Текст книги "Еще шла война"
Автор книги: Петр Чебалин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
Костя осуждающе взглянул на Полеводу и заулыбался.
– Бывает, конечно… – согласился он и задумался. – Но в последнее время что-то за ним такого грешка не наблюдается. Ты заметил, Митяй?
– Это, наверно, после того, как крепильщик Карпухин снял с него «стружку», – усмехнулся Полевода.
– Может быть, – согласился Кубарь. – А все же Карпухину не стал мстить. Некоторые говорили: угробит, под расчет подведет старика. А вышло по-другому. Когда Завгородний разобрался, в чем дело, оказалось, что Карпухин совсем не виноват. – И добавил тихо: – Говорят, Евгений Иванович извинения просил у старика. Пришел прямо в штрек, где крепил Карпухин, и сказал: «Прости, батя, что нагрубил». Вот какой он человек! – восхитился Костя. – Скажешь, нет?
– Человек, человек… – рассеянно повторил Полевода и сказал: – Заходи в клеть, опаздываем.
IV
В лаве Чепурной сказал Полеводе:
– Занимай верхний уступ. Теперь он твой. Оттуда лучше «наблюдать».
И Дмитрий догадался по голосу, что Викентий улыбается. «Лучше наблюдать»? За кем наблюдать, если в лаве полумрак и каждый в своем забое, точно в норе, никто никого не видит. Только когда выключишь воздух, можно услышать обгоняющий друг друга остервенелый бой молотков. Но оказалось, что даже в таких условиях можно наблюдать за жизнью всей лавы. Когда забойщики приступили к работе, Чепурной подвинулся ближе к Полеводе, сказал:
– Вот наблюдай: слышишь, как глухо басит самый дальний? Это молоток Кавуна. Силища у него – дай боже!.. Захар загоняет пики так глубоко в уголь, что даже звук уходит в пласт. А вот Прудник: слышишь, как стреляет у него отбойный?.. Точь-в-точь автомат или самоходный велосипед. А у этого тоже басит, но уже не так, как у Захара. Будто сразу несколько дятлов вразнобой долбят кору. О, Горбань – настоящий мастер! – одобрительно протянул Чепурной.
Оказывается, слово «наблюдать» было сказано бригадиром не случайно. Отсюда, с верхнего уступа, по звукам отбойных молотков, по шороху уносившегося вниз угля и скользящим беспокойным световым бликам аккумуляторов можно было видеть работу всей лавы и каждого забойщика в отдельности. Полевода был благодарен бригадиру за науку. Но ему все же было непонятно, почему только с верхнего уступа можно наблюдать за работой бригады. А разве из среднего или самого последнего, нижнего, нельзя? Ведь работа молотков отчетливо слышна из любого уступа. Правда, ему ни разу не приходилось рубать в самом верхнем. Возможно, это и был наиболее выгодный «наблюдательный пункт» для бригадира.
Чепурной спустился в свой уступ, соседний с уступом Полеводы. Дмитрий внимательно осмотрел рабочее место. Ничего особенного: как и во всех других забоях, гладкая, похожая на грифельную доску, вспотевшая кровля, такая же шелушащаяся сланцевая почва. И пласт тот же – мощностью восемьдесят пять сантиметров. Не выпрямишься, как хочется. Приходится работать, ползая на коленях или на боку, упираясь ногами о деревянную стойку. Не закрепишь ее как следует – будешь собирать косточки в самом низу, в коренном штреке. А до него ни мало ни много – двести метров…
Осветив угольный пласт аккумулятором, Полевода обратил внимание на холодный, суровый блеск угля. Включив молоток, принялся рубать и сразу же почувствовал – уголь здесь необычайной крепости. Теперь Полеводе было ясно: Чепурной просто никому не хотел уступать верхний уступ, боялся: одним он окажется не под силу, а другие, такие как Кавун, начнут роптать и требовать за работу в трудном забое особой платы.
«Неправильно делал Чепурной, – думал Полевода, – в лаве трудности должны делиться поровну».
После смены всей бригадой шли к рудничному двору.
– Завтра дашь мне третий уступ, бригадир, – потребовал Кавун. – Я там пять «стружек» сниму. А то Прудник в нем только стрекочет, а толку никакого. Учти мою заявку, иначе с планом можем завалиться, – и зашагал, обгоняя передних.
