Текст книги "Дракула против Гитлера (ЛП)"

Автор книги: Патрик Шейн Дункан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

Я стал искать снова и на этот раз залез в штаны, скрытые под внешней парой.

Владелец кафе открыто таращился на того, кто, скорее всего, казался ему человеком, шарящим у себя в нижнем белье. Его изумление вскоре быстро превратилось в желтозубую улыбку, когда я всучил ему бумажки. Он проводил меня к телефону, и телефонистка сразу же соединила меня с номером Ван Хельсингов в Брашове.

Но я услышал лишь странное гудение и жужжание в трубке, периодически прерывающиеся взрывами помех. Наконец, телефонистка сказала мне, что не может установить связь. Единственный другой номер, который был мне известен, принадлежал портному Михаю, он функционировал как подпольный центр обмена сообщениями для руководящей ячейки.

Но и эта попытка установить связь тоже потерпела неудачу. Телефонистка для порядка извинилась и сказала мне, что, должно быть, произошел обрыв линий на Брашов, хотя никакой бури не было, что обычно являлось причиной этого; возможно, обрушился какой-нибудь один из телефонных столбов, что уже имело место в 32-м году. Она еще продолжала что-то лепетать мне в трубку, но я уже повесил ее, в совершенно подавленном состоянии. Что же мне теперь делать? Владелец кафе принес мне чашку кофе и кусочек лимонного пирога. Я поблагодарил его и сел за один из столиков на улице, воспользовавшись этой скромной трапезой как шансом поразмыслить.

Что же, что же делать? Нужно было бить тревогу, иначе все усилия партизан пойдут прахом, и вся созданная ими структура рухнет. Моих соратников постигнет мрачная участь. И я не мог отрицать того факта, что опасность, над ними нависшая, возникла по моей вине. Я являлся командиром сержанта Ренфилда и по званию, и по должности. Он был моим подчиненным, а я потерпел полный провал при исполнении, командуя им, и я несу ответственность перед ним, перед своими товарищами по вооруженной борьбе, и, в конечном счете, за провал своего задания и всей операции в Румынии.

Я не из тех, кто с головой погружается в жалость к самому себе и в самобичевание, по крайней мере, ненадолго. Я сразу же стал думать, как исправить свои проколы. Дороги были перекрыты, так что я не мог добраться до Брашова этим путем. Телефоны были отключены, случайно ли, или намеренно, – не имело значения.

Из подполья Сфынту-Георге я никого не знал; все контакты с местными поддерживал Ван Хельсинг, поэтому я не мог просто передать свое предупреждение через кого-то другого. Я оказался в безвыходном положении. Так что я просто в бессилии сидел там за столом и в отчаянии проклинал самого себя.

В конце концов, я решил хотя бы просто встать и пойти куда-нибудь, посчитав, что любое движение вперед лучше, чем просто отсиживать задницу. Я поблагодарил владельца кафе за кофе и пирожное и вернулся к Лагонде. Тяжело было отказываться от этой прекрасной машины, но я опасался, что кто-то уже поднял тревогу по поводу ее исчезновения. Мне хотелось забрать Шмайсер, так как я посчитал, что при случае он мне может пригодиться.

У меня возникли трудности при попытке спрятать автомат под курткой, он оказался довольно громоздким, и я уже подумал было оставить его, как вдруг мимо меня промчался мотоциклист. На этом моторизованном байке трафаретами были нанесены различные военные знаки и обозначения, а мотоциклистом был солдат в форме. И это была румынская армейская машина. Судя по толстому ранцу, свисавшему у него с плеч, мотоциклист скорее всего был курьером-посыльным.

Мне потребовалась лишь какая-то доля секунды, чтобы осознать, что мотоцикл – гораздо лучшее спасательное средство, чем выпендрежная Лагонда. Если мне каким-то образом удастся заполучить этот мотоцикл и, что было бы просто замечательно, форму курьера, я смог бы проехать через любой блокпост. Поэтому я поехал за ним на своей угнанной машине.

