Текст книги "Еще шла война"
Автор книги: Петр Чебалин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 34 страниц)
– Такой термин в биллиардной игре существует: сильный игрок берется забить в лузу вместо положенных восьми шаров, скажем, десять, а противник – всего-навсего шесть. В выигрыше будет тот, кто забьет сверх установленной нормы хоть один шарик.
Варя, меряя его с ног до головы, зло выпалила:
– Да ты за кого нас считаешь, хлюст? У тебя еще в носу не кругло, чтоб нас обогнать. Катись-ка ты со своими форами, знаешь куда?.. – не договорив, обдала его уничтожающим взглядом и решительно зашагала своей дорогой. Уже за спиной у себя услышала: «Бойкая дьяволица», но не обернулась, хотя все в ней закипало от желания бросить в ответ еще что-нибудь резкое, ядовитое.
ГЛАВА ТРЕТЬЯI
Круглова привычным размеренным шагом шла по штреку, освещая себе дорогу лампой. Татьяна привыкла ходить и ползать по выработкам, не поддаваясь усталости. Откуда-то из темной глубины штрека донесся железный грохот и пронзительный протяжный свист. Она прижалась к мокрой каменной стене между крепежными столбами, выжидая, пока промчит партия вагонеток, и опять пошла.
Приближаясь к плитам, услышала крепкую ругань. Выключила лампу, незаметно подошла ближе. Груженная углем вагонетка, скособочившись, стояла передней парой колес на рельсах, задние завязли между шпалами. Девчата, чтобы поставить вагончик на место, «лимонадили» его спинами, упираясь ногами о стойки. Круглова незаметно подключилась к девушкам, и вагонетка стала на рельсы.
– Ты смотри, какая чертяка, – переводя дух, сказала плитовая, – то упиралась, а тут будто сама на путя влезла.
– Не иначе, как ругань помогла, – сказала Круглова.
Девушки разом подняли над головой лампы.
– Так это вы допомогли, Татьяна Григорьевна, – обрадовалась плитовая, – а мы думали, что у нее самой, чертяки, совесть заговорила…
– А ваша-то совесть где? Вы же девушки, а так ругаетесь, – строго сказала Круглова.
– Иной раз не утерпишь, – оправдывалась плитовая. – До смены, считайте, часа четыре осталось, а мы уже раз десять «лимонадили», спин не чувствуем. Вон у Насти Куриной, – показала она на свою напарницу, – от этой «лимонадки» месячные раньше срока пошли, только знает, что за живот хватается…
Круглова шла к лаве, думала: ей не один раз приходилось видеть девушек-горнячек в клубе. В нем кое-как привели в порядок бывшее фойе. Установили железную печь с выходной жестяной трубой наружу через окно, огородили ее железной решеткой. Каждое воскресенье комсомол устраивал в клубе вечера вопросов и ответов, беседы о событиях на фронте, а появлялся патефон, и вокруг железной, докрасна накаленной грубы начинали кружить пары. Эти скромные, застенчивые девушки здесь, в шахте, становились совсем непохожими на себя – грубыми, дерзкими, будто их вдруг подменили. Как-то она заговорила об этом с начальником шахты. Тот не то серьезно, не то в шутку сказал:
– Дорожат девчата шахтерскими традициями. Так оно легче работается, – и, довольный, рассмеялся.
Когда Круглова подошла к лаве, насыпщицы стояли без дела. Первая увидела инженера Нюрка Гуртовая.
– Вы бы, Татьяна Григорьевна, патефончик с собой прихватили, от скуки взвыть охота, – сказала она в шутку.
Круглова, пропуская ее слова, спросила:
– В лаве что-нибудь случилось?
Нюра достала из складок юбки зеркальце-блокнотик, пригладила брови.
– Может, что и приключилось, но сколько мы им ни кричали, никто голоса не подает. Один только раз отозвалась бригадирша Варька, да так любезненько, что мы с Шуркой, – взглянула она на свою подругу, – решили лучше молчать, поберечь голоса для спевок.
Круглова собралась было лезть в лаву, но люковая остановила ее:
– Не лезьте, Татьяна Григорьевна, не надо, они скоро начнут работать.
Круглова поняла, что там творится что-то неладное, и быстро поднялась в лаву.
