Текст книги "Красные листья"
Автор книги: Паулина Симонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)
Глава 9
«КРАСНЫЕ ЛИСТЬЯ»
Спал Спенсер плохо. Ворочался с боку на бок, часто просыпался. Да и неудивительно это: во-первых, заснул поздно, а во-вторых, уж больно много принял на ночь. Номер в гостинице «Хановер, инн» был очень уютный, но ему все мешало – и простыни чересчур хрустящие, и подушек слишком много, и, на гусином пуху одеяло слишком жаркое.
Он проснулся утром, посмотрел на себя в зеркало и долго не мог понять: то ли похудел за эти сутки, то ли постарел. Пожав плечами, Спенсер привел себя в порядок, надел свой единственный костюм и отправился на похороны девушки, с которой по-настоящему познакомился только после ее смерти.
Утро было безветренное и солнечное, но чертовски морозное. Снег не таял на тротуарах, и от этого они казались серебряными. Говард купил красивый участок на возвышенном месте между высокими соснами, которые величественно колыхались над могилой Кристины. Спенсер вспомнил то место на шоссе у водохранилища, где она чуть не погибла, и удивился похожести этих мест. Какое жуткое совпадение!
Отпевали Кристину в часовне Роллинс, официальной церкви Дартмутского колледжа. Народу пришло много – наверное, больше трехсот человек. В часовне все поместиться не смогли, кому-то пришлось остаться на холоде. Но они стояли терпеливо, чтобы увидеть гроб, – его вначале пронесли мимо них, а после службы гроб вынесли шестеро мужчин, причем четверо из них были: Альберт, Джим, Френки и Говард. Гроб был дубовый, покрытый черным лаком, с резьбой и массивными медными ручками. Чтобы достойно похоронить Кристину, Говард потратил кучу денег. Прощальное слово о Кристине сказал Джим Шоу, сильно изможденный и подавленный. Выглядел он ужасно, но не плакал. И голос не дрожал. Закончив говорить, он прошел вперед и стал в отдалении от Альберта и Френки.
Его место заняла капитан женской баскетбольной команды «Биг Грин». Она подняла высоко руку и так и говорила – с поднятой рукой. А говорила она о том, что большая беда обрушилась на дартмутскии баскетбол, что он уже никогда не будет таким же самым, как при Кристине, о том, что имя Кристины навсегда будет вписано золотыми буквами в историю их команды.
Женщины из «Красных листьев» – а их здесь было много – тоже пытались что-то сказать, но тут же срывались на плач. К алтарю протиснулась Эвелин с младенцами-близнецами на руках. Она поднесла их вплотную к гробу и простонала:
– Крисси, они разрешили мне оставить моих деток. Спасибо тебе, Крисси. Они мне разрешили. – Залившись слезами, она отошла к своему отцу.
Альберт был в темном костюме, темной рубашке и галстуке. Волосы были завязаны сзади блестящей черной лентой. На глазах черные защитные очки. Говорить он не стал. Кому-то, наверное, это могло показаться странными, только не Спенсеру.
Во рту у него пересохло. Он искал предлог, чтобы поговорить с Альбертом.
«Вот передо мной лежит молодая девушка, красавица, безвременно погибшая, а не так далеко отсюда томится под стражей другая молодая девушка, которую ждет суд и, возможно, пожизненное заключение, и их обеих погубил этот негодяй с жестоким сердцем. Он погубил не только их, но и родителей Кристины. Надо что-то делать. А что? Что я могу сделать? Но я должен, потому что обещал Кэтрин Синклер».
На погребальную церемонию на кладбище Пайн-Нолл людей пришло гораздо меньше, примерно полторы сотни человек, в их числе Спенсер, Уилл и шеф местной полиции Галлахер.
Альберт был без куртки, в одном костюме. Он стоял, понурив голову, рядом со священником и что-то держал в руках. Что, Спенсер видеть не мог, потому что стоял за его спиной.
Он стоял и глядел в спину Альберту. Интересно, а Натан Синклер горюет по Кристине? Любил ли он ее так же сильно, и был ли очарован ее длинными темными волосами, ее прекрасными глазами, и трогало ли его ее нежное сердце, которое она принесла ему в жертву? И не только свое сердце, но себя всю и всю свою семью. Она пожертвовала для него всем. А он? Он тоже сохранил коробку спичек, привезенную из Эдинбурга?
