Текст книги "Еще шла война"

Автор книги: Петр Чебалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

– Плита не горит, а сами сидите в ватнике, в шапке.

Поднялась, открыла дверцу в печке, спросила, не оборачиваясь:

– Спички есть?

– Не надо растапливать, Татьяна Григорьевна, все равно пора домой.

III

Арина Федоровна против обыкновения молча встретила своих, как она называла всех в доме. Поставила на стол тарелки с супом и села в сторонке, непривычно тихая и сосредоточенная. Сергей знал, да и Татьяна уже привыкла к тому, что, если мать замкнулась, молчит, лучше уж и самим молчать. Придет время, скажет, что у нее накопилось на сердце.

Утром Сергей поднялся раньше всех. Мать, чтобы никто не слышал, спросила:

– Ты куда пойдешь, в партком или на шахту?

Сергей слегка повел плечами: он еще не решил, куда ему идти.

– Иди в партком, – настойчиво посоветовала она, – управлюсь, подойду. Поговорить надо.

Окна в парткоме обледенели. Королев стал растапливать плиту. Засыпав углем охваченные пламенем полешницы, взялся за веник. Сергей всегда сам убирал кабинет. По обыкновению, делал это вечером, перед тем как идти домой. Вчера установленный им порядок нарушила неожиданным своим посещением Круглова: не станешь же мести пол при ней. Торопился навести порядок еще и потому, что с минуты на минуту должна прийти мать.

Королев невольно уловил себя на том, что он, как и в детстве, испытывал чувство сыновней робости и какой-то постоянно живущей в нем вины перед ней. О чем она решила с ним поговорить? Судя по тому, как вчера промолчала весь вечер, догадывался, что разговор предстоит серьезный.

В коридоре кто-то зашаркал веником, обметая ноги. В комнату проворно, чтоб не напустить холоду, вошла Арина Федоровна.

– Да у тебя совсем как в баньке, – довольная, сказала она, быстрым взглядом окинув комнату.

– А чего б и не так, мама, уголек государственный, даровой, – сказал Сергей. Мать поняла, что сын шутит насчет дарового угля, промолчала. Заглянула в плиту, кинула туда лопату угля, ткнула кочергой в поддувало и нахмурилась.

Она не раз бывала в парткоме на разных совещаниях и всегда внимательно рассматривала комнату так, будто попала сюда впервые. Мать некоторое время ходила по комнате своим легким неслышным шагом и ни о чем серьезном не говорила, будто мимоходом забежала, чтобы отогреться и сейчас же уйти.

Зазвонил телефон. Королев взял трубку. Арина Федоровна задержалась у стола, притихла, будто хотела подслушать разговор. Звонил Шугай, просил зайти к нему.

– Сейчас занят. Освобожусь – зайду, – сказал Королев.

– Шугай звонил? – спросила мать, как только Сергей положил трубку, – небось новое наступление на баб придумал. – В голосе ее прозвучали сердитые нотки.

– Что-то новое, а что – не сказал, – ответил Сергей. – Да ты садись, чего ходишь.

– Слава богу, догадался-таки, – без обиды, просто сказала она, – наверно, всех своих посетителей на такой манер принимаешь. Вижу – стулья не особенно просижены, – и села рядом. Королев, с трудом борясь со смущением, молчал, перелистывая подколотые в папке бумаги.

– Нехорошие балачки ходят, парторг, – помолчав, сказала она, стараясь поймать взгляд сына, и, поймав, добавила: – Люди смеются: «Наш парторг ходит Аграфену от самогонки врачевать, только после его навещаний она уже не пьет в одиночку и других спаивает»…

– И ты поверила?

– И о тебе говорят правду, – строго остановила она сына. – Скажешь, брехня и то, что женщины-донорши в шахте в обморок падают? А как не упадешь, ежели обескровилась. Бабе после такой операции отдохнуть бы, сил набраться, а она на другой день уже на работе. А кто за этим следит? Никто! Вот и получается: раз идет война, никакого внимания к человеку. Хворый, здоровый – со всех один спрос. Или такое еще: в забое работают солдатки, которые от ветра с ног валятся, а на поверхности этакие толстомясые поустраивались, как, к примеру, заведующая столовой Гусакова…

Сергей хотел что-то возразить, но мать предостерегающе выставила перед ним ладонь.

