Текст книги "Дракула против Гитлера (ЛП)"

Автор книги: Патрик Шейн Дункан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

После того, как Люсиль потеряла сознание, отец потащил ее по туннелю, но не успел пройти и его половины, как она очнулась и смогла идти дальше самостоятельно.

Она хотела вернуться и помочь Дракуле, но запыхавшийся и выбившийся из сил Ван Хельсинг уже обрушил туннель позади себя заранее заготовленными обвалами.

Погнавшиеся за ними немцы в этот момент пришли в замешательство, обнаружив, что проход дальше завален. Они предположили, что туннель шел по прямой, и, выйдя наружу, исходя из этого предположения, мысленно провели прямую линию и бросились в заброшенный сарай, стоявший через дорогу напротив дома Ван Хельсинга.

Но ее хитрый отец прорыл туннель так, что он поворачивал после участка обвала и далее вел к соседнему участку.

Над домом копошились немцы, они искали и нашли-таки оружие, но кроме того, они выносили из дома имущество Ван Хельсинга, как воры. Через некоторое время солдаты бросили это дело и, оставив двоих охранять дом, уехали. Люсиль помогла отцу вылезти из укрытия. Они пробрались через соседский двор в неподалеку находившийся гараж, где у них стояла машина на случай побега.

Все это время мысли Люсиль были сосредоточены на одном – на тяжелом положении, в котором оказался Дракула, человек, который, как она считала, являлся ее возлюбленным.

ИЗ ПИСЬМЕННОГО СТОЛА АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

(Перевод с голландского)

Моим изначальным и худшим опасением было то, что объектом насилия Князя может стать моя собственная любимая дочь, как это произошло с бедной Люси Вестенра.

Но как неоднократно учила меня жизнь, самые худшие страхи могут превратиться в еще более запутанный кошмар. Думаю, Люсиль привязалась, нет, влюбилась в этого дьявола. Между нами об этом не было произнесено ни слова, но у меня же есть глаза, и отец же все видит и понимает. И это меня до крайности беспокоит.

Правда, он показал, что уже не является тем кровавым мясником, с которым я сражался тогда, ну, за исключением тех случаев, когда он набрасывался на немцев.

И в нашем кругу подпольщиков он вел себя как… ну, в общем-то, по-человечески – довольно эрудированный, положительный господин, культурный, тактичный, порядочный.

И тем не менее, его отношения с моей дочерью, в любой форме, – это абсолютное табу и мерзость для меня. Так продолжаться не может. И не должно. Но я не могу поднимать эту тему в разговорах с Люсиль. Я знаю свою дочь. Если я запрещу им общаться, она открыто всё сделает наоборот, просто назло мне.

Вопрос отпадет сам собой, конечно, если нам не удастся его освободить. И тут я оказываюсь на распутье, разрываясь в отношении того, что же я должен теперь делать. Должен ли я спасти вампира? В чем заключается мой долг? Сейчас я фактически делаю всё для галочки, без обычного задора, и мне кажется, Люсиль начинает подозревать, что я недостаточно предан нашему общему делу.

О, что же я наделал?

ИЗ ВОЕННОГО ДНЕВНИКА ДЖ. ХАРКЕРА

(Расшифрованная стенография)

4 ИЮНЯ 1941 ГОДА.

Этим вечером лишь решимость и сила привычки смогли заставить меня сделать новую запись в этом дневнике. Потому что я настолько несчастен, настолько пал духом, настолько разочарован во всем мире, включая саму жизнь; мне даже было бы все равно, если бы я услышал сейчас шорох крыльев Ангела Смерти. В последнее время он с успехом хлопает этими своими мрачными крыльями над всей Европой, и я чувствую, как его темная тень накрывает и мою душу.

Я видел, как немецкий вездеход с грохотом выкатился из развалин дома Ван Хельсинга, а за ним танк, двигавшийся гораздо медленнее и неповоротливей. За ними последовал грузовик, набитый эсэсовцами. Я знал, что Дракула в вездеходе, он связан чем-то вроде наброшенной на него сети. Я видел, как его схватили. Но что случилось и где находятся Люси с отцом мне, к своему горестному сожалению, ничего не было известно. Я мог лишь предположить, что их куда-то увезли.

А у меня ничего не вышло.

Проезжая на «Соколе» в пределах видимости дома Ван Хельсинга, я увидел, как туда подъехали немецкие боевые машины, и как солдаты окружили дом. Я остановил свой мотоцикл и слез с него, следя за происходящим из зарослей кизилового кустарника.