Здесь было тихо, только тусклые огоньки «шахтерок» говорили о присутствии людей. В первом же уступе встретила Былову. Она лежала на обаполах, подложив под голову измятую кепку. «Шахтерка», подвешенная на крепежной стойке у самой кровли, бледно освещала забой. Круглова подумала, что девушка спит. Но вот она приподнялась и приложила палец к губам: тихо! Круглова прилегла рядом с ней.
– Пусть отдохнут, – шепотом заговорила Былова, – я, Татьяна Григорьевна, каждую смену устраиваю мертвый получас, чтоб сил набрались. Иначе нам не вытянуть. Паек, сами знаете, какой…
Круглова даже не подумала – по закону ли поступает бригадир – лишь почувствовала теснящую боль в сердце. Былова взглянула на часы и потянулась в глубь забоя. В руках у нее оказался короткий ломик. Она три раза ударила им по подвешенному к стойке рельсовому бруску. Резкий дребезжащий звук поплыл по лаве, и сейчас же повсюду заметались, запрыгали оранжевые блики. Вскоре раздались удары обушков, и густой шорох осыпающегося угля заполнил лаву снизу доверху.
В тот же день, встретившись с начальником шахты, Круглова хотела было спросить, известно ли ему о мертвом получасе забойщиц, но Шугай опередил ее:
– Через полчаса управляющий трестом будет проводить по селектору летучку. Ваше присутствие обязательно, Татьяна Григорьевна.
– По какому вопросу летучка? – поинтересовалась она.
В ответ Шугай развел руками, втягивая голову в плечи.
– Сие мне неизвестно. Можно с уверенностью сказать одно: очередная взбучка.
– Вам, что ли? – усмехнулась Круглова, зная, что начальника «Коммунара» всегда ставят в пример.
– Если мне, то и вам, как главному, – в свою очередь съязвил Шугай и спросил: – Как там в шахте?
Татьяна Григорьевна ответила не сразу. Ей трудно было умолчать о том, что она видела в лаве, и в то же время не решалась сказать, зная строгую требовательность начальника к людям.
– Тяжело женщинам, – наконец проговорила она, – надо бы что-то придумать, усилить им продовольственный паек.
Шугай нахмурился.
– Сколько ни придумывай, а если не положено, не получишь, – безнадежно сказал он.
И Татьяна решила не говорить ему о мертвом получасе забойщиц.
На летучку пришел Королев.
Вскоре в селекторе послышались голоса:
– Вызываю Центральную.
– Центральная слушает.
– Кто присутствует?
– Начальник шахты Котков, главный инженер Нестеров, начальники участков…
– Хватит! – резко перебил управляющий, – ты бы, Котков, еще банщицу пригласил, она ведь тоже помогает тебе добывать уголек.
Послышался сдержанный смех. Смеялись, видимо, окружавшие управляющего подчиненные.
– Вызываю «Юнком».
– «Юнком» слушает. На перекличке присутствуют…
Перед тем как вызвать «Коммунар», Чернобай довольно долго разговаривал с шахтой имени Сталина.
– У телефона начальник шахты Кукушкин.
– Слышу, слышу, – отозвался управляющий, – голос Кукушки мне хорошо знаком. Кукует себе, а яйца за нее кто-то другой должен высиживать. – И уже наседая на голос: – Когда дашь мне положенную добычу?
– Сегодня идет с плюсом, Егор Трифонович…
– Небось плюса того тонн десять?
– Почти угадали – девять тонн.
В репродукторе раздался смех и тут же оборвался.
– У тебя, Кукушка, еще язык поворачивается говорить, что идешь с превышением, – суровым голосом заговорил управляющий, – девять тонн в фонд победы над фашизмом… А задолжали Родине сколько?
– До конца месяца будет тридцать тонн…
– Выходит, заранее спланировал задолженность…
– Простите, вы меня не поняли. Тридцать тонн сверх плана, – поправился Кукушкин.
Но Чернобай уже не слушал его.
– Носить имя великого нашего вождя и так преступно работать, – гремел грозный голос. – Меня все слушают? – вдруг спросил Чернобай. Все шахты включили микрофоны и в один голос ответили:
– Слушаем, Егор Трифонович.
