Текст книги "Еще шла война"
Автор книги: Петр Чебалин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
Счастливы те люди, у которых есть свое дело в жизни. Теперь и у Дмитрия было такое дело. Каждый день он шел на шахту, озабоченный предстоящей работой. Но сегодня еще чего-то ждал. Вчера Кубарь сказал ему, что бригадир Чепурной не возражает, чтобы Полевода работал в их бригаде. Костик, конечно, не станет врать, какой ему смысл, но все же не переставала сверлить мысль: вдруг Чепурной передумает, возьмет другого.
Под ногами поскрипывал выпавший ночью пушистый снег. Митя на ходу разбрасывал его носками. Снег бенгальскими рассыпчатыми искрами вспыхивал в свете уличных фонарей. Обгоняя Полеводу, мимо протрусил небольшой кургузый автобус, слабо осветив дорогу желтыми квадратами окон. В нем, свесив головы, дремали пассажиры. Их болтало, подбрасывало на выбоинах, но никого это, казалось, не беспокоило.
Дмитрий успел разглядеть в окне знакомое лицо девушки в теплом белом платке. То была его соученица Лариса Елкина. Только непонятно, почему она вместе с горняками в такую рань приехала на шахту? Неужели поступила на работу? Это было невероятно. Лариса считалась лучшей ученицей, и всем было известно, что она твердо решила идти в медицинский институт. Это была миловидная хрупкая девушка, с редкими золотистыми веснушками на щеках и золотыми косами. «Что же ей на шахте делать такой?» – удивленно и даже с опасением подумал Митя…
Полевода пришел в нарядную, когда там уже были люди. За ним появился Кубарь вместе с Захаром Кавуном, рослым парнем в сапогах с лихо подвернутыми голенищами. Его пышный рыжий чуб был сбит на сторону. Дмитрий знал Кавуна. Это был лучший, прославившийся на весь район забойщик. Вскоре пришел и бригадир Викентий Чепурной, парень лет двадцати восьми, с крутыми сильными плечами и стриженной под ежик головой. Ни на кого не глядя, он твердым шагом прошел в комнату первого участка, где с минуту тому скрылись Кубарь и Кавун. Дмитрий не знал, идти ему за ними или лучше вернуться на свой участок, где он уже работал несколько дней. Но вот отворилась дверь и вышел Костя. Отыскав глазами Полеводу, крикнул ему:
– Чего сидишь, тебя давно ждут. Пошли!
Войдя в комнату, Дмитрий увидел среди присутствующих Пашку Прудника – низкорослого парня с непокорным вихорком на макушке – и удивился, как он мог сюда попасть? Потом вспомнил слова Кости о том, что Прудник работает в их бригаде, и решил, немного успокоившись: «С таким я, пожалуй, потягаюсь…»
Бригадир пожал руку Полеводе и сказал:
– Учти, дружище, у нас все трудятся на совесть. Наша бригада почти коммунистическая… – И медленно провел широкой ладонью по густому ежику. Слово «почти» чуть не рассмешило Дмитрия. Но он вовремя заметил предостережение в веселых глазах Кубаря и сдержался. Возможно, случайный смешок мог оказаться роковым для него.
Переодеваться пошли все вместе. Когда получали инструменты, выяснилось, что бригадир не выписал ему отбойный молоток.
– Несколько дней поползай в лаве, присмотрись, как хлопцы рубают. Получишься – тогда получай хоть два сразу, – улыбнулся он подобревшими карими глазами.
И Дмитрий решил, что Чепурной не такой уж сухарь, как показался ему сперва.
Когда забойщики разместились по своим уступам и в лаве раздалась разнокалиберная дробь отбойных молотков, Мите стало немного страшно: казалось, что от этой неистовой пальбы полетят к черту деревянные стояки, рухнет кровля – и тогда всему конец…
В первом, нижнем, уступе работал Захар Кавун. Полевода просидел рядом с ним более часа. Он, что называется, увлекся работой забойщика. За все время Кавун не сказал ему ни слова и вообще будто не замечал его присутствия. Голый до пояса, он работал в полную силу своих упругих мышц. Лоснящееся от пота, потемневшее от угольной пыли, тело его казалось вылитым из чугуна. Захар работал с таким напряжением, что нельзя было понять: делает он это по необходимости или по привычке. Если ослабевала подача воздуха, Кавун ненадолго выключал молоток и орал на всю лаву:
– Бригадир, стою!..