Ответа Спенсеру ждать долго не пришлось. Альберт приблизился к гробу, опустился на колени, сгреб в сторону цветы и начал приподнимать крышку.
Священник и Говард Ким бросились его останавливать:
– Что вы делаете? Прекратите сейчас же. Прекратите!
Он стряхнул с себя их руки, его плечи судорожно задергались. Он тихо проговорил:
– Ее пальто, это ее пальто. Я хочу ее накрыть. Это одна из ее самых любимых вещей. Пожалуйста, разрешите мне ее накрыть. Ей так холодно.
Они помогли ему открыть гроб, и Натан Синклер трясущимися руками нежно укрыл Кристину темно-бордовым пальто, а затем прижался губами к ее лбу.
После похорон Спенсер вынес вещи из «Хановер инн», сел в машину и двинулся на Лонг-Айленд. С Натаном Синклером он так и не поговорил.
К нему подходили Уилл и Кен Галлахер, уговаривали, чтобы он не уезжал. Галлахер обещал повышение, Уилл напоминал о былых днях, когда они так славно работали вместе. Спенсер их тепло поблагодарил, но отказался. С Хановером покончено.
А дома пришлось сразу окунуться в заботы. Там было не все в порядке. За несколько дней до его приезда какой-то сумасшедший обстрелял пригородный поезд, на Лонг-Айленд, который был набит людьми, ехавшими с работы. Шестеро человек были убиты, девятнадцать ранены. Брат Спенсера, Патрик, тоже был в этом поезде. Он получил пулю в плечо и две недели пролежал в больнице Стоуни-Брукс. Пройди пуля чуть левее – и все, не было бы Патрика. За ужином в семействе О'Мэлли это обсуждалось потом в течение многих недель. Спенсер не виделся со своими больше пяти лет, и ничего: сел на свое старое место за деревянный обеденный стол, который напоминал ему кафе «Коллиз» в Дартмуте, ему подали еду, и началась беседа, как будто ничего и не происходило, как будто он никуда и не уезжал.
А он сидел и думал, что это как раз то, что надо.
Он бездельничал три месяца. На большее его не хватило, и он устроился на работу – вначале охранником в фирму, а потом телохранителем к одному местному политику из республиканцев. В свободное время вечерами Спенсер посещал местные бары, других развлечений не было. Он быстро устал от такой жизни, подал заявление в окружную полицию Саффолка и был восстановлен в полиции после нескольких месяцев разного рода проверок, психологических тестов и большого количества звонков Кену Галлахеру. К чести бывшего шефа, тот дал ему отличную рекомендацию. Спенсер стал одним из двадцати старших детективов окружного управления. Больше у него уже никогда не будет возможности одному вести серьезное дело, но Спенсер был рад затеряться в этой большой колоде. В следующем году ему пришлось несколько раз ездить в Нью-Хэмпшир по делу об обвинении Констанции Тобиас. К счастью, здание суда находилось не в Хановере, а в Конкорде.
Тревожные сомнения в виновности Конни, которые постоянно мучили Спенсера, развеялись еще до того, как он занял свое место на судейской кафедре. Суд состоялся как раз в годовщину смерти Кристины. Констанцию Тобиас защищали несколько адвокатов, которые, видимо, убедили ее сделать признание в совершении преднамеренного убийства. Адвокатам удалось доказать, что деяние это было совершено в состоянии временного помрачения рассудка, за что ей могли дать от пяти до пятнадцати лет. Если бы она была признана виновной по другой, более жесткой статье, то ей бы полагалось от двадцати пяти лет до пожизненного, а если бы не было принято во внимание вообще никаких смягчающих обстоятельств, то Конни и вовсе грозило пожизненное заключение. Ее адвокаты это прекрасно знали и, конечно, просчитали все варианты. Поэтому, видимо, Конни и согласилась. Придется посидеть, конечно, но если учесть вышесказанное, то можно считать, что она отделалась легким испугом.
