Текст книги "Еще шла война"
Автор книги: Петр Чебалин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)
Поднявшись на-гора, Полевода рассказал начальнику участка о случившемся. Выслушав его, Завгородний сказал:
– В общем, сделаем так, Дмитрий Степанович: завтра к тебе в бригаду пришлю Голобородько. На гезенках он не справляется. Там нужен забойщик с опытом. – И добавил дружеским тоном: – А все же я не советую тебе отказываться от Кавуна.
«Неужели Кавун такой незаменимый забойщик? – подумал Дмитрий. – Ведь он только о своем заработке беспокоится, а не о бригаде. В любую дыру полезет, лишь бы заработать лишнюю пятерку. Но где деньгами не пахнет, там от него помощи не жди».
Так случилось, когда в лаве начали внедрять новый метод выемки угля. Кавун знал, что это значительно повысит производительность труда забойщиков, но ненамного увеличит их заработок. Недовольный, он сказал Полеводе: «Ты, приятель, печешься, чтобы побольше грошей было в чужом кармане, а в своем вошь на аркане». – «Это в чьем же кармане?» – спросил у него Полевода. – «В начальственном, ясное дело. Больше добываем уголька – больше премиальных начальству». – «При чем тут деньги! – вспылил Полевода. – Уголь заводам, государству нужен». Кавун состроил насмешливую гримасу, передразнил Полеводу: «Меня деньги не интересуют, я не гонюсь за славой… Брешешь! – с ожесточением сказал он. – Все любят гроши и рвутся к славе. Хватит прикидываться!..»
На следующий день, утром, к Полеводе подошел Кавун и так, чтобы все слышали, сказал:
– Учти, приятель, из бригады меня совсем не выключай.
– Это как же?
– А очень просто: держи в уме. Вроде б один пишем, два замечаем, – загадочно ухмыляясь, пояснил Захар, – охота мне в твоем длинном забое потрудиться.
– Метишь длинный рублик сорвать? – подозрительно посмотрел на него Дмитрий.
– Это само собой, – не смутился Захар. – Только с одним условием: без напарника. Все метры, сколько ни есть в забое, подрублю один.
– А плата за двоих? – вставил кто-то.
– Ясное дело! – сразу же подхватил Кавун, – одному мне, чтоб вы знали, работать сподручней, чем вот, скажем, с такой пичугой, как Прудник. Только под руками будет путаться, а получать – поровну.
– Никто тебя не пустит в забой одного, – огрызнулся Павлик.
– Это что, на полный серьез? – в упор пытливо посмотрел на Полеводу Захар.
– Одному в таком уступе не справиться, – подтвердил Дмитрий. – Завалишь лаву. И ко всему, ты не согласишься работать у нас.
– Это почему же?
– Как только перейдем на работу по-новому, заработок будет идти в общий котел и делиться поровну.
Кавун задумался, помрачнел.
– Слыхал про такую уравниловку и считаю это неправильным. – Его губы скривились в пренебрежительной гримасе. – На кой черт я буду делить свое, скажем, вот с ним или с ним, – он поочередно ткнул рукой в Прудника и Кубаря. – Я один хочу работать и один деньги получать.
– Одному можно только умереть, приятель, а жить одному нельзя, – ответил Прудник.
– Тоже мне философ отыскался, – отмахнулся Захар.
Антон Голобородько держался все время в стороне и молча слушал, о чем говорят. Когда Кавун ушел, он негромко спросил у Павлика:
– Бригадир правду сказал насчет «котла»?
Прудник подозрительно посмотрел на него.
– А тебе-то какое до этого дело?
– Я теперь к вашей бригаде причислен, – почему-то смущенно сказал Голобородько, хлопая длинными белесыми ресницами.
Прудник приятельски улыбнулся и пошутил:
– Решил, выходит, приспособиться к общему котлу, чтоб поскорее в теплые края мотнуть?
Антон с обидой покосился на него.
– При чем тут теплые края? Просто здорово работать на общий котел…
– А тебе уже приходилось в такой бригаде работать?