И опять брался за работу. О Кавуне говорили, что он зазнался, ведет себя вызывающе, никого не признает, но сейчас Дмитрий забыл об этих наговорах. Его захватила самозабвенная работа мастера.
Из забоя Кавуна он пробрался к Кубарю. Этот работал легко и весело. Когда молоток на какое-то время умолкал, слышно было, как забойщик балагурит сам с собой или что-то поет. Видимо, это помогало ему в работе.
– Может, попробуешь? – выключив отбойный, спросил Кубарь у Дмитрия. В свете аккумуляторки было видно, что Костя доверительно улыбается. Полевода молча взял из его рук молоток. И хотя он знал его устройство, мог разобрать и собрать, как и все мальчишки шахтного поселка, научившиеся этому от своих отцов-шахтеров, но в первую минуту испытал чувство растерянности. Одно дело знать молоток, а другое – действовать им, когда он включен. Но он решительно держал молоток и не выдал своей растерянности даже тогда, когда тот после включения воздуха, как огромная живая рыбина, готовая выскользнуть, судорожно забился в его руках, сотрясая все тело. Дмитрий изо всех сил сжимал рукоять, направляя пику в пласт. Вырвется – и все пропало: никогда уже ему не быть забойщиком. Пика то глубоко и мягко погружалась в уголь, то скользила по нему, как по кремневой глади, а глыбы не отваливались. Беря из рук Дмитрия молоток, Костя покровительственно улыбнулся и обнадежил:
– Не унывай, забойщик из тебя получится наверняка. – И неожиданно спросил: – А как там Захар? Что-нибудь рассказал, показал?
Дмитрий отрицательно покачал головой.
– Гад! – озлился Костя. – Ему никто не нужен. Выработал себе идиотский девиз: работать, работать… и все. – И вдруг, понизив голос, добавил: – А ты знаешь, что уголь, который добывает Кавун, неполноценный?
– Почему? – недоверчиво взглянул на него Полевода.
Костя немного помолчал, словно не решаясь продолжать разговор.
– Кавун готов его зубами грызть, – процедил он. – И не для государства, учти. О государстве он меньше всего думает. Ему бы гроши да дом хороший…
Карабкаясь вверх по лаве, Дмитрий думал, что с Кавуном у Кости натянутые, а возможно, даже враждебные отношения.
К уступу, где работал Прудник, Дмитрий пробрался незаметно. Он хотел посмотреть, как трудится этот с виду ничем не приметный, малосильный парень. Ему казалось, что Павлику должно быть очень трудно. Он представлял его измученным, вспотевшим. Но то, что он увидел, поразило Дмитрия. Прудник удивительно легко и ловко орудовал отбойным молотком. Приветливо улыбнувшись Полеводе, попросил глазами, чтоб тот пододвинул ему деревянную стойку. Выключив молоток, он тут же принялся крепить вырубленное пространство. Работал Павлик сноровисто, быстро. Дмитрий принялся ему помогать. Пока они были заняты этим делом, Дмитрий заметил, как кто-то проскользнул совсем рядом вверх по лаве, обдав его на мгновение беглым светом аккумулятора.
– Кошка, – сказал Павлик, покончив со стойкой, Дмитрий не понял его: откуда здесь могла взяться кошка?
– Видал, как прошмыгнул, – продолжал Прудник, – не всякий и заметит, но мы уже к нему привыкли.
Как оказалось, Кошкой прозвали шахтеры горного мастера Ефрема Бабаеда. Он, как никто другой, знал шахту, все ее ходы и выходы. По утверждению Павлика, Бабаед мог без лампы выбраться из самой трудной подземной выработки. Любил подслушивать, о чем говорят между собой рабочие, и всегда подкрадываться к людям по-кошачьи – тихо, незаметно, как будто вдруг вырастал из-под земли.
– В прошлом месяце Кошка обсчитал нашу бригаду, – рассказывал Павлик. – Ему начальство поверило. Не доплатили нам какие-то рубли. Да не в них дело! Хуже другое: выходит, мы тянем из государственного кармана, а нас за руку ловят. А ведь мы заработали, а не украли.