Свидетелем обвинения выступал Френки Абсалом. Было видно, что делал он это весьма неохотно. Вначале Конни все отрицала. Этого не было, того не было и прочее и прочее. Но у нее не было главного – алиби. Она не могла заявить, например, что проспала все это время, или была в туалете, или в ванной, или занималась подготовкой к контрольной. У нее не было алиби. И у нее была куча мотивов, подвигавших ее к убийству.
Это подтвердил для большого жюри Натан Синклер, то есть Альберт Мейплтоп.
Джим Шоу вообще поначалу отказывался являться в суд и свидетельствовать для обвинения. Когда он в первый раз не явился по повестке, ему пригрозили судом. Он был вынужден прийти и засвидетельствовать, что Конни действительно не было в ее комнате примерно с двенадцати двадцати до часа тридцати. Под угрозой привлечения к ответственности за сокрытие сведений, за что ему угрожала тюрьма, Джима фактически вынудили признаться, что он знал и об инциденте, случившемся за год до смерти Кристины, когда Конни столкнула ее с моста.
В итоге Конни Тобиас была признана виновной по статье «Преднамеренное убийство, совершенное под влиянием наркотиков, алкоголя или других разрушительных эмоциональных факторов».
Спенсер был рад, что ему не пришлось свидетельствовать. Иначе он был бы вынужден раскрыть подсудимой Констанции Тобиас глаза на то, что преступление, в котором ее обвиняют, было совершено ею ради негодяя, что жизнь свою она погубила из-за мерзавца. Он был готов рассказать суду правду о Натане Синклере. К счастью, этого не потребовалось.
Но радость Спенсера, что процесс этот закончился, в конце концов, именно таким образом, была кратковременной. После оглашения приговора он увидел Натана. Тот стоял недалеко от зала суда и довольно ловко отбивался от вопросов репортеров. И выглядел весьма уверенно – такой самодовольный, в модном костюме, со своим пресловутым хвостиком сзади. «Отвертелся, сволочь», – подумал Спенсер, проходя мимо Натана, за его спиной. Тот как раз в это время выдавал нечто длинное, якобы интеллектуальное о тех опасностях, которые таит в себе чрезмерная эмоциональность. В общем, что-то в этом роде.
– Я все про тебя знаю, Натан Синклер, – безжалостно обжигая правдой, прошептал Спенсер прямо ему в спину и стал спускаться по лестнице.
Большинство репортеров, окруживших Натана, если не все, подняли глаза и внимательно на него посмотрели, а его честные и непроницаемые глазки вдруг забегали. Натан замолчал, а через несколько секунд, избавившись от репортеров, стремглав полетел по лестнице за Спенсером.
– Как вы меня назвали? – спросил он, запыхавшись.
– Ты прекрасно слышал, – ответил Спенсер.
– А мне кажется, я вас не расслышал, – улыбнулся он. – И все же, как вы меня назвали?
Спенсер остановился и посмотрел на Натана. Они были почти одного роста. Нет, Спенсер немного выше, но и немного худее. И они стояли на лестнице одни.
– Теперь я знаю, кто ты. Я говорил с твоей матерью.
– Но это невозможно, – сказал Натан. – Моя мать умерла.
– Нет. Кэтрин Синклер жива, – хмуро возразил Спенсер.
– Она не моя мать.
Спенсер сглотнул и спросил в упор:
– Нет? Не твоя? Зачем ты мне врал, что родом из Клертона, штат Пенсильвания? Просто ткнул пальцем в карту и назвал первое попавшееся место?
Натан промолчал.
– Ты поддерживал контакт со своей матерью? – спросил Спенсер.
– Я же сказал вам: это не моя мать.
– А чья же она тогда?
– Кристины.
– А с матерью Кристины ты связь поддерживал?
– Время от времени, – ответил он уклончиво, шевеля ладонями, засунутыми в карманы пиджака. – Что вам от меня надо, детектив?
– Ничего, Натан. Ничего. Но Констанции Тобиас действительно было кое-что от тебя нужно. Ей, например, была нужна правда. Ты так не думаешь?
– Нет, – твердо произнес он.
– Нет?
– Нет, Разве она еще не достаточно настрадалась?
– Не знаю, – резко бросил Спенсер. – А ты думаешь, достаточно?