– Нет, что ты!.. Я все время на побегушках, – ответил Антон простодушно. – То гезенки бью, то породу убираю, то штрек креплю… – Он настороженно оглянулся и сказал доверительно: – Не угостил как-то нашего Бабаеда-людоеда, вот и гоняет он меня как соленого зайца. Совсем было решил плюнуть на все, уехать на другую шахту, а тут начальник, Евгений Иванович, вызывает и в вашу бригаду путевку мне… – И вдруг спросил: – А в вашей бригаде все комсомольцы?
– Нет, – ответил Прудник, – есть и не комсомольцы и даже верующие.
Хотя лицо Прудника было серьезным, Голобородько решил, что он шутит:
– Брось шутить!
– Честно! Поживешь – сам убедишься. А ты комсомолец?
– Конечно.
– Разве комсомольцы хулиганят и пьют водку? – просто, без упрека спросил Павлик.
Голобородько опять захлопал ресницами и отшутился:
– Не пьют одни изоляторы на столбах: у них стаканчики кверху дном. – И уже серьезно добавил: – А вообще, вижу, хлопцы у вас в бригаде подобрались что надо, работать можно.
III
Перед началом работы Полевода объявил, что после смены состоится собрание бригады. Он не сказал, какой вопрос будет обсуждаться, решил, что так будет лучше. Кое-кто мог не явиться, сославшись на занятость. А неизвестность заинтересует всех. Костя Кубарь все же успел негромко спросить, когда пробирались по лаве:
– Про статейку, небось, хочешь поговорить, Митяй?
– И про статейку, – уклончиво ответил Полевода.
– А что про нее толковать? – удивился Костя. – Статья правильная, хвалят, чего еще надо.
Дмитрий не ответил, полез в забой.
Кубарь угадал. Полевода действительно решил обсудить статью, которая третьего дня была напечатана в районной газете. В ней хвалили всю бригаду, а бригадира даже назвали новатором.
Дмитрий узнал о статье неожиданно. В тот день он работал в ночной смене. Не успел еще как следует отоспаться, как его разбудили. Рассыльная принесла записку: «Полевода, зайди, есть срочное дело. Колокольников».
Только успел открыть дверь в кабинет секретаря, как тот поднялся и протянул через стол развернутую газету.
– На, читай, здорово хвалят, – сказал Колокольников, загадочно улыбаясь.
Дмитрий закончил читать, молча свернул газету, положил на стол.
– Можешь взять себе, у меня есть еще одна.
Полевода сунул газету в карман, помолчал. Колокольников откинулся на спинку стула и, все так же непонятно улыбаясь, спросил:
– Ну, что скажешь, бригадир?
– Ты же знаешь, что я временно руковожу бригадой. Почему обошли Чепурного? – в свою очередь спросил Дмитрий.
Колокольников засмеялся.
– Вот чудило! Зачем тебе делить славу…
– При чем тут слава, – с неожиданной злостью перебил его Полевода. – Это просто несправедливо. Ведь Чепурной создавал бригаду, а не я.
Секретарь подозрительно покосился на него.
– Ты, вижу, не на шутку заражен вирусом излишней скромности, дружище. – Он взял такую же газету и с сердцем бросил ее на стол, – Правильно делают, что подняли на щит нашу комсомольско-молодежную. Вполне заслуженно. И нечего тут антимонию разводить…
Полевода слушал, и у него все больше росло чувство протеста.
– Ладно, товарищ Колокольников, – сказал он сдержанно, – обсудим статью в бригаде и решим, что в ней правильно и что нет.
В глазах секретаря появилась недоуменная усмешка.
– Значит, сами будете решать, присвоить вам звание коммунистической или нет?
– Такого права нам не дано, сам знаешь, – сказал Дмитрий.
Колокольников выбрался из-за стола, почти вплотную подошел к Полеводе.
– Ты вот что, бригадир, – настойчиво начал он, – собрание можешь созывать, что угодно обсуждать, но к комитету готовься. Ваша бригада будет первой коммунистической на шахте. Понял?
Дмитрий неопределенно кивнул головой и вышел.