– То, что я говорю, касается не только одной Кукушки, но и других птах. Фронт требует от нас много угля, а мы даем его по чайной ложке. Так дело не пойдет! С этого дня буду принимать самые решительные меры, вплоть до отдачи под суд.
– Судить легче всего, а не лучше бы разобраться, в чем дело, да помочь, – послышался спокойный голос.
– Это ты, Кукушка, так рассуждаешь? – спросил Чернобай.
– Нет, это не я сказал, Егор Трифонович, – робко отозвался Кукушкин.
Репродуктор в кабинете Шугая умолк. Все трое недоуменно переглянулись.
– Интересно, кто же это нашего управляющего отчитал, – почему-то тихо проговорил Шугай, хотя знал – микрофон не был включен.
– Правильная реплика, – вставил Королев, – нельзя так издевательски, грубо обращаться со своими подчиненными.
– И Кукушкин этот чудак, – поддержала парторга Круглова, – над ним смеются, а он угодничает, извивается.
– С нашим Трифоновичем особенно не того… быстро крылья оборвет, – многозначительно крутнул головой начальник шахты и задумался. – А все же интересно, кто его осек? Не иначе, как начальник «Северной» Соломка Антип Васильевич, – словно обрадовался своей догадке Шугай. – Тот может! Соломка всегда рубит сплеча. Ты его знаешь, парторг. Не последнем совещании начальников шахт, – продолжал Шугай, – Соломка обвинил трест в штурмовщине, так его как взяли в переплет: такой и сякой, уголь фронту, дескать, отказываешься давать, объективщик, саботажник. Только что врагом не называли. А ведь начальник «Северной» не в бровь, а в глаз угодил – штурмовщина в тресте процветает.
– И мы с тобой потворствуем ей, – вставил Королев.
– Не потворствуем, а выполняем приказ, – возразил Шугай, – сейчас военное время и распоряжение управляющего равносильно военному приказу.
Репродуктор снова заговорил:
– Вызываю «Северную», вызываю «Северную»…
– Сейчас разразится гроза, – подмигнул Шугай парторгу и инженеру и, как бы с удовольствием предвкушая наступающее событие, сосредоточенно уставился на репродуктор.
– «Северная» слушает. У микрофона начальник шахты Соломка.
– Здравствуй, товарищ Соломка, – приветствовал его управляющий, – как твое здоровье?
– Спасибо, не жалуюсь.
Шугай опять подмигнул.
– Видали, какой подходец. Но это только для видимости. Сейчас начнется настоящее представление…
– Как идут дела? – после короткой паузы прогудел голос Чернобая.
– План перевыполняем.
– Знаю. «Северная» редко когда подводит. А вот трест увяз в прорыве. Третьи сутки не сплю из-за этого, – в рупоре слышно было, как Чернобай что-то передвинул на столе, шумно вздохнул и продолжал: – На отстающие шахты пока надежды мало. Передовики должны нажать, другого выхода в данный критический момент не вижу.
Опять молчание.
– «Северная»! Ты меня слышишь, Соломка?
– Слышу, товарищ управляющий.
– Вот черт с этой техникой, барахлит, – выругался Чернобай и опять «Северной»: – Так вот что, товарищ Соломка, ты должен нажать. Надо давать ежедневно двести тонн.
– Не осилим, – запротестовал Соломка, – у нас кончаются выработки, а новую лаву – южную – еще не привели в порядок.
– Нужно двести тонн, тебе понятно?! – членораздельно произнес Чернобай. – Любыми средствами!.. Где хотите, как хотите! – в репродукторе послышался шелест бумаги. – Вот передо мной план горных разработок твоей шахты. Южную лаву временно прикрой… Перебрось силы вот сюда и сюда – на север. Поднимите оставленные там целики. Это расточительство – бросать такие массивы угля.
– В этих местах запрещена разработка, – возразил Соломка.
– Я разрешаю, – резко отрубил Чернобай, – на два дня разрешаю. Что нужно, чтоб давали двести тонн?
Соломка не отвечал.
– «Северная», ты меня слышишь?! – уже не говорил, кричал управляющий. – Черт знает что, опять, наверное, связь барахлит. Ну ладно, с «Северной» потом закончим. Включайте «Коммунар».
– Я вас слушаю, Егор Трифонович. У микрофона начальник шахты Шугай.
– Здравствуй, Шугай. Ты слышал мой разговор с «Северной»?