Проклиная себя за то, что опоздал, я уже ничем не мог помочь милой Люси. И ее отцу. И вообще никому другому, если уж на то пошло. Это провал, полный провал, а я жалкий неудачник. Если бы я не сидел так долго в этом кафе, в нерешительности, размышляя, что же делать, если бы я не запоздал со своим решением ехать сюда… Если бы ехал быстрее… Если бы, если бы, если бы… Что же мне делать теперь?

И вот я сижу теперь здесь, в сыром зернохранилище, и компанию мне составляет лишь пара дерзких крыс. И меня накрывают горестные размышления, подобно тому, как туман окутывает пашню за стенами этого жалкого убежища.

Я опоздал. Опоздал и не спас Ренфилда. Не успел предупредить Михая. Слишком поздно прибыл к дому милой Люси. Поздно, поздно, всё слишком поздно!. Это слово, что – станет мне печальной насмешливой эпиграммой?

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

(Телеграмма)

ДАТА: 4 ИЮНЯ 1941 ГОДА.

КОМУ: ОБЕРГРУППЕНФЮРЕРУ СС РЕЙНХАРДУ ГЕЙДРИХУ, РСХА.

ОТ: МАЙОРА СС ВАЛЬТРАУДА РЕЙКЕЛЯ.

КОПИЯ: ГЕНРИХУ ГИММЛЕРУ, РЕЙХСФЮРЕРУ СС.

МЫ ЕГО ЗАДЕРЖАЛИ.

ИЗ ВОЕННОГО ДНЕВНИКА ДЖ. ХАРКЕРА

(Расшифрованная стенография)

5 ИЮНЯ 1941 ГОДА.

События, изложенные ниже, я либо наблюдал собственными глазами, либо сумел собрать о них сведения от очевидцев:

Павел работал в своем гараже. Я не знал, чем он занимался на гражданке, но оказывается, он со своим дядей содержал авторемонтную мастерскую. И он лежал под старым Ситроеном и снимал поддон картера, разговаривая с хозяином этой старой машины, Франтишеком Зеклосом, который рассказывал ему о том, как небольшой обвал в горах разрушил ходовую часть его машины. Он огибал какую-то гору, и вдруг увидел, как на него катится кусок гранита размером с чемодан. Выбор был следующим: либо полететь вниз с высоты 50 футов с одной стороны дороги, либо врезаться в стену горы. Оба варианта водителя не устраивали, поэтому он решил «оседлать» скалу и, пытаясь это сделать, разбил поддон картера и, возвращаясь в город, оставлял за собой черный след, как от улитки.

«Как Гензель и Гретель, сыпавшие после себя хлебные крошки», заметил Павел из-под машины. Когда он не получил ответа, он взглянул туда, где находились сапоги старого Франтишека. Вместо этого он увидел черные сапоги эсэсовца. Повернув голову, он увидел еще три пары таких же сапог. Они окружили машину со всех сторон.

Предвидя такую возможность, Павел развил в себе привычку прятать в ходовой части всех автомобилей, над которыми он работал, пистолет. Это было первое, что он делал, приступая к работе. И он потянулся к бельгийскому пистолету, который он положил на рессору. Но чьи-то руки схватили его за лодыжки и вытащили из-под Ситроена. Не успел он поднять пистолет, как один из сапогов наступил ему на руку.

Последовала череда ударов руками и ногами, и окровавленный Павел лишился сознания. Затем его заковали в наручники и отправили в замок Бран.

Товарищ Павла Фаркаш обрабатывал огромную подушку теста в пекарне своего шурина, нарезая и укладывая дрожжевые куски в формы для хлеба. Его работа тоже позволяла добывать ценную для Сопротивления информацию, поскольку его шурин являлся одним из местных поставщиков продовольствия для подразделения СС, разместившегося в замке, а также для румынского гарнизона Брашова.

В этот момент толстый румынский ефрейтор запихивал гогоси [пончики] себе в рот, казавшийся слишком маленьким, чтобы прокормить такую массивную тушу.

«И что, много там солдат на этой новой артиллерийской батарее?», спросил Фаркаш.

«Какая разница?» В бездонной гастрономической бочке бесследно исчез пончик номер четырнадцать.

«Возможно, я смогу вам помочь, например, нарезать хлеб тоньше. Меньше буханки будут. А с лишним хлебом можно делать что угодно: продавать, есть, обменять на что-нибудь. Еще пончиков?»