– Да. Она настрадалась, и очень.
– Натан, а если я сейчас пойду к репортерам и расскажу им правду?
– Прекрасно, – усмехнулся Натан. – И тем самым вы окончательно погубите Конни, а вместе с ней и Джима, а заодно и то немногое, что осталось от доброго имени семьи Синклер. Но в таком случае лучше мне поговорить с ними.
– И что же ты им скажешь?
– Найду что-нибудь интересное.
– Нет, Натан, ничего интересного, кроме лжи, ты им рассказать не можешь.
– Возможно, детектив. Но зато я не причиню боль девушке, которую приговорили к пяти годам заключения. Так кто же из нас больший негодяй – вы или я?
Спенсер сам себе удивлялся. Такого с ним никогда не было. Он был готов сейчас убить Натана. Обычно бесстрастный, скорее флегматичный, он сжимал кулаки, скрипел зубами, едва сохраняя контроль над собой.
Натан улыбнулся.
– Я не стою того, детектив, – произнес он, глядя на сжатые кулаки Спенсера. – Не стою я того, чтобы из-за меня лишаться работы. Поверьте.
– Ты прав, Натан, – ответил Спенсер. – Ты действительно этого не стоишь.
Конни Тобиас поместили в одну из тюрем среднего режима в Новой Англии, а Спенсер возвратился на Лонг-Айленд и зажил тихой и уютной жизнью. Он изо всех сил стремился забыть Хановер. Было так хорошо снова оказаться среди своих. Скучать ему не приходилось, у него было восемнадцать племянников и племянниц. Время от времени кто-нибудь из них спрашивал: «Дядя Спенсер, как это так, что у тебя до сих пор нет детей?»
Спенсер старался жить так, как будто никогда не уезжал с Лонг-Айленда, никогда не жил в маленьком городке под названием Хановер и никогда случайно не встречался на заснеженной Норт-Мейн-стрит с милой черноволосой девушкой по имени Кристина Ким, которая сидела на лестнице и надевала черные ботинки. Вначале это было почти легко. Его дни были заняты, и ночи тоже – два миллиона жителей округа Саффолк по сравнению с десятью тысячами в Хановере оставляли мало свободного времени для размышлений о прошлом. Весь его не очень частый досуг, который оставался, проходил в местных барах. Ну, он, конечно, что-то читал и время от времени вместе с братьями ходил в кино.
Все это было так, но не совсем. На душе у Спенсера не было ни спокойствия, ни мира. Прошел год после того, как огласили приговор Конни, а Спенсер в свое свободное время не переставал обдумывать детали дела Кристины. Он обнюхивал и обсасывал каждую крупинку.
Пошел второй год, и детали в памяти Спенсера начали затуманиваться, тускнеть. Он забыл, например, сколько времени пролежала под снегом Кристина. Он забыл про отпечатки коленей на ее груди. Он забыл, как долго Конни отсутствовала в своей комнате. Он начал забывать, как звучит ее писклявый голос и как выглядит Джим Шоу.
Но Натана Синклера Спенсер забыть не мог.
Время от времени перед Спенсером вдруг возникала та сцена. Как будто вспыхивал экран: полдень, лестница в здании суда в Конкорде и голос (он ясно слышал этот голос): «Я не стою того, детектив. Разве я стою того, чтобы из-за меня лишаться работы?» И в нем опять вспыхивало пламя неукрощенного гнева, и опять вскрывалась незаживающая рана и начинала саднить.
И все же Спенсер чего-то не улавливал. Он снова и снова прокручивал в своем мозгу обстоятельства смерти Кристины, до тех пор, пока это не стало у него тиком и начало преследовало всюду, и днем и ночью. Он опять стал плохо спать.
Натан Синклер. Натан Синклер. Спенсеру хотелось сказать ему, как сильно его любила Кристина. Она его любила так, что пожертвовала ради него всем на свете, рискнула потерять все, чтобы только Натан был рядом.
При мысли о Кристине и Натане у Спенсера даже перехватывало дыхание.
Спенсер начал встречаться с девушкой, которая тоже работала в полиции. Она была очень симпатичная, добрая. «Слишком симпатичная для меня», – думал Спенсер. Она отвечала ему взаимностью, была его ровесницей, и он согласился с собой, что пришло, наверное, время начать жить по-людски. Ему жутко надоело жить одному.