– Слышал, товарищ управляющий.
– Так вот, чтоб не повторяться: у меня к тебе аналогичная просьба. Нажми и дай лишку тонн пятьдесят в сутки. Это на каких-нибудь три-четыре дня, пока выберемся из прорыва, а потом опять сядешь на свой план.
Слушая управляющего, Шугай поглядывал то на Королева, то на Круглову, словно ища защиты и совета.
– Ты что там играешь в молчанку, Шугай? – уже с угрозой спросил Чернобай.
– Я вас слушаю, Егор Трифонович.
– Так что, договорились?
Круглова вдруг поднялась, подошла к микрофону.
– Пятьдесят тонн сверх плана мы не в силах дать, товарищ управляющий, – срывающимся от волнения голосом проговорила она, – женщины выбиваются из последних сил. Чтобы дать требуемую вами добычу…
– С кем имею честь разговаривать? – донесся сердитый голос Чернобая.
– С вами говорит главный инженер шахты Круглова, – ответил за нее начальник шахты.
– А по-моему, Шугай, я разговаривал с тобой и вдруг такая метаморфоза: вместо твоего голоса слышу бабий, – и неестественно хохотнул: – Я все время считал, что на «Коммунаре» ты начальник, товарищ Шугай. Мне что-то не помнится, чтобы я тебя увольнял. Так как?..
– Раз надо, что-нибудь сделаем, товарищ управляющий. – Но не успел он договорить, как Круглова метнула на него негодующий взгляд и запальчиво сказала в микрофон.
– Мне кажется, товарищ управляющий, что вы поступаете неправильно. В настоящее время у нас пока нет таких резервов, которые позволили бы дать то, что вы требуете. Даже то, что добывают наши забойщицы, сверх их сил. Сегодня я была в лаве в бригаде Варвары Быловой. Чтоб добыть положенную им норму, они на свой страх и риск устраивают в середине своего рабочего дня получасовой отдых…
Лицо Шугая вытянулось от удивления, он часто смаргивал, будто что-то мешало ему смотреть.
– Ну хватит тебе, Татьяна Григорьевна, – остановил он ее.
– Почему это хватит?! – решительно сказала Круглова. – Боитесь, что управляющий узнает правду?
– Все равно он не узнает, – спокойно сказал он, – нашу линию давно выключили, – и для убедительности пощелкал пальцем по микрофону.
Круглова растерянно смотрела то на Шугая, то на Королева, не понимая, что произошло.
– Как же так?! – в отчаянии выговорила она.
– Успокойся, Татьяна Григорьевна, – поднимаясь со стула, сказал Шугай, – садись и расскажи толком, какое новшество ввела в своей бригаде Былова?..
Как только Круглова ушла, Шугай выбрался из-за стола, нервно зашагал по комнате:
– Недаром сказано: и воробей на кошку чирикает. Без году неделя в главных ходит, а уже самому управляющему в нос тычет. Этак не мудрено и дров наломать. Верно говорю, парторг?
– Нет, не верно.
Шугай остановился на полушаге, выжидательно посмотрел на него.
– Как это?.. Не понимаю, – и уже с иронией: – А-а-а, теперь ясно, почему защищаешь…
– Ты оставь эти глупые намеки, – оборвал его Королев. – Зачем микрофон выключил?
– Думаешь, Чернобай не знает правды? – насмешливо выговорил Шугай, – получше твоей любезной знает, что у нас хорошо, что худо. Так на кой черт о наших болячках колоколить на весь трест?
Королев сделал вид, будто не расслышал слов «твоя любезная», сказал:
– А почему мы должны скрывать наши болячки?
– А потому, что начнем выносить сор из избы, нам не станет легче.
– Не в соре дело, а в том, что Чернобай требует невозможного, насаждает штурмовщину, – наступательно начал Королев, – и ты это отлично понимаешь, но не хочешь возразить ему. Боишься.
– Не боюсь, это ты выдумываешь, – нахмурился Шугай, – фронту уголь нужен, парторг, и его надо дать любой ценой. А что касается моей трусости, это ты брось! – пригрозил он. – Я у немца из-под мушки не выходил. Другому б несдобровать, а я, как видишь, цел остался. Теперь мне бояться некого.