– Догадуюсь, о чем хочешь сказать: люди, мол, сами в шахту рвутся, попробуй – останови их! Знаю, головная вина лежит на Шугае. Очерствел он к людям, но и твоей вины не меньше.

Пока мать говорила, Сергей молчал, думал. Ему было что сказать ей в ответ.

Словно понимая его душевное состояние, она подошла к печке, подбросила в нее угля, сказала:

– Из поддувала, сынок, золу надо выбирать каждый день, а то тяги не будет.

– Знаю, мама.

Порылась в кармане, вынула треугольный конверт и опять села.

– А теперь вот еще какую новость я тебе принесла, – держа письмо в руке, говорила она. – Помнишь, ты мне рассказывал об инструкторе горкома Битюке?

– Помню, мама.

– Вот здесь про него написано, – и протянула ему конверт, – читай сам, я без очков не вижу.

Королев взял письмо и стал читать про себя.

– Читай вслух, – потребовала она, – может, я, читаючи, не все поняла.

– «Дорогая Арина Федоровна, – читал Сергей, – пишет вам Надя, ваша знакомая по Караганде. Если еще не забыли, я работала медсестрой в детском доме. Два месяца тому назад у меня родился сын – славный мальчик. Только одно горе: нет у моего сыночка отца. Вы его должны знать – Вячеслав Битюк, он работал в горпрофсовете. Уехал, как сказал, на фронт, а потом узнаю от знакомой, что работает на хорошей должности в вашем районе, женился. А ведь мы с ним были расписаны. Ну что ж, пусть живет в свое удовольствие. Но если бы вы знали, как обидно быть бессовестно обманутой человеком, которому верила. А может, на Вячеслава возвели напраслину? Вот, ей-богу, мать, я сейчас стала дура дурой, не знаю, что и думать. Если случится, разузнаете что-нибудь о моем муже, напишите всю правду. Первой писать ему я не стану, да и адреса его у меня нет. Крепко целую. Надя».

Королев опустил на стол руку вместе с письмом, сказал тихо:

– Хорош гусь…

Мать, казалось, не расслышала его слов, взяла письмо, спрятала в карман и горестно проговорила:

– И чего только не натерпятся бедолажные бабы в эту войну… – Поднялась и уже озабоченно, по-домашнему сказала: – Ну, я побежала, а то старик и Тимоша небось изголодались.

Королев хотел спросить, как же она решила поступить с письмом, но Арина Федоровна уже скрылась за дверью.

IV

Она с утра выехала в город, боялась: приедет позже, не застанет управляющего. В приемной за пишущей машинкой сидела худенькая, остриженная под мальчишку девушка-секретарша. Она сразу не заметила посетительницу. А когда Арина Федоровна собралась было открыть дверь в кабинет, быстро повернулась к ней лицом, остановила:

– Погодите, вы к кому?

Большие, синие, как у ребенка, глаза ее смотрели из-под нахмуренных бровей внимательно и чуть строго.

Арина Федоровна, держась за ручку двери, пошутила:

– Не в магазин, к начальнику пришла, милая.

Глаза секретарши сразу потеплели, на лице появилась растерянная улыбка.

– Арина Федоровна!.. – изумленная, тихо воскликнула она, – не узнала вас, извините пожалуйста.

Теперь уже Арина Федоровна смотрела на нее с удивленным недоумением:

– Ты-кто же будешь, откуда меня знаешь?

Девушка проворно вышла из-за стола, усадила посетительницу на стул.

– Вы-то меня, наверно, не помните, – говорила она все еще смущенно, – а я вас хорошо знаю.

Арина Федоровна всмотрелась в ее лицо: нет, она совсем не помнит ее. До войны ей часто приходилось встречаться с молодыми шахтерами, фабзаучниками, школьниками, рассказывала им о каторжном труде горняков в старое время. Таких, как эта девушка, перед ее глазами прошло сотни, тысячи, разве упомнишь всех.