Но затем этот внезапный порыв поступить именно так стал терять блеск своей привлекательности. Этот чувак на двух колесах скорее всего как раз таки приведет меня прямо в лапы какого-нибудь командного пункта румынских военных, где шансы уцелеть у меня меньше, чем у снежинки в чайнике. И когда я переключился с первой на вторую передачу, мой мозг сделал то же самое. Итак, каков же мой план? Переключившись со второй передачи на третью, я стал лихорадочно соображать, стараясь придумать какой-нибудь хитрый ход. Может, заставить его съехать с дороги? А смогу ли я это сделать, не повредив мотоцикл? Обогнать его и, перекрыв ему дорогу машиной, заставить его остановиться? Стимулировать его, выстрелив из автомата?

Но затем боги мне улыбнулись: мотоциклист свернул на боковую проселочную дорогу и остановился перед домиком, который знавал в прошлом лучшие времена: стены его рушились, в окнах не было стекол, они были прикрыты рубероидом, крыльцо покосилось. Когда он слез с мотоцикла, открылась входная дверь, и в его объятия бросилась молодая женщина в ночной рубашке. И они вместе вошли в избушку.

Я остановил свою Лагонду и подошел по проселочной дороге к мотоциклу. Это был польский «Sokol 1000», не тот красавец «Norton Manx», на котором я ездил, путешествуя летом по Испании, но он казался довольно практичной и годной машиной. Я взглянул на избушку, не смотрит ли кто на меня, и ничего не заметил.

Изнутри слышался лишь ритмичный стук, очень похожий на стук изголовья кровати о стену. Нельзя сказать, чтобы я был многоопытен в таких вопросах. Молодчина, курьер, спасибо тебе огромное! Скатив «Сокол» с подножки, я провел мотоцикл пешим ходом по дороге с четверть мили, и только затем завел ногой двигатель.

Рев при этом был таким громким, что я оглянулся на избушку в параноидальной подозрительности, но там никто даже не пошевелился, и я помчался прочь.

Так как на мне не было камуфляжа в виде формы посыльного, то дороги для меня продолжали оставаться проблемой. Я решил их избегать и срезать путь, двигаясь вне дорог, по пересеченной местности. И «Сокол» как раз идеально для этого подходил.

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

(Дипломатической почтой)

ДАТА: 2 ИЮНЯ 1941 ГОДА.

КОМУ: ОБЕРГРУППЕНФЮРЕРУ СС РЕЙНХАРДУ ГЕЙДРИХУ, РСХА.

ОТ: МАЙОРА СС ВАЛЬТРАУДА РЕЙКЕЛЯ.

КОПИЯ: ГЕНРИХУ ГИММЛЕРУ, РЕЙХСФЮРЕРУ СС.

Мнение о том, что энергичная физическая составляющая допроса является единственным способом получения результатов, ошибочно.

Физическое устрашение – лишь первый шаг к получению успешных результатов. В то время как у некоторых допрашиваемых оно ослабляет волю, у других подобные методы могут только усилить сопротивление. Но и в том, и в другом случае имеются свои выгоды: протестующие вопли допрашиваемых, их крики от боли способны скорее даже больше деморализовать заключенных в соседних камерах, чем сломить дух того, кого допрашивают в данный момент.

Относительно подозреваемого, которого мы задержали в Сфынту-Георге (Р.М.Ренфилд, сержант, 6-й Королевский шотландский полк фузилерных стрелков, как он неоднократно это нам повторял. Да, именно неоднократно, как молитву глухому богу, который его не услышал), он выдержал все наши усилия вытащить из него хоть какую-нибудь более или менее вразумительную информацию искусными методами мастера своего дела – моего главного следователя ефрейтора Шрека.

Ефрейтор работает со мной со времен Польши, и его труды принесли самые эффективные результаты. Он большой специалист в Verscharfte Vernehmung [методах усиленного допроса] и в использовании различных его приемов: электродов, резиновых дубинок, генитальных тисков, паяльника, воды и льда. Уверяю вас, он может за сутки выжать все соки из любого мужчины или женщины.

Мой первый шаг заключался в том, чтобы изолировать взятого нами в плен, дав ему время побыть наедине с самим собой и задуматься, представляя себе, каким будет следующий уровень пыток. Его камера специально построена так, чтобы не пропускать света, там так темно, как не бывает ни в одной другой тюрьме.