«Не возражаю». Он потянулся за следующим, но был прерван внезапным треском и грохотом: это одновременно распахнулись передняя и задняя двери пекарни.

Фаркаш сразу же понял, в чем дело, и, бросившись к боковой двери, распахнул ее. Путь ему преградил эсэсовец. Фаркаш метнулся обратно в пекарню и сильным ударом сбил с ног одного немца, врезавшегося в печь. Солдат взвыл от боли, ударившись лицом о раскаленную сталь. К Фаркашу бросились два солдата. Он повалил одного на пол ударом плеча, а другого отбил предплечьем. Тот зашатался и упал на огромный, вертикально стоящий тестомес. Одна рука немца застряла в гигантской чаше, и вращающаяся лопасть машины зацепила нациста за руку и затянула его целиком в чашу, где голова его была мгновенно раздавлена, с треском оборвав его нечеловеческий крик.

Фаркаш кинулся к входной двери, проход к которой на мгновение остался свободным, никем не прикрытый.

Но снаружи его поджидали другие немцы, которые тут же набросились на него. Его немедля избили до полусмерти и увезли.

Анка, деспотичная партизанская «мама», целыми днями ползала на четвереньках перед людьми, которых презирала. Ей удалось устроиться на работу в замок одной из уборщиц, которых нацисты нанимали. Притворяясь, что не понимает немецкого языка, она каждый день мыла полы, держа ухо востро насчет любой информации, которую ей удавалось подслушать. Погружая в ведро щетку, орудуя шваброй или тряпкой вытирая пыль, даже моя туалеты, она подслушивала приказы, сплетни и мелкие разговоры, реплики, которыми перебрасывались канцеляристы из штаба, офицеры и их подчиненные, даже мелкие сошки. Она ссыпала бумагу из мусорных корзин в мешки, которые затем уносила к себе на квартиру в городе. Там она просматривала их не спеша, когда было время, с бокалом посредственного коньяка.

В этот день она подслушивала молодого лейтенанта, жаловавшегося на свою судьбу, застрявшего здесь, в этой вонючей дыре, в Румынии, в то время как дружка его сестрички назначили на хорошо оплачиваемую и непыльную должность в Нордхаузене, охранять заключенных на заводе по производству ракет А4.

«Что за ракета – “Агрегат-4”?», спросила его машинистка.

«Оружие Возмездия»[42]42
  Vergeltungswaffen (нем.). Речь идет о «Фау-2» (от нем. V-2 – Vergeltungswaffe-2; другое название – нем. А-4 – Aggregat-4, агрегат) – первой в мире баллистической ракете дальнего действия, разработанной немецким конструктором Вернером фон Брауном и принятой на вооружение вермахта в конце Второй Мировой войны. – Прим. переводчика.


[Закрыть], последовал его ответ.

Анка повернулась к своей подруге-прачке Думитре, и они обменялись взглядами, отметив эту информацию.

Анка услыхала цокот каблуков сапог по кафельному полу еще до того, как увидела их: по коридору к ней шагали два мордоворота-эсэсовца. Что-то в их поведении показалось ей подозрительным, обострив ее паранойю. Сапоги остановились в нескольких сантиметрах от ее ведра.

«Анка Паску? Вы арестованы. Встать».

Она покорно кивнула, в совершенстве овладев униженной манерой поведения фашистской прислуги, положила швабру обратно в ведро и погрузила руку в серую воду.

И вытащила ее обратно, уже держа в руке Вальтер ППК.

Два выстрела. Два трупа. В точности как там, на ферме Мугура, где она тренировалась в стрельбе на пугалах. Но выстрелив в головы, а не в тыквы.

Она бросилась бежать. Испуганный вооруженный постовой в конце коридора поднял винтовку. Она выстрелила в него на бегу, перепрыгнув через падающее тело.

Выскочив наружу, она побежала по двору. Она была весьма шустрой для пожилой женщины. Четыре года назад она заняла второе место в Будапештском конкурсе танцев в стиле свинга и джиттербага. Когда Анка подбежала к воротам, туда как раз подъезжал курьер на мотоцикле, возвращавшийся с вокзала. Она выстрелила в него, подхватила мотоцикл, до того, как он упал на землю, и умчалась прочь, прежде чем успели отреагировать другие немецкие солдаты, находившиеся во дворе. Они открыли по ней огонь, и она почувствовала, как скользнула у нее по плечу пуля, но вскоре она исчезла за поворотом.