– Чья же ты, доченька? – ласково спросила она.

Девушка сказала, что зовут ее Фрося, Ефросинья Чубейко – дочь крепильщика шахты «Мария».

– Фамилию такую слышала, – неуверенно сказала Арина Федоровна, силясь припомнить, кто такой Чубейко, каков из себя.

А девушка с увлечением рассказывала:

– Я, как сейчас, помню: тогда вы приезжали к нам на «Марию» проводить совещание активисток. А после мы пригласили вас в свою школу. В тот день меня и еще нескольких мальчишек и девочек принимали в комсомол. Тогда вы много хорошего рассказывали. А потом комсомольские значки прикололи нам. Когда прикалывали мне, я так волновалась, что даже слезы выступили на глазах. Мне стало стыдно за свою слабость, а вы сказали: «Ничего, дочка, это хорошие слезы»… Ваши слова я на всю жизнь запомнила.

Арина Федоровна почувствовала, как горячий комок подкатил к самому горлу. Сколько радостного, счастливого было в жизни людей, особенно молодежи, и все это в один миг, как жестокий ураган, беспощадно смела война.

Она обняла Фросю.

– Выходит, ты моя крестница.

Девушка ничего не ответила, пошла на свое место, незаметно вытирая глаза кончиком платочка.

– Заходите, Арина Федоровна, – сказала она, не показывая лица, Егор Трифонович у себя один.

Арина Федоровна немного постояла, чтобы успокоиться, и вошла.

В кабинете Чернобай был не один. У стола стоял пожилой с обветренным лицом мужчина в стеганке и в кирзовых сапогах.

«Расстроилась и забыла, что у начальника есть человек», – подумала Арина Федоровна о секретарше.

Чернобай сидел в просторном жестком кресле, полуобернувшись спиной к двери. Он даже не взглянул на посетительницу – не заметил или не хотел отвлекаться от разговора.

– …Я делаю все, что могу. Из сил выбился… – говорил человек в стеганке.

– Ты мне Лазаря не пой, Сеничкин, – круто оборвал его Чернобай, – после войны сил будешь набираться. А сейчас любой ценой давай уголь. Учти: чем меньше мы даем добычи, тем больше наших бойцов гибнет на фронте.

– «Мария» работает не хуже других, вы же это знаете. Но пока копер не установили… – попытался вставить Сеничкин, но Чернобай опять не дал ему говорить:

– Поставят копер – другой, повышенный план получишь. А сейчас давай мне уголь, какой с тебя требуют. Не дашь – по головке не поглажу. Вот так! – припечатал он кулак к столу и поднялся, давая понять, что разговаривать больше не о чем. Сеничкин с побитым видом вышел из кабинета.

Провожая его взглядом, Чернобай неожиданно увидел женщину и, не меняя сурового выражения на лице, удивленно посмотрел на нее.

– Вот как!.. Каким это вы образом очутились здесь?

– А вот так, – в тон ему, спокойно отозвалась Арина Федоровна. – Я не от себя, от горнячек пожаловала, управляющий. На какой стул позволишь присесть, ног не чую.

Чернобай теперь уже растерянно, с недоумением продолжал смотреть на посетительницу, словно спрашивая: кто такая, почему не знаю?.. И вдруг расплылся в улыбке.

– Неужто Арина Федоровна?.. Мать! – воскликнул он, быстро подошел, слегка сжал ей руки повыше локтей. – Совсем седая… Сдалась, – говорил он радостно и немного застенчиво.

– Скажи лучше – подурнела собой, а не сдалась. Это вернее будет. Война никого не кра-сит.

Уселась на стул, сдвинула на плечи белую, в мелкий горошек, косынку, провела рукой по волосам и, щурясь, пристально посмотрела на него снизу вверх.

– А ты, Трифонович, каким я тебя помню по «Марии», таким и остался.

– Э, ты, мать, из песни взяла, – отшутился он. Подхватил стул, сел напротив. Заторопил: – Ну, рассказывай, как живешь-можешь, как добралась из Караганды…

– Длинная это песня и неинтересно, – сказала она, – небось сам не в курьерском и не на самолете добирался из Кузбасса. Знаешь, как это сладко. Давай-ка лучше о деле поговорим. У тебя работы невпроворот, да и я спешу.