Дверь за спиной англичанина захлопнулась, и он был оставлен наедине с ужасами собственного воображения. Менее чем через три часа он стал умолять, чтобы это прекратилось. Его мольбы сопровождались заявлениями и обещаниями содействовать нам. И хоть как-то немного осветить камеру. Допрашиваемый, по правде говоря, на самом деле находился на грани истерии, когда его, наконец, выпустили. Он дрожал, сжавшись в углу, готовый давать ответы на любые задаваемые ему вопросы.

Как однажды заметил наш наставник Генрих Гиммлер, зачастую самым эффективным стимулом является не физическая, а моральная пытка.

У нас есть собственные террористы.

ОТРЫВОК ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО РОМАНА ЛЕНОРЫ ВАН МЮЛЛЕР «КНЯЗЬ-ДРАКОН И Я»

Во время первого своего самостоятельного посещения Парижа Люсиль увлеклась молодым русским художником-сюрреалистом. В его творчестве преобладали изображения поездов, движущихся в туннели, а-ля ди Кирико. Его художественный почерк был несколько банальным, бьющим на эффект, но она тогда впервые оказалась в Париже одна, и это был первый художник, с которым она сошлась, и он был довольно сексуален своей неряшливостью, в стиле бродячего кота из подворотни. Его притягательность, возможно, объяснялась тем фактом, что она могла понять лишь одно слово из десяти, которые вылетали из его бородатого и нахального рта.

Однажды она решила принять участие в движении за свободную любовь, которую исповедовали этот русский и круг его полунищих друзей-гедонистов, кочевавших по дешевым съемным меблированным комнатам. Она купила черный шелковый кружевной пеньюар ручной работы из Нидерландов и коротко подстриглась в стиле Теды Бары[41]41
  Теда Бара (1885–1955), урождённая Теодосия Барр Гудман – американская актриса, звезда немого кино и секс-символ конца 1910-х годов. – Прим. переводчика.


[Закрыть], что, как она считала в то время, было очень сексуально и соблазнительно.

Вся романтика встречи вскоре развеялась, оставив после себя лишь анекдотическое смущение, когда ее кавалер впал в вызванную опиумом и абсентом дремоту.

Она пошла домой и смущенно спрятала этот пеньюар, завернув его в ткань, в дальний угол ящика в шкафу, как какая-то старая дева хоронит себе в шкаф сувенир с воспоминаниями. И этот кусочек тонкого, как паутинка, материала путешествовал вместе с ней во всех ее передвижениях по миру, все так же завернутый в ткань. И, к сожалению, ей так и не представилось подходящего случая развернуть это легкое и тонкое одеяние.

Но этой ночью она бережно достала пеньюар из ящика, где он хранился, как старое воспоминание. Ощущение шелка, ласкающего ее кожу, того, как он прильнул к ее телу, было похоже на поцелуй любовника. Она медленно обернулась перед зеркалом. Шелк был прозрачен, сквозь него просвечивали ее соски, выступающие груди, был смутно виден ее пупок. Она уже довольно давно не рассматривала себя в зеркало обнаженной, и она заметила, что больше не была уже худой, как подросток-гаврош, какой она была в Париже или даже в прошлом году. Эта девчоночья костлявость куда-то исчезла, преобразившись; теперь это были пленительные формы женского тела.

Но как только она вошла в комнату Дракулы, сразу же начались проблемы. Она встала у двери, зная, что свет фонарей только усилит ее возбуждающий образ.

Вампир почти не обратил внимания на ее дерзкую, бесстыдную позированность. Он лишь взглянул на нее поверх книги, опустил ее, сунув внутрь большой палец, заложив таким образом страницу, и склонил голову набок, как собака, рассматривающая белку.

Она подошла к кровати, надеясь, что ее физическая близость к нему или просто возможность лучше ее рассмотреть вызовут ожидаемую реакцию.

«Пришла проведать пациента», сказала она, понимая, что только что стала персонажем дурного порнофильма.

Однако он хотя бы улыбнулся ее притворству. Она сняла с его груди повязку. Единственным следом, оставшимся от недавней раны, были черные усики от швов на блестящем шраме.