За ней погнались на машинах, и вскоре был обнаружен ее мотоцикл, со следами крови на руле, в полумиле от замка, сброшенный в канаву. Несмотря на тщательные поиски, ни следа от резвой, как пуля, уборщицы обнаружено не было – к полному смущению, как можно предположить, офицера, руководившего ее поисками.

Свидетелем этих подвигов Анки я не был. Зато я видел своими собственными глазами, как схватили Фаркаша – еще один случай, когда я опоздал, не успев предупредить или помочь партизанам. Это уже становилось дурной, даже ужасной привычкой.

Оставив свой «Сокол» в каком-то узком проезде, я прошел далее пешком три квартала до пекарни. Когда я увидел, что туда уже прибыли немцы, я изобразил из себя покупателя и подошел к обувной лавке, находившейся через дорогу. Задержавшись у витрины, якобы меня интересуют новые башмаки, я даже сделал вид, что осматриваю каблуки собственной обуви. Я поднял ногу к спине и как раз этим занимался, когда немцы, не занятые избиением бедного Фаркаша, стали окружать прохожих и зевак, оказавшихся рядом, в том числе и меня.

«Эй ты!», крикнул мне один из немцев, показав на меня рукой. Я же вел себя так, будто не услышал и не увидел фрица, и начал уходить, как ни в чем не бывало – ну, насколько смог.

«Эй, стой!», послышался следующий приказ, но к тому времени я уже поворачивал за угол. Как только я скрылся из виду, я побежал, услышав позади себя крики немцев. Не смея оглядываться назад, я чувствовал, как напряглись у меня мышцы между лопатками – в ожидании пули.

Уже подбегая к следующему углу, я все-таки оглянулся и увидел двух бегущих за мной фашистов, оба с оружием в руках. Послышалось еще несколько криков «Стоять!»

Я ответил тем, что побежал еще быстрее, скрывшись в следующем проулке. Мой мотоцикл был в двух кварталах отсюда, я значительно опережал их и был уверен в том, что успею скрыться. Разве что мне помешают какие-то непредвиденные препятствия…

Оглянувшись, чтобы проверить, как там мои преследователи, я не заметил перед собой разбитого участка мостовой с развалившейся брусчаткой, и, подвернув лодыжку, я грохнулся и растянулся на земле. Я с трудом поднялся на ноги, но нога моя, как сразу же выяснилось, оказалась почти непригодной точкой опоры, и я почувствовал дикую боль. Я обнаружил, что утратил преимущество над немцами. Они почти уже догоняли меня. И один из них уже поднимал винтовку. Нет ничего более тягостного, чем видеть перед собой твой собственный конец в виде ствола с наведенным тебе в лицо прицелом.

Два фрица были уже всего в нескольких метрах от меня, один из них держал меня намертво, если можно так выразиться, в своем прицеле. Я уже мысленно стал представлять себе, как меня схватят, начнут допрашивать, выяснять имя, какое звание и все прочее, представил свою встречу в плену со своим старым приятелем Ренфилдом, где я, возможно, еще раз, перед казнью, увижусь с Люси – ну, в общем, весь этот романтический вздор.

И вот такие у меня были пораженческие мысли, как вдруг дверца угольного желоба в стене дома, мимо которого только что пробежали немцы, приоткрылась. В переулке показалась чья-то фигура. Она подняла пистолет с нелепым длинным стволом и навела его в спины моих преследователей. Люси!

На лице моем, должно быть, настолько явно было написано внезапное удивление, что фриц, прицелившийся в меня, начал оборачиваться. Люси просто приставила пистолет ему к затылку и прошептала по-немецки:

«Брось пушку».

Что он и сделал. Второй немец тут же остановился, как вкопанный. Он обернулся, потянувшись за своим оружием. Люси покачала головой.

«Не двигайся, не то вышибу твоему приятелю мозги 9-миллиметровым калибром», сказала она ему, и он выпустил из рук винтовку, со звоном грохнувшуюся на тротуар.

«Ну как, Джонатан? Похоже это на Кэгни и Богарта?»

Она рассмеялась, а я радостно рассмеялся про себя, бросившись вперед, к ней, слегка прихрамывая, тут же позабыв о боли при виде этой храброй и дерзкой девчонки. Я подобрал обе винтовки; ни у одного из них пистолетов не оказалось.

Винтовка, которая еще несколько секунд назад была наведена на меня, теперь обратилась против моего врага.