…После появления статьи в газете минуло два дня. Это время бригада была в центре внимания всей шахты. Дмитрий чувствовал себя неловко, когда его поздравляли, будто воспользовался чужой славой. Но уже на второй день волна поздравлений спала. Казалось, все вдруг забыли о статье, и только Колокольников при встрече сухо спрашивал:
– Ну, что, бригадир, созывал собрание?
– Успеется, – уклончиво отвечал Дмитрий.
Все это время он думал над тем, как лучше провести собрание. В основном газета правильно похвалила бригаду, все в ней трудятся, пожалуй, не хуже, а лучше других. И все же, несмотря на это, ее еще рано называть коммунистической. В газете неверно написано, что все члены бригады и на работе, и в быту служат примером для других…
Как-то Полевода поделился своими мыслями с Прудником.
Тот, внимательно выслушав, с улыбкой взглянул на него.
– Ты что, славы испугался?
Дмитрий обиделся:
– Я вполне серьезно, как к другу, а ты… – и хотел уже уйти.
Павлик остановил его.
– Шуток не понимаешь? – Помолчав, примирительно спросил: – Ну что, остыл? Тогда слушай: в статье нас действительно перехвалили. А что, если все то доброе, чего у нас, по сути, еще нет, а газета нам приписала, мы примем как аванс?..
– Что еще за аванс? – сразу не понял его Полевода.
Прудник пристально посмотрел ему в глаза и, когда заметил в них улыбку, сам улыбнулся и облегченно сказал:
– Выходит, дошло…
Конечно же, дошло! Какой молодчина этот Павлик! Всегда внимательно выслушает и даст толковый совет. Дмитрий вспомнил разговор с Колокольниковым, его нравоучительный, не терпящий возражений тон и еще раз порадовался, что скоро перевыборы и, очевидно-таки, Прудник будет секретарем.
Тогда же Полевода сказал Пруднику, что решил поговорить на собрании с членами бригады об учебе. Раз уже решили бороться за почетное звание коммунистической – надо, чтобы все учились. Разумеется, будут и другие вопросы, неопределенно добавил он. Но что это за «другие вопросы», Дмитрий умолчал. А таилось за этими словами, пожалуй, не менее важное, чего и сам он немного побаивался.
Собрание проходило в комнате начальника участка. Кавун все еще работал на прохождении гезенок.
– Очередная говорильня, – отмахнулся было Захар, когда ему сказали о собрании.
– Пока числишься в бригаде, обязан подчиняться дисциплине, – настоятельно потребовал Полевода.
Кавун насмешливо улыбнулся.
– Я не привык, чтобы мной командовали, бригадир, – заносчиво ответил Захар, но на собрание все же пришел.
Когда Полевода вписывал в свой блокнот, кто из членов бригады где учится, вошел Викентий Чепурной. Его никто не ожидал. Он руководил бригадой в восточной лаве. Дел там было много, бригаде приходилось работать в тяжелых условиях: угольный пласт водоносный, кровля неустойчивая. За это время Викентий исхудал, светло-карие глаза потемнели, и в них уже не было прежнего веселого задора. Он приветливо всем кивнул и примостился на скамье у самой двери. Полевода решил, что Чепурной, видимо, вернулся к ним в бригаду, но спрашивать не стал. Решил все же провести собрание по намеченному плану.
– Что ты думаешь об учебе, Антон? – спросил Дмитрий у Голобородько.
Тот, видимо, не ожидал вопроса и как будто со сна захлопал длинными ресницами.
– Я чуть было восьмой класс не окончил, да братва помешала… – Его прервал дружный смех. – Чего ржете, как кони застоялые! – озлился Антон и, выждав, пока все умолкли, продолжал немного смущенно: – Я честно говорю, бригадир, впутали меня в теплую компанию, и закружил я по белу свету.
– Как та божья птаха: день и ночь не знает ни заботы, ни труда… – неудачно пошутил Кавун.
Голобородько недовольно покосился на него, опустил глаза.
– Продолжай, Антон, – сказал Прудник, – не обращай внимания на глупые реплики.