«Удивительно», сказала она, наклонившись над ним. Она поймала его взгляд, устремленный на пеньюар, ниже шеи, туда, где свисали ее груди. Значит, он все-таки не полностью невосприимчив.

«Нет, вы посмотрите-ка», сказала она, полуподтрунивая над ним.

Их глаза встретились, и на лице его появилась улыбка.

«Как это было много-много лет назад», заметила она.

«Свидетельство высокой квалификации моего врача», сказал он. «И его медсестры, конечно же».

«Отец отдал бы всё, чтобы узнать, как функционирует ваш организм». Она взяла из его рук книгу. Это был опус Брэма Стоукера. Вырвав у себя из головы волос, она заложила им страницу, а затем положила том на тумбочку. «Как вам понравилась книга?», спросила она.

«В ней всё несколько зловеще и театрально-наигранно», сказал он.

Она присела на край кровати, и он отодвинулся, чтобы ей было удобней.

«Автор не был католиком случайно?», спросил он.

«Не знаю. Он был театральным антрепренером, кажется».

«А, ну тогда все ясно».

«Конец вам вряд ли понравится». Она откинулась на подушку и сбросила с ног тапочки. Она вытянулась на шелковом одеяле, не касаясь его тела своим. «Не покажется ли вам бестактным, если я задам вам ряд вопросов относительно вашего… состояния?»

«Нисколько. Я в долгу перед вами, и я к вашим услугам».

«Ряд интимных вопросов?»

«Насколько интимных?»

Она приблизилась к нему так, что кожа ее почти уже касалась его. «Овладевающая вами страсть… она жаждет только крови?»

Он не отстранился от нее: «Что вы имеете в виду?»

«Вы знаете, что именно я имею в виду».

«Неужели все девушки этого века так откровенны?»

«Просто ответьте на вопрос».

Он помолчал некоторое время, а затем повернулся к ней и посмотрел на нее, рассматривая черты ее лица так, как заблудшая душа смотрит на восход солнца, пытаясь найти надежду в наступающем дне.

«Мои желания разнообразны», сказал он, обняв ее.

ИЗ ВОЕННОГО ДНЕВНИКА ДЖ. ХАРКЕРА

(Расшифрованная стенография)

2 ИЮНЯ 1941 ГОДА.

Я покидал Сфынту-Георге через какое-то поле, бобовое кажется, вдоль зелени, обвивавшей прямую линию из проволоки и столбов, тянувшуюся на многие акры.

Должен сказать, это был настоящий подвиг, вести «Сокол» между узкими грядками, пригнувшись над рулем и стараясь не высовывать голову над побегами, чтобы меня не было видно с дорог, служивших границами полей бобовых культур. Я останавливался в конце каждой возделанной почвы, оглядываясь по сторонам, не видит ли меня кто-нибудь, а затем, никого не увидев, выезжал на следующее поле.

Я проехал от бобового поля к яблоневому саду, а от него – к кустам ежевики, живой изгороди, колючки которой рвали мне одежду и кожу. Но я не снижал скорости и не ослаблял своей решимости. Вполне вероятно, что Ренфилд к настоящему времени уже раскололся. Люси и Сопротивлению грозила серьезная опасность, и я был единственным, кто мог их спасти. Если только успею вовремя добраться до Брашова.

Должен признаться, что мои мысли об этом часто прерывались воспоминаниями о произошедшем в туалете. Я убил человека в рукопашной схватке, в тесном помещении, близко от себя. Его лицо постоянно всплывало у меня перед глазами, как навязчивая мелодия, которую никак не можешь выкинуть из головы, мелодия ужасная, скверная и гадкая; его потное лицо, налитые кровью глаза, его губы, искривившиеся от ненависти или страха, а, возможно, и отчаяния. То же отчаяние, зеркальное его отражение, скорее всего, он видел и у меня на лице. Я вспомнил кое-что из Кьеркегора: «Ничего так не боится человек, как узнать, на какие страшные вещи он способен».