Чернобай, в готовности выслушать ее, сел в кресло за стол. Арина Федоровна пересела на стул рядом.

– У меня к тебе такой вопрос, Трифонович, – заговорила она. – Могут ли твои орсы усилить питание хотя бы забойщикам? Не для жиру, понятно, а чтоб уголька больше было.

Чернобай настороженно посмотрел на нее.

– Ты не пугайся, – поспешила она предупредить его, – забойщики не требуют академический паек или какой ты получаешь, или, скажем, работники твоего треста. С них хватит один раз сытно поесть в столовой.

Чернобай обиженно нахмурился, взглянул на нее исподлобья: все сказала? Но Арина Федоровна продолжала:

– В Караганде так было: рубаешь добре уголек – получай сверх положенного пайка талончик на обед. Не подумай, что там с продовольствием лучше, чем у тебя сейчас. Всему головой был строгий контроль. Я сама организовала его. Группы солдаток каждый день и час следили, чтоб магазины, столовые, склады не пускали на сторону даже грамма хлеба. Некоторые обижались: что это вы нас охраняете, как ворюг, не доверяете, что ли? Доверяем, говорили мы им, и проверяем. Так учил Ленин. Ударили по рукам разным расхитителям, и сразу улучшилось питание шахтеров. – Арина Федоровна пытливо посмотрела на Чернобая, спросила: – А в твоих орсах, думаешь, нет жуликов?

Тот повел плечами, сказал неуверенно:

– Не могу поручиться, мать.

– И не ручайся, – убежденно сказала она. – Так всегда было; чем больше горя-беды у человека, тем ретивее осаждают его разные паразиты. – Повязала платок, заправила под него волосы на висках. – Я тебе все сказала, управляющий, а теперь сам решай. Если согласишься со мной, подниму солдаток во всем районе на такое дело. За мной они пойдут, – уверенно заключила она.

Чернобай хорошо знал характер старой горнячки и не сомневался, что она все сделает для шахтеров. Поблагодарил за совет, но все же сказал:

– Только разреши, мать, вначале посоветоваться с кем надо насчет контроля. Думаю, что вопрос решится положительно.

Арина Федоровна согласно кивнула. Поднялась и вдруг вспомнила:

– Петр Степанович у себя, не скажешь?

– Не знаю, мать.

– А позвонить ему можешь?

– Насчет контроля хочешь поговорить? – усмехнулся Чернобай.

– Зачем же, – с легкой обидой сказала она, – теперь это твоя забота. К секретарю у меня другой вопрос.

Чернобай позвонил.

– Петр Степанович?.. Здравствуй. Тут у меня Арина Федоровна сидит, хочет с тобой поговорить.

Королева недовольно поморщилась, махнула рукой.

– По телефону говорить не буду. Скажи, сейчас сама зайду.

– По телефону говорить не хочет. Сама зайдет. Будешь ждать?.. Хорошо, передам, – и повесил трубку. – Петр Степанович ждет тебя.

Уходя, Арина Федоровна задержалась у двери.

– Не вздумай, Трифонович, – сказала она, – ругать свою секретаршу, что без спросу впустила меня к тебе в кабинет. А то ты бываешь крутехонек. Думаешь, не знаю, – покачала она головой и вышла.

Арина Федоровна недолго побыла у секретаря горкома, и когда ушла, Туманов несколько минут еще сидел за столом раздумывая: «Сейчас вызвать Битюка или когда вернусь из обкома?». И, решив, чтоб яснее была картина, не откладывать разговор, а потом решить в обкоме, как быть с этим человеком, позвонил.

Поджидая инструктора, Туманов ходил по кабинету, со злостью думал о том, что молодая, обманутая женщина столько ждет собственного супруга, отца ребенка, а этот мужлан живет с другой бабой. Пользуясь бронью, своим привилегированным положением, позволяет себе все, что вздумается, живет в полное свое удовольствие…

В кабинет вошел секретарь Сергеев. Заметив, что Туманов чем-то озабочен, молча положил на стол сводку угледобычи за минувшие сутки и вышел.