Но ему не переставал сниться Хановер. Ему снились сосны, которые, наклонив верхушки, смотрели на Кристину. Они смотрели сейчас на ее могилу, а другие сосны, похожие, смотрели на нее в последние секунды ее жизни; они тоже смотрели на нее. Спенсер видел во сне, как она бежит по извилистой тропинке, что позади библиотеки Фелдберг, бежит, потому что ее кто-то зовет, зовет в лес.
Каждую ночь Спенсер просыпался весь в поту и снова задавал себе один и тот же вопрос: мог ли Натан Синклер убить Кристину?
Потом он вставал, включал свет, открывал ящик ночного столика и вытаскивал много раз сложенный потрепанный лист бумаги, чтобы снова перечитать непостижимые слова: «Она заставляет тебя желать своего собственного крушения».
Затем он бросал это назад в ящик и выключал свет.
Большинство предметов, найденных в банковском сейфе Кристины, вопило о ее любви к Натану, но странно, что она не оставила ему все свое состояние, даже не сказала, что наследует такую большую сумму. Такие деньги означали бы свободу от всего: от Говарда, от Конни и от Джима, свободу от работы ради хлеба насущного. Они могли бы на эти деньги улететь куда угодно. И их бы никто никогда больше не увидел. Почему она ему о них не сказала?
Кристина не только ему ничего не сказала, но на следующий день после автомобильной катастрофы, почти для нее фатальной, побежала в банк, больная, с целью специально сделать так, чтобы он в случае ее смерти не смог получить все деньги. Почему?
Если бы она умерла, не оставив завещания, то все ее имущество и состояние перешло бы к Натану как к ближайшему родственнику. В этом случае Натан мог запросто сбросить с себя шкуру Альберта Мейплтопа: за девять миллионов долларов он мог себе это позволить.
«Она заставляет тебя желать своего собственного крушения».
Кристина напечатала свое завещание, пошла в банк, заверила его и положила в свой сейф. Это было, наверное, уже после того, как она написала Натану эти слова, кажущиеся бессмысленными.
Он должен был получить три миллиона долларов. О чем же она его предупреждала?
Теперь второй вопрос: почему Натан отказался от этих денег? Они, казалось бы, так нужны ему, нищему сироте из Техаса. Так нет же, он отказался от своей доли, как будто это было не баснословное состояние, а пластмассовая погремушка. Он разозлился на нее за то, что она не оставила ему все? Но это же глупость. Его бессмысленный жест для Кристины уже ничего не значил, потому что она была мертва.
Если он ее убил не из-за денег, то из-за чего? А если он ее убил, чтобы завладеть деньгами, то почему он от них отказался?
Однажды ночью Спенсера вдруг осенило: а ведь он вполне мог ее убить. И теоретически, и практически. Как это происходило? А очень просто. Он берет подушку, прячет ее под куртку и никем не замеченный выскальзывает на улицу, а затем ждет за кустами рядом с мостом. Может быть, он за этим ходил к Френки за день до гибели Кристины. Ему не повидаться надо было с приятелем, а пройти через лес. Он уже планировал это убийство, и ему было важно тщательно обдумать все свои действия: как он будет возвращаться назад, куда девать подушку и, может быть даже, как избавиться от куртки. Дождавшись появления Кристины, он убивает ее, быстро возвращается назад кружным путем, а не через мост, который хорошо виден из окон библиотеки Фелдберг, выбрасывает подушку, и перчатки в контейнер для мусора, а может быть, у него с собой был даже мешок для мусора, куда он положил свою куртку, перчатки и подушку, а затем швыряет в контейнер. Избавившись от них таким образом, он возвращается в комнату отдыха, где дремлет этот парень, и делает вид, что все время сидел здесь и смотрел телевизор.
Спенсер громко рассмеялся. Его больное сознание было перевозбуждено. Единственное, чего ему сейчас очень хотелось, так это облегчить боль. Даже крепкая выпивка перед сном не помогала, вернее, помогала, но на очень короткое время.
И он снова возвращался к Натану Синклеру.