Кавун задвигался на табуретке так, что она заскрипела под ним, но сдержался, промолчал.
– Я все сказал, – глухо отозвался Голобородько.
– Учебу думаешь продолжать? – спросил Полевода.
– Продолжать… учебу? – не понял Антон. – В техникуме или где?
– Валяй сразу в академию, – посоветовал Захар.
– Кавун, ты не на базаре, – резко оборвал его Полевода.
Под Кавуном снова заскрипела табуретка.
Обращаясь опять к Антону, Дмитрий спросил:
– Вечернюю школу будешь посещать?
Голобородько подумал.
– Не буду! – решительно тряхнул он головой.
Присутствующие недоуменно переглянулись.
– Почему?
– А потому, что у нас в общежитии не то чтоб науки разные зубрить, книгу почитать нельзя: днем галдеж стоит, а вечером свет выключай. Оно и понятно: пришел человек с работы – ему отдохнуть надо. А некоторые в общежитии отдельные кабинеты имеют, как те вельможи.
Все знали, что в общежитии занимает отдельную комнату и Захар Кавун. Ему ее выделили, когда он дал рекордную добычу.
– Что, птаха, на мою жилплощадь метишь? – свирепо посмотрел он на Антона. У Голобородько нервно передернулось лицо.
– Твоя?! Выходит, все для одного тебя, – с неожиданной ненавистью почти крикнул Голобородько, – а другие пускай живут, как тюлька в бочке?
Такого от Антона никто не ожидал. Все удивленно, хотя и одобрительно, уставились на него. Даже Кавун, казалось, опешил от такой неожиданной прыти своего бывшего напарника по работе в гезенках и в ответ только подавленно пробормотал:
– Сперва заработай, тогда требуй привилегию…
Голобородько безнадежно махнул на него рукой и ничего не ответил.
Полевода не предвидел, что дело примет такой оборот. Голобородько прав. Трудно готовиться к занятиям, когда в комнате живет несколько человек, которые работают в разных сменах. А если еще учесть, что у каждого свои интересы, свой характер… На других шахтах поступили правильно: выделили для учащихся отдельные комнаты. Подумав, он сказал с уверенностью:
– Шахтный комитет пойдет навстречу тем, кто будет учиться. Порядок в общежитии наведут.
Когда очередь дошла до Захара, выяснилось, что окончил он всего пять классов, а было ему уже двадцать семь лет.
– Как видишь, бригадир, поздно с букварями да тетрадками возиться, – сказал он без тени огорчения.
– Есть постарше тебя учатся, – вставил Кубарь.
– Чтоб из шахты поскорее вынырнуть да в начальство попасть, вот и грызут этот самый гранит… а мне и в забое любо-дорого.
– Значит, отказываешься? – переспросил Дмитрий.
– Русским же языком сказал – поздно мне, – уже начал злиться Кавун. Нетерпеливо поерзал на месте, взглянул на притихшего Горбаня, улыбнулся. – Может, и старика за парту посадишь?
– Сравнил: Николаю Васильевичу на пенсию скоро, – ответил за Полеводу Прудник.
– Еще пару годов – и как есть пенсионер. А то б с дорогой душой, – словоохотливо отозвался старый забойщик, видимо, обрадованный, что участь Захара его миновала.
Полевода напомнил, что еще несколько месяцев тому бригада решила бороться за звание коммунистической, и взглянул на Чепурного:
– Правильно я говорю?
Тот утвердительно кивнул.
– Тогда же решили: быть примером и в труде, и в быту, и в учебе. А теперь, как видите, Кавун отказывается выполнять взятые обязательства. Что ж, давайте решать…
– Что решать?! – вдруг, как отпущенная пружина, выпрямился Захар. – Вытурить Кавуна из бригады?!
Дмитрий до боли стиснул зубы. Он даже не заметил, как смял в руках блокнот.
– Никто тебя выгонять не собирается, – сказал он спокойно, – а обязательства выполнять заставим.
– Мелко плаваешь! – крикнул Кавун. – Попробуй только выгнать. Да знаешь, что тебе за это будет? – Он не договорил, метнулся к двери.
