху ударял костяшками по столику, всякий раз угрожающе приговаривая: «Зараз будет рыба, хлопцы!» Я лежал на верхней полке и с удовольствием смотрел на старика. В просторной вышитой косоворотке с расстегнутым воротом, чисто выбритый, с распущенными усами, он выглядел празднично. Играл в домино Аким Павлович бурно, напористо, весело. Таким же все знали его в работе.
Я давно был знаком с Пахомовым, но, признаюсь, только в дороге по-настоящему узнал и оценил как человека. Взгляд его уже не казался мне насмешливым. В чуть сощуренных глазах Акима Павловича постоянно светилось любопытство, теплое участие.
Поздно вечером Пахомов, умащиваясь на верхней полке, спросил:
– Ты что же это в «козла» не стал играть и вообще вроде б размечтался?
– Думаю о встрече с приятелем, Аким Павлович.
– Вот оно что!.. Значит, у тебя в «Чайкино» друзья? – осведомился старик.
– Да, есть.
– Это хорошо: опыта наберешься и заодно чарчину выпьешь.
– Мой приятель – хороший малый, – не без гордости сказал я и для убедительности достал из чемодана небольшую фотокарточку. Щурясь сквозь очки, он долго рассматривал ее. С фотографии смотрел, улыбаясь, молодой парень с копной густых темных волос.
– Мне кажется, что я его где-то в газетке встречал, – улыбнулся он парню, как старому знакомому. – Если не ошибаюсь, проходчик Самоцвет.
Я утвердительно кивнул.
– Трудяга! – серьезно сказал старик.
Да, Николай Самоцвет – замечательный проходчик и хороший парень, в этом нет сомнения. Мы несколько лет сидели с ним за одной партой, состояли в одной юношеской футбольной команде, считались «ведущими» артистами школьной самодеятельности.
Когда я рассказал обо всем этом моему спутнику, он философски заметил:
– Это похвально, что наша молодежь в рабочие люди выходит. – Аким Павлович еще некоторое время ворочался на полке, пока не уснул.
Я разделся и лег, но сон не шел. Воспоминания уносили меня далеко. Я видел Киев, тонкие очертания невесомых ажурных мостов, легко перешагнувших через задумчивый полноводный Днепр…
Помнится, тогда был выпускной вечер. Взявшись за руки, юноши и девушки бродили с песнями до самого рассвета по садам и паркам над рекой. Казалось, что сам Днепр, залитый струящимися веселыми огнями, был также по-юношески взволнован и счастлив в эту необыкновенную ночь.
На Владимирской горке Неля взяла меня за руку, и мы сели на скамью. Она немного помолчала, нахмурив свои светлые, почти неприметные бровки, о чем-то думая, затем неожиданно спросила:
– Как ты думаешь, если поехать в Антарктику? Это такое место на земном шаре, что и во сне не увидишь. А главное, трудностей там – гора! Да еще каких! Ты только представь: хлеб до того замерзает, что его топором рубят.
– Морозы, вьюги, белые медведи… – стараясь перевести разговор на шутливый тон, вставил я. – Лучше уж поехать туда, где горы, леса…
– Морская вода, ласковое солнышко, – насмешливо перебила Неля, – одним словом, где нет трудностей…
Она говорила горячо, с азартом, при этом светлые глаза ее темнели, делались строгими. Неля могла говорить о своем любимом предмете сколько угодно, и всегда у нее получалось красиво. Но, удивительное дело, все это не трогало, не волновало, не заставляло задумываться. И все же я никогда не перебивал девушку из боязни обидеть ее.
Однажды Неля заговорила о Донбассе. Мне показалось, что она очень любит этот край. Из ее рассказов веяло необозримым простором полуденной степи, пропахшей чебрецом и ромашкой; перед глазами вставали высокие, похожие на египетские пирамиды, овитые голубой дымкой терриконы, а в ночи полыхание домен, от которого блекнут самые яркие звезды и гаснет луна…
Я догадывался, что Неля знала Донбасс только по книгам, в которых по обыкновению многое было приукрашено. Я же знал этот край таким, каким он был на самом деле: там работал мой дядя, и я иногда гостил у него. Труд шахтерский славный, но не из легких. Да и природа не такая уж поэтическая, как это представлялось Неле.