Туманов взял сводку, сосредоточенно всмотрелся. Картина была не радостной. Наступившие холода с двадцатиградусными морозами и метелями сковали работу транспорта, шахтные стволы обледенели, и добыча резко пошла на убыль. Туманов знал, что винить в этом, собственно, некого, но для него было ясно и другое: при любых обстоятельствах нельзя допускать снижение угледобычи. В противном случае волей-неволей придется переводить на еще более жесткий топливный режим некоторые предприятия района, резко уменьшить выдачу угля на отопление учреждений и жилищ. А его и без того отпускают намного меньше положенной нормы. Даже у самих шахтеров не хватает угля для отопления своих халуп. Проезжая по району, Туманов не один раз наблюдал, как пожилые женщины, старики, дети роются в заснеженных шахтных терриконах, выжидают, когда высыпят из вагонетки породу и, увертываясь от стремительно летящих сверху глыб, подхватывают куски угля, обрубки крепежных стоек и обаполов. В интересах фронта ему, секретарю горкома, даны права ни с кем и ни с чем не считаться, давать стране положенный уголь. А как тут не будешь считаться, если не было ни времени, ни возможности как следует подготовиться к зиме. А на его сиятельство деда Мороза никому не пожалуешься…

Битюк вошел тихо, без стука. Туманов быстро посмотрел на него. Хотел сказать, почему вошел не предупредив, но переборол себя, сел за стол. Инструктор остановился посредине кабинета, в ожидании, изучающе уставившись на секретаря. Туманов нарочно не предложил ему стул. «Постоишь. Так ты весь как есть будешь перед моими глазами». Посасывая пустую трубку, он долгим внимательным взглядом посмотрел на Битюка.

– Ты женат? – неожиданно, в упор спросил.

– Женат, а что? – сразу же насторожился тот.

– А где твоя жена? – не отвечая на его «а что», продолжал спрашивать Туманов.

– Странно, – неестественно улыбаясь, пожал плечами Битюк, – со мной она, где же еще ей быть.

– И дети есть?

– Пока не обзавелся.

– А родители?

– Что – родители? – не понял его Битюк.

– Отец, мать, спрашиваю, есть?

– Мать работает в госпитале, в Караганде, – стараясь быть спокойным, стал объяснять он, – хирург она. Отец на фронте. Давно не шлет писем. Может, убит, – и скорбно опустил глаза.

«Отцу, наверно, за пятьдесят, а на фронте, – подумал Туманов, – и мать, считай, на фронте. Закончится война, если живые останутся, с орденами и боевыми медалями вернутся домой, а у тебя, молодого, здорового, даже медали «За боевые заслуги» не будет. И не стыдно!»

Туманов с минуту ничего не говорил ему и ни о чем не спрашивал. Чтобы скрыть раздраженность, бесцельно переставил на столе с одного места на другое стакан с острозаточенными карандашами, пресс-папье. Затем достал из ящика стола письмо, развернул его на красной скатерти, прогладил ладонью.

– Понимаешь, какое дело, тут пришло письмо из Караганды, – не поднимая лица, он из-под надвинутых бровей быстро посмотрел на Битюка и, заметив, как тот изменился в лице, даже побледнел, не без злорадства подумал: «Ага, выходит, догадываешься, от кого письмо…» – и спокойно продолжал: – Пишет Надежда Школьникова. Знаешь такую?

Лицо Битюка напряглось, казалось, он старался вспомнить, кто такая Школьникова, и не мог.

– А где она работает? – не меняя выражения, спросил он.

Туманов уже не в силах был сдерживать себя.

– Ладно дурочку валять! – повысил он голос, – Надежда Школьникова твоя первая жена, а может, и не первая, тебе лучше знать.

Битюк некоторое время молчал, будто удивлен и поражен непривычным тоном, каким разговаривал с ним секретарь. Затем чему-то вымученно, криво улыбнулся, покачал головой.

