Текст книги "Дракула против Гитлера (ЛП)"
Автор книги: Патрик Шейн Дункан
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 34 страниц)
На кухне она на столе начертила солью круг. Сорвав листья со стеблей этого «волчьего корня» и обезглавив их от цветов, она подрезала стебли по одной длине и выложила ими внутри соляного круга пятиконечную звезду. Лепестки цветов она сложила в центре этого пятиугольника, а на их синее ложе положила пучок волос отца.
Уколов палец острием кухонного ножа, она капнула кровью в каждый из пяти острых концов звезды. Защитное заклинание было из числа тех, которым она выучилась в Париже у одного колдуна под руководством Марии Нагловской, известной люциферианки. Но не успела она его произнести, как вспомнила о заклинании, которое она наложила на своего отца в Черной церкви – и о том, как упустила оставшихся, находившихся тогда в мэрии, и о последствиях этого упущения.
Поспешив в подвал, она обыскала койку англичанина на предмет оставшихся в ней волос и, испугалась, обнаружив там лишь три жалких усика. Этого было недостаточно, по ее мнению, чтобы они возымели какую-нибудь власть над человеком. Но затем она вспомнила о ране у него на колене и помчалась обратно на улицу к бочке с мусором. Ее содержимое еще не было сожжено, и, порывшись внутри, она отыскала выброшенную повязку, снятую ее отцом. Она обрадовалась, увидев, что на марле осталось коричневое пятно крови.
Взяв ее с собой в дом, она отрезала небольшой кусочек окровавленной ткани и аккуратно положила его рядом с пучком волос своего отца. Она озадаченно остановилась, не зная, как быть, чтобы защитить Павла, и, наконец, содрала сгусток запекшейся крови, образовавшийся у нее на порезанном пальце, и еще одной капелькой собственной крови написала на бумажке настоящее имя Павла. Это должно было подействовать. Бумажка присоединилась к предметам, обозначавшим ее отца и этого английского парня.
Она начала бормотать заклинание – сначала на латыни, а затем и на французском, для верности и чтобы подстраховаться, три раза на каждом языке, и в конце подожгла волосы, кровь и бумагу. Внезапно лепестки аконита поднялись в воздух сами по себе, некоторое время покружились, а затем ринулись к потолку фиолетовым облачком, исчезнувшим, немного не долетев до потолочных балок. Покончив со своим заклинанием, она собрала всё оставшееся, сложила это в чистый бумажный конверт и вынесла из дома на улицу, закопав его под тисом.
Теперь ей оставалось только ждать. Ждать и нервничать.
Остаток ночи она провела, расхаживая по комнате в перерывах между беспокойным сном. Она накормила сержанта и попыталась навести какой-то порядок в сложенных тут и там по всему дому стопками журналах и книгах. Наступил рассвет, и ее непрекращавшееся беспокойство перешло в состояние оцепенения, от отчаяния и безысходности, повергнув ее в любимое кресло отца. Пока она ждала телефонного звонка, она немного успокоилась, узнав знакомый запах отца, еще державшийся в коже кресла.
Лишь через несколько часов телефон, наконец, зазвонил. Она вдруг заколебалась, не решаясь ответить, боясь узнать о возможной потере дорогого и любимого папы.
Но когда Павел сказал ей, что все в порядке, и вампир оживлен, она потеряла дар речи. В голосе Павла она слышала сомнения, колебания, даже страх, но ей уже было все равно. Единственное, что было важно, это то, что ее отец был жив! Павел передал просьбу отца о немедленном собрании вечером всего партизанского руководства. Обрадованная этими известиями и тем, что есть чем теперь себя занять, она сделала несколько телефонных звонков и начала готовиться к поездке в Брашов. Ей хотелось попасть туда до наступления темноты и комендантского часа.
Отправиться в путь ночью без разрешительных документов отца было гораздо сложнее, и проблема усугублялась присутствием полоумного Ренфилда. Она не хотела оставлять его одного, на произвол судьбы. В последнее время немцы все чаще стали врываться в дома, и всегда без предупреждения. Ей очень не хотелось бы, чтобы они наткнулись на него, почти рехнувшегося, в ее отсутствие. Его поймают именно за то, кем он и является, шпионом, и последствия для него, не говоря уже о Ван Хельсингах, будут ужасными. И некого было позвать, чтобы за ним присмотрели.