Натан ждет ее в лесу, наблюдает, как она заканчивает свой проход по перилам, и затем зовет ее. И… она пошла. Потому что единственное, чего она не боялась, так это его. С ним она не боялась ни ночи, ни темного леса, ничего. И она пошла к нему. Поцеловала ли она его? Улыбнулась? А ее глаза, когда она смотрела на него, – они знали, что это последние минуты ее жизни? Испугалась ли она, почувствовав что-то неладное? Побежала?
Закричала ли она?
Этот ее крик преследовал Спенсера днем и ночью. Она кричала, конечно, но ее никто не услышал. Чтобы заставить замолчать, он швырнул ее беспомощное тело в снег, придавил коленями грудь и набросил на лицо подушку. Она пыталась вывернуться, вырваться из его рук, но разве это было возможно, когда сломаны ребра и сильно ушиблено плечо. Спенсер просыпался среди ночи, и перед ним неизменно возникала сцены борьбы Кристины со смертью, и ему хотелось плакать.
«Она заставляет тебя желать своего собственного крушения».
Это же сущая бессмыслица. Зачем Натану Синклеру нужно было ее убивать? Он был ей нужен, она его любила, пестовала, вытащила из трущоб, из грязи, из уличных банд, заплатила за то, чтобы ему изменили фамилию, сделала так, чтобы он оказался рядом с ней.
Деньги ему, видимо, были не нужны, поскольку он отказался от своей доли, как будто это была монета в четверть доллара и ему лень за ней нагибаться.
Почему он ее убил? Почему это могла сделать Конни, Спенсер понимал. У нее глаза сверкали от ненависти. Ей лгали, и так много и долго, что она не могла больше совладать с собой. В ней все всколыхнулось. В тот первый раз, тогда на мосту, она просто потеряла над собой контроль. Во второй раз она решила довести все до конца. Заранее все основательно продумала, как следует подготовилась. Это Спенсер понять мог.
Но почему Натан?
Потом он вдруг вспомнил свои собственные слова, которые сказал Кристине Ким в то воскресенье, когда они пили горячий шоколад. «Сила, власть и страх» – вот что сказал тогда Спенсер Кристине. Ее задушили, стало быть, восторжествовала грубая сила. Как ни крути, отношения у них были неравноправными: деньгами распоряжалась Кристина, а значит, у нее была вся полнота власти и сила тоже. Возможно, Альберт не хотел больше зависеть от нее. В конце концов, он мог ей надоесть, и в таком случае она могла порвать с ним отношения в любое время. И все. Кто знает, может, Кристина разлюбила Альберта, может быть, именно поэтому она и не завещала ему все свои деньги. В этом последнем поединке с ней Альберту захотелось показать, кто обладает настоящей властью.
Спенсер вспоминал, как Конни повторяла: «Я не делала этого, не делала», – и слова эти отдавались в его голове, как звон церковных колоколов, а то вдруг неожиданно срывались на визг, и это терзало Спенсера.
Хуже того, начала страдать его работа.
В конце концов, однажды после острого приступа этой «болезни», которая длилась все дождливое мартовское воскресенье, Спенсер не выдержал и отослал Конни короткое письмо, в котором сообщил, что собирается приехать к ней. Спустя несколько недель, то есть когда, по его расчетам, она наверняка уже получила его письмо, Спенсер собрался в Нью-Хэмпшир.
Последний раз он видел Конни два года назад, и, надо сказать, она сильно изменилась. Той молоденькой девушки, которая сидела напротив него в студенческом кафе «Коллиз», больше не существовало. Ее лицо вытянулось, щеки ввалились, в уголках рта появились не очень значительные, но все же заметные горестные складки. Исчезла беззаботная улыбка, длинные белокурые волосы поблекли. Она стала худее, бледнее и казалась огрубевшей. Конни было двадцать три года. Еще два с половиной года, и можно ожидать досрочно – условного освобождения. Вроде бы она под него подпадала. Теперь она много курила и по старой привычке нервно теребила волосы.
– Как ты здесь, Конни? – спросил Спенсер, садясь напротив. Они были разделены стеклянной перегородкой, но видеть и слышать друг друга могли без телефона.
– Прекрасно, как видишь. А ты изменился.