Из-за кошмарных картин умирающего фрица, всплывавших у меня перед глазами, я чуть было не разбился. Отвлекшись на это, когда я мчался по сухой оросительной канаве со скоростью 60 км/ч или даже больше, я вдруг увидел перед собой бетонный водоотвод. Я едва сумел вывернуть мотоцикл на насыпь, чуть было не опрокинувшись на этой проклятой хрени, затем переправился на другую сторону по коровьей тропе и спустился вниз, прежде чем я опомнился, и до меня дошло, что произошло.

Миновав блокпосты и даже саму возможность на них наткнуться, я выехал на основную дорогу, ведущую к Брашову, и стал выжимать из мотоцикла максимальную скорость. Машина оказалась настоящим зверем. Большую часть пути стрелка спидометра крутилась у скорости сто километров в час.

Подъезжая к Брашову, я стал узнавать местность, и теперь я был уже в состоянии избегать постоянных блокпостов, которые, как я знал, там находились. Чтобы добраться до дома Ван Хельсинга, мне пришлось ехать прямо через весь город. Когда я проезжал мимо ателье Михая, я с ошеломлением увидел грузовик с эсэсовцами, подъезжающий к его витрине, из которого выпрыгнуло шесть штурмовиков, вломившихся в ателье через входную дверь.

Я остановил «Сокол» у бордюра и, повернувшись, стал следить за ателье мужской одежды.

Михай пользовался популярностью среди нацистов, по крайней мере, офицеров, так как он угождал их чванливым пристрастиям к красивой и элегантно скроенной форме. Помимо того, что он был искусным и дотошным портным, для них он выполнял работы по исключительно низким ценам, ниже себестоимости. Но потерю в доходах, мы, партизаны, отбивали полученной информацией. Подобно тому, как женщины сплетничают со своими парикмахершами, мужчины шутя выбалтывают многое своим портным: офицеры хвастаются своими повышениями или ворчат о переводах, выдавая разного рода ценные крупицы информации военного характера и слухи. А Михай умел хитро выведать детали, скрывавшиеся за наиболее ценными ее фрагментами.

«Какую подкладку желает господин лейтенант? Для жаркой погоды, или холодной? Это играет роль при покрое формы. Шелковую для Северной Африки или шерстяную для русского фронта?»

Ответ довольно часто сопровождался сообщением излишних подробностей и баек, с указанием порой дивизии, дислокации, дат и имен, и все это передавалось в Лондон посредством моего передатчика.

Поэтому не было ничего необычного в том, что я увидел у ателье немцев, но обычно они не вламывались во входную дверь. Вскоре после этого грубого вторжения на моих глазах Михая выволокли из магазина с окровавленным лицом из-за раны на голове. Его бросили в кузов грузовика. Из магазина послышались звуки ломаемой мебели и битого стекла, после чего нацисты стали выносить из ателье оружие из тайника. И я понял, что наше убежище в подвале раскрыто.

Ренфилд заговорил.

И Михай был разоблачен как партизан. Кто еще? Люси? Я тут же завел мотоцикл с чувством крайней тревоги, заставившей мое сердце заколотиться. Даже руки у меня задрожали, не находя себе места, и в спешке я чуть было не опрокинулся на мотоцикле: заднее колесо сработало, а переднее в этот момент взлетело в воздух. В конце концов, мне все-таки удалось справиться с управлением, и я помчался к дому Ван Хельсинга.

ОТРЫВОК ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО РОМАНА ЛЕНОРЫ ВАН МЮЛЛЕР «КНЯЗЬ-ДРАКОН И Я»

Однажды, поехав вместе с отцом на медицинскую конференцию в Венецию, Люсиль подхватила грипп. Она лежала на этой странной медицинской койке с жаром и температурой, которые ни один из врачей, которых вызвал отец, не мог никак сбить.

Когда они оставили ее одну, она нашла себе временное облегчение. Сняв с себя ночную рубашку и нижнее белье, она легла на мраморный пол, дав возможность холодному камню впитать тепло ее мечущегося в жару обнаженного тела.

Примерно так она чувствовала себя и теперь, в объятьях вампира, позволив его хладному телу поглотить огонь, заполыхавший внутри нее после того, как они слились воедино.

Она осторожно потянула его швы, медленно вытаскивая их из раны, как нитки из свитера.

«Больно?», спросила она.

«Не так уж и сильно, чтобы я тебя выпустил».

«Давно это произошло?» Она посмотрела в его янтарно-желтые глаза. «Когда ты стал подвержен… той, иной форме вожделения?»

«В каком веке это произошло?»

«Печально. Действительно это так печально». Она игриво посмотрела на него, и он ответил ей тем же. Отлично, он чувствовал себя лучше.

Когда они обнялись, Люсиль почувствовала, что он сдерживается; из-за своей силы, своей невероятной мощи, которая способна сокрушить ее, так легко раздавить.

О чем это могло говорить о ней, если возникающее насилие ей казалось мощным афродизиаком? В нее вселилось такое же животное неистовство, возбужденное, как никогда прежде, и вдруг ей привиделись картины минувших эпох: людей в старинных одеждах, которых она видела только на древних картинах. Она увидела, как отбираются жизни, как эти жизни высасываются, поглощаются, включаются в состав других организмов. Она чувствовала, как умирает – а затем возрождается заново, снова и снова.

Коснувшись ее своей холодной рукой, он слегка провел по ее ребрам, по углублению ее талии, по нежному гребню бедра.

«Я бы сказал, что это того стоило, но ты можешь воспринять этот комплимент за простую лесть», сказал он.

Повернувшись, она залезла на него сверху, ощущая его немалый рост. Словно она обняла мраморную статую – такой холодной была его плоть, такой гладкой на ощупь, твердой на поверхности, но в то же время податливой, такой податливой.

«Скажи, ты испытываешь нечто похожее на оргазм, когда впиваешься в людей и пожираешь их кровь?»

Она укусила его за шею, сжав зубами белую плоть – но легко, лишь оттянув кожу. Он не оказался невосприимчивым к ее ласкам; она чувствовала, как растет его интерес между двумя их телами.

«Когда ты кусаешь кого-нибудь», настаивала она, «это такой же кайф, как при сексе?»

«Секс? Не помню».

«Тогда нам нужно будет освежить твою память».

И она поцеловала его. Глубоко и жадно прижавшись своими губами к его губам. Он взял ее руками за голову и притянул к себе. Они перевернулись, он оказался над ней, и чувствовалось, что они оба вожделенно стремятся соединиться во плоти, в одно существо, поглощая друг друга.

Он провел ладонью по ее груди, и ее соски отреагировали мгновенно. Рука опустилась ниже, и она задрожала, но не от холода.

Когда они слились, она стала задыхаться, глотая ртом воздух. Они стали двигаться, и против, и навстречу друг другу, влекомые страстью.

Дракула ласкал ее взором, словно гладя глазами, а она лишь поддерживала его в этом, подталкивая всем выражением своего лица, губами, опухшими и израненными от желания, изящным изгибом бледной шеи. Проходившая синей линией под светлой кожей магистральная артерия пульсировала ритмом ее сердца, ритмом их совокупления.

Он вдруг как одержимый уставился на эту вену, прикованный ее обещанием крови, прикованный бьющимся пульсом жизни…

Люсиль заметила, на что был обращен его зачарованный взгляд.

«Да! Сделай это!», воскликнула она в муках эротической мании. «Укуси меня! Возьми мою кровь!»

Он поддался ее страстным мольбам, опустил голову, и у него вытянулись клыки. Рот его завис над ее горлом, чувствуя на губах тепло ее плоти.

«Ну давай же», прошептала она хриплым от вожделения голосом.

Люсиль склонила голову набок и приготовилась, закрыв глаза в приятном предвкушении.

«Кусай же меня, черт!»

Она почувствовала, как он вдруг резко отстранился от нее. Она открыла глаза и увидела, что он сидит на краю кровати спиной к ней. Затем вдруг он зашагал по комнате, отойдя от нее как можно дальше.

«Не могу», услышала она его слова. «Я не сделаю этого».

У Люсиль даже перехватило дыхание – настолько внезапно ее оторвали от края пропасти вожделения.

Дракула вернулся к кровати, теперь уже держа себя в руках, клыки его втянулись. Он начал одеваться, понимая, что Люсиль обижена и разгневана на него. Но это лишь подстегнуло его собственный гнев.