– Не грозись, я не из пугливых, – бросил вслед ему Дмитрий.
Захар хлопнул дверью так, что она отскочила от притолоки. Полевода прикрыл ее, проговорил спокойно:
– Что ж, давайте решать, товарищи…
В нарядной Чепурной придержал за локоть Полеводу, сказал:
– Молодец, Дмитрий, хвалю. А вот я, представь, не мог разговаривать с Захаром, как ты. Если честно признаться – боялся. Слава у него, черт побери, большая. Затронь, беды наберешься.
– Когда примешь бригаду? – в упор спросил Дмитрий. Чепурной крутнул головой, улыбнулся.
– Заварил кашу, а теперь боишься обжечься на горячем, хочешь, чтоб я расхлебывал?
– Ничего я не боюсь, просто хотел узнать.
Чепурной вздохнул, задумчиво погладил стриженую голову.
– Нет, брат, к вам я больше не ходок. У меня своя бригада вот тут сидит, – похлопал он ладонью по шее. – Пока не налажу дело, никуда ни шагу. – А здесь ты и сам справишься. – И, подхватив Полеводу под руку, увлек из нарядной.
IV
Колокольников все же решил поставить на своем: он созвал комитет и в числе других неотложных вопросов поставил вопрос о присвоении звания коммунистической комсомольско-молодежной бригаде забойщиков. Он хотел свою деятельность секретаря завершить созданием коммунистической бригады. Тем более, что в райкоме всякий раз, как только он появлялся, спрашивали: «Ну как с коммунистической?..» – И тут же принимались журить: «Тянешь, Колокольников. На других шахтах уже по две имеется, а ты тянешь…» Хотя ему и неприятно было выслушивать упреки, но он ничего не мог поделать, так как в парткоме всякий раз на его предложение создать коммунистическую бригаду спокойно отвечали: «Не торопись, комсомол». Колокольников и сам понимал, что не по всем показателям бригада заслуживает высокого звания. Но дальше ждать было нельзя: срок перевыборов приближался.
Кроме членов комитета Колокольников вызвал на заседание Полеводу и еще некоторых рабочих-комсомольцев. Пока утверждались тезисы отчета секретаря на предстоящем перевыборном собрании, Полевода слушал и недоумевал: при чем здесь он? Перечислялось количество собраний, заседаний, лекций и бесед на различные темы, упоминались злостные неплательщики членских взносов, количество взысканий и их последствия… Но вот Колокольников сказал:
– В своем отчетном докладе я умышленно опустил вопрос о коммунистической бригаде, – он взглянул на Полеводу, и всем сразу стало ясно, о чем он будет говорить. Дмитрий, чувствуя на себе взгляды собравшихся, испытывал неловкость. – Так как сегодня вторым пунктом повестки дня, – между тем продолжал Колокольников, перебирая листы доклада, – стоит присвоение звания коммунистической бригаде, которой руководит Дмитрий Полевода. По производственным показателям бригада в настоящее время первая на шахте. Об этом писала и районная газета. Новый метод выемки угля, который применил бригадир Полевода, уже сейчас дает ощутимые результаты. У этого метода большое будущее, и бригадиру он принесет еще громкую славу.
– При чем тут моя слава, – вырвалось у Полеводы.
– Пожалуйста, не скромничай, – строго оборвал его Колокольников и вернулся к своей мысли: – Ленин сказал, что для победы коммунизма главное – высокая производительность труда. Именно этого бригада уже добилась, следовательно, она может называться…
– Но Ленин сказал и другое, – неожиданно перебил его Прудник, – сначала надо доказать свою способность на бескорыстную работу в интересах общества, а потом уже претендовать на почетное звание коммунара, – и обвел всех вопрошающим взглядом: так ведь, ребята? Все одобрительно закивали. Глаза Колокольникова посуровели.
– Ты что, Прудник, возражаешь?
– Давай продолжай, потом… – отмахнулся Павлик. Он сидел у самого окна чем-то недовольный. Еще не высохшие после бани волосы были гладко причесаны, и только на самой макушке, как всегда, торчал непокорный вихорок, придавая Павлику воинственный петушиный вид.