Полевода шел, думал: «Может быть, собрать всех и посоветоваться: такое дело, хлопцы, у нас не должно быть сынков и пасынков… А впрочем, я сделаю так, как считаю нужным. В конце концов это право бригадира…»
В нарядной Полеводу встретил Колокольников. Он пожал ему руку, поздравил с повышением.
Только сейчас Дмитрий хорошенько разглядел секретаря: ему было лет двадцать восемь. Глубокие, задумчивые, с синеватым отливом глаза смотрели серьезно.
– Через недельку заслушаем вас на комитете, – сказал Колокольников. – По-моему, пора уже ставить вопрос о присвоении вашей бригаде звания коммунистической.
Такое категорическое заявление секретаря было неожиданным для Дмитрия. Он хотел возразить ему, но Колокольников, видимо, куда-то торопился и бросил на ходу:
– Так что готовься, Полевода, на днях созываю комитет.
V
Гремела радиола. Посредине зала лениво шаркали ногами несколько пар. Вид у танцующих был постный. Казалось, они не веселились, а, как автоматы, выполняли надоевшую, неинтересную работу. «И что за удовольствие так танцевать? – с досадой подумал Дмитрий и стал разыскивать глазами Павлика. Ему хотелось видеть его, а зачем, он и сам не знал.
На прислоненных к стене стульях, пришитых реей вплотную друг к другу, со скучающим видом сидели девушки. У радиолы дежурил, меняя пластинки, Звонцов. На нем был диковинный, в ярких узорах, свитер, узкие, грязно-желтого цвета, брюки, чуть не лопавшиеся на толстых ногах, и остроносые лакированные туфли. Можно было подумать, что Пышка собрался выступить на сцене в какой-то необычайной роли. Он то отходил от радиолы, притопывая, комично вихляя толстыми бедрами и выворачивая поочередно носки и пятки, то снова подходил к ней. Благодаря его стараниям, радиола не умолкала ни на минуту. Надрывные звуки саксофона перемешивались с хаотической сухой дробью барабана и трагическими завываниями.
Несколько девушек, пошептавшись, поднялись и торопливо направились к выходу. Полевода наконец-то увидел Прудника. Он шел со сцены вместе с директором Дворца и что-то горячо доказывал ему, резко взмахивая рукой. Дмитрий подошел к ним.
– …Я разрешил Звонцову только проиграть пластинки. Это самая что ни на есть свежина. Пусть молодежь послушает. Отставать от моды не годится. Молодежь должна быть всегда впереди. Это тебе хорошо известно, товарищ Прудник, – не то с усмешкой, не то серьезно сказал директор.
– Мода моде рознь. А преклоняться, – запальчиво возразил Павлик, – тем более перед такой дрянью, – метнул он злой взгляд в сторону радиолы, – нам негоже. К тому же сегодня вечер вальсов. Вы сами объявили об этом. А теперь полюбуйтесь: молодежь уходит.
С каждой минутой в зале становилось все меньше людей.
И вдруг, заглушая радиолу, Павлик резко захлопал в ладоши:
– Внимание! – выкрикнул он. – Прошу не расходиться. Сейчас начнем наш вечер по программе.
Все в нерешительности остановились у входной двери. Павлик взглянул на Полеводу и добавил, улыбаясь:
– В вечере примет участие наш пианист-любитель Дмитрий Полевода.
Зал разноголосо загудел, зааплодировал. Но радиола продолжала греметь.
Прудник решительным шагом направился к Звонцову. Вслед за ним пошел и Дмитрий. Подойдя к радиоле, Павлик со злостью выдернул из розетки штепсель, сказал:
– А ну, приятель, уматывай-ка с этой своей… западней отсюда. – Снял с диска пластинку и небрежно бросил ее на столик.
Пышка, не ожидая такого налета, сначала было опешил, но быстро обрел свой независимый вид.
– Ты швыряйся потише, – пригрозил он, – за пластиночки золотой валютой плачено.
– А где брал валюту?
– Не я, другие платили.
– А ты?
– Свои трудовые выложил.
– Вот и крути их у себя дома, – сказал Павлик и потянулся к пластинкам. Пышка перехватил его руку.
– Дикарь! Да ведь это самое передовое, что есть сейчас в танцевальной музыке, – искренне возмутился он и, презрительно скривив губы, добавил: – Отсталый элемент, пещерный человек.