– Школьникова, моя жена?.. – медленно переспросил он. Туманову казалось, что Битюк сейчас расхохочется. Но он еще спросил: – Это она так вам пишет? – И, возмущенный, заключил: – Какая подлость!

– А кем же она тебе доводится? – опять спокойно спросил Туманов.

– Просто знакомая.

– А ребенок?

– Какой еще ребенок?

– Но ведь у вас с Надеждой Школьниковой общий сын. Не будет же она спекулировать им. Ни одна порядочная женщина не позволит этого.

– Значит, она непорядочная, раз пустилась на такую мерзость, – ухватившись за слово «непорядочная», как за единственное спасение, уже уверенно и твердо заговорил он, – с этой женщиной у меня никогда ничего серьезного не было. Вы можете мне верить как коммунисту.

«Какой подлец!» Туманову неловко было перед самим собой, что такой человек вот уже сколько времени работает с ним рядом, больше того, под его непосредственным руководством. «Ну, ладно, а что ты думаешь насчет того, чтобы пойти на фронт». И спросил:

– Сколько тебе лет?

– Двадцать девять.

– А здоровье как?

– Пока не жалуюсь, – ответил Битюк и внутренне весь съежился, решив, что сейчас спросит: почему не на фронте? Но секретарь спросил о другом.

– Где твоя новая жена работает?

– Она у меня не новая, Петр Степанович, – болезненно поморщившись, чуть ли не слезно проговорил Битюк.

– Ну, ладно. Допустим, первая. Что делает?

– Она дочь секретаря облисполкома, Дементьева. Работала библиотекарем, а в настоящий момент пока – нигде.

«Видал, куда клин подбил, – подумал Туманов. – Интересно, знает ли эта Дементьева о его жене Надежде Школьниковой?» И, решив, что, конечно, не знает, да и не надо, чтоб знала хотя бы пока его отправят на фронт, посоветовал:

– Устрой ее в городскую библиотеку. Там работники позарез нужны. – И опять неожиданно: – Квартира у вас есть?

– Квартира есть, благодарю. Правда, выделили пока что одну комнату, ну нам для двоих достаточно.

Уже и квартиру выбил. А тут случись приедет жена с сынишкой, не знаешь, куда их притулить. Нет, никуда такого, кроме фронта, не денешь. Воюют не только молодые, здоровые, но и пожилые, люди с разными болезнями. Воюют женщины, девушки, а этот скрывается по глубоким тылам, изворачивается, идет на все, даже на унижение и подлость, лишь бы не лишиться брони. Туманов вспомнил, с каким трудом ему удалось вырваться в действующую армию. И спросил:

– Тебя когда-нибудь вызывали в военкомат?

– Несколько раз вызывали. Но я же номенклатурный работник, у меня бронь.

Туманов заметил, как Битюк опять побледнел, но без сожаления сказал:

– Разбронировать всегда можно, было б желание. Я могу посодействовать, чтоб разбронировали.

– Странно… – сказал он глухо и как-то жалостливо, – в чем же я провинился перед вами, Петр Степанович?

– Родину защищают не провинившиеся, а весь народ, – оборвал его на полуслове Туманов, – и вам бы давно надо было сделать это.

Битюк несколько секунд стоял, словно пораженный громом, затем вдруг затаенно, зло усмехнулся.

– Ладно!.. Это мы еще посмотрим, – и быстро вышел, почти выбежал из кабинета.

Туманов положил руку на телефонную трубку и, поглаживая ее, думал: «Угрожаешь, ну угрожай, но учти, я сделаю все, что в моих силах, хоть ты и увертлив». И поднял трубку.

– Мне военкома… Демьян Яковлевич? Здравствуй. Слушай, ты Битюка знаешь?

– Как не знать, – послышался удивленный голос, – это же твоя номенклатура, Петр Степанович.

– Почему не присылаешь ему предписание?

– У него же бронь.

– А ты попробуй пробить эту бронь, пришли ему повестку. Пришлешь?.. Договорились. Ну будь здоров.

Повесив трубку, Туманов стал поспешно складывать в папку необходимые бумаги. Он опаздывал в обком с докладом.