Текст книги "Дракула против Гитлера (ЛП)"

Автор книги: Патрик Шейн Дункан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

«Спасибо за понимание», сказал он довольно сухо. «Да, и что касается этого романчика – мне было бы интересно почитать эту книжицу-небылицу».

«Есть еще фильм», сказала она, немного отодвинувшись от него, чуть смущенная, но не подавая виду.

«Фильм? Ах, да, движущиеся картинки, о которых вы говорили. Называется, кажется, кинотеатр».

«Нам нужно сходить туда!», вскочила она с неожиданным воодушевлением. «О, в Брашове сейчас как раз работает один такой!»

Дракула был поражен ее почти детской радостью. Все претензии на искушенность, все попытки изобразить из себя изощренную львицу мигом исчезли, и перед собой он увидел маленькую девочку, восторженно радующуюся общему энтузиазму. И тут он на миг позабыл о своем ужасном прошлом, и перед глазами его возникла картина из детства – его младший брат, радующийся тому, что нашел в саду ящерицу-тритона.

«Мы должны сходить туда!», воскликнула она. «Мы просто обязаны туда сходить!»

«Что, прямо сейчас?»

«Вечером», заявила она, смущенно опустив подбородок. «Всё, замётано! И да! Я принесу вам эту книгу».

И она умчалась в библиотеку. Там она отыскала нужный том, на корешке переплета которого позолоченными буквами красовалось название: «Заболевания крови племен Океании». Но это была лишь ширма, всего лишь суперобложка, снятая с другого издания и надетая на экземпляр Книги.

Она бросилась обратно вниз по лестнице в комнату Дракулы. Он терпеливо стоял там, на том же месте, где она его оставила.

«Отцу много присылали экземпляров этой книги». Она вручила ему том. «Однажды сам автор презентовал ее ему на какой-то конференции на Мальте. Не думаю, что отец ее прочел. Но точно знаю, что он сжег ее в камине. Самый резкий и невероятный поступок для человека, который боготворит литературу в любой ее форме. И весьма болезненный, наверно, пробуждающий тягостные воспоминания».

«Это болезненно для всех, кто оказался вовлечен в эти события», ответил Дракула.

«Я нашла этот экземпляр, когда мне было девять. Украла его».

Он взял в руки книгу и поднял ее, осмотрев обложку. Вверху было очень простое название – Дракула, а под ним – имя автора. Он пролистал страницы, не глядя на нее.

«Итак. Сегодня вечером». Она попятилась спиной к двери. «Встречаемся!»

И она исчезла. Дракула слушал ее удаляющиеся шаги, до сих пор еще ошеломленный ее многочисленными обликами, в которых она представала: лидера террористов, бродяги по миру, медсестры, книжницы, а теперь еще и возбужденной девицы.

А Люсиль, вернувшаяся в свою комнату, лежала на кровати, глядя в потолок, сама удивляясь смелости своей попытки флирта с вампиром, и смущенная его отказом.

Эти мысли, а также ожидание обещанной и уже назначенной встречи, погрузили ее разум в омут, который, в конечном итоге, засосал ее в беспокойный, как в бреду, сон.

Поездка из дома к кинотеатру превратилась в довольно рискованное приключение. Люсиль забыла, что летние дни длиннее, и когда уже начало приближаться время показа, солнце еще находилось над горами.

«Мы опоздаем на фильм», хныкала она. В будние дни в Брашовском кинотеатре показывали только один фильм за вечер, и даже после начала фильма в небе все равно было еще светло. Она объяснила это Дракуле.

«Давайте попробуем», сказал он.

«Но вам же нельзя выходить наружу при свете дня», возразила она.

«Можно, с некоторыми предосторожностями», ответил ей Дракула. «Если в двух словах – то солнечный свет опасен лишь для кожи и глаз».

«Значит, вы можете прикрыться одеждой?»

«Я уже делал это, и успешно».

«Отлично», вернулось к ней ее детское воодушевление.

Она поискала и нашла темные очки, которые неоднократно пыталась всучить отцу, но безуспешно. В этих очках вампир выглядел еще более экзотично. Это впечатление мгновенно сгладилось шарфом, связанным одной благодарной пациенткой, которая, по-видимому, не смогла сдержать свои вышедшие из-под контроля спицы, произведя на свет божий шерстяное полотно длиной почти три метра. Она обмотала им его шею несколько раз, до тех пор, пока лицо его не оказалось почти полностью закрыто шарфом.

Затем настала очередь кожаных перчаток и широкополой шляпы, которую Люсиль носила в саду. Он выглядел нелепо, но в конце концов теперь не было видно ни сантиметра его смертельно-бледной кожи. Она решила, что Дракула теперь похож на Клода Рейнса из фильма «Человек-Невидимка» [1933 г.].

Что касается самой Люсиль, то она впервые за несколько месяцев надела платье. До войны она неотступно следила за стилем и модой, как мужчины гоняются за богатством. Но прагматические требования войны изменили ее приоритеты. И теперь она носила рубашки отца, от которых он отказывался, и старые брюки, подпоясываясь галстуком или ремнем, который подарил ей один моряк в надежде на поцелуй. У нее имелось кое-что оставшееся из сделки получше – пояс макраме, связанный из лески, мастерски выполненный одним старым, но крепким еще моряком. Очень красивая и прекрасно сделанная вещь, которая, скорее всего, намного переживет память о поцелуе.

Отказавшись сегодня от практичности, она нашла мягкое облегающее платье – облегающее в нужных местах. Она побрила ноги и даже нанесла легкий макияж. И по понятной причине: ведь она отправлялась на свидание! С самым уникальным человеком на земле!

Когда она въехала в Брашов, охранники на блокпосту пропустили их, просто махнув руками, узнав машину. Они с Князем прошли пешком два коротких квартала до кинотеатра, успев к мультфильму. Дракула был очарован старыми черно-белыми кривляниями и выходками Багза Банни и Элмера и громко рассмеялся, когда кролик заявил: «Конечно же, вы понимаете, что это означает войну». Во время кинохроники она попыталась было ему объяснить, что мультяшный кролик цитировал фразу из фильма братьев Маркс «Утиный суп», но вампир зашикал на нее. Он был поглощен кинокадрами маленького человека с нелепыми усами.

А потом начался «Кинг-Конг» [1933 г.; первый фильм о нем], и больше уже никто ни с кем не разговаривал. Слышались лишь вскрикивания и аханья от мучений трагического монстра и возлюбленной им блондинки. Сидя рядом с вампиром в темноте, она обнаружила, что наблюдает за ним больше, чем за кинокартиной на экране.

Дракула, не отрываясь, смотрел на изображения, проносившиеся перед ним, завороженный тем, что проецировалось посредством столба света на серебряный занавес.

Он, словно остолбенело прикованный к своему креслу, был ошеломлен магией, проносившейся у него перед глазами. Каким образом ожили эти фотографии, став такими подвижными, такими реалистичными? Откуда бралась музыка? Он не видел нигде вокруг спрятанного оркестра. Но эти вопросы быстро улетучились, когда он позабыл всё, плененный сюжетом. И когда персонажи высадились на Острове Черепа, его будто унесло вместе с ними на эту таинственную землю.

Люсиль видела, как на его бледном лице плясал отраженный свет. Его эмоции, до сих пор в основном скрытые за царственной внешностью, теперь полностью отображались у него на лице, они были ей видны невооруженным глазом. Он ахал, смеялся, смотрел в благоговейном трепете, однажды даже резко пригнулся, разинув рот, в изумлении глядя на экран, когда музыка Макса Стайнера стремительно усилилась, набирая высоту и напряжение, а затем загрохотала, когда зверь подошел к стенам, в ожидании катастрофы становясь почти невыносимой. Он затаил дыхание, когда красавицу решили принести в жертву, он ёрзал и изворачивался в кресле, как будто это он сам сражается с гигантским ящером.

Сцены в Нью-Йорке привели его в восхищение. Он привскочил в кресле и потянулся в сторону экрана, когда гигантская горилла, сбежавшая от своих похитителей, уничтожила наземный поезд, шедший по эстакаде, а затем взобралась на небоскреб.

И когда Конг упал, и над лежавшим на улице чудовищем, истекавшим кровью, Денхэм произнес свою печально-задумчивую фразу: «Чудовище погибло из-за красавицы», – Люсиль увидела слезу в глазу вампира, розоватую капельку, скользящую по белой, как мел, щеке.

Люсиль стало интересно, а не узнал ли он в этом несчастном существе, таком могущественном и в то же время с такой трагической судьбой, самого себя? Изгой, вечно одинокий, возможно, единственный, если не последний в своем роде. Король без королевства. Она наблюдала за тем, как он пристально следил за фильмом, изучая его лицо. Могло ли быть нечто общее у Князя с этим могучим Конгом, влюбившимся в смертную женщину?

Она протянула к нему руку, пытаясь его утешить, и он взял ее, обхватив своими пальцами ее ладонь. Она почувствовала, какой холодной была его кожа.

Как только зажегся свет, он сразу же бросился ее расспрашивать. Он спросил, действительно ли был обнаружен такой зверь, и был сильно разочарован, когда она ответила, что нет. Он стал расспрашивать ее о кинохронике, с бесконечным перечислением немецких триумфов, ликованием народа и восхвалением «сверхчеловека» Гитлера. Дракула заметил: «Так вот, значит, каков этот самый человечишко, по вине которого все эти горести и причинивший столько страданий».

Было уже абсолютно темно, когда они покинули кинозал. Дракула, теперь уже освободившийся от своих обмоток, спросил, как делаются мультфильмы. Он был в особенности восхищен музыкой, звучавшей фоном у Багза и Элмера, – «мощнейшей и брутальной оркестровой темой».

Она спросила его, как ему понравился сам фильм.

«Гениально», ответил он. «Потрясающе. Я бы даже сказал, глубокий фильм. И ты говоришь, что в числе этих фотодрам есть какая-то одна обо мне?»

«Да», Люсиль взяла его под руку, когда они вошли в вестибюль. «Но вам она вряд ли понравится. Там все несколько преувеличено и переиграно. Актер, играющий вас, маленького роста, мерзкий и словно пресмыкается».

«‘Пресмыкается’… Он что – ползает?»

«Нет, это просто такое сленговое выражение. Оно означает, что он “неприятный”, “гадкий”. Ладно, проехали».

«“Проехали”?»

Они прошли сквозь скопление выходивших из театра и толпившихся у входа людей. Некоторые из них уставились на Дракулу не только из праздного любопытства, а с какой-то долей страха. Люсиль была абсолютно уверена в том, что они никак не могли его узнать или сказать, кто он такой, поэтому она заподозрила, что такая реакция, должно быть, происходила на каком-то более глубинном, физиологически-инстинктивном уровне. Он не обратил на это никакого внимания.

«Это тоже сленг. Это выражение означает “забудем об этом”. Но подождите, сначала вам нужно увидеть, как танцует Фред Астер! Это просто поэзия, выраженная в движениях. О! А Бастер Китон! Еще один поэт физических трюков. И посмотреть «Волшебника из страны Оз». Вы будете… когда поднятый ураганом дом опускается на землю, и экран из черно-белого становится… Не хочу портить впечатление. «Правила игры»! “Белоснежка”! “Тридцать девять ступеней!”» Дракула медленно покачал головой, пораженный: «Каждый раз, когда я думаю, что этот мир скатился в варварство, что человек превратился в еще одно бездушное животное, появляется что-то такое, что меняет мое мнение. Музыка, поэтическая строчка, литературное произведение, нечто совершенное, потрясающее, как вот это великолепное произведение искусства, которое ты мне только что показала, что-то вдохновляющее, дающее мне надежду».

Люсиль вывела его из задумчивости, толкнув его локтем и обратив его внимание на грузовик, забитый до отказа немецкими солдатами, подкатившийся и остановившийся перед кинотеатром.

Нацисты выпрыгнули из машины и налетели на толпу, некоторые из них ворвались в вестибюль и зрительный зал с облавой на тех, кто задержался внутри.

Уже знакомый ей лейтенант Гут вышел из кабины грузовика и крикнул: «Все вон из театра!»

Он встал перед толпой, положив кулаки на бедра. «Заведение закрыто. Собираться более четырех человек в Брашове отныне запрещено».

Сезара Тирлю, владельца заведения и одновременно его киномеханика, и его жену, Василикэ, служившую там билетершей, насильно выволокли из кинотеатра. Двери его заперли и сковали цепью.

Прикладами автоматов и ударами сапог эсэсовцы стали разгонять толпу от здания. Одну пожилую женщину так грубо и жестоко толкнули, что она упала на ребенка, и они оба повалились на тротуар.

Дракула пришел в ярость и шагнул было вперед, намереваясь вмешаться. Но Люсиль оттащила его назад, заставив отвернуться и уведя его в тень.

У себя за спиной они услышали, как нацисты разбивают окна билетной кассы.

Затем раздался крик Василикэ. Дракула обернулся, и Люсиль тщетно попыталась удержать его, но это было то же самое, что голыми руками обрушить Эмпайр-Стейт-Билдинг.

Она прильнула губами к его уху: «Не привлекайте к себе внимания. Нужно уходить, чтобы продолжить борьбу в другой раз».

Она не могла поверить, что повторила сейчас именно то, о чем ее столько раз предупреждал отец. Совет, который она демонстративно и неоднократно игнорировала.

«Я предпочел бы сразиться сейчас», яростно сказал Дракула.

«И мы все тоже», прошептала Люсиль, с таким же гневом. «Но нам нельзя отвлекаться, нужно выбирать, какая битва важнее».

Он позволил ей увести себя из этой потасовки.

«В другой раз», сказала она.

«В другой раз», повторил Дракула. «И, надеюсь, уже скоро».

ВЫДЕРЖКИ ИЗ ДНЕВНИКА НЕУСТАНОВЛЕННОГО ЛИЦА

(Перевод с немецкого)

[От редакции: несмотря на все приложенные усилия, на данный момент пока невозможно с абсолютной точностью подтвердить, что это действительно личный дневник Адольфа Гитлера, написанный его собственной рукой. Пока мы по-прежнему всеми доступными способами пытаемся проверить его подлинность].

20 мая.

Герру Вольфу[36]36
  «Герр Вольф» – прозвище, которое дал себе сам Гитлер еще в юности (имя Адольф происходит от старо-немецкого слова «волк»). Так иногда называли Гитлера его родственники, а позже и сотоварищи по нацистской партии. – Прим. переводчика.


[Закрыть] не спится. Его Разум, постоянно, как вращающееся водяное колесо, занят тем, что планирует предстоящую операцию «Барбаросса». А этот грубый фарс, устроенный Гессом – о чем он только думал? Он определенно тронулся умом.

Герр Вольф попытался что-то почитать и закончил роман Хемингуэя «Фиеста». Полная чепуха, романтическая белиберда, наполненная коммунистическими спорами и перебранками. Герой – неверно употребленное слово по отношению к нему – идеальная метафора, применимая ко всем американцам. Импотент и инвалид. Почти совсем как Калека [Рузвельт], ими правящий.

HH [Гиммлер] упорно не отстает от меня со своим назойливым требованием посмотреть какой-то фильм, который ему прислали с Балкан.

Неужели он не понимает, что вторжение в Советы – это наш шанс на Лебенсраум? Герр Вольф представляет себе на этой территории жизненное пространство для расширившейся Германии, как Индия для британцев, колонию для немцев, где возникнут прекрасные просторные фермы, новые чудесные жилые здания и сооружения, проекты которых герр Вольф разработал сам, лично (зачастую рисуя их во время этих жутких совещаний, на которых его генералы приводили ему все мыслимые и немыслимые доводы и причины не делать то, что должно, будет и уже сделано). Они рассказывают Герру Вольфу о том, что Россия слишком велика, что боевые действия продлятся очень долго, и мы окажемся застрявшими в тундре в этой проклятой русской зиме, как Наполеон. Им не хватает ВИдения. А у герра Вольфа есть ВИдение, преодолевшее все препятствия, до сих пор стоявшие перед нами. Если бы он слушал генералов, мы бы до сих пор вели переговоры с французами.

Это испытание генералов и герра Вольфа на силу политической воли, которое они проиграют. И победит, как всегда, Железная Воля герра Вольфа.

На этих новых землях появятся новые государственные учреждения, похожие на дворцы, прославляющие наше Отечество; это будет закрытое Общество, оплот обороны, бастион против губительных влияний русских варваров, лишенное каких-либо дегенеративных смешений, которым склонны предаваться изнеженные, кастрированные британцы.

Перенос реализации плана Барбаросса на более поздние сроки из-за неоправданно и неожиданно затянувшегося освобождения Югославии привел Герра Вольфа в крайнее нервное раздражение. С огромным нетерпением он ждет, когда же Прорастут Семена, расцветет растение, а затем появится плод, который созреет, и он жаждет, наконец, первым вкусить его – первым, ведь первый укус всегда оказывается лучшим и самым сладостным. Молотов ведет затяжные переговоры, пытаясь добиться от нас компромисса с коммунистами, который никогда не будет найден. Сталин предупрежден Черчиллем о наших намерениях, но Сталин не доверяет англичанам, подозревая их в попытке обмануть Советы и спровоцировать их на объявление нам войны.

У герра Вольфа есть шпионы в окружении Сталина и…

[ОДНА ИЛИ НЕСКОЛЬКО СТРАНИЦ ОТСУТСТВУЮТ].

…и американцы заморозили все немецкие активы в Соединенных Штатах. Что было вполне ожидаемо, типичный слабовольный ответ Калеки и его американских евреев, решающих свои проблемы излюбленным своим оружием – Наживой.

Советники отговорили Герра Вольфа запретить эту отвратительную привычку курить, курить сигареты и трубки, особенно сигары. Вся страна в тисках этой вызывающей раздражение дурной привычки, даже женское население попало под разрушительное влияние этой зависимости. Предложение герра Вольфа о том, чтобы вместо запрета на каждую пачку наносилось бы изображение черепа и костей, напоминающее курильщику о последствиях, также не встретило одобрения. Герр Вольф предпочел бы, чтобы солдатам не выдавали этот мерзкий продукт и, может быть, выдавали вместо табака шоколад, но его предупредили, что это вызовет восстание среди военных.

Вот какой губительной и вредоносной стала эта пагубная привычка.

Кроме этого больного вопроса, есть еще один: не совсем подходят Герру Вольфу новые костюмы. Герр Вольф не может носить плотно облегающие мундиры и кители.

Ему нужно поднимать и двигать руками! Он думает, что за этой проблемой кроется какая-то диверсия. Будет проведено расследование.

Шутка дня – с подачи HG [Геринга]. Как свести с ума еврея? Ветчиной за полцены. Очень смешно. Ха-ха.

Герр Вольф ознакомился с последними сообщениями из Египта. Король Фарук заявляет, что с радостью встретит нас у себя, если мы гарантируем изгнание из его страны британцев. Когда я читал об этом, меня вновь прервал HH, и вновь насчет этого проклятого фильма. Десять минут – вот все, о чем он просил, а затем даже стал умолять.

Герр Вольф уступил. Будучи вождем, нужно уважать мнение тех, кем вы решили повелевать. Если HH предъявит что-то важное, то герр Вольф должен будет признать обоснованность такой озабоченности, или же неоправданно ослабить его в глазах своих товарищей. Великий Фюрер должен понимать, что таковы правила игры.

Герр Вольф позволил отвести себя в небольшой частный кинозал, куда было подано кофе и морковный пирог. Накануне вечером в этом кинозале герр Вольф получил наслаждение, вновь посмотрев «Жизнь Бенгальского Улана». Другая картина, которую должны были показать, новую ленту с участием Греты Гарбо, была отклонена, поскольку герр Вольф почувствовал недомогание – необычно сильную боль в желудке.

В кинозале их ждал другой H – Рейнхард [Гейдрих]. Он пояснил: этот фильм своим происхождением имеет события, произошедшие в Румынии четыре дня назад – а именно, нападение на поезд, на котором некоторые наши офицеры ехали в отпуск на побывку. Огромная потеря для Родины. Один из этих храбрецов вез с собой кинокамеру. Пленка, которая будет показана далее, отснята во время этого нападения.

HH кивнул киномеханику в аппаратной, и свет погас. Из окна аппаратной на экран выпрыгнуло белое свечение.

Герр Вольф увидел развлекающихся немецких офицеров – явно в железнодорожном вагоне. Они пили, смеялись и пели – и всё это молча, без звука. Камера тряслась, и снято было, ну, по-дилетантски, хотя пленка была цветной, что говорило об увлеченности кинематографиста своим хобби. Был один забавный момент, когда довольно толстый лейтенант продемонстрировал свое уникальное умение глубоко втягивать из трубки дым и выпускать его затем из ушей. Герр Вольф не знал, что такое возможно.

Если не считать этого единственного фокуса, в отношении всего остального Герру Вольфу стало скучно, и он всем своим видом стал намекать, что у него есть гораздо более важные дела, чем смотреть на пьяное веселье и шалости военных, что это не является приоритетом его внимания, несмотря на любовь к своим солдатам на войне.

HH попросил набраться еще немного терпения, объяснив, что у них не было времени отредактировать фильм, да и, вообще-то, контекст сам по себе важен, так как фон, на котором разворачиваются эти события, доказывает: то, что он сейчас увидит, не является подделкой.

Итак, герр Вольф стал дальше смотреть на то, как будущий Фриц Ланг [(1890–1976); немецкий кинорежиссер] задержал свою кинокамеру, причем очень долго, на новоявленном Эмиле Яннингсе [1884–1950; немецкий актер], который веселил всех без исключения тем, что, отодвинув фуражку на затылок, закатывал разные глаза, по одному, и они вращались у него независимо друг от друга – еще один трюк, которого герр Вольф никогда прежде не видел, и тут вдруг камера резко отвернулась от этого шута горохового и показала, как вошел…

Герр Вольф был словно прикован к своему сиденью, неотрывно следя за фильмом до самого конца, пока кинокамера, лежащая на боку на полу вагона, не остановилась на неподвижном мертвом лице и глазах человека, который, как понял герр Вольф, и являлся оператором камеры. Единственным движением в кадре были брызги крови, попавшие на объектив и медленно поползшие по нему вниз до тех пор, пока они не скрыли все остальное за собой розовой пеленой.

Фильм закончился абсолютным мраком. Герр Вольф, пораженный, глядел на белоснежную гладь неподвижного, все еще светившегося экрана, пока не стало больно его глазам. Как такое возможно? Может ли такое быть?

– Прокрутите пленку еще раз, – приказал он.

Это было сделано. Никто не проронил ни слова, пока пленка перематывалась назад, повторно заправлялась и была показана заново.

И герр Вольф просмотрел эти поразительные кадры еще пять раз. На этот раз веселые выходки этих несчастных офицеров казались мрачными, вселяя в душу Герра Вольфа ужас.

После последнего показа герр Вольф обратился к HH и RH.

Вопросы были простыми и четкими. К чести RH, ответы были такими же.

– Кто это видел?

– Здесь только мы втроем и киномеханик.

– А в Румынии?

– Офицер, командовавший подразделением СС, и киномеханик, который будет молчать.

– Может это быть подделкой?

– Возможно, но это очень сложно сделать. Когда отрывается рука… разрывается горло… Я даже не знаю, как это можно сделать. Я мог бы проконсультироваться с кем-то из наших профессионалов кино.

– И тут тогда другой вопрос возникает: с какой целью фабриковать такое? Зачем? Я не могу придумать ни единого заслуживающего внимания ответа. (Это было замечание RH).

– Забудьте о профессионалах, – приказал герр Вольф. – Нужно, чтобы об этом знало как можно меньше людей. Кто прислал пленку?

– Майор Вальтрауд Рейкель из Румынии. Офицер СС, которому вполне можно доверять. Не из тех, кто любит розыгрыши.

– Мы с ним вместе были в олимпийской команде по фехтованию, – поручился RH.

– Из Румынии, говорите?

– Да, если точнее – из Трансильвании.

Трансильвания. Герр Вольф задумался над этим, после чего отдал распоряжение:

– Отправить киномеханика на русский фронт. Обычным пехотинцем. Сегодня же вечером. Пусть болтает там что угодно, все равно простому рядовому никто не поверит.

Что же касается… этого персонажа на пленке… найти и схватить его. Живым или мертвым. Или же неживым и немертвым. (Герр Вольф усмехнулся собственной игре слов). В каком бы он ни был состоянии, задержать его и сохранить в таком состоянии для нас.

ОТРЫВОК ИЗ НЕОПУБЛИКОВАННОГО РОМАНА ЛЕНОРЫ ВАН МЮЛЛЕР «КНЯЗЬ-ДРАКОН И Я»

По возвращении из кинотеатра Люсиль с вампиром проговорили всю ночь. Она рассказала ему о своей поездке с отцом на парижскую Выставку современного ар-деко в 1925 году. Ей было пятнадцать лет, и она была очень впечатлительным и увлекающимся подростком. Увиденный первым ночью фонтан Лалика[37]37
  «В 1925 году со всего мира съезжались в Париж участники и гости Международной выставки современных декоративных и промышленных искусств. В дополнение к строительству своего павильона, [французский ювелир Рене] Лалик создал 40-футовой высоты стеклянный фонтан «Les Sources De France» с подсветкой. Его украшали 13 больших стеклянных статуэток, стилизованных женских фигур древнегреческой мифологии. Стенд Лалик представлял много изделий, в том числе его знаменитых ваз, сделанных в технике жидкого воска. Экспозиция принесла Рене славу художника-стеклодела, не меньшую, чем ювелира» («Путь Ren; Lalique – от непревзойденного ювелира к самому знаменитому производителю стекла»). – Прим. переводчика.


[Закрыть], освещенный изнутри неоновым светом, установил для нее романтический идеал, образец, которому соответствовало затем каждое событие, все то, что она там увидела.

Они посетили галерею Пьера [Лёба] и посмотрели первую групповую выставку сюрреалистов, работы Пауля Клее, Ганса (Жана) Арпа, Мана Рэя, Миро. По ее настоянию они неоднократно туда возвращались, и Люсиль решила стать художницей. Она еще точно не знала, что именно станет средством ее художественного выражения – фотография, скульптура или живопись – но она твердо решила, что именно жизнь художника станет ее судьбой.

Затем они зашли в магазин Коко Шанель, и в течение двух дней она думала, что именно высокая мода может стать ее призванием и будущей профессией Она вспомнила также о том, как впервые увидела рекламу спектакля «Негритянское ревю» с Жозефиной Бейкер. Плакаты ее висели повсюду, на каждом фонарном столбе, пустой стене и над каждым писсуаром. И ей захотелось быть такой же, как она, нет, ей захотелось стать именно этой стриптизершей с напомаженной прической и прилизанным на лоб локоном. Ее отец отказался разрешить ей посетить это считавшееся крайне сомнительным стрип-шоу, но это лишь усилило искушение.

Тем не менее, она по меньшей мере целый год после этого подражала ей, нося такую же прическу. До тех пор, пока у нее не наступил период Греты Гарбо.

После того, как они вернулись домой, она стала фанатичной поклонницей всего французского. Не обязательно страны как таковой. Она была одержима тем, что происходило в Париже. Это был золотой век литературы и искусства в Городе света [т. е. в Париже], и от этого она еще сильнее чувствовала себя так, будто она тут погрязла в трясине глухой деревни. Она отравляла жизнь отцу, постоянно грубя ему и попрекая тем, что у нее такая убогая, безотрадная, изолированная от большого мира жизнь.

Она заставила его подписаться на все парижские журналы: «The Transatlantic Review», «Gargoyle», «Tambour», «Transition», «Vogue», на парижское издание «The Chicago Tribune». Она следила за жизнью и произведениями Хемингуэя, Дос Пассоса, Эзры Паунда, Фицджеральдов, Джойса, Пикассо и Шагала, которые, к радости Люсиль-подростка, рисовали обнаженную натуру. Она знала, чем занимается и какие планы у Дягилева с его «Русскими балетами», приставала к отцу насчет последней пластинки Стравинского, следила за экзистенциалистами столь же рьяно, как ее подруги следили за свиданиями своих сверстников. Гертруда Стайн назвала свое двухместное авто «Годива», и Люсиль, узнав об этом, и своему велосипеду дала такое же название.

Пару месяцев она была коммунисткой, социалисткой – чуть меньше, а анархисткой – целую зиму.

Отец покупал ей шелковые чулки, духи Амбре и Флер де Пеше, о которых она где-то вычитала. Она заказала крем из измельченного миндаля и начала курить зловонные сигареты в длинном мундштуке из слоновой кости. Она ощущала теперь себя иностранкой, почти совсем такой же, как любая американка.

Сразу же после окончания частного женского пансиона она поругалась с отцом и, собрав чемодан, укатила в Париж. Но прошло уже пять лет с той первой любви, и творческий огонь, зажегший так много талантов, потускнел, превратившись в грязноватые угольки. Вино, абсент и кокаин слишком многих принесли в жертву.

Она сидела с сутенерами и уличными девками в клубе «Le Rendevous des Mariniers» на набережной Ке д’Анжу, и то, что она здесь увидела, лишь расстроило ее и опечалило, и никакой романтики она уже больше найти тут не смогла.

По ночам она ходила танцевать в джаз-клубы. Она познакомилась там с Хемингуэем, буйным пьяницей с легко уязвимым эго. Ее кумир Зельда [Фицджеральд, художница, жена Фрэнсиса Скотта Фицджеральда] лежала в психушке. Она купила годовой абонемент в [книжный магазин] «Шекспир и компания» и как-то раз заметила там Сильвию Бич, приносящую чай Сэму Беккету и Жан-Полю Сартру. Прокравшись мимо полок с книгами, она смогли подслушать, о чем они говорили. Никаких великих мыслей она у них не услышала, они лишь жаловались на дождь. Люсиль была настолько этим смущена, что постеснялась объявить о своих недавних писательских амбициях.

Она тусовалась в колонии сексменьшинств и оказалась в объятиях одного вечного бессребренника и собутыльника Генри Миллера и Анаис Нин.

Через некоторое время она пришла к выводу, что парад закончился, и на улицах остались лишь одни вышедшие в тираж бывшие знаменитости и неудачники. Золотой век превратился в медный, и причем в потускневшую медь. Она услышала однажды, как какой-то молодой, но бородатый пианист сказал, что потерянное поколение стало поколением «фишу» – пропащим, конченным поколением. Она с грустью осознала, что Париж стал не столько островком художников, сколько сборищем туристов и позеров.

Как-то раз, прихлебывая луковый суп в «Le Chien Qui Fume» [ресторан «Курящая собака»] в Ле-Але, она подслушала разговор репортеров, описывавших дикие выходки партии нацистов в Мюнхене. Она решила отказаться от уже гниющих плодов Парижа и попробовать Берлин.

Задержавшись на некоторое время в Берлине, после короткой паузы гулянок и разврата она направилась на Запад, в Англию, а затем в Соединенные Штаты, читая по дороге Эдварда Каммингса на островах и Джона Стейнбека в Америках. На Востоке она читала Фэй Мина и Кавабату.

Но даже там звон меча о щит стал слышен все громче. Помрачневшая, истощенная умом и душой, она решила вернуться домой и предупредить отца. Но перед этим она остановилась в Берлине, чтобы найти подтверждение слухам о войне. За те несколько лет, что она путешествовала по миру, город резко изменился. Когда она впервые там побывала, он был известен как «Порочный Берлин», город, полный решимости нарушить все общественные нормы, условности и традиции. Предельно вызывающее поведение являлось правилом и смыслом существования.

Район Фридрихштадт кишел тысячами проституток, их было так много, что шлюхи делились на категории, обслуживавшие все возможные виды разврата. В то время это казалось колоритным и до некоторой степени красочным, из-за уличных шлюх, которых, исходя из специализации, называли по-разному: ходячими скелетами, кузнечиками, ботфортами, выдрами, полушелком, надгробными плитами, Госпожами и просто Nutte – шалавами.

Сутенеры, жиголо и симпатичные мальчики рыскали по туристическим гостиницам и пансионатам в центре города, с накрашенными румянами лицами, губами в помаде и подведенными тушью глазами, словно малыши, набросившиеся на косметичку матери.

Этот город греха очаровывал и, приятно дразня, возбуждал Люсиль. Дети торговали на улицах порнографическими открытками, как газетами. Мутные кабаре были прибежищем наркоты и танцев ню – для клиентуры! Существовали арены для обнаженных боксеров и борцов, приватные пыточные кабинеты и порнографические фильмы, изображающие учителей гимназий и нянь, унижающих своих голых подопечных различными предметами и способами.