Но я не возражал ей. Эта девушка нравилась мне. Я немного робел перед ней. И удивительнее всего было то, чем она могла понравиться: худенькая, как тростинка, с нездоровой голубоватой тенью под глазами, видимо, от чрезмерного увлечения чтением. Глаза обыкновенные, серые, всегда широко открытые, будто от желания каждую минуту чем-нибудь удивить своего собеседника. Они вспыхивали и оживлялись, когда Неля встречала Николая. Темные, глубоко спрятанные глаза Самоцвета при этом также загорались в глубине. Как видно, Неля нравилась и ему.
Вначале я решил, что она только одному мне поверяет свои романтические мечты. Но однажды, когда мы втроем прогуливались в парке, Неля сказала Самоцвету:
– Не знаю, как ты, Николай, а я решила распрощаться с Киевом. Поеду на Урал или на целину.
– А почему не в Донбасс? – спросил Самоцвет. Темные глаза его выжидательно сощурились. – Там такие шахты, домны молодежь строит…
Неля на секунду задумалась, но затем встряхнула светлыми кудряшками и решительно заявила:
– Согласна! Еду! Только не надо тянуть. Завтра заявления отнесем в райком. А ты как, Василий? – вдруг спросила она у меня.
Признаться, меня уже несколько раз дядя приглашал на шахту, но я все время колебался, не писал ему ни «да», ни «нет». А теперь, подогретый страстной беседой друзей, твердо решил ехать только в Донбасс.
…Через несколько дней после этого разговора я встретил Самоцвета на вокзале. Он нетерпеливо вышагивал по перрону, жадно курил, явно чем-то встревоженный. Одет он был по-дорожному: в осеннем пальто, в новых кирзовых сапогах, видимо, купленных по случаю отъезда; в руках – небольшой чемодан.
Я посмотрел на часы: до отхода поезда оставалось несколько минут.
– А где Неля? – спросил я.
– Да вот – нет еще… – недоуменно передернул он плечами.
Мы некоторое время молча прохаживались вдоль состава и уже собрались сесть в вагон, как из дверей вокзала выбежала Неля. В одной руке у нее был букетик цветов, в другой какая-то книга. Николай, слегка побледнев от волнения, пошел ей навстречу. Неля на бегу остановилась и виновато опустила взгляд. Худенькое, удлиненное лицо ее покрылось бледно-розовыми пятнами.
– Где же твои вещи? – едва слышно спросил Николай.
Неля, рассматривая свои тонкие пальцы, тихонько вздохнула.
– Ты на меня не сердись, Николай, – проговорила она так же тихо, – но сейчас я поехать не могу, честное слово… Понимаешь, какое дело: заболела мама и вообще врачи говорят, что климат в Донбассе для меня вредный… Вот Ангара – совсем другое дело! – Взгляд ее сразу просветлел и оживился.
– Представь, Коля, – говорила она, все больше воодушевляясь, – ведь Ангара по своей красоте никакой другой реке в мире не уступит. В самые лютые морозы не замерзает. Подумай, Николай… А билет можно продать, не пропадет.
Самоцвет ничего ей не ответил. Состав плавно катил вдоль перрона. Мы на ходу вскочили на подножку.
Неля долго еще махала нам вслед растрепанным букетом, но Николай так ни разу и не оглянулся.
Мы с Акимом Павловичем сошли на маленькой степной станции, носившей одинаковое название с шахтой-новостройкой – Чайкино. Еще в дороге я узнал, что эта станция единственная на весь новый район Глубинный и что поезда дальнего следования останавливаются здесь лишь на одну-две минуты. Других сведений о Глубинном у меня не было, поэтому, выйдя из вагона, я с интересом оглянулся. Солнце грело по-летнему, хотя стояла только вторая половина мая. Кругом была степь. Широко и плавно кружась в воздухе, коршуны высматривали добычу, в стремительном полете рассекали воздух ласточки.
Поезд, покинув станцию, долго не скрывался из виду. Клубящийся след сизого дыма, казалось, навсегда останется висеть над степью.
К ним подошла девушка в голубом берете и простеньком комбинезоне, плотно облегающем ее стройную фигуру.
– Вы, конечно, на Чайкино, – убежденно сказала она, приветливо улыбаясь. – Пойдемте, – и легкой походкой направилась к «Москвичу». Мы, не говоря ни слова, пошли вслед за ней.