«Я тебе не игрушка для удовлетворения твоего любопытства», сказал он.

«А я и не шутила. Я абсолютно серьезно».

«Серьезно или нет, но тебе не нужно то, о чем ты просишь».

«Нет нужно», сказала она горячо.

«Нет». Он отрицательно покачал головой. «Мое существование – не предмет зависти и желания».

«Да что ты? Может, дело в том, как ты справляешься с таким существованием».

«Возможно». Это признание ослабило его гнев. «Но запомни мои слова. Тебе не захочется испытать то, о чем ты просишь».

«Это ты как говоришь». Она повернулась, чтобы одеться, взяла в руки пеньюар, но затем с горечью и некоторым раздражением отбросила эту легкомысленную вещичку в сторону и вместо этого завернулась в покрывало. Она встала перед ним, глядя ему в глаза.

«Большую часть своей жизни ты обладал силой и властью, в той или иной форме. Тебе также хорошо известно, каково это – не иметь ни власти, ни сил вообще.

Я имею в виду твое пребывание в плену у турок. А в моем мире умная женщина рассматривается не более чем лошадь, умеющая говорить, или танцующая собачка.

К нам относятся как к аксессуару, безделушке для какого-нибудь мужчины. Даже ты рассматриваешь меня только как женщину, когда речь идет о таких «мужских» вещах, как боевые действия».

«Рассматривал раньше – и сожалею об этом».

«Но ты и все остальные мужчины на самом деле считаете именно так. Никто меня не уважает за мой ум, данные мне от природы способности и талант. Но война все это изменила. Все изменилось в тот день, когда я впервые взяла в руки пистолет. И у первого же мужчины, увидевшего, как я навела на него оружие, я увидела в глазах уважение ко мне».

«Возможно, ты ошибочно приняла страх за уважение?», спросил Дракула.

«Да хоть и страх, тоже сгодится. Но все это уважение закончится вместе с войной».

«Всегда будет какая-нибудь другая война», сказал он.

«Несомненно. Но я видела, как мужчины тебя высоко оценивают. Они видят твою силу. И тебя уважают», сказала она.

«Ты опять ошибаешься. Это страх! И отвращение».

«Как я уже сказала, я согласна и на такую замену». Она подступила к его груди, снова оголив шею. «Укуси меня».

Она наклонилась к нему вплотную, дыша горячим сирокко ему в лицо. Он посмотрел на обнаженную вену, провел пальцами по голубой жилке, почувствовав ее бьющийся пульс под своим большим пальцем.

Люсиль задержала дыхание в тревожном ожидании, когда он обхватил ее за талию одной рукой, крепко прижав к себе, а другой прижал к себе ее голову, скользнув пальцами в ее спутавшиеся волосы.

Дверь спальни распахнулась. В комнату ворвался ее отец.

«Люси!», вскричал он. «Князь!».

«Отец, я уже взрослая и —».

Ван Хельсинг увидел их обнявшимися, а на дочери его было одно только одеяло. Он замер на долю секунды, но затем вспомнил, зачем сюда пришел.

«Немцы!», прошипел он. «Они у наших дверей! Нужно бежать!»

Он бросился обратно к двери. Дракула и Люсиль последовали за ним.

Она помчалась в свою комнату, схватила платье и туфли, выбросила покрывало и на бегу надела платье через голову. На мгновение ткань ее ослепила, и она чуть не столкнулась с перилами. Она остановилась на лестнице, сунув ноги в туфли.

Отец с Дракулой находились у окна, выходящего на улицу. Снаружи раздавался громкий стук и лязг, сливавшийся с ревом двигателя.

«Эсэсовцы», пробормотал ее отец. «Они—» Он не успел договорить, как вдруг соседняя стена обрушилась внутрь вместе с кирпичом, раствором и досками. Из обломков показались передняя часть и ствол орудия танка.

Дракула внезапно оказался в лучах палящего солнца. Он отшатнулся, упал на пол, кожа его задымилась, и он прикрыл глаза рукой.

Люсиль с отцом схватили вампира под мышки и оттащили его от света, лавируя между обломками сломанной мебели и щебня. В воздухе густым туманом повисла пыль от штукатурки.