«Люси…», начал я. «Черт, я так… рад тебя видеть».

«Потом». Она ткнула одного немца пистолетом и указала на дверь угольного желоба. «Лезь вниз», приказала она.

Один фриц подчинился быстро. Второй стал упираться, и я немного простимулировал его прикладом своей винтовки. Его винтовки, если уж быть слишком придирчивым.

Внизу лестницы, рядом с желобом, ждал профессор Ван Хельсинг. Он также был вооружен и внимательно следил за спускавшимися пленниками. Подвал оказался чистеньким, там пахло плесенью и табаком. Вдоль одной из стен там стояла какая-то старая мебель и пыльный стеклянный витринный шкаф.

Я закрыл за нами дверь. Люси с отцом заставили немцев снять форму, и я связал им руки и ноги шнуром от штор, который я отыскал в сваленных в кучу заплесневевших занавесках, лежавших в углу.

«Слава Богу, вы в безопасности». Я едва сдерживал радость. «Я думал, вас схватили. Или еще того хуже».

«Пока еще не в безопасности», сказала Люси.

«Нам нужно покинуть город, и как можно скорее», добавил ее отец.

Шторами мы заткнули фрицам рты и привязали их к опорной балке.

«Теперь осталось только дождаться темноты и ускользнуть отсюда», сказала Люси.

«Дракулу же схватили, верно?», спросил я, уже зная ответ на свой вопрос.

«Да», ответила Люси упавшим голосом.

«Как вы считаете, что мы должны сделать, чтобы это исправить?», спросил я. Люси молчала, о чем-то глубоко задумавшись. Мне ответил профессор.

«Мы освободим его», сказал Ван Хельсинг. «И всех наших товарищей. Но сначала мы должны заручиться помощью».

«Мы освободим их», прошептала Люси, поклявшись скорее самой себе, чем нам.

Последовавшую затем тишину прервали приглушенные крики и хлопанье дверей. Это воодушевило наших пленных, и Люси постучала одного из них по голове рукояткой своего Люгера, а я тем временем подошел к дверце угольного желоба и приоткрыл ее, выглянув наружу.

Переулок обыскивали эсэсовцы, проверяя каждую дверь. Люси подошла ко мне. Мы оба увидели, в каком серьезном положении мы оказались. Через несколько минут нас обнаружат.

«Ищут этих двоих, думаю», сказала она, выразившись лаконично.

«Сюда», сказал Ван Хельсинг, направившись к лестнице, выводившей вверх из подвала.

«Немцы и перед домом тоже были», предупредила Люси.

«Постойте», сказал я. «Устроим им отвлекающий маневр?»

Покопавшись в карманах, я обнаружил кожаный футляр, в котором у меня лежало с полдюжины «карандашных» запалов, выбрав самый короткий, с таймером на тридцать секунд (устройство было помечено черным цветом, номинально оно было рассчитано на десятиминутную задержку, но печальный опыт применения их в полевых условиях научил нас другому). Из другого кармана я достал зажигательное вещество и заменил шнур.

По моей просьбе Люси локтем приоткрыла угольную дверцу. Я убедился, что нацисты заняты своими делами и на нас не смотрят, разбил стеклянный предохранитель и швырнул устройство через весь переулок на крышу гаража. Вскоре последовал взрыв. Негромкий, но достаточный, чтобы привлечь внимание противника. В воздух тут же взметнулось пламя, вслед за которым повалил черный дым. Я подумал, как бы в этот момент возрадовался бы наш кретин – старина Ренфилд.

Выбросив из головы эти грустные размышления, я запер угольную дверь и отправился вверх по лестнице вслед за профессором и Люси. Наверху дверь выходила в табачную лавку. Ее владелец, маленький смуглый человечек, стоял у окна своего заведения на стрёме.

Мы подошли к нему. Отряд немецких солдат на улице находился в состоянии полного беспорядка, сопровождавшегося криками и неразберихой. Затем все они общим скопом побежали за сержантом, который повел их за угол, и они скрылись из виду.

«Уходите, сейчас самое время!», прошептал табачник, тревожно их поторапливая.

И мы так и сделали, выбежали за дверь и помчались по этому узкому проулку туда, где Ван Хельсингс нырнул в шикарный польский Fiat 508, за который мой бывший сосед по квартире, Уиндэм Стэндинг, отдал бы свои напольные часы с гирями.