Спенсер прошелся рукой по волосам и уточнил:
– Ты имеешь в виду мои волосы? Да, я их теперь коротко не подстригаю.
– Да, вот так вот. Но теперь ты зато не выглядишь таким крутым, как прежде, но все равно очень симпатичный.
– Шутишь, конечно, – улыбнулся Спенсер.
– Нет, правда. Ты выглядишь отлично.
Но Спенсер проехал три сотни миль не для того, чтобы вести подобные разговоры.
– Тебя навещают? – спросил он.
– Конечно. Все время ездят родители. Брат приезжает, примерно пять раз в год, что очень много для него, так как он живет в Лос-Анджелесе, поэтому сам понимаешь. – Она сделала паузу. – Но ты ведь не о них спрашиваешь. Правда?
Спенсер кивнул.
– Мой адвокат приезжает тоже. Не так часто. Если бы были другие обстоятельства и можно было подать апелляцию, тогда бы я виделась с ним много чаще. Теперь же апеллировать не о чем, и поэтому одним визитером у меня меньше. – Она снова сделала паузу. – А это здорово, что ты приехал.
Он махнул рукой и повинился:
– Ничего здорового нет в том, что я так долго не приезжал.
– Но почему ты должен был приезжать? – сказала Конни мягко. – Например, окружной прокурор и его помощники, они же не приезжают.
– Конечно, они не приезжают. Но они… – Спенсер запнулся. Что – они? Они не просыпаются среди ночи в поту?
– Что-то не дает спать, детектив?
– Спенсер. Зови меня Спенсер.
– Хорошо, Спенсер, – сказала Конни. – Зачем ты приехал?
– Я приехал… – Он посмотрел на серую поверхность барьера, разделяющего их. – Хм, ты знаешь, я в последнее время много о тебе думал.
– Думал? – Она улыбнулась. – Хорошо или плохо?
– Не в этом дело. Я вспоминал тебя, какой ты была в Дартмуте. Кстати, ты встречаешься со своими старыми друзьями?
– Ты знаешь, я как раз собиралась задать тебе тот же самый вопрос. Ты с тех пор хоть раз встречался с моими старыми друзьями?
– Нет, не встречался. После суда я даже ни разу не был в Нью-Хэмпшире.
Конни замолчала, видимо не находя нужных слов, чувствовалось, что она хочет что-то сказать, но не может.
Спенсеру хотелось ей помочь, но он тоже не мог найти нужных слов. Годы работы приучили его вести допросы, к диалогам он привычен не был. Годы же сделали его осторожным и замкнутым.
Ему показалось, что они сидели так очень долго, и все это время Спенсер боролся с собой. Наконец он посмотрел на нее и тихо произнес:
– Ты ведь этого не делала? Верно, Констанция?
– Нет, – проронила она, и ее голос осекся. Спенсер кивнул. По какой-то причине он сейчас поверил ей – сразу и безоговорочно.
– А за год до этого ты действительно пыталась ее убить? – В своей привычной шкуре детектива Спенсер чувствовал себя более уверенно.
– Что-то вроде, но не так уж прямо.
– Так почему же тогда ты согласилась на согласованное признание вины [33]33
Согласованное признание вины – договоренность между судом и подсудимым о том, что последний признает себя виновным в совершении менее тяжкого преступления и получит минимальное наказание, причем в этом случае суд не будет рассматривать обвинение в более тяжком преступлении.
[Закрыть]?
– Лучше так, чем перспектива получить пожизненное заключение. Ты же понимаешь, пять лет – это все-таки ещё не вся жизнь. – Конни наклонила голову.
– Конни, если ты этого не совершала, тебе следовало вести себя иначе. Ведь суда, по существу, не было. А ты могла бы пройти через суд, защищать себя. Отрицать свою вину. Бывали случаи – и не так уже редко, – когда суд присяжных оправдывал невиновных.
– А иногда совсем наоборот. И ты это знаешь.
– Иногда бывало наоборот, – согласился Спенсер.
– Спенсер, послушай, мне нечего тебе сказать, кроме старого, но ты, наверное, еще с тех пор устал это слушать.
Спенсер, в ушах которого все это старое звучало последние два года день за днем, кивнул.