Машина стояла посередине грунтовой дороги с открытыми передними дверцами. Из-за зеркальца у лобового стекла свисал маленький букет полевых цветов. Усевшись за руль, девушка заправила под берет прядку темных волос и, обернувшись к нам, сказала:
– Меня за вами наш начальник прислал.
Теперь разговор завязался сам собой.
– Ты что, за шофера у начальства? – поинтересовался Аким Павлович.
– Временно. Пока экзамены сдаю.
Выяснилось, что девушка все время работала на грузовой машине, возила бетонную массу на стройку. На «Москвиче» ездит второй месяц.
– Грузовик много отнимал у меня времени, – пожаловалась она, – а на легковой, когда начальник где-нибудь задерживается по делам, я, как говорится, не отходя от станка, могу кое-что подучить. – И показала нам в зеркальце взглядом на учебник по химии, который лежал на сиденье.
– А вы к нам по делу или в гости? – спросила она.
Аким Павлович рассказал, что приехали мы к проходчикам «Чайкино» позаимствовать опыт работы.
– Да и себя показать, – заключил он шутливо, хотя и не без гордости.
– А я думала, вы из Москвы, – сказала она и задумалась.
– Вы, наверное, москвичка, скучаете по городу? – спросил Пахомов.
– Я? Нет, не скучаю, просто маму вспомнила.
Ей было года двадцать два. В зеркальце мы хорошо видели миловидное обветренное лицо девушки. Она внимательно следила за дорогой и разговаривала с нами.
Мы спросили у нее, как она попала в эти места.
– Сама приехала. Я с медалью окончила десятилетку, могла выбрать любой институт, а выбрала, как видите, стройку.
Я невольно вспомнил Нелю, ее увлечение романтикой и осторожно спросил:
– Небось, как и многие, романтику искали.
Девушка улыбнулась, вздернув высокие брови и мельком, бросив на меня взгляд в зеркальце, серьезно, даже немного сердито, как мне показалось, ответила:
– Те, кто искал в этих местах романтику, давно сбежали. Остались те, кто меньше всего о ней думал, а, засучив рукава, строил новую шахту и… свою жизнь.
Аким Павлович толкнул меня локтем в бок: что, мол, обжегся. И вслух философски заметил:
– Молодец, дочка, по-нашему, по-рабочему мыслишь.
Некоторое время ехали молча. Я видел, как бьется о стекло свежий букетик полевых цветов. На ухабах он выползал из зажима, и тогда девушка старательно поправляла его.
Вскоре показались копры новостройки, затем белокаменные домики. Они стройными рядами протянулись немного в отдалении от шахты.
– Вот и наша стройка! – радостно сказала девушка и увеличила скорость. По ее голосу и просветлевшим глазам сразу можно было догадаться, что здесь она не случайный человек, что это ее сторонка, с которой она надолго сроднилась.
Николай обрадовался моему приезду. Мы не виделись с ним более двух лет, но он почти не изменился. Правда, немного возмужал, раздался в плечах и походка стала как будто тверже.
Когда шли к нему домой, я осторожно поинтересовался:
– Женат?
– А разве я тебе не писал?.. Тогда извини.
Из писем я многое знал о Самоцвете: и то, что он учится в заочном институте, и что проходческая бригада, которой он руководит, занимает первое место, но о его семейных делах мне ничего не было известно. Возможно, Неля все же приехала к нему? Я подходил к дому Николая с чувством неловкости. Неужели мы тогда ошиблись в Неле? Но на пороге нас встретила девушка-шофер с ребенком на руках. Мальчик, увидев отца, жадно потянулся к нему ручонками. Николай взял сына и познакомил меня с женой.
– Да мы уже знакомы, – застенчиво улыбнулась она и гостеприимно распахнула двери.
О Неле в тот вечер мы не вспоминали.
1964 г.
На огонек
Григорий Замков, проводив глазами поезд, некоторое время ходил по маленькому перрону полустанка, скупо освещенному одиноким фонарем. Фонарь слегка покачивало, и густые потемки то отступали за насыпь, то снова наплывали торопливой волной.
Григорий несколько раз прошелся мимо окна дежурного по станции, но ничего в нем не увидел: окно было занавешено тяжелыми шторами. Он вышел на край перрона и стал всматриваться в темноту, чутко прислушиваясь к настороженным ночным звукам. Где-то далеко прерывисто и настойчиво гудел паровоз, видимо, требовал дорогу, и воображение рисовало бескрайний простор, замерший в первом глубоком сне.
Постепенно привыкнув к темноте, Григорий разглядел вдали огонек. Казалось, он повис в бархатно-темном воздухе, то ярко и широко вспыхивая, будто собираясь взлететь, то становясь едва заметным. Не раздумывая, Григорий зашагал на огонек.
За покатой, поросшей густым высоким бурьяном насыпью, под ногами хрустко зашелестела стерня. Остро запахло свежевспаханной землей. Разглядев у весело пылающего костра три фигуры, Григорий пошел быстрее. Но не сделал он и десяти шагов, как донесся заливистый лай. Григорий в нерешительности остановился.
– Ну, чего еще там, Поджарый, – послышался басовитый добродушный голос, – коли вор – куси, а свой – пусти.
Черный лохматый пес подбежал и остановился в двух-трех шагах от нежданного ночного гостя, потянул воздух, виновато прижал уши и, лениво помахивая хвостом, нехотя поплелся обратно.
– Никак, идет кто? – спросила женщина у костра:
– Небось полевод, кому же еще быть, – ответил недовольный мужской голос, – дня ему мало, – и крикнул: – Флор Ильич, ты, что ли?
Григорий не отозвался. По мере того как он приближался к костру, все отчетливее вырисовывались фигуры. Один из сидящих, с шапкой густых волос, весь в красных бликах, подставив ладонь к глазам, вглядывался в темноту. Женщина в белой косынке, повязанной очипком, не поднимая головы, задумчиво шевелила хворостиной в костре и, казалось, чем-то была смущена. А немного поодаль, у самого шалаша, поджав под себя ноги, сидел старик в телогрейке, накинутой на плечи. Поджарый терся о его плечо, широко раскрыв пасть, словно изнемогал от жары.
– Добрый вечер, – громко сказал Григорий. – И, немного помолчав, добавил: – Простите, не помешал?
– Что там, мы не работой заняты, – отозвался старик, поглаживая войлочную бороду, и почему-то сердито посмотрел на Поджарого. Тот уловил его взгляд, покорно припал к земле, положил на вытянутые лапы голову и перестал мотать хвостом.
– Садитесь, садитесь. Видать, с поезда? – приветливо сказал молодой парень и обратился к женщине: – Катря, приглашай же гостя.
– А разве я что, Коля… – виновато посмотрела на него она. И смущенно сказала: – Присаживайтесь, товарищ. – Но тут же спохватилась: – Нет постойте, я принесу подстелить.
Катря вернулась с пестрым домотканым ковриком и заботливо разостлала его рядом со стариком. Григорий поблагодарил, поставил чемодан в сторонку и уселся, с удовольствием протянув к огню большие ладони.
В воздухе пахло жнивьем и спелыми дынями. От шалаша исходил настоявшийся душистый запах сухих трав.
– Никак, все втроем бахчу охраняете? – поинтересовался гость.
– Не угадали, – улыбнулся парень и загадочно переглянулся с девушкой. Прядь волос упала ему на висок. Он откинул ее ладонью назад, хотел было еще что-то сказать, но помешал старик.
– Втроем тут делать нечего, – вставил он, – и один от безделья волком взвоет… А вы в гости к кому или поезд поджидаете?
Григорий увидел под широким соломенным брилем маленькие, глубоко спрятанные с искрящейся лукавинкой глаза.
– Да как вам сказать… Проездом я… А ночь темная, куда пойдешь, – неопределенно пояснил Григорий, достал из кармана портсигар и протянул старику.
– Да, ноченька выдалась – не проглянешь, – озабоченно проговорил Николай. – Был бы месяц, можно б еще гектар какой вспахать… А тут, как на грех, и фара отказала.
– Дня вам мало, – сердито перебил его старик, – поночевщики.
И долго копался в портсигаре, никак не мог вынуть папиросу.
– Не поднимем черные пары в срок, сами же первые на собрании разругаете, – вступилась за парня Катря.
– Ну то в случае, если не управитесь… в срок, – не глядя на нее, пробормотал старик и по-отечески строго добавил: – Шли бы спать, скоро ночи конец.
Катря и Николай только переглянулись и промолчали.
– Значит, проездом к нам. А издалека, извините? – спросил старик, раскуривая папиросу.
– Очень издалека, – помедлив, ответил Григорий, – с Камчатки. Слыхали про такую?
– Слыхал, как же, – сказал сторож, – далеко это от наших краев…
– Там же страх как холодно! – тихо воскликнула Катря.
– Камчатский климат очень суровый, это верно, – согласился гость. – Но за четыре года я привык.
– А по какому делу, извиняйте за любопытство, командированы в те места были? – не унимался старик.
– Шахту новую открывали.
– Шахтер, выходит, – с уважением сказал Николай.
– Горный техник-проходчик, – пояснил Григорий, – вертикальные стволы гоним.
– Постой, постой, – вдруг перебил его старик, – километров этак за пять от нас, слыхал, шахту закладывать собираются. Не туда ли, случайно, путь держишь?
– Если «5-бис» называется, то угадали, – сказал гость.
– «5-бис» и есть! – обрадовалась Катря. – Наши, девчата собираются зимой на эту стройку.
– Да погоди ты, – сердито махнул на нее рукой старик, – дай толком расспросить человека.
Девушка смущенно опустила глаза и снова принялась шевелить жар хворостинкой. А старик, хмуро сомкнув брови, заговорил, будто сам с собою, с явным неудовольствием в голосе:
– Выходит, пригласили ценного человека на работу, а чтоб беспокойство проявить, «Москвича» или там грузовик какой на станцию послать, – дудки! Ночь-полночь – плетись пешком… Нехорошо это! – заключил он, упрямо крутнув головой. И опять покосился на Катрю. – Вот ты шибко грамотная, все знаешь: и про черные пары, и где какая стройка воздвигается, а чтоб поспытать человека, сыт ли он, да угостить чем есть, на это у тебя знаний не хватает.
– Ой, и правда, дедушка! – вскочила на ноги Катря. – Вы уж, товарищ, простите, я мигом. Поесть у нас есть что… – с виноватой улыбкой посмотрела она на гостя и скрылась в шалаше.
– Ну, а мы пока пойдемте кавунчик какой позвончее выберем для первого знакомства, – предложил Замкову старик.
Николай рассмеялся.
– Федот Иванович, да что там в такую темень увидишь.
– А ты про мой солнечный лучик, видать, забыл, Микола? – И вынул из кармана стеганки электрический фонарик.
Когда отошли несколько шагов от костра, повеяло речной сыростью.
– Микола этот, тракторист, зятем мне доводится, – вполголоса, будто по секрету, сообщил Федот Иванович, – с Катюхой, внучкой моей, они и месяца нет, как поженились. Бедовые оба, не приведи бог. На тракторе первый год работают, а уже на весь район в газете пропечатали. Вон там их трактор стоит, – указал он рукой в темноту. Григорий посмотрел в том направлении, но ничего не увидел.
Поджарый, все время трусивший в нескольких шагах впереди, вдруг остановился, навострил уши и зарычал. Послышался далекий плеск воды, и на черном фоне реки промелькнула светлая фигура. Кто-то переходил речку вброд.
– Какая-то вражина к огородам крадется, – сказал сторож и, сложив рупором ладони, громко и протяжно, так что эхо покатилось по темному полю, затрубил:
– Ого-го-го-го… бачу, бачу!..
Григорий даже содрогнулся от этого пугающего зловещего крика.
Когда эхо постепенно улеглось, Федот Иванович самодовольно сказал:
– Этаким манером я своих незваных гостей стращаю. И представьте – помогает. Разок, другой за ночку протрублю, а утром смотришь – все как есть на месте, никакой тебе потравы.
Когда, некоторое время спустя, они возвращались к шалашу с двумя холодными и влажными от ночной росы арбузами, Григорий придержал свободной рукой старика за локоть и, замедляя шаг, проговорил:
– Я хочу у вас спросить… Скажите, вы случайно не знаете Нюру Вербу? Она библиотекаршей работает в Белогорке.
– Белогорка – это за речкой, верст пять от нашего Подберезкино будет. А про Вербу не слыхал. Видать, не из наших мест родом…
– Да, четыре года тому сюда назначение получила. Учились мы с ней в одном городе. Только я в горном техникуме, а она в библиотечном. Все это время переписывались. Я и на «5-бис» напросился, чтоб быть поближе к ней. Ну да ладно! Значит, не встретила! – в отчаянии махнул он рукой и ускорил шаг. – Ясное дело – четыре года…
Старик обеспокоенно посмотрел на парня.
– Да ты не печалься, вот развиднется, разыщем твою Нюру, не игла поди, – увещевал он.
– Нет, я пойду на станцию, – внезапно сказал Григорий и, тряхнув головой, направился к костру за чемоданом, – возможно, машина какая случится до шахты.
– А как же ужин?! – донесся голос Катри. Вероятно, она все слышала. Глаза ее были широко раскрыты.
– Какой там ужин – завтрак! – сказал Николай и посмотрел на побледневшие звезды.
На чистой, из сурового полотна, скатерке были разложены яйца и печеная картошка, возвышалась горка нарезанного хлеба, пестрой кучкой лежали алощекие помидоры, зеленый лук и огурцы.
Такого стола Григорий давно не видел. Он с благодарностью посмотрел на молодую хозяйку, молча сел на домотканый коврик и некоторое время шевелил палкой головешки в костре. Его широкоскулое, бронзовое от загара лицо было сосредоточенным, ожидающим.
Тем временем старик побывал в шалаше и вернулся с алюминиевой флягой. Внимательно разглядывая гостя, кашлянул в бороду.
– Может, не откажетесь? – неуверенно проговорил он и бултыхнул несколько раз флягой. – Это у меня на случай, если озябну или гость какой случится…
Григорий улыбнулся.
– Ну что ж, ради знакомства разве…
Григорий начал есть с удовольствием, потом опять задумался. Катря незаметно сбоку наблюдала за гостем, время от времени подбрасывая в костер хворост. Наконец тихо проговорила:
– Что-то и я про Нюру Вербу не слыхала. А может, она в каком-нибудь другом селе работает, вы не спутали? – Замков поймал ее внимательный, немного печальный взгляд и отрицательно покачал головой.
– Нет, не спутал я, – сказал он уверенно. – Мы с ней долго переписывались, а потом вдруг писем от нее не стало. И перед моим отъездом не было от нее весточки. Но ведь до Камчатки далеко, не все письма доходят. Телеграммы и то иной раз теряются, – будто в утешение себе добавил он.
Но никто не отозвался на его слова. Все сидели задумчивые.
Только Катря сказала настойчиво:
– Вы бы до утра подождали, недолго осталось…
По выражению ее лица было видно, что она хотела сказать еще что-то, но не решилась.
– И в самом деле, повремените час какой, а там машины одна за другой пойдут, – поддержал жену Николай.
Григорий немного подумал, затем решительно встал, поблагодарил за гостеприимство и долго тряс всем руки.
– Мы вас проводим, – решительно сказал Николай.
Когда подходили к станции, Николай и Катря немного отстали.
– Разве ты меня любишь? – сказала она будто недовольным тоном. – Вот кто любит: четыре года ждал.
– И не дождался, – ответил тракторист и притянул ее за плечи к себе.
Катря, словно не расслышала его слов, вздохнула и мечтательно промолвила:
– Эх, если б я могла помочь ему…
– В таких случаях трудно помочь, – рассудительно заметил Николай. – Не встретила – значит, разлюбила. Забыла. Кто же четыре года будет ждать?
– А может, телеграмма запоздала, – пыталась оправдать незнакомую девушку Катря.
Николай промолчал.
Простившись с гостем, они еще некоторое время стояли, глядя, как он сутулясь подымался по крутой насыпи на слабо освещенный пустынный перрон. Там, за станцией, пролегла дорога на «5-бис».
Когда Григорий подходил к фонарному столбу, от него вдруг отделился кто-то в белом и бросился навстречу.
– Она!.. – обрадованно воскликнула Катря.
Федот Иванович молча слушал внучку и незаметно ухмылялся в бороду. Затем подбросил охапку сухого бурьяна в костер и, когда он празднично вспыхнул, проговорил:
– Любовь! Выходит, вброд решилась… Опоздать боялась…
Пламя костра торжественно взвивалось к небу, щедро рассеивая золотые искры, будто кого-то звало в свой светлый мир…
Катря мечтательно повторила:
– Любовь…
1959 г.