Колокольников, видимо, решил поскорей покончить с этим вопросом и стал закругляться.
– Я считаю, что бригада достойна носить высокое звание коммунистической. Это настоящие энтузиасты. Возражения есть?.. Нету. Голосуем!
Некоторые члены комитета, не дожидаясь, пока секретарь скажет «кто за?», потянули вверх руки. Заседание длилось уже больше часа, и люди пришли на него прямо с работы, уставшие. Да и сомнений особенных не было: бригада действительно лучшая на шахте, почему бы ей не носить такое почетное звание?
– У меня есть возражение, – по школьной привычке поднял руку Полевода, – наша бригада пока что не может называться коммунистической.
По комнате прокатился шумок недоумения. Все удивленно посмотрели на Полеводу: чего в самом деле скромничать!.. У Колокольникова даже глаза округлились и рот полуоткрылся: видал, мол, на свете чудаков, но таких встречаю впервые! А Прудник едва заметно улыбнулся, тщетно стараясь пригладить непокорный вихорок.
– В нашей бригаде не все так гладко, как доложил об этом секретарь, – продолжал Полевода. – У нас не только комсомольцы, но есть и верующие, и такие, что за деньги на все пойдут… А вот таких коммунаров, которые ради общего дела пожертвовали бы своим заработком, пока еще немного. И учатся не все…
– Не сразу Москва строилась, – недовольно буркнул Колокольников, – зарываешься ты что-то, Полевода!
– Правильно, – робко поддержал кто-то.
Дмитрий почувствовал, как в нем поднимается злость против Колокольникова. За время заседания он успел несколько раз грубо и без всякого основания оборвать тех, кто ему возражал.
– Я не зарываюсь, товарищ секретарь. И что это вообще за тон разговора: «не зарывайся», «не скромничай»… Я думал, ты вызывал нас, чтобы посоветоваться, а выходит, тебе все ясно и мы здесь для мебели.
По комнате опять прокатился шум, но на этот раз одобрительный. И теперь все смотрели на Полеводу иначе: с открытым интересом, в ожидании чего-то необычного. Дмитрий видел, как Колокольников нервно перелистывал доклад, время от времени поплевывая на пальцы. В другой раз он решительно прервал бы выступающего, заметив, что тот говорит не по существу. Но сейчас что-то сдерживало его. Зато Прудник смотрел на Полеводу радостно и задорно, дескать, все правильно, наступай, не бойся!
– Производительность труда в нашей бригаде неплохая, это верно, – продолжал Дмитрий, – и новый метод хорошее дело. Только зря ты, товарищ Колокольников, приписываешь его мне. Не я один придумал его. И в газете неправильно написали, что это мой метод…
– Я газету не издаю, – вставил Колокольников.
– Но мнение у вас на этот счет, к сожалению, одинаковое.
– Ты давай по существу, – потребовал секретарь.
– Я уже сказал: нам еще рано именоваться коммунарами, – веско ответил Полевода, – а стремиться к этому мы будем.
Комсомольцы оживились. Наперебой полетели голоса:
– Заслужим, будем просить, чтоб присвоили. Чего торопиться.
– Верно!
– Пусть себя покажут…
V
В нарядной Полеводу встретил парторг шахты Сомов и позвал к себе в кабинет. Последний раз видел его Дмитрий у начальника шахты, когда был у него вместе с Завгородним. Пока Завгородний докладывал о «Колумбах-открывателях», как он в шутку выразился, Сомов молча сидел у окна, облокотясь на подоконник, и, казалось, думал о чем-то своем. Полевода уже знал о том, что Сомов работал крепильщиком на шахте, когда отец был тут парторгом. Это будило в Дмитрии теплое сыновнее чувство к Сомову, хотя ему ни разу еще не представился случай побеседовать с парторгом.
– Слышал, слышал о тебе, вояка, – добродушно заговорил Сомов, усаживаясь за стол и раздвигая плавными движениями какие-то бумаги. – Садись, – коротко кивнул он на стул.