Прудник взял отбойный молоток и перед тем как включить его в сердцах многозначительно добавил: – У нас, браток, многое еще на деньгах строится…
Не успел Дмитрий отползти и двух метров от забоя, как вдруг почувствовал чью-то тяжелую руку на своем плече. Направил луч аккумулятора немного вбок и встретился с круглыми серыми глазами. Они пристально и сурово смотрели из-под пушистых от угольной пыли бровей. Лицо человека было неподвижно, скулы и шея заросли щетиной.
– Ты всякую там птаху и прочих щелкоперов не слушай, – сказал он хриплым басом. Полевода заметил, как глаза человека сузились и потемнели. – Без году неделя как молоток взяли в руки, а уже указывают, законы свои диктую!.. – Он выругался и с остервенением отбросил кусок породы в сторону. Но тут же как будто подобрел: – Чтоб ты знал: в бригаде Чепурного есть два настоящих мастера – это Кавун и Горбань. На них весь участок держится. Работу Кавуна ты уже наблюдал, а с Горбанем я тебя сейчас познакомлю. – Он двинулся было вверх по лаве, но вдруг обернулся, осветил Полеводу своей надзоркой. – Постой, сынку, а ты случаем не Степана Дмитриевича отпрыск?
– Сын, Дмитрий, – пряча глаза от света, неохотно ответил Полевода.
– Так он же у нас на шахте до войны парторгом был! – как будто искренне обрадовался неожиданной встрече Кошка.
Дмитрию показалось, что Кошка из жалости хочет обнять, приласкать его, и он резко отстранился.
– Да ты не пугайся, парень, – успокоил его Бабаед. – Это у меня к тебе… Ну расчувствовался, одним словом…
Кошка полз по лаве и все о чем-то говорил, но Дмитрий уже не слушал его. Что-то неприятное было в этом человеке. Все, что он рассказывал об отце, не успокаивало, а раздражало.
В тускло освещенной нише забойщик, одетый в заскорузлую брезентовую спецовку и каску с вмятинами, закреплял деревянную стойку. Лезвие топора холодной молнией поблескивало при каждом коротком взмахе. Закрепив забой, Горбань отложил топор в сторону, вытер пот с лица и выжидательно посмотрел на пришедших.
– Прошу любить и жаловать, Николай Васильевич, – сказал горный мастер Горбаню. – Привел к тебе нашего будущего забойщика, сына Степана Дмитриевича Полеводы, покойного парторга нашего. Небось помнишь?..
Горбань погладил аккуратно подстриженную бороденку, заговорил неожиданно тонким, бабьим голосом:
– Помню, как же… Крепильщиком я тогда работал. Помню…
– Так вот, нехай парень приглядится к твоей сноровке, подскажи, что к чему. Одним словом, натаскай новичка, – прогудел своим басом горный мастер. И тут же исчез, как бы растаял.
Полевода наблюдал за работой забойщика, но ничего особенного не подметил в ней. Он начинал понимать, что люди в бригаде живут недружно. К тому же все они такие разные. Сумеет ли он ужиться с ними, помогут ли они стать ему настоящим шахтером?..
Горбань, кончив работу, спросил:
– Ну как? Понравилось?
Митя не ответил. Что понравилось? Как он работает? Но работа Кубаря ему понравилась больше. Она у него веселая и раздольная, как песня.
Горбань собрал инструмент и перед тем, как уходить, несколько раз перекрестил забой. У Полеводы похолодело внутри: «Верующий!» Он вспомнил слова бригадира: «Учти, наша бригада почти коммунистическая».
И не удержался от улыбки.
II
После бани в нарядной бригаду встретил корреспондент многотиражной газеты Яша Порт. Не было человека на шахте, который бы не знал этого подвижного, вездесущего парня. Шахтеры относились к нему с уважением.