Три брата – Марксы, как она их называла – Хория, Клошка и Кришан – участвовали в диверсионной операции под Плоешти, они руководили действиями партизан, задумавших вывести из строя буксы вагонов-цистерн, обслуживавших нефтяные месторождения. Харкер показал им, как подсыпать порошок карбида кремния в смазку буксы, заставляя подшипники заедать и тем самым полностью выводить из строя поезда. Нет, ей придется взять Ренфилда с собой.
Подняв его с собой наверх, Люсиль сунула ему за щеку кусок ваты, пока щека не раздулась, как от укуса пчелы. Затем она замотала ему челюсть снизу одной из своих косынок и завязала ее у него на макушке. Шляпа с обвисшими полями скрыла повязку у него на голове. Выглядел он нелепо, как чучело, но по опыту она знала, что лучше казаться глупым и слабым, чем возбуждать подозрения.
Они отправились к Брашову, вскоре поймав машину, на которой их подбросил до города один крестьянин, везший коз к мяснику. Когда они подъезжали к немецкому блокпосту, рука Люсиль скользнула в карман пальто, изнутри разрезанному, чтобы можно было достать Люгер, сунутый за пояс.
Проверка на блокпосту оказалась поверхностной, Люсиль заболтала их выдумками о том, что везет своего «двоюродного брата» к стоматологу для срочного удаления больного зуба. Разумеется, Ренфилд выбрал именно этот «подходящий» момент, чтобы выдать караулу очередную свою похабную серенаду, но из его набитого ватой рта были слышны лишь какие-то приглушенные звуки, и эсэсовцы не обратили на него внимания, приняв его пение за стоны, вызванные болью.
Брашов теперь казался совсем другим. Возможно, из-за свастик, развешанных повсюду, на магазинах и коммерческих структурах, бизнес таким образом декларировал свою лояльность, если не чистосердечно, то ради защиты и наживы. Она почувствовала себя иностранкой в родном городе.
Они приехали раньше срока, поэтому она остановилась у католической церкви в нескольких кварталах от Михая. Там они с Ренфилдом поужинали у отца Петреску в его кабинете. Старик-священник был из числа болтливых. Все знали, что то, что он услышал на исповеди, часто утекало наружу, выбалтываясь им в разговорах.
Местные католики хмурились от нехватки у него сдержанности. Но некоторые немецкие солдаты были католиками, несмотря на запрет нацистов поклоняться чему-либо другому, кроме Господина Гитлера, и поэтому священник становился ценным вместилищем всевозможной информации. Люсиль надеялась выведать у него информацию о том, что происходит в замке и среди эсэсовских оккупантов.
Из того, что слышал Петреску, выходило, что немцы увеличили число заключенных в замке, и там уже не хватает мест.
«Условия просто ужасные», сокрушался Петреску. «Камеры несчастных набиты битком, как сельди в бочке. Они настолько переполнены, что некоторые вынуждены спать стоя. Цыган и евреев целыми семьями бросают за решетку. Дети, женщины, вынуждены там жить в собственных испражнениях. Это… это грех».
«Но я слышала от одного крестьянина только что, сегодня вечером, что они до сих пор еще каждый день сгоняют туда людей», сказала Люсиль. «Как они собираются их всех там разместить?»
Люсиль пустилась в местные сплетни, последние из них касались вопроса о том, кто может быть отцом ребенка несчастной Катерины. Ее муж был призван в румынскую армию и находился на югославской границе уже более года без отпуска. Все гадали и даже спорили, делая ставки, на самых разных парней. У Катерины уже с тринадцати лет было сформировавшееся женское тело, и она с гордостью демонстрировала этот божий дар широкому кругу очень заинтересованных в этом лиц и до, и после замужества.
Отец Петреску облизнул губы и, погладив нос, принялся рассказывать о похождениях Катерины, и Люсиль задумалась, какой вывод сделал бы Юнг из физических тиков на лице святого отца.
В какой-то момент во время еды Ренфилд, который до этого момента хранил полное молчание, несмотря на удаление ваты, чтобы ему можно было есть, разразился песней.
The object of my affection
makes my erection
turn from pink to rosy red.