Конни подалась к нему и, почему-то переходя на шепот, посоветовала:
– Детектив О'Мэлли, поезжай и посмотри, как там Альберт. Узнай, как он сейчас?
Лицо Спенсера отвердело. Не скрывая своего к нему отношения, он сказал:
– Вот уж с кем бы не хотелось встречаться.
– Навести его, детектив. Пожалуйста, выясни, что представляет собой сейчас Альберт Мейплтоп.
Спенсер положил руки на стол ладонями вниз и задал вопрос, что называется, в лоб:
– А ты как думаешь, Конни, что он сейчас собой представляет?
– Не знаю, – ответила она, – Но он так ни разу ко мне и не приехал.
– Ты считаешь, что он должен был приехать?
– Да, я считаю, что должен был. – И она почти начала плакать, но глаза оставались сухими, только губы слегка скривились. – Я тебе сейчас кое-что расскажу, детектив, кое-что, чего я не рассказывала до сих пор никому, даже брату, родителям, Джиму. Понимаешь, никому. – Она сделала паузу. – В ту ночь, когда погибла Крисси, я выбежала на улицу. Фактически я обезумела от ревности и от злости. Только что мы с Кристиной подрались, причем по-крупному. Я искала Альберта, но его нигде не было, не видно было и Кристины. Слишком уж это было странное в кавычках совпадение, но такое случалось уже не раз и не два. Когда куда-то исчезает она, то жди, что одновременно исчезнет и он, и наоборот. И теперь опять все снова.
– Во сколько это было?
– После часа. Может быть, в час десять – час пятнадцать.
Спенсер весь трепетал и поторопил ее:
– Продолжай.
– Ты не сможешь понять, что я тогда чувствовала. В двенадцать сорок пять я позвонила Альберту. Занято. Я звонила снова, и снова, и снова. Занято, занято, занято… Наконец я вышла на улицу, где-то сразу после часа. Ты думаешь, я не стучала в дверь Кристины? Конечно, стучала. Но там отзывался только Аристотель. Затем я рванулась в комнату отдыха. Там сидел Том, но Альберта не было. Я там долго не задержалась, но, судя по всему, больше там никого не было. И в туалете, разумеется, тоже. – Она сделала паузу. – На одном из столов я заметила пивную бутылку, но она могла принадлежать любому, кто заходил сюда в течение вечера.
– Она могла принадлежать любому. Это верно. Но она могла также принадлежать и Альберту.
– Да, но где он-то сам был? В туалете? А сколько требуется мужчине времени для этого? Я снова кинулась наверх, снова позвонила ему, позвонила Френки, позвонила Джиму. Я просто сходила с ума. Передо мной стояла одна и та же картина: он и Кристина вместе. Тогда я надела куртку и выбежала на улицу.
– Значит, перед тем как выбежать на улицу, ты надела куртку? – Спенсер вспомнил о подушке, которую она могла спрятать под курткой, – орудие убийства.
– На улице шел сильный снег. Он прямо залеплял мне лицо.
– А подушка? Где была подушка? Под курткой?
– Подушка? О чем это ты говоришь?
– О подушке. Маленькой такой, тридцать на тридцать сантиметров. Ее как раз хватало, чтобы закрыть лицо Кристины.
– Нет, – вздохнула Конни, – подушки у меня не было. Ну что, продолжать мне или нет?
– Продолжай, пожалуйста, – мягко сказал Спенсер.
– Мы с ней только что подрались.
– Я это знаю. Фрагменты твоей кожи были найдены у нее под ногтями.
– Да, мы подрались. Это было ужасно, я не знаю, что на меня тогда нашло. Она, как обычно, все отрицала. – Конни сделала паузу. Было видно, что ей больно, и она борется с собой. – Ну, не все. Мне кажется, именно в тот раз она хотела сказать мне правду. Да только я не хотела слушать. Вот почему я так тогда расстроилась. Я думала, что действительно хочу узнать от нее правду, но, когда она начала мне ее говорить, я разозлилась, поняв, что мне совсем не хочется слушать эту правду. Я хотела верить Альберту. И, спрашивается, почему я должна была верить ей? Его я любила. А кто была мне она?