Когда он, светлоглазый, с копной черных жестких волос, нетерпеливой походкой подошел к бригадиру и стал расспрашивать о работе, делая записи в растрепанном блокноте, Кавун, жадно затягиваясь папиросой, демонстративно отделился от всех. Смугло-красное после бани, пышущее здоровьем лицо Захара было безучастным. Казалось, что все, о чем расспрашивал корреспондент и что ему отвечал бригадир, совершенно не интересовало его. А когда Чепурной ушел, Кавун развязной походкой приблизился к Якову, сказал небрежным тоном:
– Ну как, редактор, с портретиком на этот раз мою работенку покажешь или просто так, без физии?.. Две с половиной нормы, учти! – И многозначительно выставил большой, в твердых обугленных мозолях палец. Корреспондент собрался было что-то ответить, но Захар не стал слушать, повернулся и вышел из нарядной.
«Вот тип! – подумал Полевода. – Выходит, правду о нем говорят, что зазнайка». На миг в нем вспыхнуло острое желание догнать Захара, остановить, бросить ему в лицо что-нибудь дерзкое, обидное. Дмитрий видел, как по щекам Якова разлилась сплошная бледность. Парня, видимо, огорошила бестактность Кавуна. Но он с профессиональной невозмутимостью свернул блокнот, сунул в нагрудный карман и поспешно зашагал по своим неотложным делам.
– Ну не жлобина, скажи! – с ненавистью покосился Кубарь на Кавуна. Под лоснящейся, вымытой кожей кремневыми буграми вздулись скулы. – Ты думаешь, не напечатают его портретик? – вопросительно взглянул он на Полеводу и тут же заверил: – Как пить дать, опубликуют. Чтоб только отвязался. А иначе в шахткоме поднимет хай: «Зажимают… Выходит, Кавун теперь на задний план…» Любит славу, жлоб, а больше – денежки, – заключил Костя и заторопился в комнату начальника участка.
Перед дощатым, залитым фиолетовыми чернилами столом стоял высокий парень с русоволосой вихрастой головой, держа в руках изуродованную фибровую каску.
– …Заменить его надо, а то завтра хоть на работу не выходи. В вентиляционном штреке у нас, сами знаете, кровля коржится.
Начальник участка Завгородний с измученным от недосыпания, давно не бритым лицом, не поднимая головы, с напускным спокойствием ответил:
– Что ж, можешь не выходить. Только за самовольный прогул отвечать будешь…
– А если парню породой башку прошибет, тогда с кого спрос? – вмешался в разговор пожилой шахтер, примостившийся на корточках у батареи. Его сухощавое, изрезанное глубокими морщинами лицо было суровым и непреклонным. Рядом с ним, прислонившись к стене, стояла пила-дужка. Начальник участка недовольно взглянул на крепильщика, угрожающе сказал:
– Не твое дело, Карпуха. С тобой разговор особый. Понятно?
– Нисколько не понятно. Объясните, может быть, тогда что-нибудь и пойму, – развел руками крепильщик. Лицо начальника участка стало серым, глаза сузились.
– Старый хрен, он мне еще говорит: «Непонятно»! – голос его звучал оглушительно громко. В нем были угроза и злость: – Не ясно?.. А кто крепежные рамы перекосил? Кто канавки замусорил, болото развел на штреке? – Завгородний грубо выругался и с остервенением бросил ученическую ручку на стол так, что она подпрыгнула и скатилась на пол. Пока начальник доставал ее из-под стола, парень опять робко заговорил о своем:
– Так что, выпишете каску, Евгений Иванович, или нет? Я же не нарочно ее под вагонетку швырнул. Толкали партию, нечаянно о верхняк стукнулся, а она прямо под колесо. Взгляните: тут даже след видно…
– Видно, что ты разгильдяй, – резко оборвал его начальник участка, – у хорошего шахтера все носко. Никаких касок у меня для тебя нет. Иди! – И опять уткнулся в рапортичку.
Парень стоял молча, время от времени судорожно глотая слюну, видимо, пересиливая себя, чтобы не сказать что-нибудь грубое.
– Возьмите вашу каску. – Он положил изуродованный шлем на стол и, отступив на шаг, дрогнувшим, хотя и твердым голосом добавил: – На кой черт мне ваш участок, если для вас, Евгений Иванович, копеечная каска дороже человека. – Пригладил непослушные вихры и решительно вышел из комнаты.
Поднялся и крепильщик.
– Не уходи, Карпухин, ты мне нужен, – предупредил Завгородний.
Карпухин пожал плечами, лукаво улыбнулся.
– А я все-таки уйду, инженер. На кой дьявол мне тут сидеть да матюки ваши слухать. Человек я пожилой. От своих сынов никогда скверного слова не слыхал, а от вас приходится. А вы-то мне в сыновья годитесь. Нет, нет, я пойду, руководитель… – И, подхватив под мышку свой крепильщицкий инструмент, ушел.
Начальник участка некоторое время сидел с нелепо приклеившейся к лицу улыбкой. Он, видимо, не предполагал, что все так неожиданно обернется.
Полевода почувствовал себя неловко и тоже вышел. Казалось, не Завгородний, а он попал в неприятное положение. Он не ожидал, чтобы молодой инженер так вел себя с рабочими. Откуда такое у него? Говорят, что сама нелегкая профессия шахтера заставляет человека быть грубым. Но тогда почему старый крепильщик Карпухин иной, выдержанный? А ведь за спиной у него, наверное, не менее четверти века работы в шахте.
По дороге домой Костя Кубарь рассказывал:
– Ты не думай, что если наш Евгений Иванович бывает ершист и матерится, так он никудышный инженер. Работяга что надо! Верно тебе говорю.
– А по-моему, он плохой человек, – вставил Полевода.
– Ну это ты напрасно, – даже обиделся Костя. – Ведь только благодаря ему наш участок выбился в передовые. Был в лаве, видел: почти сухо в ней, правда? То-то. А раньше работали под проливным дождем. Про нас на шахте даже шутку запустили – плавниковые. Оно и правда, если б не Евгений Иванович, то определенно у всех забойщиков выросли бы плавники. А он придумал, как отвести воду в забут.
Кубарь умолк, закурил, видимо, надеясь, что приятель изменит свое мнение о начальнике и что-нибудь скажет. Но Полевода молчал.
– А матюки да разная грубость начальства, – продолжал Костя, – у нас пошла от Царька. Был такой начальник шахты – Тютюнник. Да ты его знаешь. Вот тот действительно давал прикурить, ни шагу без ругани. Бывало, вызовет к себе мастеров или бригадиров и давай утюжить… Сам не садится и тем сесть не дает. Стоят они перед ним без шапок, как перед самим всевышним, а он их матом, да таким узорчатым… – Костя не выдержал и засмеялся. Улыбнулся и Полевода.
– Это я правду тебе говорю, Митяй. Или еще такое с нашим Царьком было. Пришел как-то к Тютюннику дед Кирей обаполов попросить, сарайчик для угля ему надо было подладить. А тот ему: иди, мол, старый хрыч, что заработал – все забрал, а теперь только на гроб тебе три доски остались. Кирей слушал, слушал да как запулит в начальника ответной руганью, да такой, что тот, видать, отродясь не слыхал. Потом, как мешок, повалился в кресло. Кто был в кабинете – обмерли: крышка деду! А Тютюнник и рта не в силах раскрыть. Никогда такого не было, чтоб на него кто-нибудь ругнулся. Кирей сообразил, что верх его, и говорит этак ласково: «Так что, Павел Николаевич, нравится тебе мое краснословие? Вижу, не по душе пришлось. То-то ж, чтоб знал, что и твое красноречие у нас острым камнем в печенках сидит». С тех пор наш Тютюнник вроде б притих.
Слушая Костю, Полевода сразу же догадался, о каком деде шла речь. О Кирееве, конечно, соседе. И хотя Митя впервые слышал об этом случае, но знал, что с Евсеем Петровичем могло такое случиться. Нрав у старика крутой.
– Как и следовало ожидать, для Тютюнника дело кончилось плохо, – продолжал Кубарь. – Наш парторг, Сомов Степан Лукич, выжил его…
– Как это «выжил»? – удивился Дмитрий.
– Ну не выжил в полном смысле, – смутился своей оговорке Костя, – а разделал его под орех: раз несколько, говорят, на бюро песочил, на рабочих собраниях пить давал за грубость. Царек понял, что Сомов не даст ему спуску, и улепетнул куда-то.
Полевода знал парторга Сомова: несколько раз видел его в школе; заходил он как-то и к ним домой, о чем-то беседовал с матерью. Мать рассказывала, что Сомов работал проходчиком, когда отец был парторгом на шахте.
У шахтного сквера приятели расстались. На прощанье Костя сказал:
– Завтра читай в газете про нашу бригаду.
Полевода вспомнил встречу Кавуна с корреспондентом и не понял, с насмешкой или серьезно говорит Кубарь. Если серьезно, то что в этом хорошего? Пусть бригаду похвалят за перевыполнение плана, все равно радости мало. Прочитают завтра люди в газете о бригаде Чепурного и скажут: хорошая бригада, видать, хлопцы в ней на подбор. А что в бригаде хорошего? Один только о себе думает, как бы побольше сорвать, другого религия одурачила. Да и у самого бригадира понятие о бригаде коммунистического труда путаное. Ему только давай план, а вот чем еще люди живут, как живут – это его, видимо, меньше всего интересует.
До прихода на шахту Дмитрий много читал о коммунистических бригадах. Первой заповедью у всех было – высокая производительность труда и учеба. А в бригаде Чепурного никто не учится. Радость, с какой Полевода все эти дни ожидал вступления в прославленную бригаду, как-то сразу померкла, и он почувствовал себя обманутым и опустошенным. Грубость начальника участка еще больше испортила ему настроение. Разве таким представлял он руководителя? Думал, что Тютюнник, о котором ходила недобрая слава, был единственным. Он вспомнил Тютюнника, тучного, надменного, полновластного хозяина шахты. Прозвище Царек ему не зря приклеили. Но пришло время, и правда восторжествовала: Тютюнника убрали. И вот, оказывается, после его ухода порядки не изменились. «Неужели и он ко всему привыкнет, как привыкли другие. Норма выработки станет для него самоцелью, деньги – счастьем…» – в отчаянии подумал Дмитрий и зашагал быстрее. Ему хотелось избавиться от неприятных мыслей. Поэтому он не свернул сразу домой, а направился в сквер.
Валил пушистый ленивый снег, щедро устилая улицы и тяжелой бахромой повисая на телеграфных проводах и деревьях. Почему-то вспомнилась наивная грустная песенка:
Белым снегом, белым снегом
Ночь морозная ту тропку замела,
По которой, по которой
Я с тобой, любимый, рядышком прошла.
Ее любила напевать Ирина, Ира, Ирочка… Но почему она так долго не пишет?..
Опустив голову, Митя медленно побрел по глубокому снегу домой.
III
Бригадир долго присматривался к новичку и, наконец, разрешил работать самостоятельно.
Когда шли по штреку к лаве, Кавун взял Полеводу за локоть и легонько притянул к себе.
– Ты, птаха, попроси бригадира, чтоб выделил тебе уступ рядом с моим. В случае чего возьму на буксир.
– Ладно, – ответил удивленный Полевода, все еще не доверяя Захару.
Уступ Дмитрия оказался рядом с уступом Кавуна, хотя Полевода и не просил об этом бригадира. Значит, попросил сам Захар. Дмитрий не знал, что думать: действительно ли Захар хотел помочь ему или только прикидывался добрым? Но размышлять не было времени. Он принялся тщательно осматривать забой. Выстукивая обухом топора кровлю, определяя по звуку, не коржит ли порода, – кровля звенела, как спелый арбуз, – Дмитрий слышал, как тяжело, словно медведь, ворочался в своем уступе Кавун. Но вот где-то сверху гулко отозвался первый отбойный молоток, вслед за ним застучал второй, третий…
Осветив аккумулятором угольный пласт, Дмитрий уверенно включил и свой молоток. Вначале осторожно, точно врач-стоматолог, попробовал уголь. Затем изо всех сил нажал на рукоятку. По всему телу пробежал легкий, освежающе-приятный трепет, запульсировали мускулы, радостно ожила и напряглась каждая жилочка. Это совсем не то ощущение, которое он испытал, когда впервые осторожно взялся за отбойный молоток. Сейчас, неукротимый, он каждую секунду готов был выскользнуть из рук, сотрясал все тело, как в лихорадке. Но, несмотря на это, Дмитрий не испытывал чувства неуверенности и страха, как в первый раз: от избытка чувств у него появилось желание петь под неумолчную яростную дробь. Уголь легко отваливался большими и малыми глыбами, шумным потоком устремляясь вниз по лаве. Нечто похожее Дмитрий испытывал, когда играл на пианино любимую мелодию. Она лилась свободно и легко, согревая и веселя сердце…
Неожиданно стальная пика отбойного молотка судорожно застрочила на одном месте, затем резко скользнула в сторону, видимо, напоровшись на что-то неуязвимое, твердое. Полевода стал прощупывать пикой другое, более податливое место. И вдруг с оглушительным свистом ему в лицо ударила тугая струя сжатого воздуха и чуть было не сбросила с деревянного полка: соскочил шланг с молотка. Пока Дмитрий прилаживал его, в забое появился Кавун.