Но теперь перед нами встала следующая проблема. Как выбраться из Брашова? Мы понимали, что наверняка будет объявлена тревога, и дороги будут тщательно проверяться, и у солдат, скорее всего, на руках будут наши имена и описания. Положение наше было неприятным и затруднительным.

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ДНЕВНИКА НЕУСТАНОВЛЕННОГО ЛИЦА

(Перевод с немецкого)

…его не сложившаяся личная жизнь. Ева требует замужества. Герр Вольф пытался объяснить ей, что у него другая жена – Германия! Но Е.Б. хочет детей. А герр Вольф предпочел бы их не иметь, особенно если существует такая возможность, что они станут похожими на свою мать. Она покорна и податлива, как воск, и герр Вольф способен придавать ей любую форму по своему желанию, и она поддается этому, даже желает этого. Моя милая Овечка[43]43
  «В кругу самых близких и испытанных друзей он [Гитлер] иногда называл ее [Еву Браун] Tschapperl, что приблизительно переводится как «дурочка» или, в лучшем случае, «теленок». Но это, возможно, звучало не так уничижительно, как кажется. В Австрии – включая деревню Шпитталь, где родилась его мать Клара Пельцль, – слово имеет ласкательный оттенок, не обиднее, чем если бы он называл Еву «цыпленочек мой» (Анжела Ламберт, «Загубленная жизнь Евы Браун»). – Прим. переводчика.


[Закрыть] – прекрасная спутница, но ее кровь не должна передаваться по наследству. И герр Вольф уверен, что и его собственная кровь уже так давно заражена этой встречей, что оставила в душе его ожог.

6 июня.

Герру Вольфу нужны еще желудочные таблетки против выделения газов, а также Нео-Баллистоль[44]44
  Средство для ухода за кожей. – Прим. переводчика.


[Закрыть]. Нужно напомнить об этом CS[45]45
  Ряд упоминаемых далее лиц под литерами CS, HL, GT, G и D из окружения Гитлера в тексте не расшифровываются, и угадывать, кто это именно, я не стал.
  Буду благодарен за подсказки. – Прим. переводчика.


[Закрыть].

Свежий анекдот – от HL.

Раввин и католический священник живут напротив друг друга и постоянно соперничают друг с другом. И вот как-то раз священник покупает себе новый Mercedes 260. Раввин видит это, продает свой Форд и покупает новый Роллс-Ройс. Священник видит Ройс и приводит свою паству, и они целый час трижды обходят Мерседес крестным ходом с песнопениями. Раввин призывает на помощь синагогу, собирает своих людей, и они обходят Ройс целых пять раз, распевая молитвы два часа.

Священник видит всё это и окропляет свой Мерседес святой водой. Тогда раввин обрезает три дюйма выхлопной трубы Роллс-Ройса. Ха-ха-ха. Очень смешно.

Нужно найти более подходящего партнера для Блонди [овчарка Гитлера]. Овчарка-жених GT не проявил к ней интереса после того, как Блонди оскалила на него зубы при первом же его появлении.

D подарил герру Вольфу новую картину [Франца] фон Штука. Очень экспрессивно и вдохновляюще.

Прошлым вечером еще один частный показ фильма – «Белоснежка и семь гномов». (Подумать только, что этот Дисней вытворяет со своей анимацией! Она намного превосходит то, что могут передать актеры. Гномы просто потрясающие! Можно только представить себе, что г-н Дисней мог бы сделать с «Песней о Нибелунгах»…

«Зигфридом»… – Нужно сказать G [Геббельсу?], чтобы он привлек его к реализации этого проекта после войны. У г-на Диснея наверняка немецкая кровь. Скажу HH [Гиммлеру] провести исследования по этому вопросу).

Подготовка плана «Барбаросса» продолжается ускоренными темпами, а тем временем не оснащенные всем необходимым британцы вытесняются из Сирии и Ирака. Чертовы мелкие войнушки следуют одна за другой. Гегемония пьяницы Ч [Черчилля] на Ближнем Востоке заканчивается. Японцы заставили американцев обратить все свое внимание на Тихий океан, что отвлекло огромные ресурсы от Европы, в нашу пользу.

Но за общим ходом этой войны и помимо нее есть еще Мрачная Тень, нависающая над плечом герра Вольфа, и он ожидает новостей из Брашова.