Every time she touches the head
it points the way to bed.
Объект моей привязанности
Вызывает у меня эрекцию,
Из розовой она превращается в розово-красную.
И всякий раз, когда она доходит до головки,
Она указывает путь в постель.
Священник, свободно владевший английским, услышав это, просто охренел. Ренфилд вдруг резко прекратил петь – так же неожиданно, как и начал. Люсиль продолжала есть, как ни в чем не бывало, а вскоре и святой отец вновь обратил свое внимание на вино и на собственные наблюдения за любовной жизнью Катерины.
Часы на стене мягким боем объявили, что уже близилось время партизанского собрания. Люсиль извинилась за себя и за Ренфилда, прервав дальнейшее перетирание скандальных слухов. Она знала, что священник в смятении; старик-отец способен и будет сплетничать, пока не оплывут все свечи.
Кроме того, Люсиль торопилась. Во время всего этого непристойного монолога мысленно она находилась совсем в другом месте, она беспокоилась о собственном отце. И всякий раз, когда взгляд ее падал на серебряное распятие, свисавшее с шеи Петреску, мысли ее возвращались к легендам о вампирах и прогоняющим их бичам: чесноку, шиповнику, боярышнику, горчичным семенам, крестам и святой воде. Отец уехал, не взяв с собой ни одно из этих средств.
Она набила щеку Ренфилда еще одной влажной ватой. Пропитанная слюной, она уменьшилась в размерах, и она заполнила недостаток своим носовым платком. Он оказался послушным, как ребенок, во время всей этой фигни, дав ей возможность еще раз завязать ему вокруг головы косынку. Они распрощались, и священник добавил к словам прощания свою обычную жалобную, но тщетную просьбу увидеть Ван Хельсингов на ближайшей воскресной службе.
Из-за комендантского часа они не встретили никого по пути к Михаю и, немного изменив свой маршрут, избежали встреч с немецкими патрулями. Портной проводил их через потайной ход в подвал, где их уже ждала Анка.
Люсиль вытащила вату и платок у Ренфилда изо рта и развязала косынку. Ренфилд ухмыльнулся Анке идиотской улыбкой и запел:
Let me ball you sweetheart,
I’m in bed with you.
Let me hear you whisper
That it’s time to screw.
Давай-ка пошалим, милая,
Мы же в одной постели с тобой.
Хочу услышать твой шепот,
Что настало время нам трахнуться.
Ошарашенная Анка повернулась к Люсиль за объяснениями.
«У него черепно-мозговая травма». Люсиль приподняла повязку Ренфилда, показав свежий красный шрам на том месте, где ее отец наложил швы ему на голове.
Анка кивнула. «Моего брата лягнула лошадь, когда ему было одиннадцать лет. Копытом в лоб. Запомни: никогда не задерживайся за животным, которое может пнуть.
Он лишился вкуса. И обоняния. Не может отличить сладкое от кислого, никакие приправы и специи не помогают. Не может также считать, не понимает цифры. Но у него восемь детей, и на подходе уже девятый».
«Очевидно, это не повлияло на всю производительность ниже шеи», заметила Люсиль.
«К радости его жены». Обе женщины рассмеялись.
Ренфилд обнаружил в углу тайник с фугасами и направился к нему с детским восторгом, как малыш, которому дали разобрать будильник.
Анка вскипятила чай на электроплитке, специально установленной для этой цели. Они обменялись сведениями о немцах, которые им удалось собрать с момента их последней встречи. Люсиль все время поглядывала на лестницу, ожидая отца, который мог появиться в любую минуту. Анка заметила озабоченность Люсиль и тревогу, сопровождавшую этот настороженный взгляд.
«Я говорила ему не ехать туда», сказала Анка. «Этого нельзя делать».
Наконец Люсиль услышала тяжелые шаги у них над головами и скрип петель открывающейся потайной двери. Все ее внимание было приковано к старенькой обветшавшей деревянной лестнице. Но оказалось, что это спускается лишь один Фаркаш. Он поздоровался с женщинами, и Анка коротко рассказала ему о Ренфилде, который решил подарить им серенаду:
My bonnie lies over the ocean.
My bonnie lies over the sea.
My father lies over my mother,
And that’s how I came to be.
Люсиль была слишком обеспокоена судьбой своего отца, чтобы обращать внимание на тупые деревенские похабности Ренфилда. Недавно она стала остро осознавать, что отец уже стар, и что ей, возможно, осталось не так много лет видеть его рядом с собой.
И ведь его нельзя было назвать слабым и немощным. Он был таким же крепким и энергичным и интеллектуально и физически, каким был всегда. Но она, как медсестра-помощница своего отца, не раз была свидетелем того, как внезапно охватывали болезни многих его пожилых пациентов. Выйдя однажды выбивать ковер от пыли, висевший на натянутой веревке, на следующее утро они оказывались в постели после удара, от которого так и не смогли оправиться. И поэтому в последнее время она старалась следить за ним, с тревогой воспринимая каждый его кашель, боль или судорогу во время его обычных ежедневных занятий – временами сильно его этим раздражая.
И опасная работа, которой они занимались, только усугубила это положение, с ее точки зрения. Он настаивал на том, чтобы лично руководить проведением некоторых рейдов и принимал в них гораздо более активное участие, чем это требовалось в его возрасте, состоянии и при его общественном положении. Тот факт, что то же самое можно было сказать и о Люсиль, сбрасывался со счетов ее молодыми плечами. «Каков отец – такова и дочь, одного дерева яблочки». В этом смысле поговорка была как никогда верной.
У них над головами послышались новые шаги. Сердце Люсиль при этих звуках забилось. Фаркаш сунул руку к обрезу, который он носил на ремне, подвешенном под своим длинным пальто. Непрерывные облавы эсэсовцев держали всех в состоянии крайнего напряжения. До руководящей ячейки они пока еще не добрались, но Рейкель со своими ищейками уже взбирались все выше и выше по лозе партизанской иерархии, устанавливая связи одной ячейки с другой и хватая их членов, постепенно заполняя головоломку нужными паззлами.
Люсиль потянулась за своим Люгером. Потайная дверь наверху лестницы вновь открылась. Люсиль глубоко и с облегчением вздохнула, увидев поношенные ботинки отца, спускающиеся вниз по ступенькам. Она бросилась вперед, чтобы обнять его. Они не были семьей, физически демонстрирующей чувства, и отец был удивлен этим трогательным открытым проявлением, но обнял ее, горячо и столь же радостно.
«Ты жив», прошептала она.
Люсиль была настолько охвачена радостным чувством от этого воссоединения, что не обратила внимания ни на Павла, ни на спустившегося англичанина.
Но вот следующий, тот, кто спустился в подвал за ними, привлек внимание и ее, и всех остальных. Все они внезапно словно оказались в каком-то плену его присутствия. Даже Ренфилд отвлекся от своих смертоносных игрушек и уставился на него.
Первое, что она заметила, это его осанку. Он был высоким, ростом выше 190 см, и головой почти касался потолочных балок подвала. Но он не пригибался и не склонял голову, как это часто делал Харкер, рост которого был далеко не таким высоким. Он шел, выпрямившись, словно пренебрегая опасностью, что что-нибудь возымеет наглость ударить его по голове.
Он оглядел подвал, охватив взглядом и заметив своими любознательными, янтарного цвета глазами всех и вся. Он, казалось, проявил очень живой интерес ко всему, что его окружало, словно ребенок в музее. Наконец, его взгляд остановился на Люсиль, и она почувствовала дрожащий трепет в груди, устремившийся к ее рукам и коленям. Она оперлась спиной на один из опорных столбов и прижалась плечами к дереву, пытаясь успокоиться. Четыре года назад Люсиль была в Штатах, где посетила Гранд-Каньон вместе с подругой-актрисой Дафной, делившей ложе с молодым человеком, который летом работал на плотине Гувера. Тогда она только что открылась, и они спустились в бетонные глубины на лифте, оформленном в стиле ар-деко.
Люсиль и так уже была потрясена этим гигантским бетонным сооружением, но когда они вошли в огромное замкнутое помещение, в котором находились гигантские турбины и трансформаторы, она почувствовала, как волосы у нее на голове встают дыбом, и мурашки бегут по коже. В помещении всё гудело, здесь всё жило какой-то собственной, непонятной жизнью, и она физически ощущала присутствие какой-то огромной силы, словно залегшей в засаде и чего-то ждущей, сдерживаемой гигантской силы, энергии, которая могла осветить – или же уничтожить – целый город.
Подобное же чувство она ощутила, когда в подвал спустился Дракула, в том числе и вставшие дыбом волосы, как почувствовали это и все остальные. Фаркаш попятился, пока не наткнулся на стул, остановивший его дальнейшее отступление. Анка перекрестилась и сделала растопыренными пальцами знак «козы», или «рога».[19]19
Жест указательным пальцем и мизинцем считается магическим знаком, защищающим от зла. Он использовался суеверными людьми как в Европе, так и в Азии, для защиты от сглаза и ведьм, как аналог плевка через плечо. В таком качестве «коза» упоминается в романе Брэма Стокера «Дракула»: «…в толпе у дверей гостиницы все перекрестились и наставили на меня два растопыренных пальца. Не без труда я добился от одного из своих спутников объяснения, что все это значит; …он сказал, что жест служит как бы амулетом и защитой от дурного глаза». Якобы коза защищает от цыган, ведьм и прочей нечисти и от дурного глаза. – Википедия.
[Закрыть]
Ренфилд встал, позабыв о минах, и, разинув рот, как загипнотизированный, уставился на вампира. Он пробормотал единственное слово: «О, Господин мой».
«Вы все-таки это сделали». Анка свирепо посмотрела на Ван Хельсинга. «Ну да, так и должно было произойти». Она прошипела эти слова.
Фаркаш залез под рубашку и вытащил маленький золотой крестик, висевший у него на шее на тонкой золотой цепочке. Он стал махать этим маленьким распятием перед Дракулой, который в ответ на это лишь одарил его великодушной, прощающей улыбкой. Это лишь подтвердило точку зрения Люсиль об абсурдности концепции человека-животного.
Она неоднократно наблюдала подобное религиозное перерождение на поле боя, так как многие из ее товарищей-партизан были коммунистами. Лежа там и истекая кровью, а некоторые и умирая, все они, казалось, впадали в одно и то же отчаянное и грозное пред лицом смерти состояние, полагая, что если Сталин не смог их спасти, то, возможно, их спасет Бог, которого они так яростно отвергали. К сожалению, и тому, и другому обычно не удавалось спасти обреченных людей.
«Это Фаркаш, Анка и сержант Ренфилд, еще один англичанин», представил всех друг другу отец. «А это граф Дракула».
«Князь», поправил Дракула, и слегка, формально поклонился. При этом Ренфилд вдруг подобострастно рванулся вперед, с такой покорностью, которую Люсиль никогда у него не замечала, поразив всех, и бросился к ногам вампира.
«О, Хозяин, Господин мой», прошептал Ренфилд, и его поведение можно было назвать лишь благоговейным почтением. Харкер поднял его с пола и усадил в угол, где сержант стал следить за каждым движением Дракулы.
«Какая мерзость», сказала Анка, резким тоном.
«Чрезвычайные обстоятельства, страшные, отчаянные заболевания требуют отчаянных лекарств и чрезвычайных мер», сказал ей Ван Хельсинг. «Он согласился сражаться за нас».
«Нет», Анка покачала головой. «Никогда».
«Никто из моих людей не будет сражаться вместе с этим… омерзительным дьяволом», выругался Фаркаш.
«Придержи язык», предупредил его Дракула и шагнул к Фаркашу, который отскочил. «Считай, ты счастливчик. Я поклялся доктору Ван Хельсингу, что не причиню вреда никому из его союзников. Но это не дает тебе права относиться ко мне оскорбительно».
«Люди, все вы, здесь присутствующие, прошу вас, послушайте меня». Ван Хельсинг поднял руки в знак примирения. «Мы все согласны с тем, что нам нужно что-то делать, чтобы как-то усилить нашу борьбу. У кого-нибудь есть другие варианты?»
Все молчали. Люсиль улыбнулась и заполнила паузу в разговоре: «А нельзя ли просто отбросить эти старые суеверия и предрассудки в сторону? Нам нужна любая посильная помощь, которую мы сумеем найти».
Она внимательно изучала вампира, с большим любопытством, сравнивая то, что она видела перед собой, с образом, созданным поражающими воображение рассказами, которые она слышала в детстве. Ее очень смутили усы. Бела Лугоши[20]20
Бела Ференц Дежё Блашко, более известный как Бела Лугоши (1882–1956) – американский актёр венгерского происхождения. Наиболее известен исполнением роли графа Дракулы в одноимённой бродвейской постановке 1927 года и в последовавшем за ней фильме. – Прим. переводчика.
[Закрыть] был аккуратнейшим образом выбрит. А этот вовсе не скрывал свою сущность, как это делал актер, а держался величественно и царственно.
Он заметил, что она его рассматривает, и она поняла, что ему вдруг стало стыдно из-за состояния его одежды. Из дыры у него в брюках торчало колено, некогда белая рубашка была запачкана бесформенным пятном зелено-черной плесени, а смокинг едва держался, на нескольких последних оставшихся натянутых нитках.
Люсиль лишь на секунду заметила его смущение, это был мимолетный, слабый конфуз, который он быстро скрыл властной небрежностью. И ей показалось, что эта инстинктивная секундная реакция очеловечила его проблеском смертного, который некогда жил в нем внутри.
Эта двойственность делала его неожиданно привлекательным.
Дракула, в свою очередь, осмотрел в ответ Люсиль. Она показалась ему прекрасной, в ней не было ни капли девической сдержанности, которую он помнил у большинства женщин минувших времен.
Ван Хельсинг заметил немое общение между ними. «О, простите. Вот они, мои “изящные манеры”. Это моя дочь, Люсиль».
Дракула нахмурился, взглянув на профессора. «Ваша дочь?» Он повернулся к девушке, внимательно вглядевшись в ее лицо. «Ах да, теперь вижу сходство, ум в глазах».
Она улыбнулась ему, принимая его комплимент.
«А нельзя ли вернуться к обсуждению наших неотложных дел?», потребовала Анка. «Без этого…», и она холодно посмотрела на Дракулу. Люсиль шагнула вперед, встав между вампиром и Анкой, глядя сверху вниз на пожилую женщину.
«Давайте», сказала Люсиль. «А я тем временем отведу господина наверх и покажу ему приличную одежду».
«Чему я буду премного благодарен». Дракула с благодарностью ей улыбнулся. «Если я буду ходить в этих лохмотьях еще некоторое время, я могу обнаружить, что щеголяю в дезабилье. А это может шокировать ваши нежные чувства».
«Сомневаюсь, что тут есть кто-то, кого вообще можно чем-то шокировать, сэр», ответила Люсиль.
Ван Хельсинг сразу же почувствовал, что между ними двумя что-то происходит, и испугался за свою своенравную дочь. Харкер тоже почуял едва уловимые сигналы, исходившие от пары. Но у них обоих были более важные дела на повестке дня, и они занялись непокорными партизанами.
«Пойдемте со мной». Люсиль направилась к лестнице. «Уверена, у Михая найдется что-нибудь для вас подходящее».
Люсиль стала подниматься по лестнице, и Дракула последовал за ней. Ренфилд бросился было за ними, и в очередной раз Харкеру пришлось сдерживать своего потерявшего здравый рассудок сержанта.
Дракула вошел вместе с ней в отдел галантереи и мужского белья. Владелец и его сын отсутствовали, и по стуку столовых приборов и посуды, который был слышен этажом выше, Люсиль сделала вывод, что семья ужинала.
«Боюсь, что в данный момент у меня нет средств, чтобы заплатить за одежду», сказал Дракула.
«У моего отца в магазине открыт счет», сказала Люсиль. «Вообще-то, это кредит – пару лет назад он удалил у хозяина довольно крупный желчный камень».
Дракула попытался снять пиджак, но ткань была в таком печальном состоянии, что вытащить руки из рукавов было практически невозможно, и ему ничего не оставалось, как просто разорвать его.
Люсиль начала перебирать брюки, пытаясь вести себя как ни в чем не бывало.
«Граф Дракула…», задумчиво сказала она. «Я слышала много рассказов о вас».
«Не граф», поправил ее Дракула. «Воевода, Господарь, Князь, или Принц по-английски, Князь Валахии, причем трижды, если позволите похвастаться. А мое точное имя – Владислав Дракуля, меня назвали так в честь отца и деда. Моя мать была княжной Снежаной Молдавской. Вы можете называть меня Владом. Или, как когда-то называли меня близкие – Валом».
Она протянула ему несколько пар брюк на выбор и стала смотреть рубашки.
«Ваш отец рассказывал вам обо мне?», спросил он.
«Нет», покачала головой Люсиль. «Он никогда не говорил о вас. Мне приходилось самой все выяснять».
Он снял с себя лохмотья, которые некогда были рубашкой, и они упали на пол. Люсиль заметила какие-то красные пятна на изодранной ткани. Могла это быть кровь?
Она поднесла новую рубашку к его обнаженной груди, проверяя, подходит ли она по размеру. Кожа его была сине-белой. Телосложение – худым, но он был хорошо сложен и мускулист.
«Похоже, подходит в самый раз», сказала она. «Это правда, что вы бессмертны? И что вас невозможно убить?»
«С некоторыми оговорками», ответил Дракула. «Думаю, ваш отец это доказал».
Их взгляды встретились. Люсиль была вынуждена оторваться от выбора одежды. Было что-то такое в его близости, что заставляло ее чувствовать себя уязвимой, не контролирующей себя. Она ведь гордилась тем, что умеет владеть собой.
Чтобы чем-то себя занять, она стала выбирать носки. Осмотрев его ноги, она увидела, что ботинки его разваливаются, подошва одного из них хлюпает и отвисла, как язык у собаки.
Когда она обернулась, он уже был одет в брюки и надевал на себя рубашку.
«Померьте обувь», показала ему Люсиль. «Она там. Не слишком большой выбор, но все же…»
Она посмотрела, как он двигается. Брюки ему очень подошли, рубашка тоже. За всю свою молодую жизнь она одевала лишь несколько мужчин.
«Вам понадобится пальто». Ее рука задумчиво блуждала в стеллажах. «Вот хорошая верблюжья шерсть».
Дракула посмотрел на то, что она выбрала, и покачал головой.
«Я предпочел бы нечто большее… возможно, плащ».
«Плащ?»
Он подыскал себе такой, в конце стеллажа, черную укороченную накидку-мантию.
«Накидка?» Прищурившись, она всмотрелась в этот плащ. «Она больше подходит для оперы, мне кажется. Несколько старомодно, вот что я хотела сказать».
«Я стар, поэтому и стиль у меня должен быть соответствующим. Не так ли?» Дракула примерил плащ, осмотрелся в зеркале и одобрительно кивнул.
«Вот это мне подойдет», сказал он. «Я заплачу вашему отцу. Я припрятал кое-какие сокровища».
Люсиль нахмурилась, увидев его отражение в зеркале.
«Вы… отражаетесь в зеркале».
«Конечно. Почему же я не должен в нем отражаться?»
«Всякое рассказывают, говорят, вы не отражаетесь в зеркале».
«Ах. Это всё суеверия». Она услышала его легкий смешок. «И как это возможно, с научной точки зрения?»
«Не знаю. Слухи, сказки всякие, знаете».
«Ну, я не в силах игнорировать законы физики». Он снова рассмеялся, а затем встал прямо перед ней. «Но вот это я вполне могу сделать».
Он поднял руку и помахал раскрытой ладонью перед ее лицом, а затем посмотрел ей в глаза, вложив в этот взгляд всю свою силу.
«А теперь взгляни на меня снова», прошептал он. Голос его донесся до нее, как будто издалека. «Теперь ты меня не видишь».
Она повернулась к зеркалу. И хотя Дракула стоял рядом с ней, она увидела в зеркале лишь свое отражение.
«Что вы со мной сделали?», вскрикнула Люсиль с некоторой тревогой.
Вампир сделал еще один пасс рукой и тут же вновь появился в зеркале.
Она повернулась и посмотрела на него, явно разгневанная.
«Козёл. Больше никогда не манипулируй с моим разумом. Никогда».
«Прости. Это была всего лишь демонстрация… в ответ на твой вопрос… Прости».
Дракула смутился. Не из-за ее ответа, а из-за собственных извинений. С какой стати ему извиняться перед этой девчонкой, перед этим человеским существом?
Почему он чувствовал необходимость защищаться перед ней? Она только что вульгарно его оскорбила, что в былые времена привело бы к дуэли – будь она мужчиной.
Кем она абсолютно точно не являлась.
Они яростно глядели друг на друга некоторое время, и Люсиль показалось, будто время каким-то образом затянулось. Она подступила к нему поближе. Они оказались буквально в нескольких сантиметрах друг от друга. Она протянула руку к его лицу, испытав желание прикоснуться к нему, и ею полностью овладела потребность в этом физическом контакте.
Было ли это еще одним его гипнотическим трюком? Ей было все равно. Он просто стоял на месте и ждал, не сопротивляясь, и ее пальцы дрожали у его щеки.
«Мы договорились». Это был ее отец.
Они с Дракулой отошли друг от друга на шаг, как дети, застигнутые врасплох во время какой-то шалости.
«Англичанин предложил весьма проницательный план действий», сказал Ван Хельсинг.
За его спиной стоял молодой Харкер и, сияя от счастья, лыбился на Люсиль.
Она проигнорировала мальчика и повернулась к отцу, который явно понял, что прервал что-то происходившее между ее дочерью и Князем и был этому только рад.
«Ты можешь сражаться вместе с нами», сказал он. «Пока что, в данное время. Остальные, скажем так, отнеслись к этому сдержанно. Но ты покажешь себя, я знаю».
Из-за спины его появились Фаркаш, Павел и Анка. Вперед вышла Анка, это была небольшого роста плотная женщина, она попёрла вперед, расталкивая мужчин, как танк, пробивающий стену.
«Хоть одного из моих людей пальцем тронешь – тут же будешь уничтожен», обратилась она к Дракуле.
«Хочешь, чтобы он помогал нам, но угрожаешь ему?», с вызовом спросила ее Люсиль. Но Дракула положил руку ей на плечо. Она почувствовала холод его плоти, когда один из его пальцев коснулся ее шеи.
«Тебе не нужно защищать меня», сказал он и посмотрел на других. «Я заслужил того мнения, которое у них обо мне сложилось. Более того. Я благодарю всех вас за возможность снова служить своей стране и своему народу».
Он слегка поклонился, уже знакомым Люсиль поклоном, увидев при этом, что у него из-под брюк торчат босые ноги. Он пошевелил пальцами ног, что показалось Люсиль очень забавным и симпатичным.
«Мне нужна обувь», сказал он. «После чего мы отправимся на войну».
ИЗ ВОЕННОГО ДНЕВНИКА ДЖ. ХАРКЕРА
(Расшифрованная стенография)
Когда Люси покинула собрание и повела вампира наверх, чтобы подобрать ему новый гардероб, я заметался, не зная, что делать – отправиться туда вместе с ними или же остаться здесь и защищать свои предложения, на которых я настаивал. Мне нужно было, чтобы партизаны действовали и продолжили свою борьбу. Победил долг.
Я следил за дискуссией, разгоревшейся между партизанами, подыскивая возможность вмешаться со своей тщательно отрепетированной речью. Я корректировал свои аргументы со времени последнего заседания, когда было принято решение прекратить повстанческую деятельность.
Анка и Фаркаш по-прежнему яростно настаивали на том, что не станут сражаться вместе с вампиром.
«Ты не изложил свою позицию в отношении графа, Павел», обратился к нему Ван Хельсинг.
«В “Капитале”», начал Павел, «Карл Маркс использует образ вампира как метафору капитализма. Эксплуатация труда сродни высасыванию крови из цивилизации».[21]21
«Капитал – это мертвый труд, который, как вампир, оживает лишь тогда, когда всасывает живой труд и живет тем полнее, чем больше живого труда он поглощает» (К.Маркс. Капитал, том 1). – Прим. переводчика.
[Закрыть]
Это заставило нас всех задуматься, наступила пауза, и посреди всеобщей озадаченности я воспользовался наступившим молчанием и заговорил:
«Мне кажется, у меня есть решение обеих наших проблем», сказал я. «А именно: опасности подвергнуться репрессиям за партизанские действия в Брашове и его окрестностях – и вашей явно крайней неприязни к графу. Но есть еще один возможный вариант действий, которым вы могли бы воспользоваться». Все повернулись и взглянули на меня. Мне не хотелось все испортить.