– Что, браток, запарочка? – сказал он весело, усаживаясь рядом по-турецки. – Такое с новичками случается. Пласт наш не шутейный, с ним надо умеючи… – Он взял из рук Полеводы резиновую кишку и одним ловким движением приладил ее к отбойному молотку. – Не иначе как на «лысого» напоролся, – сказал он загадочно, освещая аккумулятором пласт.
В плотно спрессованном пласте искрящегося угля выдавался наружу гладко отполированный, величиной с круглую тыкву камень. Кавун взял топор и несколько раз ударил по нему обухом. Тонкий певучий звук заполнил забой.
– Теперь ясно – он самый, – определил забойщик. – Таких «лысых» в нашем пласте, как груш на дереве. И, скажи, какой коварный, ни по каким приметам не разгадаешь, когда с ним свидание будет. А напоролся – зубка как не бывало. Я этих зубков каждую смену по десятку меняю. А у тебя, небось, ни одного про запас не имеется, признайся?
Полевода смутился и промолчал. Конечно же, у него не было запасных зубков.
– В таком случае – на, держи, – протянул ему Кавун похожий на короткую пику стальной зубок. – Когда-нибудь и ты меня выручишь. Наш бригадир правду сказал: один за всех, и все за одного. Словом, человек человеку друг и приятель, а не волк или шакал какой-нибудь, ясно? – И покровительственно похлопал Дмитрия по плечу.
Кавун помог выдолбить камень и ушел, а Полевода все еще думал: тот ли это человек, о котором у него сложилось мнение как о нахалюге и рваче? Перед ним вдруг предстал совсем другой Захар – простой парень и, по всему видно, хороший товарищ.
Когда после смены шли по штреку к рудничному двору, Дмитрий старался «пасти задних» и не вмешивался в разговор. Бригадир придержал шаг, поджидая Полеводу, сказал участливо:
– Притомился? Оно и понятно. Первая смена никому легко не давалась. А вообще, хвалю, молодец, что не сорвался.
Устал ли он? Нисколько! Сказали б ему сейчас отработать еще смену, не задумываясь, вернулся бы обратно в забой, особенно с такими дружными, хорошими ребятами, как у них в бригаде. Ему даже стыдно стало, что не умеет разбираться в людях, видит в них не главное, а наносное, мелочное, что сегодня может прилипнуть к человеку, а назавтра, смотришь, бесследно исчезнет. Даже забойщик Горбань показался ему другим. На рудничном дворе в ожидании клети Николай Васильевич подошел к Полеводе и поздравил с первой удачей. Это тронуло Дмитрия, и он с благодарностью посмотрел в по-отцовски добрые глаза старого шахтера. Смущало только, что Горбань верующий. Взять бы и сказать ему прямо в глаза: «Брось-ка ты, батя, эту религию. Не личит она рабочему человеку». Но, конечно, он не мог при всех сказать такое пожилому забойщику.
IV
На шахтном дворе Полевода встретил Ларису Елкину. Она была в запятнанном маслом комбинезоне и шапке-ушанке. В руке держала ключ с отколотым зубом. Поздоровались, разговорились.
– Где ты сейчас? – спросил Полевода.
– Помощником машиниста подъема работаю.
– И давно?
– Вот чудак этот Полевода, сколько раз видел меня в нарядной и спрашивает – давно ли?
Митя вспомнил, что Лариса имела привычку говорить с людьми так, будто рассчитывала на посторонних слушателей.