«Определенно Кавун нажаловался», – решил Дмитрий. Он сел сбоку у окна.
Сомов повернулся к Полеводе лицом вместе с жестким креслом и долгим усталым взглядом посмотрел на него:
– Ну-ка, выкладывай, как там у тебя дела…
Дмитрий рассказал о работе бригады, о собрании, не умолчал и о Захаре.
– Значит, решили избавиться от Кавуна? – внимательно выслушав его, спросил парторг.
– Ничего еще не решили, Иван Лукич, но, по-моему, с ним надо кончать, – решительно сказал Полевода.
Сомов слегка тряхнул головой, улыбнулся уголками губ, – крутехонек, мол, – и опять устремил испытывающий взор на Дмитрия.
– Ну, а как статья в газете, понравилась? – неожиданно спросил он.
Полевода неопределенно повел плечами.
– Статья похвальная, конечно, но нам еще далеко до коммунистической, Иван Лукич. – И поспешно добавил: – Это, разумеется, мое личное мнение.
– Мнение правильное, – серьезно сказал Сомов. И, откинувшись на спинку кресла, сощурился, как бы издалека оценивающе посмотрел на парня.
Его худощавое, в резких крупных морщинках, лицо осветила улыбка.
– Смотрю я на тебя, Дмитрий, и вспоминаю себя таким же, – проговорил он мечтательно. – Тебе сколько лет?
– Девятнадцать, – и тут же поправился, – скоро будет девятнадцать.
– И мне тогда столько же было, – будто обрадовался Сомов. – Только я к тому времени уже членом партии был, – подчеркнуто выговорил он, приглаживая поседевшие волосы. – Работал я в ту пору бригадиром проходчиков. Коренной штрек гнали ударными темпами. Бригада подобралась дружная, но, как говорится, в семье не без урода. Втесался к нам в бригаду некий Кузьма Берилов. На шахте его прозвали Бейврыло из-за крутого нрава и кулаков, которые любил пускать в ход. Но парень был красивый и силы необыкновенной. А на гармошке играл – заслушаешься. Бывало, выйдет на улицу, растянет свою трехрядку с перламутровыми ладами – молодежь к нему валом валит. Любили его за лихую игру и за трудолюбие уважали. На любой тяжелой работе за двоих мог справиться. А тут жалоба за жалобой от соседей: уймите буяна, жизни от него нет. Дело в том, что на соседней шахте была у него зазноба – красавица Маруська. Вот он и ревновал ее ко всем местным парням.
Надоело нам до смерти с ним возиться, а когда он к тому же еще стал делать прогулы, я вконец обозлился и как-то сказал ему: «Надо же совесть иметь, Кузьма, из-за тебя хлопцы жилы рвут, стараются, чтоб не потерять высокое звание ударной бригады, а ты гуляешь». А он эдак нахально улыбается и отвечает: «Я тебе, бригадир, норму даю сполна, даже с надбавкой, чего еще от меня надо?..» Тогда же мы всей бригадой решили: Берилов парень неисправимый, с ним надо кончать. Другой на его место найдется.
Слушая парторга, Дмитрий вспомнил: точно такие слова сказал он однажды Пруднику о Кавуне и насторожился, зачем все это рассказывает ему Иван Лукич, что задумал?..
– Пришел я с нашим решением к парторгу Степану Дмитриевичу, отцу твоему, – продолжал Сомов, – и все начистую выложил ему. Выслушал он меня и спрашивает, кто такой Берилов, как попал на шахту, с кем дружит. Я только плечами передернул: не знаю, дескать! Выяснишь, говорит, потом заходи. Я выяснил: оказалось, что Кузьма не из кулацкой семьи, как мы думали, а обыкновенный сельский хлопец из Марьинки. Заодно разведал, с кем Берилов ведет дружбу. Компания оказалась теплая: один летун и пьяница, другой судился за кражу, третий вообще нигде не работает, сидит на отцовской шее… Рассказал обо всем Степану Дмитриевичу, слушал он меня молча, не перебивал и сделался вдруг туча тучей. А отчего – не пойму.
Только потом понял, когда Степан Дмитриевич разделал меня, что называется, под орех. Словом, все обернулось не в мою пользу. Оказалось, не Берилов, а я во всем виноват, что выпустил парня из рук, что не знаю своих людей, болею только о добыче… Кончил отчитывать, а я молчу. Чего молчишь, спрашивает, обиделся? Каждый бы на моем месте обиделся, но чувствую, что возразить не в силах. Потом подобрел и уже, как товарищ у товарища спрашивает: а что, если на путях у Кузьмы Берилова перевести стрелку? Какую, думаю, «стрелку»?.. Направить, говорит, энергию этого парня по другой дороге… Что это ты, Степан Дмитриевич, загадки вздумал мне загадывать, думаю про себя, но ничего ему не отвечаю. Он повременил, подумал и задает мне такой вопрос: ты в отпуске был? Не был, отвечаю, мой срок еще не подоспел. Уладим, говорит. Теперь лето, отдохни, а вместо себя оставь… Кого бы ты думал? – улыбнулся Сомов, в упор глядя на Дмитрия. – Берилова Кузьму. Только тут до меня дошло, о какой стрелке вел речь Степан Дмитриевич. Попробуй, говорит, уломать его, а не поможет, меня позовешь на помощь.
Принялись мы ломать парня. Вначале Кузьма решил, что шутку разыгрывают с ним, а когда понял, что разговор серьезный, согласился. В отпуск-то я пошел, но никуда не поехал, хотя шахтком предлагал мне путевку в Святогорский дом отдыха. Боялся, а вдруг мой заместитель опять повернет на свою дорожку, завалит работу бригады. Но все обошлось. Работал Берилов, что называется, за десятерых. Даже в районной газете о нем напечатали. Вскоре и Маруська стала появляться в нашем поселке, а подозрительная компания куда-то исчезла. Вернулся я из отпуска, принял бригаду, а Кузьму перевели бригадиром в другую. – Сомов умолк, погладил волосы и заключил: – Вот что значит вовремя стрелку перевести. Иначе не миновать крушения…
Полевода понял, к чему клонит парторг, и, чувствуя, что не может согласиться с ним, приготовился к спору. Сейчас Захара нельзя ставить бригадиром, хотя он старше и опытнее его, Дмитрия. Кавун привык работать только для себя. В погоне за рублем он может угробить начатое дело, завалит лаву…
– Ты не подумай, что я подвожу базу под Кавуна, – опередил возражения Полеводы Сомов. – Захар не Кузьма. Бериловская стрелка к нему, пожалуй, не подойдет. Слишком большую скорость ему дали, может своротить стрелку – и под откос. Придется применить тормоза. – Он на секунду задумался. – Если разобраться, то за Кавуна в первую голову в ответе мы, руководители. Избаловали его индивидуальными рекордами. Словом, раздули пузырь, а на поверку он оказался мыльным. Кавуна надо приучать болеть за коллектив. А вот как это сделать, – он развел руками, – об этом надо подумать.
– По-моему, Захара сбивает с толку горный мастер Бабаед, – вставил Полевода, – вроде б подопечный у него Кавун.
И рассказал все, что ему было известно о их дружбе.
Сомов вдруг оживился:
– Вот, вот… Выходит, школа стяжательства и личной наживы Бабаеда оказалась сильнее наших убеждений. Да и убеждали ли мы по-настоящему Кавуна? – казалось, у самого себя спросил Сомов. – Пустили, как говорится, по воле волн, а теперь говорим, что парень неисправимый, длинные рубли, дескать, его погубили.
Говорили долго. Когда Полевода вышел из кабинета, невольно подумал, что так откровенно разговаривал бы с ним родной отец. Сомов не сказал прямо, как поступить с Кавуном: исключить его из бригады или нет. Но после беседы с парторгом Захар ему стал понятнее и ближе. Для него буквально было открытием сообщение Сомова, что Захар в свое время обучил многих молодых забойщиков. Дмитрий вспомнил, как тогда в лаве Кавун пришел к нему на помощь, одолжил запасной зубок.