Прудник вырвал руку, готовый броситься на Звонцова, но Полевода стал между ними.
– Уходи, Эдька, подобру-поздорову, – с трудом сдерживая себя, посоветовал он. – Сегодня вечер вальсов, объявление небось читал?
Звонцов молча посмотрел на него. В его взгляде Дмитрий прочел презрение и ненависть. Он ждал, что Пышка сейчас со злостью скажет «вражина», и весь напрягся, словно перед ударом.
Но Звонцов вдруг упавшим голосом обиженно проговорил:
– Мне директор позволил, чего пристали в самом деле. Можете спросить…
На шум подошел директор. Он разрешил спор просто: отвел для проигрывания новых пластинок свободную комнату. Пышка, собрав свое добро, с независимым видом вышел из зала в сопровождении небольшой группы приятелей.
В этот вечер Дмитрий играл много. Записки с заказами то и дело падали на клавиши рояля.
После танцев они с Павликом вышли в вестибюль. Откуда-то со второго этажа доносились звуки джаза.
– Ты не знаешь, Звонцов – комсомолец? – спросил Павлик.
– Давно. Еще в девятом классе вступил.
– А я, представь, не знал. Голобородько, оказывается, тоже комсомолец. Вот чудасия…
Полевода и Прудник вышли на улицу. Под ногами мягко уминался снег.
Еще с полдня задул южный ветер. Казалось, в природе что-то сдвинулось, изменилось. В воздухе запахло оттаявшими деревьями. Павлик глубоко, всей грудью, вздохнул и мечтательно проговорил:
– Скорей бы весна, да махнуть на Донец, на рыбалку. У тебя спиннинг есть?
– Я спиннингом не ловлю. Удочкой, по-моему, интересней.
– Чудной, – сказал Павлик, пожав плечами, – весной только на спиннинг и ловить. Одна щука идет да окунь. А рыба эта хищная, ее надо истреблять.
– Всю не истребишь, – усмехнулся Дмитрий, подумав, что даже в рыбной ловле Павлик практичен. Сочетает приятное с полезным.
– Ну не всю, конечно, а все же… – замялся Павлик. Некоторое время шли молча.
– В райком сегодня вызывали, – сказал Павлик как бы между прочим. – Поднимаюсь из шахты – в ламповой записка: срочно явиться в райком. Думаю, может быть, действительно что-нибудь важное. На попутную – и туда. Приезжаю, а секретарь и рот раскрыл: уже приехал? «Было же написано «срочно», – говорю ему, – вот и примчался». Смеется. «Это, – говорит, – у нас так аппарат сработал. Можно было бы и завтра приехать. Перестарались».
– А зачем вызывали? – поинтересовался Полевода.
Прудник взял Дмитрия под руку и, приноравливаясь к его крупному шагу, невесело вздохнул:
– В общем, Митя, не мала баба клопоту… Так и со мной получается: в секретари метят.
– Тебя в секретари?! – переспросил Полевода. – Так это же здорово, Павлик! – и с усердием потряс его за плечи.
– Подожди ты, чему радуешься, – продолжал Прудник. – Подумай только: какой из меня секретарь, если я даже не представляю этой работы. Я им так и сказал; определенно на посмешище решили меня выставить.
– А они?
– А что им? Стоят на своем: потянешь, и все тут. А будет тяжело – поможем. Знаю я эту помощь…
– Да ты не бойся, чудак, – успокаивал его Полевода. – Вот посмотришь, у тебя дело пойдет… Признаться, я давно уже думал, что именно ты должен сменить Колокольникова. Ведь он уже староват для комсомола.
– Я готовлюсь в заочный институт. Когда мне всем этим заниматься?
– Сейчас находишь время для учебы и тогда найдешь, – сказал Полевода.
– Легко сказать – «найдешь»…
– А меня в бригадиры сунули – это, по-твоему, ничего? Ведь я тоже в институт готовлюсь. И сейчас еще никак не могу опомниться, будто в холодную воду окунули. Вдруг засыплюсь…
– Не бойся, чудак, – в свою очередь успокоил его Павлик. Будем вместе держать передовую. И добродушно рассмеялся.
На другой день перед нарядом начальник участка сказал Полеводе:
– Ставь задачу людям здесь, в шахту потом спустишься.
Бригада была в полном сборе. Дмитрий вынул из кармана блокнот, где заранее расписал уступы для каждого члена бригады. Забойщики по обыкновению сидели не на скамейках, а на корточках, опершись спинами о стенку, и внимательно слушали. Когда Полевода произнес фамилию Кавуна и назвал верхний уступ, в котором ему предстояло работать сегодня, Захар выпрямился и решительно заявил:
– Стоп, бригадир! Я же у тебя просился в третий, – он неестественно улыбнулся. – Или ты забыл?
– Не забыл, – спокойно ответил Полевода и, обращаясь ко всем, сказал: – С этого дня уступы не буду закреплять за каждым. Надо меняться. Думаю, что так будет правильнее, – и, не дожидаясь поддержки со стороны, обратился к Кавуну: – До третьего твоя очередь, товарищ Кавун, еще дойдет, а сегодня будешь работать в первом.
– Крутехонько берешь, бригадир, – мотнул головой Захар, продолжая улыбаться, но глаза его оставались холодными, – смотри, как бы не забурился на повороте!
– С места в карьер взял. Ну и ну!
Это был голос Горбаня. Полевода даже не взглянул в его сторону.
Выходя из нарядной, Кавун, понизив голос, как бы по секрету предупредил Дмитрия:
– Гляди, приятель, слава бригады на твоей совести. Сорвемся с планом – тебе ответ держать, – и с тем ушел.
Это уже было похоже на угрозу. Как всегда в критический момент, Полевода почувствовал внезапный прилив энергии. В такие минуты он словно подключал в себе дополнительный аккумулятор и действовал расчетливо и решительно. Ему хотелось столкнуться с Кавуном и при всех сбить с него спесь.
Когда бригада ушла, Завгородний сказал:
– Присаживайтесь, Дмитрий Степанович, поговорим, – и протянул чистый лист бумаги. – Начерти, как мыслишь работу в удлиненном уступе?
Полевода быстро взглянул на него и сразу же догадался:
– Кубарь рассказал?
– А что ж ему оставалось делать, – улыбаясь, развел руками Завгородний, – если ты решил свою находку держать в секрете.
Полевода пододвинул к себе бумагу и быстро набросал эскиз лавы. Вместо существующих двенадцати уступов в ней оставалось всего семь. По расчетам Дмитрия, в лаве высвобождалось три забойщика, а продвижение ее значительно ускорялось.
– Выходит, напарники должны через определенное время меняться: один крепит, другой рубит, затем тот, который крепил…
– Совершенно верно, Евгений Иванович, – обрадованно перебил его Дмитрий. Это, пожалуй, и было главное, что он сам недодумал. – Одному рубить без передышки целую смену трудно. Вот забойщики и будут подменять друг друга…
– Да, это интересно… – задумчиво почесав лоб, сказал Завгородний и принялся что-то вычислять на том же листе.
Закончив расчеты, начальник участка внимательно посмотрел на Полеводу.
– Что ж, пошли к начальнику шахты на расправу, – шутливо сказал он.
Больше часа задержался Полевода на поверхности. А в лаве уже взахлеб стучали отбойные молотки, словно о чем-то горячо спорили. Дмитрий влез в свой уступ, прислушался. Ему важно было знать, работает ли Захар и как – лишь бы смену отбыть или в полную силу. Полевода сразу же выделил по звуку молоток Кавуна среди остальных. Работал он напряженно, без передышки, но чувствовалось, что король забоя нервничает. Отбойный то яростно ревел, то как бы замирал, и временами казалось, что он вот-вот заглохнет. «Ничего, пусть нервничает, а норму все-таки даст. Ради своего престижа Захар ни перед чем не остановится», – решил Полевода.
К концу смены пришел горный мастер Бабаед. Дмитрий даже не услышал, когда он вполз в забой.
– Ну, как дела? – По голосу Полевода определил, что не за этим пришел Бабаед, на уме у него было что-то другое.
– Не знаю, еще не проверял, – ответил уклончиво.
– А я уже проверил, – вдруг оживился Кошка. – Плохи у вас дела, бригадир. Сверх нормы – самая малость. Давно такого не видела бригада Чепурного, – и продолжал уже с явным недовольством: – Почему не послушался Кавуна, не дал ему добрый уступ? Наверняка вагончиков десять лишку имели б.
– У нас в бригаде не должно быть сынков и пасынков, дядя Ефрем.
– Никакой я тебе не дядя, а Ефрем Платонович, – озлился Бабаед. – И при чем тут сынки и пасынки – не понимаю. Вчера еще при Чепурном их не было, а нынче ты их сразу обнаружил. Нет, ты, парень, шутник, ей-право. Выдумываешь черт знает что: сынки, пасынки… Уголь Родине нужен, понятно?! А ты лучшему мастеру клинья вбиваешь…
– Никому я клинья не вбиваю, – голос у Полеводы не сломился: он не думал сдаваться. – Только пока я за бригадира – никому привилегий не будет, – отрезал Дмитрий.
Смена кончилась. Всюду по лаве смолкли отбойные молотки. Слышно было, как забойщики переговаривались, спускаясь к нижнему штреку. Желтые дрожащие блики от аккумуляторных ламп скользили по вспотевшей кровле, скрещивались между стоек. Казалось, будто стойки суетливо перебегали с места на место, прячась одна от другой в густой вязкой темени.
Полевода ожидал, что Кавун что-нибудь скажет ему, пожалуется или просто выругает за то, что помешал вырубить сегодня лишнего «коня», но этого не случилось. Словно ничего не произошло, Захар, как всегда, держался особняком, ни с кем не разговаривал. Моясь в бане под горячим душем, он внимательно рассматривал свои тяжелые широкие кисти, пробуя мозоли на них. Видимо, рукам его на этот раз досталось как следует.
Натирая Дмитрию спину мочалкой, Костя Кубарь говорил:
– Ты молодец: опоздал на смену, а все же добил свою норму. Я уже думал спуститься к тебе да ударить на пару, как в тот раз, помнишь?
– Мы еще ударим, Костя, – многообещающе сказал Дмитрий, изо всех сил стараясь удержаться на скользком мокром полу. – Ты поосторожней, а то шкуру сдерешь. Мы еще с тобой запустим ракету, вот увидишь… Ну хватит, подставляй свой горб… – Все у нас с тобой, Костик, вроде б ладилось, – продолжал Дмитрий, все больше нажимая на мочалку, – да не знал я, что ты начнешь действовать тихой сапой…
Кубарь вывернулся из-под мочалки и, поглаживая тыльной стороной руки поясницу, удивленно уставился на Полеводу:
– Чокнулся, что ли? Какой еще сапой?
– Будто и правда не догадываешься, – хитровато улыбнулся Дмитрий и потребовал: – Ну давай еще разок терану. Потом поговорим.
– Нет, дудки!.. На моей спине хочешь зло согнать? А скажи, за что?
– За то, что Евгению Ивановичу про нашу спаренную работу сказал.
Кубарь виновато замялся.
– Я просто рассказал, как у нас с тобой получилось, а Евгений Иванович сразу и ухватился: ну-ка выкладывай, как было, возможно, вы с Полеводой – Колумбы-открыватели. Я поначалу решил: смеется, а оказалось – серьезно заинтересовался. Обещал подумать и вынести свое решение.
– Уже вынес, – вставил Полевода.
– Ну и что?
– Нам с тобой на пару первыми в удлиненном уступе работать. Двенадцать метров!
– А кровля?.. – даже испугался Костя. – Определенно не выдержит.
– Выдержит, – заверил Полевода, – Завгородний обещал новый паспорт крепления применить.
– Если обещал – сделает, он человек слова, – расплылся в безоблачной улыбке Костя и, словно принося себя в жертву, сказал: – Ну раз такое дело – на, мыль! – и подставил Полеводе спину.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Дом Ефрема Бабаеда стоял особняком в конце поселка под кручей. Когда-то там буйно росли лопухи, и это место даже под огород никто не хотел занимать. «Все равно бурьяном заглушат все живое», – говорили люди. И вот однажды в поселке увидели: среди скошенных лопухов стали подыматься штабеля строительного леса и камня-степняка. Вскоре весь участок был огорожен ржавой проволокой и обаполами, выброшенными из шахты на террикон и собранными рачительным хозяином. Поселенцем оказался горный мастер Бабаед. В поселковом совете его предостерегали, что во время паводка участок может залить водой и все труды и стройматериалы пропадут зря. Но на это Ефрем только усмехнулся и продолжал делать свое.
Ручей, который образовался в овраге из подземных шахтных вод, Бабаед загородил камнем и использовал воду для поливки огорода и сада. Спустя несколько лет от прежнего пустыря не осталось и следа. На нем вырос каменный дом под черепицей, со стеклянной верандой, разросся фруктовый сад. Теперь, проходя мимо дома Бабаеда, люди не без зависти говорили: «Кошкина дача». По вечерам посредине двора вспыхивал фонарь под жестяным козырьком. В этот час хозяин привязывал к столбу на длинную гремящую цепь Султана – мохнатого, рыжего, величиной с теленка, пса. Султан всю ночь басовито, с завыванием, полаивал, больше от тоски и для успокоения хозяина, чем из надобности.
Лариса, приемная дочь Бабаеда, жила в этом дворе с того времени, когда его только что начали обживать. Ютиться приходилось во временном деревянном, наспех сколоченном флигельке. Каждый день, придя из школы, она непременно что-нибудь делала по хозяйству – полола грядки, кормила кур, убирала комнаты. Марфа Федоровна тоже не сидела сложа руки. И все же к концу дня у них оставалось много незаконченных и неначатых дел.
Сам же Ефрем Платонович, вернувшись с работы, молча и деловито обходил свое хозяйство, пробуя прочность сарайчиков и забора, вколачивал гвозди, которые всегда были в его карманах. Он редко брался за тяпку, но на грядках бывал часто, внимательно присматривался к каждому растеньицу, с корнем вырывал случайно уцелевшую травинку.
Сегодня Лариса пришла с работы затемно. Султан не был привязан к столбу, и она сразу догадалась, что в доме гости. Войдя в сени, услышала громкий разговор. Хотела было вернуться, переждать где-нибудь, пока разойдутся, но Ефрем Платонович, видимо, поджидал ее и вышел на крыльцо.
– Поздно ты нынче, Лариса, – приветливо встретил он ее. Лицо его покраснело от выпитого, глаза маслено блестели.
Лариса переступила порог и увидела Захара Кавуна. Он сидел в углу с гармошкой на коленях. Его бронзовые, вьющиеся кольцами волосы были аккуратно приглажены, лицо выбрито. В новеньком темном костюме, при галстуке, он выглядел по-праздничному. По глазам Лариса сразу определила, что Захар уже был под хмельком. На столе стояла недопитая бутылка водки и начатая бутыль с пивом.
– Садись перекуси, – предложил Бабаед, – дорогой гость угощает, – показал он глазами на Кавуна. – А Марфы Федоровны нет, к соседям мотнулась, жди ее теперь. – Он взял племянницу за локоть и хотел было подвести к столу, но Лариса осторожно отвела его руку.
– Кушайте. Я устала, – и пошла к себе в комнату. Закрывая за собой дверь, услышала, как гость рипнул гармошкой и поднялся, с шумом отодвигая стул.
– Ты сиди, Захарка, – властно сказал ему хозяин, – сиди. Все в моих руках, ясно?..
Слышно было, как снова сел Кавун и стал тихо наигрывать что-то грустное.
Лариса бессильно опустилась на кровать, не снимая платья, легла. Она боялась, что вот-вот зайдет Захар. Ее знобило от этого предчувствия. Он не первый раз у них в доме и всегда приходит навеселе. Неспроста он начал строить дом неподалеку. Однажды, пьяный, проболтался, что строит для нее и для себя. Тогда она ответила ему, что не собирается жить в чужом доме. Захар обиделся и несколько дней не появлялся у них. А теперь пришел опять. Лариса догадывалась, что дяде Ефрему Кавун нравится. Ему хотелось бы иметь такого богатого зятя. Как-то сказал ей: «Гляди, Лариска, как бы не утеряла добро, жалеть потом будешь…» Она ничего не ответила, но с тех пор потеряла покой. Тревожное чувство преследовало ее, она все время ждала чего-то неожиданного и неприятного.
И сейчас, лежа в темноте, невольно прислушивалась к тому, что делалось в соседней комнате. Ефрем Платонович больше молчал. Говорил Захар сбивчиво, подчас горячо и зло:
– …Пусть думают, что хотят, но я им не ровня. Плевать на их длинные уступы. Мне и в куцем не тесно. Мне заработать нужно, жизнь полную сделать, как у порядочных людей, чтоб и дом, и жена-красавица, и собственная «Волга». Надоело валяться по общежитиям, слушать вечный галдеж, чужой храп… Нет, Кавуна так просто не возьмешь, он своего добьется! Хочешь, завтра в райком пойду, Ефрем Платонович? – вдруг решительно заявил он.
– Это зачем же?
– Пожалуюсь: так, мол, и так, зажимают, ходу не дают передовому забойщику.
– Ну и дурак будешь, ясно? – строго осудил его Бабаед. – Никто тебе зажиму не чинит, учти! Но вижу, большого заработка тебе этот Полевода не даст, – он понизил голос и добавил: – А я тебе дам. Только не будь дурнем…
Потом собеседники перешли на шепот, и Лариса уже ничего не могла разобрать. Но вскоре она опять услышала голос Ефрема Платоновича:
– …И отчего затея с длинными уступами пришла в голову не тебе или, скажем, мне, а этим желторотым? Ведь ни крупицы опыта и стажа с воробьиный нос, а козырнули!.. – Он помолчал и заключил мечтательно: – Вот бы тебе, Захарка, такого козыря, ты бы взлетел…
– А я, представьте, не верю в длинные забои, – сказал Захар. – Когда-нибудь лаву завалят.
– Ты брось! – прервал его хозяин. – Консерватизмом не занимайся, а то как бы со своего пьедестала не слетел, король забоя, ясно?.. Теперь время такое – все новое поддерживай, иначе… – он не договорил. В комнате надолго улеглась тишина, лишь время от времени доносился звон стаканов.
Вдруг дверь в спальню тихо отворилась, и Лариса увидела Захара. Он на секунду задержался у порога, словно не решался войти.
– Что тебе надо? – похолодев, испуганно спросила она и приподнялась на локте.
Он бесшумно закрыл за собой дверь, оперся о нее спиной, словно не хотел впустить еще кого-то, и тихо проговорил:
– Не пугайся, Ларчик, – в голосе Захара слышались робкие умоляющие нотки. – Я тебя не трону. Хочешь, вот так всю ночь простою? – Ему хотелось показать ей, что он не обижается за то, что его гонят, но что она все же обидела его.
– Зачем ты пришел? – спросила Лариса и потребовала: – Уходи!
Тогда он оторвался от двери, подошел к кровати, сел на краешек у ее ног. Лариса сжалась в комочек, не в силах пошевельнуться.
– Ты зря меня чуждаешься, – проговорил он все так же тихо и как будто виновато. – Я к тебе по-хорошему, а ты… – Он не окончил, и она почувствовала, как его рука осторожно прикоснулась к ее колену. Лариса подхватилась как ужаленная и села, обняв руками поджатые ноги.
– Я все равно женюсь на тебе.
– Уходи, иначе я сейчас же позову дядю, – задыхаясь от отчаяния, прошептала она и увидела в слабом свете болезненную гримасу на лице Захара.
– Нудная ты, девка, ей-право, – сказал он, – да ведь Ефрем Платонович ждет не дождется, когда мы с тобой поженимся… – Ну покличь, покличь… – попросил он, смеясь и прикрывая рот ладонью, – покличь, пусть старик порадуется нашему счастью, – и уже смело потянулся к ней руками.
Лариса отстранила его, спрыгнула с кровати, стала в простенке между двух окон, заложив руки за спину. Она дрожала, как в лихорадке.
Захар немного подождал, затем встал и решительно шагнул к ней. Лариса рванулась в сторону, но было уже поздно: он крепко держал ее в объятиях.
Лариса молча боролась с ним. Вдруг она почувствовала, что ее ноги не касаются пола, собрала последние силы и выскользнула из цепких рук. Падая, больно ушибла колено, но тут же вскочила и выбежала из комнаты. Она даже не заметила Ефрема Платоновича, который спал, уткнувшись в тарелку с объедками. Выскочив в сени, рванула дверь в чулан и закрылась на крючок. Почувствовала, что дрожит от страха и холода. Она была босая, в одном легком платьице.
Вскоре открылась дверь из комнаты, и Лариса услышала голос Кавуна:
– Что ж, отвергаешь – насильничать не стану. Но знай: все равно быть нам вместе. – Он тяжело потоптался в сенях, вздохнул и, открывая наружную дверь, попросил: – Хоть бы от собаки проводила, что ли.
Лариса промолчала. Тогда Захар вернулся в комнату, что-то взял со стола для Султана и вышел. Она слышала, как он разговаривал с собакой. Потом все утихло.
Улегшись в постель, она долго не могла согреться и успокоиться.
Утром, когда Бабаед ушел на работу, Лариса сложила в чемоданчик учебники и кое-что из одежды, сказала Марфе Федоровне:
– Спасибо вам за все, тетенька, но больше я в вашем доме жить не буду. Пойду лучше в общежитие.
Марфа Федоровна непонимающе посмотрела на нее.
– Да ты же горишь вся, доченька, – взволновалась старуха. – Ты хворая, сейчас доктора вызову. – И тяжело задвигалась по комнате в поисках одежды.
Лариса ничего больше не сказала и вышла. Марфа Федоровна оказалась права. По дороге на шахту Лариса почувствовала себя совсем плохо. А вечером ее забрали из общежития в больницу с воспалением легких.
II
Как-то, придя на работу, Кавун заявил Полеводе:
– Сегодня, бригадир, не выделяй для меня уступ.
– Почему? – удивился Дмитрий.
– На ответственный участок горный мастер посылает, на прорыв, понял? – И, спрятав глаза под насупленными бровями, ушел.
Случись это на поверхности, пока еще бригада не спустилась в шахту, Полевода потребовал бы от начальника участка замены. Но Захар сказал ему о решении мастера уже в шахте, когда подходили к лаве. И Дмитрий понял, что Бабаед поступил так неспроста. Он мстил за то, что Полевода посмел спорить с ним о сынках и пасынках.
Дмитрий подошел к телефону, попросил диспетчера разыскать начальника участка, но того нигде не оказалось.
И всю смену один забой в лаве пустовал.
Горный мастер появился только в конце смены. Возмущенный Полевода подступил к нему:
– Вы сорвали нам сегодня добычу! Я буду жаловаться.
– Это я-то сорвал?
– А то кто же, – не унимался Дмитрий. – Если перебрасываете забойщика в другое место, обязаны дать замену.
Бабаед нахмурился.
– Ага, так, значит… Но учти, свои обязанности я знаю не хуже тебя, ясно? – резко сказал он. – Рано диктовать берешься. Мне виднее, куда кого поставить. В гезенке Кавун дал сегодня четыре нормы, а у тебя и двух не вырубал бы. Вот и выходит: хотя бригада осталась в маленьком проигрыше, зато участок в целом выиграл. Соображать надо! А вообще учти: много на себя берешь… – пригрозил он и скрылся, точно в воду канул.
Шагая по штреку, Прудник рассказывал Полеводе о Ларисе Елкиной. Он почти каждый день проведывал ее в больнице.
– Привет тебе передавала.
Дмитрий помолчал. Ему было неловко, что он не выбрал времени навестить Ларису. Наконец, спросил:
– Как ее здоровье?
– Я разговаривал с врачом, сказал – выздоравливает, – ответил Павлик. – Похудела только – не узнать. – Он некоторое время шел молча, затем опять заговорил, как бы сам с собой: – Цветы бы ей подарить, да где их сейчас возьмешь. Говорят, в городе можно достать…
– Скоро подснежники расцветут, как-нибудь по свободе махнем в степь, – успокоил его Полевода.
– Добро! – обрадовался Павлик, с благодарностью сжимая его локоть. И, внезапно меняя тему, заговорил с гневными нотками в голосе: – Теперь для меня картина совсем прояснилась: Кошка с Кавуном давно снюхались. Бабаед с определенной выгодой подсовывает Захару денежную работу.
– С Кавуном надо кончать, – решительно сказал Полевода, – другой на его место найдется.
– Зря кипятишься, бригадир. Такими забойщиками, как Захар, не разбрасываются. – То был голос Горбаня. Дмитрий и Павлик даже не заметили, как он очутился рядом с ними.
Полевода ничего ему не ответил: он знал, у Горбаня с Кавуном старая дружба. На шахте и сейчас еще многие помнят случай, когда по просьбе Горбаня Захар отвалил сменный заработок на ремонт церквушки, которая приютилась в заброшенном железнодорожном домике на краю поселка. Правда, после этого Захар покаялся в шахткоме, дескать, недодул, кому служат его трудовые денежки. Дал слово впредь быть более осмотрительным. Ему поверили, и на том инцидент был исчерпан. Но говорят, что поп Никодим в одной из своих проповедей пропел здравицу тем мирянам, которые жертвовали на обновление храма господня, и среди них упомянул Кавуна. Это долгое время было предметом шуток над неосмотрительной щедростью Захара.