– Я ни разу не видел тебя, Лариса, – смутился он. – Правда, однажды заметил в автобусе. Думал, по какому-нибудь делу приехала на шахту. А о том, что ты здесь работаешь, впервые слышу.
– Ну тогда другое дело, – сказала Лариса и тоже смутилась. Золотистые веснушки на вспыхнувших щеках вдруг исчезли, как бы погасли. – А я уже подумала, что зазнался. Как-никак забойщик!
– Действительно! Есть чем задаваться, – небрежно проговорил Полевода.
– Не скажи, все же ведущая профессия, – возразила Лариса и несколько раз перебросила сломанный ключ из руки в руку.
– Машинист подъема тоже не последняя специальность, – вставил Дмитрий.
– Когда-то я еще буду машинистом… – уныло сказала Лариса. – А ты уже забойщик. О вашей бригаде в газете пишут. Коммунистической скоро называться будет. А у нас даже бригаду нельзя создать, – пожаловалась девушка. – Машинист да я…
– Отец мой да я… – вспомнил Полевода Некрасова, и оба рассмеялись.
За несколько минут они перебрали в памяти всех одноклассников, поведали друг другу о последних месяцах своей жизни. Лариса рассказала, что ездила в Донецк, пыталась поступить в медицинский институт, но не прошла по конкурсу и теперь решила учиться заочно.
Митя разглядел на ее чистом чуть выпуклом лбу первую складку.
– Только нелегко мне будет, – помолчав, сказала она и опять перебросила ключ из руки в руку. – Тебе хорошо, у тебя здесь мать, дома живешь, а я у чужих, за три километра отсюда… – Махнула рукой куда-то в сторону. – Уйти в общежитие неудобно, да и совестно: как-никак с детства у них. А ездить на шахту каждый день не близкий свет. Работа да разъезды отнимают все время, для учебы одни минутки остаются…
Слушая ее, Митя думал: «Нелегко приходится Ларисе». Но вслух ничего не успел сказать.
Лариса вдруг проговорила:
– Одного парня мы с тобой не вспомнили. Пышку, Звонцова.
Полевода подумал: и хорошо сделали, что не вспомнили.
– Работает он у нас на шахте газомером, – продолжала Лариса. – Легче специальности не придумаешь: ходи с пустыми бутылками по горным выработкам, бери воздух для анализа – вот и вся работа.
– Он же собирался в институт! – удивился Полевода.
– Чудак этот Полевода, – опять по привычке, как об отсутствующем, сказала Лариса. – Производственный стаж теперь сильнее всяких баллов. Без него и с серебряной медалью в институт не пробиться. – И вдруг испуганно ойкнула: – Да что это я стою, мне же заменить его надо, – и показала ключ. – Ну пока, не задавайся только, забойщик, – лукаво улыбнулась, тряхнула руку Дмитрия и побежала к механическим мастерским, заправляя на ходу под ушанку мягкие завитки волос.
Митя стоял посреди шахтного двора и смотрел ей вслед. На душе у него было радостно и немного тревожно от этой случайной встречи. Казалось, не так давно отошли в прошлое школьные годы, но в эту минуту все, что прежде казалось обыкновенным и привычным, как бы оживало заново, приобретало особую волнующую значимость…
Выйдя за шахтные ворота, он зашагал своей обычной дорогой через сквер. Шел не спеша. То, что его сегодняшняя работа понравилась Чепурному и все члены бригады тепло поздравляли его, затем приятная встреча с Ларисой – все это было похоже на праздник. Дмитрий шел по скверу, лепил на ходу снежки и бросал ими в знакомых ребятишек. Завязалась настоящая баталия. Дети дружно атаковали Полеводу, и ему пришлось туго. Снежки летели со всех сторон. И он вынужден был спасаться бегством, чем привел мальчишек в неописуемый восторг.
V
Шло время. Полевода привык к работе в забое. Его уже не страшили непредвиденные неполадки, он справлялся с ними без посторонней помощи. От Кубаря, Прудника и других ребят не отставал, но Кавуна и Горбаня еще ни разу не опередил. Вначале Дмитрий горел желанием во что бы то ни стало хотя бы догнать их, но вскоре убедился, что усилия его напрасны: Захара силой не возьмешь.