Герр Вольф не может сосредоточиться. Его разум не находит себе покоя, он в состоянии душевного возбуждения и смятения из-за поимки Существа. Эта неспособность сконцентрироваться стала даже мешать на фоне нынешнего вихря событий и активной деятельности окружающих. Возможность того, что такое Существо действительно существует, поражает разум, зароняя в нем сомнения тем фактом, что такие сверхъестественные существа еще существуют среди нас, смертных. Может быть, есть и другие? Не обязательно такого же биологического вида, как это Существо, но какие-нибудь другие создания из древних мифов и легенд. Возможно, наконец, будет доказано, что Древние Нордические Боги на земле действительно существовали. Подумать только, могучий Тор – возможно, вовсе не сказки, которые рассказывают детям, а такая же наша история, как Хлотарь, Одилон и Оттон Великий.

«Что за дьявольское искусство за этим кроется? Что за магия пробудила эти силы?»

Но герр Вольф – сторонник презумпции[46]46
  Презумпция – предположение, признаваемое истинным, пока не доказано обратное. – Прим. переводчика.


[Закрыть]. Необходимо провести расследование, строгое и тщательное, дабы подтвердить, истинно ли наше открытие. Уже отданы соответствующие распоряжения, и результаты этого анализа будут вскорости и оперативно ему доложены.

И все же…

ОТРЫВОК ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО РОМАНА ЛЕНОРЫ ВАН МЮЛЛЕР «КНЯЗЬ-ДРАКОН И Я»

Лошадь была старой, с настолько провисшей спиной, что брюхо ее почти касалось земли. Она медленно, едва-едва тащилась вперед. В старой гриве ее видны были проплешины, там, откуда волосы несчастной клячи просто сбежали – возможно, надеясь добраться куда-нибудь, в какое-нибудь любое другое место, быстрее, чем эта улитка с копытами. Жалкое животное плелось с опущенной вниз головой, усталое, полуслепое, или же ему, возможно, уже просто надоел один и тот же маршрут, по которому оно тащилось уже сотни раз.

Крестьянин был под стать своей лошади – старый, сгорбившийся, жизнь так сильно согнула ему плечи, что для того, чтобы увидеть, что впереди, ему приходилось вглядываться вверх из-под зарослей густых бровей. Его седые волосы были похожи на груду стальных стружек. Выступ у него между плеч лишь подчеркивал искривленную линию его стариковского позвоночника.

Лошадь неторопливо переставляла копыта одно за другим. И когда она медленно поползла по Брашову, доставляя заказ, вокруг крытой повозки стали вертеться дети, кружа вокруг извозчика и его пестрой старой клячи и издеваясь над ними обоими. Старик не прогонял их; это были дети крестьян и торговцев, которым он еженедельно привозил свою картошку, и эти его покупатели были единственной «родней», у него оставшейся, помимо верной его клячи.

Тише едешь – дальше будешь, и пусть ехал он медленно, но, тем не менее, доехал, куда нужно, а только это и было главным. Картошка не портится и не тает на солнце. Плюс минус пара часов для клубней не имели никакого значения. Кроме того, и природные циклы тоже медленны и устойчивы; это известно всем, кто возделывает землю.

Крестьянин Волара представлял собой хорошо знакомую картину для румынских часовых, стоявших на посту на окраине города. Старик усмехнулся тому, что никому из солдат не пришло в голову поинтересоваться, почему это крестьянин, торгующий картошкой, выезжает из города с повозкой, полностью груженной картофелем, а вовсе не с пустой. Если бы его остановили, то у него была заготовлена про запас ложь: это семенной картофель, и из серо-коричневой его кучи выглядывали проросшие глазки, похожие на желто-зеленые иглы дикобраза.

Поездка в город от его хозяйства до рынка и обратно занимала у его старой кобылы Цинцинеллы три часа. Иногда больше.

И вся эта поездка стала для Люсиль с Харкером настоящим мучением. И когда эта старая колымага, наконец, остановилась возле такого же старого и полуразвалившегося сарая, они оба выскочили из кучи картошки, под которой лежали, как два черта из табакерки на пружинах.

Оба они были покрыты грязной землей, черными, как трубочисты, с ноющими от боли суставами из-за того, что им пришлось так долго лежать неподвижно. Не помогло и то, что рессоры повозки были разбиты еще в те времена, когда лошадь была еще жеребенком; каждый камешек и колдобина на дороге наносили им синяки и ушибы.

Ее такому же грязному отцу пришлось помогать вылезти из повозки. Он едва мог ходить, и Харкер подставил старику плечо, поддерживая его, как помогают подвыпившему другу.

«В жизни больше не взгляну на картофельные вареники», заявила Люсиль.

Пока они отряхивались, из сарая вышла Анка. Одна рука у нее висела на кое-как сделанной перевязи.

«Отлично», сказала она им. «Вам удалось миновать блокпосты».

Она повернулась к вечернему солнцу, садившемуся за гребни гор и уже готовому скрыться из виду.

«Как только солнце сядет, наши люди отвезут вас к Черному морю. Оттуда вы сможете отправиться в Россию».

«Мы не намерены сбегать отсюда», сказала Люсиль с оттенком тона, не допускающего возражений. «Мы возвращаемся обратно. В замок».

«Зачем это, интересно?», спросила Анка.

«Чтобы спасти наших товарищей», ответил Ван Хельсинг. Он двинулся было к Анке, чтобы осмотреть ее руку, но она оттолкнула его, нахмурившись.

«Я должен освободить Ренфилда», добавил Харкер.

«А вместе с ним и чудовище?», спросила Анка.

«Он сражался вместе с нами», сказала ей Люсиль. «За нас».

«Но не со мной и не за меня», сказала Анка.

«Мы надеялись, что вы поможете нам», сказал Ван Хельсинг Анке. «Людьми, оружием».

«Только не для того, чтобы спасать вампира. Что касается остальных, это безнадежно». Анка была непреклонна.

«А как же Павел, Фаркаш? Это же ваши люди», сказал ей Харкер.

«Они знали, чем рискуют». Анка отвернулась, не в силах посмотреть им в глаза.

«Ну что ж, за сержанта Ренфилда я несу личную ответственность, и я намерен вытащить его из этой тюрьмы». Молодой Харкер стиснул зубы, и теперь уже не по-мальчишески.

Старик-крестьянин отвез повозку в сарай и отвязал свою старую клячу.

Анка отвела Люсиль, ее отца и Харкера в рядом стоявший дом. Это был маленький каменный домик, в котором, похоже, была лишь одна комната, с железной печкой в углу и кроватью напротив, у стены. Сквозь грязноватое окно Люсиль смогла разглядеть сортир на заднем дворе.

Отец ее стал возражать Анке: «Знаю, у вас личная неприязнь к Князю Дракуле», начал он. «Но разве нельзя забыть о ней, на время, пока мы сражаемся с гораздо более грозным противником? Использовать его, как винтовку. Вы же не питаете ненависти к какой-нибудь пуле, убивающей немца».

«Не пытайтесь сбить меня с толку своей философией», сказала ему Анка. «Он – чудовищное отродье, противное и человеку, и Богу. Пусть гниет там, в этом замке, который сам и построил».

«В таком случае мы получим помощь у кого-нибудь другого», сказала Люсиль. Но где взять эту помощь, она понятия не имела. Она чувствовала, что надежда покидает ее, как вода, утекающая в канаву.

«Где?», спросил Харкер, вечный Капитан Очевидность.

«У меня есть кое-какие идеи на сей счет», сказал Ван Хельсинг. Люсиль и Харкер повернулись к нему с надеждой в глазах.

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

ДАТА: 10 ИЮНЯ 1941 ГОДА.

КОМУ: ОБЕРГРУППЕНФЮРЕРУ СС РЕЙНХАРДУ ГЕЙДРИХУ, РСХА.

ОТ: МАЙОРА СС ВАЛЬТРАУДА РЕЙКЕЛЯ.

КОПИЯ: ГЕНРИХУ ГИММЛЕРУ, РЕЙХСФЮРЕРУ СС.

ДОПРОС, ПРОВЕДЕННЫЙ МАЙОРОМ В.РЕЙКЕЛЕМ, СПЕЦИАЛИСТОМ ПО ДОПРОСАМ ЕФРЕЙТОРОМ ШРЕКОМ И ЛЕЙТЕНАНТОМ ГУТОМ. Также присутствует ведущий протокол ротный писарь.

Происходящее записывается на 35-миллиметровую кинокамеру военным кинооператором.

СТЕНОГРАММА ДОПРОСА:

Допрашиваемый прибит к стене камеры большими железнодорожными костылями, вбитыми в ладонь каждой руки, таким образом, что ноги его не касаются пола. В качестве дополнительной меры предосторожности ноги скованы цепью с кольцом, закрепленном в полу.

Это было сделано, пока допрашиваемый находился без сознания, предположительно в результате воздействия солнца.