– Об этом и я подумал: немца не испугался, а перед Чернобаем шапку гнешь.
Шугай метнул на него гневный взгляд.
– Какую шапку, что еще выдумываешь? – и еще энергичнее задвигался по кабинету. – Военный человек, а говоришь такое. Теперь не мирное время, учти. Приказ начальника – дело святое, выполняй, не выполнишь – головой отвечай. А я не хочу подставлять свою голову.
– Зато решил подставить другие, – вклинил Королев.
– Как это, другие?
– Да ты пойми, чтобы выдать на-гора те тонны, которые требует Чернобай, тебе надо брать уголь в опасных местах, рисковать людьми.
Шугай осуждающе усмехнулся:
– Не знал, парторг, что ты такой неженка. Сейчас все поставлено на риск. Положение-то в стране какое, ничего не поделаешь. Теперь и бабы вон – в забоях, а раньше разве допустили бы до этого?
– Ничего у нас на риск не делается, – возразил Королев, – даже на фронте рискуют с расчетом.
Шугай уселся за стол, задумался, напряженно двигая бровями. И сказал уже спокойно:
– Я не отнимаю у тебя права думать обо мне, как тебе угодно, но учти, для меня основное на сегодняшний день – добыча. За нее в первую голову я отвечаю. И пусть твоя любезная не суется куда не следует, а выполняет свои обязанности, помогает мне…
– Не ты один отвечаешь за добычу, все мы.
– Не против, – миролюбиво согласился Шугай, – но это в том случае, когда не будет допускаться обезличка.
– Выходит, хочешь сам командовать княжеством…
– При чем тут «княжество»? – обидчиво перебил его Шугай, – ты ближе к делу, а он про козу белу. Так ты мне еще какой-нибудь загиб припишешь, парторг, – принужденно засмеялся он и уже серьезно продолжал: – Вот что, Королев, давай, брат, кончать этот разговор. Найдем для него более подходящее время, если ты считаешь, что наш разговор чего-то стоит. А сейчас душа горит, в шахту нужно. Надо пошарахать ремонтников, штреки валятся. – Он поспешно собрал бумаги, запер их в стол и вдруг, вспомнив что-то, снял телефонную трубку:
– Алло!.. Статистику… Это ты Катушка? Мигом ко мне, – сказал он и небрежно бросил трубку на рычаг.
Королев догадался, что Шугай разговаривал со старшим статистиком Катушкиным, и вспомнил разговор управляющего трестом с начальником шахты Кукушкиным. Шугай явно копировал Чернобая.
Пока не пришел Катушкин, Шугай рассказал историю, которая произошла сегодня утром. Статистик, передавая в трест сведения о добыче, назвал фактическую цифру.
– А мне возьми и стукни в голову взглянуть в сводки «Юнкома» и «Северной», – говорил Шугай, – и что ж ты думаешь: обнаруживаю, что наше с тобой хозяйство фактически отстало от соседей на целых 20 тонн. Я приказываю Катушкину немедленно дополнительно передать в трест недостающие тонны, а там заартачились и не приняли. Это, говорят, подделка, фальшь.
– Выходит, разгадали твою уловку, – усмехнулся Королев.
– А хотя бы и разгадали, так что, по-твоему, мы бы с тобой эти несчастные тонны нынче не наскребли?
Вошел Катушкин, и Шугай умолк. Болезненный, худощавый, уже немолодой человек остановился у двери. Шугай строго уставился на него.
– Ну рассказывай, Катушка, как ты докатился до жизни такой?
Статистик растерянно молчал.
– Молчишь?.. Учти, я эти несчастные тонны возьму из добычи за сегодняшние сутки. Я как-нибудь выкручусь, но знай: в другой раз проявишь такую «самостоятельность», не помилую. Иди!
Королев и Шугай вместе вышли из кабинета. На шахтном дворе молча разошлись в разные стороны. Королев начинал понимать, что с начальником шахты творится что-то странное, неладное. Это тревожило и настораживало…
II
Круглова бесцельно бродила по шахтному двору. Ее душила обида и злость на начальника шахты: как он мог так поступить с ней!