У них за спиной по танку начали карабкаться солдаты, пролезая в дом через пролом в стене. Атакой командовал лейтенант Гут. Он показал на Дракулу и закричал:

«Взять его!» Дракула, уже опомнившийся, помог Ван Хельсингам добраться до клиники и захлопнул за ними дверь.

Оказавшись внутри, вампир перетащил тяжелый шкаф, перекрыв им вход, с такой легкостью, словно это была какая-то коробка для обуви. Люсиль с отцом перетащили шезлонг, заблокировав дверь в прихожую.

Люсиль повернулась к Князю и осмотрела его лицо, кожа на котором выгорела и покрылась волдырями. «Больно?», спросила она. Он покачал головой, но это была ложь.

Ее отец бросился к своему столу и, приставив к нему плечо, откатил его к стене на роликах. Под ним оказался люк.

«Быстрей!», скомандовал старик, пытаясь поднять люк. Люсиль тоже схватилась за люк, и они подняли его.

Раздался грохот ударов в дверь клиники с противоположной стороны. Дракула помог Люсиль спуститься вниз по лестнице в зияющий мрак под люком.

Дверь в прихожую с треском и грохотом поддалась, а затем рухнула на шезлонг. По упавшей двери, как по мосту, внутрь поползли пятеро немецких солдат.

Раскрыв объятья, Дракула бросился на вторгшихся эсэсовцев СС, оттеснив их назад. Он оглянулся на Ван Хельсингов.

«Бегите!», закричал он. «Скорее!»

Люсиль заколебалась, но отец потащил ее вниз. Она отбилась от отца и начала уже подниматься по лестнице, но Дракула ногой захлопнул над ними люк. Упавшая на пол дверь ударила Люсиль по голове, и та без сознания свалилась с лестницы.

Количество солдат, собиравшихся наброситься на Дракулу, быстро увеличивалось. С десяток людей попытались проникнуть в комнату, сбившись в кучу, как схваткой в регби.

Вампира стали оттеснять назад и, не находя точки опоры для ног на полу, он стал тормозить вражеских солдат, скользя ногами по дереву. Но через некоторое время они одолели его своим количеством. Солдаты навалились на него сверху, и он оказался погребенным под десятками тел.

Напрягшись и рванув, он поднял всю эту толпу нацистов и разбросал их в разные стороны, как кегли.

Дракула поднялся с пола, с налитыми кровью глазами, с выросшими клыками. Он предстал перед врагом во всей своей дьявольски ужасной красе, готовый приступить к кровавой бойне.

Но когда он шагнул к ним, стена клиники внезапно обрушилась. В комнату ворвался полугусеничный вездеход, осыпанный новой лавиной кирпича и штукатурки.

На вампира снова упали солнечные лучи. Он вскрикнул от боли, свернувшись в защитный клубок.

Из кузова вездехода на поверженное тело Дракулы набросили стальную сетку. Кожа его задымилась и стала сгорать. Его начали заворачивать в эту сетку, и не один раз, до тех пор, пока он не стал почти незаметен в сплетении стальных тросов.

Гут забрался в машину и стал выкрикивать приказы. Его люди бросились связывать пойманного в сеть Дракулу. Потребовалось двенадцать, если не более, человек, чтобы поднять тяжелый стальной кокон и бросить его в кузов полугусеничного вездехода.

В воздухе ощущался запах опаленной кожи.

«Накройте его брезентом», велел Гут. «Приказано доставить его живым».

Так и сделали. Вездеход задним ходом выехал из разрушенного дома и поехал затем по двору к дороге. Сквозь металлический лязг гусениц бронемашины были слышны вопли вампира от боли и возмущения.

Люсиль с отцом наблюдали за этим из беседки, стоявшей перед двором одного из участков по другую сторону от усадьбы Ван Хельсинга, в нескольких домах от нее. Они присели за беседкой, глядя сквозь деревянные планки решетки. Она могла лишь в бессилии наблюдать, как проклятые немцы разрушают ее дом и захватывают Князя. На мгновение она стала даже оплакивать то, от чего она неоднократно в сердцах убегала. Свой дом.