Текст книги "Современные французские кинорежиссеры"

Автор книги: Пьер Лепроон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 49 страниц)

В основе фильма «Минута откровенности» тоже лежит психологический сюжет, возвращающий нас к проблеме, уже не раз затрагивавшейся в кино, – к проблеме супружеской жизни.

Доктор Ришар, вызванный к смертному одру молодого художника, который только что отравился газом, обнаруживает в его мастерской фотографию своей жены в объятиях этого молодого человека. Мадам Ришар– признанная актриса, мать и, казалось, верная супруга. Как и почему она стала любовницей молодого художника? Такой вопрос задает ей в тот же вечер муж; и она отвечает на него в фильме, возвращающем нас к минувшему десятилетию, к годам оккупации.

Исповедь? Не совсем. Воспоминания, упреки, иногда в тоне рассказа звучит нота самооправдания. Только две-три вспышки гнева у мужа, несколько слезинок у неверной супруги. Их супружеская жизнь не была безупречной ни с той, ни с другой стороны. К утру любовник умер, исповедь закончилась. Жизнь продолжается. Злоречивые люди скажут, что «минута откровенности» затянулась.

В действительности здесь нет длиннот. Если иногда все же создается впечатление затянутости, вина ложится на вялость драматического развития сюжета. Но так было задумано даже в композиции рассказа – перед нами не драма, а рассказ о ней.

Марсель Юре вспоминает по поводу этого фильма, и вполне уместно, фильм Анри Декуэна «Правда о малютке Донж». Но ценность последнего в трагедийности его стиля, благодаря которому и проблема и. персонажи выходят за рамки обычной «общечеловечности». Деланнуа, наоборот, остается в этих рамках. И вот мы, зрители, оказываемся перед лицом интимной драмы, рассказанной непринужденно, но без вдохновения.

Быть может, еще одно обстоятельство способствовало тому, что зритель не мог избавиться от своего безразличного отношения к происходящему на экране: на всем протяжении фильма создавалось впечатление, что Мишель Морган обращается скорее к нам, чем к Жану Габену. А это вовсе не усиливает нашего интереса к драме, потому что мы чувствуем себя сторонними ее свидетелями и видим, что наше присутствие только стесняет персонажей в их споре между собой. Нас интересуют не столько обстоятельства, при которых героиня изменила своему мужу, сколько реакция мужа на ее откровенное признание. Драматизм заложен в настоящем, а не в фактах прошлого. Но супруг отвечает невпопад, элементарными и банальными фразами. Нам ни разу не удается почувствовать, что же вызвала в нем эта открывшаяся ему правда: удивление, гнев, вызванный поведением жены или своим собственным, снисхождение, или угрызения совести. Тем самым подлинный смысл избранной темы некоторым образом сместился.

Но, следуя примеру Декуэна, Деланнуа все же сумел достичь, как пишет Марсель Юре, «постоянных и непринужденных переходов от настоящего к прошлому, которые благодаря очень искусным раскадровке и монтажу передают самый ритм мысли и спора. То разговорный кусок служит отличным контрапунктом к немым кадрам, то звуковое оформление кадров удачно нарушает горестную тишину – в сцене, когда муж молча выслушивает признания жены. Затем – тонкий переход, и мы «видим» его ответ, его «замечания на полях», его иронические или горькие контрвыпады. Из этого сопоставления фактов могли возникнуть две противоположные правды. Но потрясающий смысл сюжета заложен в подлинной искренности персонажей, которая является для них главным правилом игры»[340] 340
  «Radio-Cinéma-Télévision», N° 146.


[Закрыть].

И все же любопытно, что, несмотря на волнующие темы и искусную и тщательно отработанную форму, произведения Жана Деланнуа почти всегда оставляют нас неудовлетворенными, что возникающая то здесь, то там искорка никогда не вспыхивает ярким пламенем. Талантливость Жана Деланнуа бесспорна. Его искренность как художника не подлежит сомнению. Но ни то, ни другое из этих его достоинств не обладает той заразительной силой, которую излучают другие произведения. Этот художник далек от нас как человек; быть может, как утверждают некоторые, он и сердечен, и чуток, но эта сердечность и чуткость не могут пробить скрывающую их оболочку, или, вернее, не могут высвободиться из определенного морального канона.

К тому же Жан Деланнуа неверно оценивает свои возможности. Убедительное доказательство тому—сделанный в стиле причудливой буффонады фильм «Дорога Наполеона» (с Пьером Френе в главной роли, который и сам не способен выйти за пределы своего преувеличенно строгого искусства!) или пошловатая новелла «Постель мадам де Помпадур».

Между этими двумя ошибочными отклонениями от его творческого пути была сделана еще новелла «Жанна д'Арк» для фильма «Судьбы», большой замысел которого остался неосуществленным. Довольно любопытно такое постоянное стремление этого протестанта ставить фильмы на католические сюжеты. Маловероятно, чтобы Деланнуа мог воплотить на экране проблему Жанны, столь сложную, зачастую противоречивую и, несомненно, требующую большого вдохновения; трудно поверить, что он в состоянии прочувствовать и передать образ той, которая так ярко выполняла свою миссию божьей избранницы. Во всяком случае, в «эпизоде ребенка из Ланьи», составляющем основу сюжета новеллы для фильма «Судьбы», ничто не подает этой надежды. Здесь те же неоднократно отмечавшиеся достоинства и недостатки режиссера: эмоциональная скованность, внешний драматизм, чопорность формы.

Мы не находим, однако, даже и прежних достоинств Деланнуа в «Одержимости», в одном из его самых плохих фильмов. Если они и появляются в фильме «Бродячие собаки без ошейников», получившем в Венеции Большую премию, то в конечном итоге лишь затем, чтобы обернуться против автора.

«Фильм начинается яркой и необычной сценой: в костюме, сделанном из портьер, с картонной короной на голове мальчик пляшет один под звуки сипловатого патефона в хлебном амбаре, как ни странно, украшенном гирляндами в честь 14 июля, букетом в честь новобрачной, бронзовыми канделябрами, креслом, которое служит троном маленькому картонному королю, и еще картиной, изображающей старинную свадьбу. Покончив с танцами, этот ребенок, маленький товарищ героев «Запрещенных игр» и ученика Даржелоса, милого сердцу Кокто, поджигает амбар и спасается бегством. Вместе с дымом этого пожара рассеивается и вся поэзия фильма. Остается только восьмилетний поджигатель и люди, которые должны наставить его на путь истинный»[341] 341
  Jacqueline Michel, «Le Parisien», 1 novembre 1955.


[Закрыть].

Итак, на этот раз Жан Деланнуа заинтересовался проблемой малолетних преступников и поэтому обратился к роману Жильбера Сезброна. В работе над адаптацией участвуют Оранш и Бост – эти французские сценаристы на все руки и Франсуа Буайе, ставший после «Запрещенных игр» признанным специалистом по детским фильмам.

Критика, обычно столь суровая к Жану Деланнуа, была снисходительна к «Бродячим собакам». В них отмечали тон репортажа (Жан Нерн), видели «своеобразное романтическое эссе на потрясающую тему» (Р. М. Арло), поздравляли авторов, которые удержались «от чрезмерной сентиментальности» (Жан де Баронселли). Но когда подходишь к такой драматической проблеме, то позволительно ли сохранять ледяное спокойствие? Надо ли было проявлять подобную бесстрастность, которая могла вызвать у зрителей лишь такое же чувство, тогда как фильм, очевидно, ставил себе задачей вывести зрителя из этого состояния? Общий вывод фильма, собственно, сводится к тому, что есть преступные дети, но есть и хорошие судьи, и матери, которые могли бы быть и хуже, и что все в общем не так уж плохо. А зритель делает вывод, что при данных условиях незачем и делать подобный фильм. А как обойти молчанием фальшивую «правду» фильма —наличие в нем (и в диалогах детей и в зрительном ряду) именно того, чего авторы, как нас уверяют, сумели избежать, – уступок, сделанных в угоду публике? В этом единственном случае мы вполне разделяем чувство негодования, которое выразил Франсуа Трюффо в своей статье в журнале «Ар-спектакль»: «„Бродячие собаки без ошейников"– это не неудачный фильм, это преступление, нарушение некоторых незыблемых правил». Жан Габен, почти всегда замечательно правдивый, здесь так же фальшив, как Пьер Френе, который фальшив всегда: «он щурит глаза, покачивает головой и говорит сквозь зубы с подчеркнутой хитростью, усиленной врожденной хитростью. Деланнуа».

Можно только удивляться тому, что жюри фестиваля в Венеции увенчало премией столь бесплодное произведение!

Но не менее удивительно, что спустя восемь месяцев публика и критика в Канне оказала суровый прием фильму «Мария-Антуанетта». При трактовке таких сюжетов нелегко избежать некоторого академизма, с которым Деланнуа при его темпераменте бороться было труднее, чем кому-либо другому. Однако вместе со своим соавтором Бернаром Циммером он сумел по крайней мере занять определенную позицию—слишком, может быть, благодушную, за что некоторые его упрекают, а на наш взгляд, все-таки недостаточно четкую. Каждая историческая драма имеет десятки, аспектов. Деланнуа был волен видеть эту драму только в одном аспекте, в том, в каком она открывалась королевской семье. Если бы он строже придерживался этой точки зрения и смотрел на все из окон королевских апартаментов, это придало бы фильму большую цельность (его еще резче и не без оснований обвиняли бы в «роялизме»!) и большую эмоциональность. Это избавило бы его от необходимости изображать события" с «карнавальной» стороны, которую мы видим во всех сценах, не имеющих непосредственного отношения к сюжету фильма и показывающих драму, как бы отраженную в сознании народа. Все это было уже сюжетам для другого фильма, потому что если данный фильм мог казаться правдивым с точки зрения короля, он фальшив с точки зрения народа. И как раз в этом смысле его можно назвать «роялистским». Тем не менее он дает далеко не лестный портрет королевской семьи. Неужели эти люди на самом деле были такими несостоятельными? Некоторые страницы из «Дневника» Людовика XVI, вошедшие в фильм, заставляют нас ответить па этот вопрос утвердительно. Здесь, как и в «Тайне Майерлинга», любовная интрига ставила перед нами загадку, которую не разрешил еще ни один историк– ни Шарль Кунстлер, ни Анри Валлотон, ни Стефан Цвейг. Когда в фильме дается история, имеющая отношение к истории с большой буквы, режиссер обязан заставить нас поверить, что он-то и разрешил загадку. И тогда становится понятна особая роль какого-нибудь Акселя де Ферсена в известных нам событиях.

Искусство режиссера становится все более уверенным и все менее удивительным. Уточним: оно все менее вызывает удивление. Получается так, что Деланнуа, увенчанный Большой премией кино в Риме, оказался теперь официальным истолкователем социальных проблем и исторических драм, которые еще привлекают внимание в наши дни. В отличие от Жана Ренуара или Репс Клера Деланнуа никогда не согласится поставить просто развлекательный фильм. Даже тогда, когда он как будто обращается к вымыслу («Дорога Наполеон»), он не может удержаться, чтобы не вклинить в него некий псевдосатирический мотив. Он не обладает той свободой, которая требуется художнику для воплощения замыслов более сложных, чем разработка так называемых сложных тем: той свободы, которая позволяет создавать из малых вещей великие произведения искусства.

Наконец, Жан Деланнуа недавно поставил новый кинематографический вариант «Собора Парижской богоматери» по сценарию Жана Оранша и Жака Превера. Странное сочетание, тем более что оно не вяжется и с художественной индивидуальностью режиссера. Только в условиях полного разброда, в которых живет и развивается наша кинопромышленность, могла возникнуть идея поручить воплощение «Собора Парижской богоматери», этого романтического произведения, этой разбросанной и гениальной фрески, такому человеку, как Деланнуа, обладающему диаметрально противоположными данными. Но не будем судить заранее о фильме, который сейчас, когда пишутся эти строки, еще не вышел на экран.

Ив Аллегре

Ив Аллегре родился 13 октября 1907 года в Аньере в семье пастора. Учился в лицее Жансон в Сайи, затем изучал право и, получив диплом, поступил «для препровождения времени на литературный факультет, которого так и не закончил». Отбыв военную службу, он женится, затем вместе со своим другом Диаман-Берже (ставшим во Французском радиовещании Андре Жиллуа) основывает «книжный банк» – интересное предприятие, которое, однако, провалилось.

Ив Аллегре ищет новых путей. Его брат Марк, который старше Ива на 7 лет, связан с кинематографической средой. Ив решает последовать его примеру, и уже в 1929 году мы встречаем его в съемочной группе Кавальканти и Жана Ренуара, ставившей тогда «Красную Шапочку». Ив Аллегре – ассистент режиссера. Появление говорящего кино открывает новые возможности. Браунбергер и Ришбе оборудуют в Бинанкуре студии для звукозаписи. Иву Аллегре поручено наблюдать за монтажом оборудования. Одновременно он продолжает работу в качестве ассистента режиссера с Аугусто Джениной, который в 1930 году ставит «Полночную любовь», затем – с братом Марком над «Мамзель Нитуш», первым опытом звукового варианта популярной оперетты, к которой 20 лет спустя вернется сам Ив, создавая свой первый цветной фильм.

В течение ряда лет Ив Аллегре довольствуется ролью ассистента. Но он проходит хорошую школу, работая с Жаном Ренуаром над «Сукой» и с американцем Полем Фейосом над двумя фильмами, поставленными им во Франции: «Фантомас» и «Любовь по-американски». За ними следуют «Озеро дам» с Марком Аллегре, «Лук» с Отан-Лара; потом при участии Жана Оранша в качестве сценариста Ив Аллегре ставит свои первые фильмы: маленькие рекламные фильмы, которые он впервые в практике тех лет делает игровыми. Так родилось около 50 короткометражных картин. В это время он становится членом «Группы Октября», левой театральной группы, возглавляемой Жаком Превером, в которую входили также Раймон Бюссьер, Роже Блен, Малуджи, Сильвия Батай и некоторые другие.

В 1936 году Жан Ренуар, весь ушедший в работу над «Марсельезой», поручает Иву Аллегре закончить фильм «Загородная прогулка». Недавний ассистент Ренуара ставит несколько сцен с актерами, но не доводит дело до конца.

Наконец, международная выставка 1937 года дает молодому постановщику возможность снять короткометражку об Ардеше[342] 342
  Ардеш – департамент и река на юго-востоке Франции.


[Закрыть]. Другая короткометражка, «Девушки Франции», будет сделана им же два года спустя для нью-йоркской выставки. Еще раньше он начал работать над своим первым большим фильмом «Тот, кто выигрывает» при участии Жинет Леклерк, Сатюрнена Фабра и Марселя Дюамэля (основателя знаменитой «Черной серии»). Этот фильм делался как рекламный и финансировался компанией Форда. При содействии Пьера Брассера и Мадлен Робинсон Ив Аллегре создает производственную фирму «Ассоциация актеров» и готовится к постановке картины по сценарию Пьера Брассера совместно с автором «Сегодня – спектакль!». Но тут разразилась война.

Ив Аллегре зачислен в Службу аэрофотографии. После поражения 1940 года он оказывается в Тулузе, откуда отправляется на Лазурный берег, который находится еще в «свободной зоне», чтобы попытаться вернуться к своей профессии. И в самом деле, там возобновляется производство кинокартин. Ив Аллегре снова встречается с Пьером Брассером. Вместе с ним, с актерами Клодом Дофеном и Жаклин Лоран он снимает «Двое робких» по Эжену Лабишу и подписывает свой фильм именем Ива Шаплена, чтобы его не путали с братом Марком, который пользовался тогда большим успехом. Это произведение, сделанное в «свободной зоне», будь оно даже подписано его подлинным именем, ничего не добавило бы к будущей славе режиссера. Надо было ждать освобождения Франции, чтобы увидеть наконец это имя в фильме, заслуживающем внимания. В течение всей войны словно злой рок преследовал нового режиссера. После того как фильм «Двое робких» был закончен, исполнитель главной роли Клод Дофен вступил в отряды Сопротивления. Этого было достаточно, чтобы немцы запретили его демонстрацию.

Затем Ив Аллегре приступает к работе над новеллой «Поездка на небо», написанной в сотрудничестве с Пьером Брассером, который участвует в ней и в качестве актера. Но один из законов Виши запрещает ставить фантастические фильмы, и работа прекращается. Далее он снимает фильм по сценарию, написанному тем же Пьером Брассером в соавторстве с ним самим: «Тоби – ангел». Но пожар уничтожает негативы этого фильма.

Аллегре возвращается в Париж, разводится с женой и снова уезжает на Лазурный берег, чтобы руководить съемкой натуры для фильма «Малютки с набережной цветов», который ставит его брат Марк. Затем он берет на себя руководство в работе над фильмом «Волшебная шкатулка», начатым Жаном Шу, но не законченным из-за разногласий с исполнительницей центральной роли. Это был фильм неправдоподобный, и мы о нем только упоминаем.

Освобождение дало наконец возможность Иву Аллегре показать, что он способен создать хороший фильм. «Демоны рассвета» было произведением, подсказанным событиями дня и созданным во славу французских десантных войск. Его главный исполнитель Жорж Маршаль еще не снял формы десантника. Исполнительница главной женской роли – впрочем, ее роль невелика – Симона Синьоре, молодая, еще почти никому не известная актриса; фильм позволил ей проявить свои исключительные данные, режиссер вскоре на ней женился. Фильм полностью снимался в окрестностях Марселя и Тулона – там, где за год до того французские бойцы вновь вступили на родную землю. Среди статистов снимались и солдаты. Были использованы старинные крепостные форты. Стреляли иногда по-настоящему. Все это придавало фильму особую правдивость и взволнованность, обеспечившие ему успех. Уже теперь, судя по тому, как он развертывает действие и как обрисовывает характеры, можно было ощутить данные этого мастера.

Лишь по некоторым планам с Симоной Синьоре в «Демонах рассвета» можно было предугадать, какого направления будет в дальнейшем придерживаться талантливый режиссер. Но уже следующее произведение полностью раскрыло его устремления. Искусство Ива Аллегре заключается прежде всего в особом умении создать «драматический климат». Морские отмели в «Деде из Антверпена» уже предвещают и тот пустынный пляж, куда придет герой Жерара Филипа, чтоб положить конец своей неумолимой судьбе, и «атмосферу», которая будет терзать героиню «Одержимой», и обстановку, в которую попадает Мишель Морган в знойном Аль-варадо...

«Деде из Антверпена» Аллегре в какой-то мере возрождал в 1946 году «поэтический реализм», в котором до войны так ярко проявили себя Марсель Карне, Жан Ренуар, Дювивье и некоторые другие.

Тот же болезненный интерес к униженному человеку, который стремится к счастью и не спосооен его достичь. Но искусство переосмысляет, смещает эту тему отчаяния и эту реалистическую обстановку и рисует нам людей и вещи в какой-то дымке, которая их преображает, вырывает из грязи и превращает в героев новой мифологии.

«Деде из Антверпена» рассказывает историю проститутки, которая выбрала свою профессию, по-видимому, случайно, а не по призванию. Ее толкнул на такой путь гнусный и бесхарактерный субъект, живший на ее деньги. Ей он обязан даже и тем местом портье, которое дал ему хозяин бара, чтобы удержать Деде.

Деде увлеклась итальянским моряком, который пытается изменить ее судьбу. Проблеск надежды, но все кончается смертью обоих героев.

Этот сюжет давал материал только для довольно неприглядной картины нравов, но «климат», о котором мы говорили выше, придавал фильму совсем иное звучание. Атмосфера порта, неистребимое чувство, властно охватившее героиню и превосходно переданное Симоной Синьоре, окружают эту драму людей «дна» своего рода «чудесным ореолом». Последние кадры—рабочие, съезжающиеся с рассветом на велосипедах в антверпенский порт, – остаются в нашей памяти в числе самых прекрасных финалов кинокартин. Кажется, Александр Арну писал: «В фильме только последний кадр имеет право быть красивым, потому что его-то зритель и уносит с собой, уходя из кинотеатра».

Фильм «Такой прелестный маленький пляж», последовавший за «Деде», едва ли не лучший фильм Ива Аллегре; во всяком случае, он наряду с некоторыми кусками из «Горделивых» наиболее характерен для его стиля и палитры. Нежелание угождать публике сказывается здесь во многом, но главным образом в трактовке сюжета, принадлежащего Жаку Сигюру, и в манере его подачи. Сюжета, собственно, нет, есть воспоминания, проходящие перед мысленным взором одного из персонажей, и встреча нескольких человек, которые остаются погруженными каждый в свою драму. Реалистичность фильма – в его атмосфере: маленький пляж, всеми заброшенный по окончании летнего сезона, пляж, над которым непрерывно и безнадежно льет дождь. Вся первая часть посвящена передаче этой атмосферы, выражению того отчаяния, которое окутывает вещи, просачивается в души коварно, как яд. Таким образом, атмосфера неотделима от этой драмы, через нее раскрываются люди, и мы узнаем, что было с ними раньше.

Все это замечательно переведено на язык кино. Повторение некоторых образов и некоторых шумов вызывает ощущение усталости, что вполне соответствует замыслу авторов. Алекан сделал первоклассные фотографии в наитруднейших условиях. Шумы, сопровождающие эти кадры, тоже выражают отчаяние: скрипит ворот колодца, при каждом порыве ветра хлопают ставни, скрежещет при каждом повороте ветряка водокачка, и все эти надоедливые звуки вызывают в душе одинокого посетителя пляжа– Жерара Филипа – много горьких воспоминаний.

Такой замысел может показаться спорным. Но именно в этой «непроглядности» режиссер обретает свой стиль, и нет оснований обвинять его в подражании кому бы то ни было, в частности Клузо. Манера Аллегре не столь эффектна, но она, пожалуй, в подобных случаях производит более глубокое впечатление, она заходит дальше в воспроизведении драматической обстановки. В этом отношении особенно выразительна одна сцена – сцена вечера в кафе. Редко кому-либо удавалось так правдиво передать и одиночество людей и одновременно объединяющую их всех зависимость от одних и тех же обстоятельств, вызывающую жгучую потребность излить душу. Диалог в этой сцене сам по себе никакого значения не имеет. Его назначение лишь в том, чтобы создать «климат», который постепенно становится невыносимым. Перекрещиваются разговоры, забредая в совершенно чуждые им области мысли. Где-то в глубине голос Каретта у телефона говорит о его стремлении вырваться, нарушить это общее напряжение, которое в конце концов и разряжается с отъездом Филипа.

Видно, что раскадровка этой сцены принадлежит Жаку Сигюру и Иву Аллегре. Это образец того, что можно выразить средствами кино, сверх обычного чисто драматического развития сюжета. Здесь нет ничего необходимого для развертывания рассказа, ничего, кроме банальной сцены и диалога, составленного из банальностей. Все значение сцены в том, что скрывается за этой банальностью.

Сила Ива Аллегре в гораздо большей степени заключается в подобных многозначительных деталях, нежели в умении создать монолитное произведение или продемонстрировать определенный стиль. «Такой прелестный маленький пляж» не столь неровен, как большинство других его лент. Конечно, тема фильма спорна. В ней слишком явно сказалась склонность Аллегре к изображению отрицательных персонажей: хозяйка отеля, любовник жертвы, супружеская чета, которая проводит здесь свой воскресный отдых, и т. д. Но если принять этот замысел, картина Аллегре представляет собой поразительный образец «экспрессивности» в кино.

Эта склонность Ива Аллегре должна была раскрыться еще полнее в «Проделках». Если на этот раз он выбрал героев в буржуазной и внешне благополучной среде, то им руководило стремление еще резче бичевать лицемерие, маскировавшее пороки и слабости этой среды.

Картина нравов? Но в каждом отдельном случае его персонажи так далеко зашли в своей низости, жестокости и ослеплении, что уже не могут считаться типическими. Каждый из персонажей представляет собой исключительный случай, а их сведение вместе придает драме впечатление авторского произвола, и это нередко раздражает. Слишком углубившись в показ отрицательного, сценарист Жак Сигюр впадает в условность, созданную не розовой водицей, а китайской тушью, но столь же лишенную нюансов, а стало быть, и человечности. Мы видим уже не людей, мужчин и женщин, а галерею пожирающих друг друга чудовищ. Конечно, я хорошо понимаю, что авторы и не приглашали нас любоваться своими героями; наоборот, они побуждают нас их презирать. Даже жертва отталкивает нас тем, что она совершенно ослеплена своею страстью. Однако в результате, как это ни удивительно, фильм лишен всякого чувства. Речь идет о молодой женщине, которая по совету матери, обирает и обманывает без памяти влюбленного в нее глупца. Подобная демонстрация человеческой низости, эта своеобразная психологическая вивисекция занимает особое место в творчестве Аллегре по причине, не имеющей никакого отношения к теме.

Дело в его технике или, точнее, в драматическом построении. Сюжет раскрывается нам в целой серии «возвратов к прошлому», которые совершаются не в хронологическом порядке, а в соответствии с мыслями того или иного персонажа совершенно так же, как если бы мы разгадывали «головоломку» на основе множества отрывочных воспоминаний и признаний, побочных эпизодов, аналогичных сцен, виденных двумя-тремя персонажами и тем самым различных по смыслу. Следовательно, зритель может осознать драму и психологию действующих в ней лиц только при помощи многих сопоставлений. Несмотря на такую сложную композицию, сюжет остается вполне ясным, но весь замысел автора и на этот раз производит впечатление какого-то упражнения по стилистике, а поэтому психология героев, чтобы выдержать подобное сальто-мортале, не должна была отличаться особой сложностью.

Это не уменьшило интереса и удачи данного опыта. Жаль только, что он намеренно не был проверен автором на материале, более основательном и не столь отталкивающем.

Во всех трех фильмах Аллегре одинаково пессимистически воспринимает человеческую природу и дает нам своего рода трилогию, части которой, «связанные между собой множеством внутренних нитей, раскрывают одну и ту же точку зрения, разоблачают один и тот же скандал». Фредерик Лакло, которому принадлежит это замечание[343] 343
  «Cahiers du Cinéma, №3, juin 1951.


[Закрыть], усматривает у авторов стремление разоблачить те черты, которые обрисованы в этих трех фильмах: «социальную несправедливость и лицемерие, алчность, растлевающую власть денег, одиночество тех, кто «не участвует в игре», несбыточность любви».

Трудно сказать, в какой мере трилогия Аллегре разоблачает пороки общества и в какой смакует их. Недетализированность психологических характеристик, отсутствие нюансов несомненно ослабляет воспитательное значение произведения и его эмоциональное воздействие на зрителя.

В 1950 году Ив Аллегре ставит «Чудеса бывают только раз» снова по сценарию Жака Сигюра. И хотя авторы и в этом фильме не скрывают своей пессимистической настроенности, однако на сей раз они пытались, отталкиваясь от истории жизни двух героев, подойти к более общей драме, то есть драме, виновником которой являются события социальные. Обвиняемый здесь – война, которая «разбила любовь, высмеяла надежды, лишила свежести и преждевременно состарила лицо, отметив его рубцами горечи и озлобления, ожесточила сердце, которое колеблется теперь между равнодушием и возмущением»[344] 344
  Фредерик Лакло, цит. статья.


[Закрыть].

В письме, адресованном «Киноклубу Биаррица», сценарист Жак Сигюр уточнял некоторые моменты своего замысла, например стремление показать в истории героя не только скорбь по большой любви, но также и скорбь человека, у которого война похитила юность; показать также страх перед одиночеством, который становится «для некоторых людей в определенном возрасте невыносимым». «Конечно, – продолжает Ж. Сигюр, – я хотел сказать в «Чудесах» слишком многое и такое, что скорее выразишь в романе, чем в произведении для экрана, и это стало причиной некоторой неуравновешенности фильма»[345] 345
  «Cinéma-55», mars 1955.


[Закрыть]

В обрисовке драмы юности, лучшие надежды которой оказались разбитыми, Ив Аллегре пытался оживить свою палитру более светлыми красками, но и на этот раз не отказался от описательного приема, оригинального, но чреватого опасностями. Уже первые кадры показали, что задача будет трудной. В Люксембургском саду, который почему-то смахивает на декорацию, в 1939 году молодой студент (Жан Маре) должен зрительно проиллюстрировать мысли, которые выскажет этот персонаж через 11 лет. Таким образом, действие фильма будет развиваться в виде рассказа; время, которое в сущности является драматическим элементом фильма, протягивается между картиной 1939 года и комментариями 1950 года. Но поскольку авторы приняли такую формулу, им уже ничего не оставалось, как рассказывать от своего имени то, что произошло за это время; герои же были лишены возможности участвовать в драматическом развитии истории собственной жизни.

Поэтому фильм превращается в иллюстрации к этому рассказу, в ряд картинок эпохи. Он приобретает характер хроники; но эти картины лишены той широты и остроты, которые подобает иметь историческим документам. Они только иллюстрируют жизнь персонажей, которые не могут нас серьезно интересовать, поскольку мы не имели времени познакомиться с их внутренней жизнью. Выразительные средства фильма не создают нужного тона. Чтобы дать нам почувствовать в финале всю горечь этой истории, в начале повествования необходимо было передать свежесть и непосредственность героев, но авторы оказались тут бессильны, а актеры тоже не сумели дать зрителю ощутить эти качества – ни Жан Маре, ни Алида Валли не походят в первой части на двадцатилетних студентов и, следовательно, вера в их роман подорвана. Противоположность двух «обстановок» – обстановка довоенного Парижа и послевоенной Италии – также была передана недостаточно убедительно. Фильму не хватало той человечности, которую сумели бы привнести в него, например, итальянцы и которой совершенно лишен Аллегре, по крайней мере в смысле нежности и эмоциональности. Искусство Аллегре хорошо воспроизводит лишь отчаяние.

За этим фильмом следовали «Кожаный нос», довольно банальная иллюстрация к роману де ля Варанда, и новелла о сладострастии в фильме «Семь смертных грехов». В них ничто не напоминало тонкого психологизма «Такого прелестного маленького пляжа».

И снова Жак Сигюр пишет для режиссера сценарий (на этот раз по мотивам рассказа Катрин Бошан), отвечающий уже определившимся особенностям его таланта. «Одержимая» рассказывает об одном из эпизодов Ирландской революции, относящемся в 1922 году. Сюжет дает все необходимое для создания трагедии. Историческая конкретность имеет здесь значение не больше, чем у Расина, хотя режиссеру и удалось с самого начала убедительно воссоздать обстановку и время действия. Но фон и атмосфера на этот раз не играют такой важной, быть может, преувеличенной роли, какая отводилась им в лучших произведениях Аллегре. Они обрамляют драму, а не заслоняют ее. Важнее всего то, как встретятся герои, как завяжется драматический узел, как он затянется, оставляя персонажей в плену собственных чувств и придавая действию характер фатальной неизбежности. Следовательно, фильм развивается по классическим законам трагедии и его следует анализировать именно под таким углом зрения. Этими своими особенностями картина представляет собой случай, довольно редкий не только во французском, но и мировом киноискусстве. Искусство Аллегре, мрачное, холодное, лишенное нюансов, отвечало требованиям жанра, который по тем же самым причинам довольно плохо согласуется с тонкими и впечатляющими выразительными средствами, присущими «седьмому искусству». Заслуга Аллегре заключается в том, что он сумел создать исключение из правила, что им поставлен «уникальный» фильм, хотя и нетрудно было предвидеть его неуспех и возражения критиков.