Она даже не заметила, как испортилась погода. Замела поземка. Снежные пряди, вырываясь из-под ног, расползались по двору. Густо сыпало и сверху. Татьяна чувствовала, как по разгоряченному лицу текут капли оттаявшего снега, а может, и слезы, но не вытирала их. На эстакаде, куда она зашла, сквозь щели на узкоколейку намело горбушки снега. Здесь казалось холоднее, чем под открытым небом. Откатчицы, закутавшись по глаза, цепляли к витому металлическому канату груженные породой вагонетки, и лебедка медленно поднимала их по крутому взгорью террикона.
Круглова примостилась на одной из них впереди. Напряженно щурясь, посмотрела по сторонам и не увидела поселка. Его заволокло густым снежным туманом. Когда уже подъезжала к верхушке террикона, какая-то фигура, стоявшая у опрокида, крикнула застуженным голосом:
– И принесло же вас в такую заметель, Татьяна Григорьевна.
Женщина приоткрыла закутанное в байковый платок лицо, и Круглова узнала в ней Пушкареву.
Эту женщину она не один раз видела в кабинете Шугая. Забившись в угол, Аграфена могла полчаса и час просидеть молча, безучастно наблюдая за посетителями. Когда все расходились, начальник шахты спрашивал:
– Ну, чего тебе, Агата?
Глаза ее как будто прозревали, становились иссиня-темными, смотрели умоляюще настойчиво.
– Будто и правда не знаешь, зачем пришла, Николай Архипович? – в свою очередь спрашивала она.
Шугай, заметно смущенный, беспомощно пожимал плечами, о чем-то думал.
– Ну, добро, я для тебя что-нибудь придумаю, Агата, – неопределенно и неуверенно обещал он. Женщина нехотя уходила. А спустя день-другой ее снова можно было видеть в кабинете начальника шахты такой же неприметной, выжидающе притаившейся. И только один раз Кругловой довелось увидеть ее иной, но она не сразу догадалась, что Пушкарева была выпивши. Татьяне показалось, что у женщины какая-то личная радость: лицо покрыл легкий темный румянец, глаза горели и смотрели как-то открыто и ясно. Вела она себя не то чтоб развязно, скорее непринужденно: расхаживая по кабинету, передвигала цветы на подоконниках, поправляла ковровую дорожку и даже вытерла пыль с чернильного прибора. Благодарила шахтное руководство за то, что определили ее близнецов в детский дом и ей дали работу по душе.
– На терриконике мне совсем будет хорошо, Николай Архипович, родненький, – и ловила руку Шугая, чтоб поцеловать. Тот прятал руки за спину, насильственно улыбался и умолял:
– Да отцепись ты, Агата. Иди отдохни.
– А я не устала, Николай Архипович, родненький.
И, неожиданно обняв его за шею, звучно поцеловала в щеку и, смеясь, выбежала из комнаты.
…Татьяна спрыгнула на оттаявший скользкий глей. Когда вагонетка вкатилась в опрокид, из укрытия вышла еще одна женщина, закутанная по глаза. Вдвоем с Пушкаревой налегли на опрокид. Вагонетка круто накренилась, и из нее с шумом высыпалась порода. Густая сизая пыль смешалась со снежной порошей и закружилась в воздухе, застилая глаза. Опорожненный вагончик, лязгнув, принял первоначальное положение. Но все еще слышно было, как тяжелые глыбы породы, подпрыгивая, стремительно летели по крутому отвалу.
Порожняя вагонетка покатила обратно к подножию террикона, а наполненная породой находилась еще где-то далеко внизу. Пушкарева и ее товарка нырнули в укрытие.
– Давайте сюда, Татьяна Григорьевна, а то зазябнете, – позвала Агата.
Круглова прыгнула в яму, похожую на окоп, до половины прикрытый полусгнившими обаполами и ржавым листовым железом. Здесь было затишно, даже тепло. Прижавшись друг к дружке, женщины разговорились:
– Ну как, хорошо у нас, товарищ главный? – спросила Пушкарева.
– Плохо, – не приняла ее шутку Круглова.
– Это почему же? – удивилась Агата, все еще посмеиваясь. – Затишек, воздуху сколько душа желает. А вы – «плохо».
– Не шути, Пушкарева, – серьезно сказала ей Татьяна, – разве нельзя было вам будочку соорудить?
– А кто в этом виноват, скажите? – вдруг сердито отозвалась товарка Пушкаревой, стянув с лица грязный байковый платок.
Круглова узнала прицепщицу Ломову.
– Я виновата, – не совсем твердо ответила Татьяна, вглядываясь в лицо девушки, не понимая, как она здесь очутилась, – я и начальник шахты, конечно.
Аграфена не дала ей договорить:
– Да что это вы, в самом деле, наговариваете на себя. На фронте не такое терпят. Тут пули да снаряды над головой не летают…
Круглова привыкла к тому, что все так отвечают, когда речь заходит о трудностях. Сделав вид, что не расслышала ее, спросила у Тони:
– А ты как сюда попала, Ломова? Ты же работала на прицепе. – Девушка опустила глаза, прикрыла лицо платком и ничего не ответила. Круглова почувствовала, как Агата слегка толкнула ее локтем, мол, ни к чему этот разговор, и, подмигнув, предложила напарнице:
– По маленькой, что ли, Тонька, а то карета наша вот-вот приползет, – и тут же вынула из-под навеса флягу, взболтнула ее, открутила алюминиевую пробку и налила в нее с глоток желтой, как спитой чай, жидкости.
– Пей, – протянула она «бокал» напарнице.
Та опрокинула в рот содержимое и, болезненно морщась, не раскрывая глаз, передала опорожненную крышечку товарке. Агата выпила и хотела уже закрыть флягу, но, взглянув на Круглову, передумала:
– Выпьете, Татьяна Григорьевна?
– А что это?
– Самограй, первачок, – просто, даже с некоторой гордостью ответила Пушкарева.
– Самогон? – испугалась Круглова, – вы во время работы пьете?
Агата простодушно улыбнулась.
Круглова, сидя в укрытии, думала: почему Ломова вдруг оказалась здесь? Не узнав, ей не хотелось уходить. Она вспомнила, как однажды (случилось это месяца два тому назад) Тоня вдруг пропала в шахте. Клава Лебедь где только ни искала свою напарницу, но не смогла найти. Ее случайно обнаружили в полуобвалившейся заброшенной выработке. Выработка плохо проветривалась, и от недостатка воздуха Ломова потеряла сознание.
Пушкарева первая прыгнула в укрытие. Ломова осталась очищать вагонетку от примерзшего глея. Круглова осторожно заговорила с терриконщицей о ее напарнице. Агата, сидя на корточках, долго не отвечала – хмурая, задумчивая.
– Чудная вы, Татьяна Григорьевна, – наконец заговорила она, открывая лицо, – «отчего» да «почему»?.. А я на этой верхотуре разве от сладкой жизни очутилась? – Она скосила на нее вдруг вспыхнувшие глаза. – От обиды сбежала, чтоб меньше укоров слышать. Хоть мой Никита и пропал без вести, а сплетня про меня живет. Прежде там, на земле, детки меня держали, не могла я далеко отлучиться от них. А теперь, когда они устроены, я за них спокойна. – Она взглянула на Ломову, орудовавшую лопатой у вагонетки, и уже вполголоса продолжала: – А Тонька, если вам так любопытно знать правду, напросилась у Шугая работать на терриконе от неудачной любви. Коварный оказался ее гад!.. – выругала она кого-то и предупредила: – Только при ней ни слова о нем, иначе можете беды наделать. – Ухмыльнулась и добавила: – Тонька думает, что про ее секрет никто не знает. Вот какая она чудачка…
Татьяна съехала с террикона на очередной порожней вагонетке, так ничего толком и не узнав о Тоне Ломовой.
Круглова сидела в парткоме и рассказывала Королеву о терриконщицах. Печь погасла, хотя возле нее лежали коротко порубанные толстые полешки и стояло ведро с углем. Королев слушал, не поднимая глаз. Когда Татьяна умолкла, спросил, заинтересованно разглядывая ее:
– Вижу, вы готовы обвинить во всем меня одного?
– Не во всем и не одного вас.
– Чтоб вы знали, – продолжал он, – в моем подчинении никогда не было женщин. Это вполне серьезно, Татьяна Григорьевна. До войны, когда я работал врубмашинистом и заодно был партгрупоргом, у нас на участке женщины не работали. Правда, в шахте они гоняли электровозы, сидели за лебедками, но я к ним никакого отношения не имел. На фронте в моем подчинении женщин тоже не было, а тут вдруг, как говорится, сразу угодил в бабье царство.
Круглова улыбнулась, словно говоря: «Ну, ну, продолжайте, это, наверно, интересно».
– Все это для меня ново, хотя, признаюсь, интересно, – казалось, угадал он ее мысль. – Мне много известно о наших женщинах, знаю, как кто живет, у кого сколько детей; известно и то, почему Антонина Ломова спряталась в загазированной выработке и что Пушкарева пьет.
Круглова удивленно посмотрела на него, но промолчала. Помолчал и Королев, словно предоставляя ей время обдумать сказанное им. Потом продолжал:
– Я выследил нашу поселковую самогонщицу, и ее арестовали, но Аграфена продолжает свое. Скажу больше – спаивает других. Так что же с ней делать, тоже арестовать?
– Это, конечно, не мера… – рассеянно улыбнулась Татьяна.
– А какую бы меру вы придумали для нее?
– При чем тут я, товарищ парторг, – вспыхнула она, – я пришла к вам рассказать о терриконщицах, как им приходится трудно, а вы…
– То, о чем вы рассказали, мне давно известно, – сдержанно перебил ее Королев, – парткому, извините, нужны не осведомители, а помощники.
Лицо Кругловой в мгновенье покрылось бледностью, губы сжались. Она уже готова была подняться и уйти, но Королев жестом остановил ее.
– Не торопитесь, Татьяна Григорьевна, домой пойдем вместе, – миролюбиво улыбнулся он. И продолжал: – Вас покоробило слово «осведомитель». Признаюсь, и мне оно не нравится. Слово это может быть подходящим для определенных органов, когда, скажем, не хватает данных, чтобы принять решительные меры. Нам же такого права партия не дала. Наш святой долг поставить человека на правильный путь и следить, чтобы он не сбился с него. – Увидев на ее губах сдержанную улыбку, вскользь заметил: – Что, слишком поучительно?
– Пожалуй, да, – призналась она.
– Пусть даже так. Но как бы это внешне не выглядело, а ведь правильно, черт возьми! – с чувством сказал он и повторил: – Правильно! Наша с вами прямая обязанность выводить людей с путаных кривых тропок на прямую дорогу. Вот выводите Пушкареву на верный путь, и вы сделаете великое дело.
– Я, как вам известно, беспартийная, это одно, а во-вторых, почему именно я должна выводить Пушкареву?..
– Да потому, – настойчиво перебил ее Королев, – что вы женщина, к тому же руководитель, пользуетесь уважением. К женскому сердцу у вас дорога самая близкая. Будь на месте Пушкаревой парень, я бы знал, как к нему подойти. А что иногда получается у меня? Возьмем, к примеру, ту же Ломову. Когда с ней случилась беда, я догадался, что она сознательно решилась на самоубийство, но какая тому причина – толком не знал. Когда ее отходили, она снова, как вы знаете, пошла работать сцепщицей, но уже не было прежней, старательной, жизнерадостной Тони. Я несколько раз пытался поговорить с ней, даже подослал к ней нашего комсомольского секретаря – молчит, как в рот воды набрала. А вижу, все равно она не жилец в шахте. Так и случилось. Пришла как-то ко мне и говорит: помогите перейти на другую работу. А почему, говорю, не к начальнику шахты пришла с этим вопросом? Ходила, отвечает, только Шугай и слушать не захотел, лается, нарушительницей техники безопасности обозвал. Я пообещал ей помочь и стал осторожно расспрашивать в чем дело, что происходит в ее душе. Замкнулась – и ни в какую. Я все же уломал Шугая, и он послал ее работать терриконщицей. Потом только узнал от «осведомителей», – подчеркнуто выговорил он, – что у Ломовой несчастная любовь, да было уже поздно. Мы с Шугаем, сами того не подозревая, отдали девушку в руки Аграфены Пушкаревой. А поговори, скажем, вы с ней, убежден, что Тоня открылась бы вам, как женщине, как матери, как старшему товарищу, и жизненная стежка у нее, возможно, не оказалась бы такой запутанной…
Говоря, Королев испытующе всматривался в ее лицо. Эта его привычка всматриваться в собеседника всегда смущала Круглову. Она не выдержала, сделала вид, будто не придает значения его словам, по-домашнему просто сказала:
