Текст книги "Избранное"

Автор книги: Оулавюр Сигурдссон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 41 страниц)

– Мюнди! – вскрикнул я, вконец растерявшись. – Что ты наделал!

– Так ей и надо, – проговорил он дрожащим голосом, вытащил из-за пазухи полную бутылку, отвернул жестяной колпачок и сделал несколько глотков – как мне показалось, довольно неосторожно.

– Джин, – закашлявшись, пояснил он, вытер горлышко и предложил мне. – Помогает.

Немного погодя он выложил мне все как на духу. У него больше не было невесты. Она изменила, швырнула ему кольцо и на прощание обозвала раззявой. Когда он в последний раз был на берегу, она вела себя несколько странно, но ему даже в голову не приходило, что она связалась с англичанином, спуталась с каким-то чертом в погонах и принимала от него подарки. Но когда она швырнула ему кольцо и обругала раззявой, он заметил разные вещички и безделушки, в том числе огромную коробку конфет и подозрительный шоколад. Вдобавок она откровенно дала ему понять, что зимой выходит замуж, а весной переселяется в Англию. Ее имя, наверное, появится на странице «Моргюнбладид» среди сообщений о свадьбах. Что скажут ребята с траулера, домашние в Дьюпифьёрдюре? Ведь он показывал им ее фото! А Лина из Литлибайра или Катрин из Камбхуса? Эти не преминут позлорадствовать, услыхав такое.

Он стиснул зубы.

– Попадись мне на дороге эта сволочь в погонах, уж я пущу ей кровь!

Мы ходили взад и вперед по темной улице, останавливались на углу за пакгаузом и отхлебывали из бутылки. Решив хоть как-то утешить и подбодрить друга, я незаметно для себя начал рассказывать историю нашей с Кристин помолвки: дескать, и я прошел те же испытания, что и он, потерял с приходом англичан невесту, очаровательную, добрую и красивую, а имя ее вместе с именем какого-то солдата из Ливерпуля уже опубликовано в «Моргюнбладид».

– Да что ты? – перебил он. – Из Ливерпуля?

– Да.

– Она уже вышла за него?

– Официально нет. – Комок подкатил у меня к горлу.

Мюнди вздохнул и сочувственно выругался.

– Кок у нас на посудине, Гвендюр, – он в позапрошлом году был в Ливерпуле – говорит, город дрянь, народ тоже. На улицах одни недоноски, ничтожества. Нищета, туман да заводская гарь, под ногами грязь, дома грязные, все в копоти. Так, наверное, везде в Англии. Наши девчонки… нет, не знают они, что творят. Думают, будут жить припеваючи в чужой стране, где, того и гляди, все взлетит на воздух. Интересно, надолго ли им вскружили голову эти скоты, их тарабарский язык, весь этот сброд, городская вонь, сажа, грязища? Сам черт пожалел бы их на нашем месте. Что хотели, то и получили! Скатертью дорога!

Я только вздыхал.

– Скучаешь по ней? – спросил Мюнди.

Я промычал что-то о злой судьбе и жестоком мире, но Мюнди вдруг так оживился, что думать забыл о страданиях. И, махнув рукой, вселил в нас обоих мужество.

– Да черт с ними, пусть веселятся себе как хотят, – сказал он, – от нас не убудет! Ни капли! Очень надо убиваться из-за каких-то девок, они же вели себя как последние шлюхи! Сами вешаются на солдат – и нас же еще называют раззявами!

Он опять двинулся за угол пакгауза, прибавил шагу и наказал себе и мне забыть их раз и навсегда, при встрече не здороваться, никогда не упоминать в разговоре, не думать и не говорить о них.

– Будь спокоен, они еще вспомнят о нас! Это уж точно!

Он шагнул в узкую щель за пакгаузом, в третий раз отвернул крышку, угостил меня, а потом хлебнул сам.

– Куришь, Палли?

– Иногда.

– Забудем их, и все, – сказал он, пока мы закуривали. – Ну как, не разобрало тебя?

– Нет.

– Вот и я тоже, ни в одном глазу. Тогда давай еще по глоточку.

– А не много будет? Ведь он крепкий.

– Много! – Мой друг был уверен, что сам бог велел нам освежиться. – Да что ты, Палли! Надо! – Он протянул мне бутылку. – Пошли сейчас в пивнушку, там и добавим!

Я соглашался на все, что он предлагал. Глотнул еще раз. А ведь покойная бабушка всегда повторяла, что спиртное можно употреблять лишь в аптекарских дозах, как камфарную микстуру. В противном случае оно становится опаснейшим ядом. Мы заглянули в одно из ближайших портовых заведений, но тут же выскочили обратно, так как увидели несколько тощих английских матросов, сидевших за пивом. Мы решили избегать мест, где могли встретить английских военных, в том числе и улиц, где эти бездельники (наверняка многие из Ливерпуля) прямо кишмя кишат. И в другой пивнушке яблоку негде было упасть. В третьей народу было мало, но зато такая вонь да грязь, что мы сбежали оттуда. Не помню уж, сколько мы ходили, но все же нашли подходящее местечко, чтобы добавить. Там-то, в уголке маленького кафе, мы наконец выпили. Обслуживала нас официантка в черном платье с маленьким белым фартучком. На счастье, все клиенты этого заведения, трое или четверо, как раз собирались уходить, когда мы вошли. Девушка принесла лимонад и сменила на столе пепельницу, мой друг тайком вытащил бутылку, выждал момент и плеснул в стаканы.

– За тебя, Палли! – сказал он вполголоса.

– За тебя, Мюнди! – прошептал я.

– Забыть – и не говорить о них никогда.

– Да.

– Плохо только в аду, – сказал он, – а нас нечего жалеть!

– Верно.

– Ну как, разбирает? – спросил он, когда тихая танцевальная мелодия наполнила зал. Не знаю, что это было – приемник или патефон. – Давай чокнемся!

По телу разлилось приятное тепло, словно я попал в объятия самого солнца. Мне чудилось, будто мы дома, в Дьюпифьёрдюре. Я вспомнил, как Мюнди запускал змея и ловил подкаменщиков, а он – как я катался на стареньком велосипеде и играл на двухрядной губной гармошке – подарке покойной бабушки на рождество, прекрасный инструмент.

– Помнишь, ты потерял ее, а я нашел!

Не успели мы оглянуться, как оба, улегшись на стол, принялись соревноваться, кто больше вспомнит из наших общих детских похождений. Говорили о походах за моллюсками, о том, как лазили по рифам, разглядывая диковинные гнезда редких птиц, о волнорезе, о свечении моря, о славных битвах на мечах из толстых водорослей, о том, как гребли лунными ночами на пароме с сильной течью. Я видел берег Дьюпифьёрдюра в отлив, то каменистый, то песчаный, видел чаек, крачек и сорок, мог чуть ли не коснуться морских желудей на камнях, чувствовал бодрящий соленый запах водорослей. Этот берег, наверное, заслужил, чтобы мы выпили за него, а потом и за родных – храни их господь! – за дома, сараи и амбары, за лодки, сушилки для рыбы, причалы, огороды, заборы и веревки для белья. Не забыли мы и острого на язык умельца кузнеца.

– За Йоуакима! – хором закричали мы. – За нашего Йоуакима! Помнишь, сколько инструментов было у него в мастерской? А как он спешил с утра до вечера, как метался от дома к дому, будто очумелый, как говорил сам с собой, курил, пыхтел трубкой, напевал и ругался? А жена-то его, Вильборг, или просто Вилла, помнишь, как она, подмигнув, наклоняла голову и оттягивала ухо, когда доктор Гисли приходил проверить у нее слух, достать из уха червей или вытащить рыбу?

Мы смеялись над женой Йоуакима, над тварями земными и водными, которые каким-то сверхъестественным образом заползают к ней в уши в самое темное время ночи, когда муж вовсю трудится в мастерской над разными диковинными вещицами, непрестанно экспериментируя. Мы, конечно, не забыли и о том, что жена Йоуакима всегда была очень добра к детям, порой подзывала нас к дверям, угощая сладостями или горячим хворостом, трепала нас по вихрам и страшным голосом просила остерегаться мерзких червей и насекомых. Эта женщина вполне заслужила, чтобы мы не просто выпили за ее здоровье, а осушили по полной чарке. Мюнди налил еще и больше не прятал бутылку, а, наоборот, высоко подняв ее, лил, как из кофейника.

– За тебя, Палли! Ну как, проняло?

Мне казалось, я ни в одном глазу, разве что самую малость, но в то же время в душе у меня взошло какое-то волшебное солнце, рассеяв мрак, согрев меня и вдохнув жизнь.

– За тебя, Мюнди! – ответил я и благодарно посмотрел на раскрасневшееся лицо друга детства. В самом деле, я и не предполагал, что так крепко люблю этого человека. Так люблю, что уже не в силах молчать об этом. И я начал перечислять его добродетели – как он еще мальчиком всегда был готов прийти на помощь, каким верным другом он был и каким добрым, как раздаривал свои самые красивые раковины, учил шалопаев вроде меня запускать змея.

Мюнди слушать не хотел похвал по своему адресу, а заверял меня в преданности и превозносил мои достижения на выпускных экзаменах в Дьюпифьёрдюре.

– Башковитый ты парень, Палли, – говорил он. – Чертовски башковитый!

Я хотел было как-нибудь умалить свои достоинства, но он добавил:

– Да ты ведь и в люди выбился!

– Как это?

– Ты же стал журналистом?

Сперва я подумал, что Мюнди дурачит меня, но он был совершенно серьезен.

– Ну-у, – промычал я и без приглашения отхлебнул из рюмки. – Ты когда-нибудь читал «Светоч»?

– А на черта мне читать! Мы на посудине не держим ни книг, ни газет!

Он отвел глаза, шумно откашлялся и сказал: мол, Гунна корила его как-то, что он всего-навсего рыболов. Он же мне сказал, как она обозвала его на прощание – раззявой!

– Не принимай близко к сердцу, постарайся забыть ее.

Я утешал и подбадривал его, пытаясь вырвать из леденящих объятий действительности, согреть в лучах волшебного солнца, которое благодаря ему же взошло в углу этого маленького кафе.

– Ты только подумай, как мала Земля и люди на ней, – продолжал я. – Земля – это пылинка, Мюнди, пылинка в бесконечной Вселенной. Да и жизнь наша очень коротка, и вообще все относительно, даже измена.

Мне показалось, что премудрости такого рода не слишком действуют, и я даже не заметил, как с губ слетели те самые слова, какими успокаивал меня Вальтоур, – мол, в девушках недостатка пока нет.

Вдруг, как бы вдалеке, передо мной встал образ покойной бабушки, она изумленно нахмурилась, но Мюнди, наоборот, тут же согласился с теорией Вальтоура.

– Золотые слова! Не такие уж мы слабаки! – сказал он и опять предложил выпить. – Давай-ка прибавим еще, надо же хоть немного захмелеть! Сказать, что я собираюсь сделать? – спросил он доверительно, нагнулся над столом и понизил голос: – Найду английскую шлюху!

Видать, уроки нравственности покойной бабушки не пропали даром, а она бы восстала против такого умысла:

– Да ты с ума сошел, Мюнди!

– Она это заслужила, черт бы ее побрал!

– Нельзя так думать.

– Да нет же, – возразил он, осушая рюмку. – Лучше даже не одну!

Я запротестовал:

– Ты ведь не серьезно.

– Нет серьезно, – твердил он. – Бабье проклятое!

Вряд ли надо объяснять, что я был просто потрясен его яростью, и воспоминания о наказах покойной бабушки нахлынули с новой силой. То, что я, знал по книгам и отчасти по советам Стейндоура Гвюдбрандссона, всплыло в моей памяти, как грозная подводная лодка.

– Нет, Мюнди, ты этого не сделаешь, ради бога, – шептал я. – Ты подцепишь дурную болезнь.

– Плевать я хотел на все. Думаешь, я не слыхал о болезнях? Раззява так раззява!

Все же мой довод пошатнул его, и он колебался до тех пор, пока не вспомнил, что некто Хельги питал особое отвращение к портовым кабакам и борделям.

– Может, впрямь не стоит покуда связываться с этими английскими девками.

Я поинтересовался, кто этот Хельги, и узнал, что это, оказывается, моторист на их посудине, отличный парень, настоящий друг, и Мюнди никоим образом не хочет его оскорбить.

Страх за Мюнди прошел, и я дал себе слово никогда больше не принимать пустую трепотню о женщинах за чистую монету.

– Он болтать не станет.

– Кто?

– Хельги.

– А-а.

– Отличный мужик, – повторил Мюнди. – Печется о ребятах как отец родной.

Мне вдруг страшно захотелось пофилософствовать, повести интеллектуальный разговор, как некогда в палатке со Стейндоуром Гвюдбрандссоном.

– Мюнди, – начал я, – понимаешь, человеческая жизнь на Земле – это путь из колыбели до могилы на пылинке во Вселенной…

– Ох и башковитый ты, Палли… – перебил Мюнди.

– Этот удивительный путь, – продолжал я, – на пылинке, которая неустанно вращается, – что, собственно, он такое?

– Да ты не пьян вовсе!

– Поколение за поколением задается вопросом, в чем смысл этого пути, куда он ведет? Но в то же время…

– Наливай! – скомандовал он. – Джина и сигарет у нас довольно.

– Но в то же время никто не может дать ответа…

Он подозвал официантку:

– Еще лимонада!

Мы выпили, закурили и, налегая грудью на стол, снова вернулись к общей теме – Дьюпифьёрдюру и его обитателям. Картина фьорда и деревушки была все же не так отчетлива, как хотелось бы, да и люди не казались такими близкими, как несколько минут назад. Теплый свет в душе стал другим, вернее, быстро менялся. Волшебное солнце больше не сияло, его закрыла туча, которая все темнела и разрасталась, – действительность. Старым историям о Йоуакиме и его жене было уже не под силу ни развеять ее, ни прогнать. Эта туча надвигалась на меня, черная и мрачная, до тех пор, пока я не брякнул, что мы живем в порочном мире, и к тому же на краю гибели.

– Наливай! – скомандовал друг детства. – К черту все!

– Прямой дорогой!

Потом мне загорелось растолковать ему, кто мы такие есть, поскольку сказано было еще не все.

– Мы с тобой одинокие людишки, несчастная деревенщина, жалкие наклюкавшиеся провинциалы, раздавленные железной пятой судьбы, потерявшие с приходом англичан девчонок, и ведь рога нам наставил не кто иной, как Британская империя.

– Вот и вози этим гадам рыбу! Того гляди пойдешь ко дну!

Растроганный, я попросил его уйти с траулера: дескать, он не должен подвергать себя смертельной опасности, нужно найти работу здесь.

– Что? Уйти с посудины?

Мюнди потянулся за бутылкой и спросил, в своем ли я уме. Этого еще не хватало – уйти с посудины! Или я думаю, что на берегу он протянет дольше, чем на море? От судьбы не уйдешь.

– Убивают лишь однажды. Кому-то плавать все равно надо, – сказал он, плеснув в стакан. – Покажем, на что мы способны, нас мало, но ребята мы крепкие!

Его мужество восхитило меня. Я покорно пил большими глотками и немного погодя уже забыл и о его мужественном бесстрашии, и о немецких подлодках. Туча все наползала, разрасталась, пухла, чернела, и я, не в силах сдержаться, начал корить себя, но во множественном числе, твердя, что мы, мол, слабаки.

Мюнди еще больше навалился на стол, не понимая, о чем это я.

– Жалкие мы людишки, – говорил я. – Так оно и есть, иначе наши девчонки не спутались бы с англичанами.

– Чего это ты?

– А что мы сделали, чтобы помешать этому? – вопрошал я. – Как мы к ним относились? Разве мы были внимательными, вежливыми? Развлекали их? Были им опорой? Дали им две комнаты, кухню, мебель, брачное ложе? Разве они могли рассчитывать, что мы прокормим семью?

Тут он треснул кулаком по столу: мол, чего это я там плету? Да еще смею называть его слабаком?

Я не сразу понял, в чем дело. А Мюнди вдруг набычился. Как? Я посмел назвать его слабаком? Обвинить в том, что он не способен прокормить семью?

Я клятвенно заверил, что имел в виду совсем другое.

– Врешь!

– Нет, Мюнди, нет, друг мой, – отчаянно уверял я, умоляя простить меня, если что не так. Дескать, это все обо мне, а не о нем.

Скинув пальто и куртку, он согнул руку, сжал кулак и велел мне пощупать мускулы.

Раздался смех. Мы уже не были одни в кафе – поодаль за чашкой кофе сидели несколько парней. Они смотрели в наш угол и внимательно прислушивались. Я совсем не заметил, когда они вошли. Как ни странно, их присутствие и смех были мне глубоко безразличны. Но все же я попытался утихомирить моего друга детства, попросил его одеться и не кричать так громко.

– Щупай! – приказывал он.

Я послушно коснулся каменных мускулов.

– Ну что, слабак?

– Нет, Мюнди.

– Разве я не мог бы прокормить нашу с Гунной семью?

– Мог бы, Мюнди, большую-пребольшую.

– Что ж ты молол?

– Ах, Мюнди, да ведь это недоразумение!

Он угомонился так же быстро, как и завелся, надел куртку, положил пальто на колени, велел налить еще и стал напевать веселую песенку, выученную на траулере:

 
У сини морской я увидел тебя
И понял, о Магга: ты – счастье.
Ты дом мой и тело согреешь, любя,
И все утолишь мои страсти.
 

За спиной опять фыркнули. Мюнди оглянулся. Вид парней не понравился ему, и он разразился угрозами:

– Какого черта эти сопляки корчат из себя? Зубы скалят? Или их давно не били?

Радости как не бывало. Волшебное солнце затянулось тучами. Когда официантка сама, без приглашения, подошла к нашему столу, я (несмотря на бабушкины нравоучения) готов был припасть к ее груди и поведать, что англичане увели у меня невесту, а с нею и смысл жизни на этой пылинке во Вселенной. Но девушка была не склонна жалеть меня или утешать на своей груди, наоборот – попросила убраться подобру-поздорову и не затевать скандалов, в противном случае она вызовет полицию.

Мюнди встретил ее заявление в штыки. Он не только не желал покинуть кафе, но был полон решимости помериться силами с этими хихикающими сухопутными крысами, доказать им, что он отнюдь не слабак.

– Хватит ли у них смелости пощупать мои мускулы?

– Брось, Мюнди, – уговаривал я, – идем.

– Что они смеются? – спросил он. – Чего им надо?

– Они просто пьют кофе, – сказал я, пытаясь надеть на него пальто, и все твердил, что парни эти не сделали нам ничего дурного, смеются они беззлобно, и вовсе не над нами. Я повторял все это, пока мы не вышли на улицу и не побрели, шатаясь, прочь, как жалкие провинциалы, рогоносцы из Дьюпифьёрдюра.

– Палли! Куда мы теперь?

– Не знаю.

– Провались все к чертям!

– Точно.

– Надо принять чего-нибудь покрепче! Так этим девицам и надо!

– Им наплевать на нас! – сказал я и вдруг почувствовал, что либо с ногами происходит нечто странное, либо по тротуару пробегает какая-то зыбь, так как он уплывал из-под нас, словно тонкий лед.

– Наплевать? – Мюнди несколькими большими глотками опорожнил бутылку и с проклятиями швырнул ее за ограду темного сада, тут же вытащил из-за пазухи другую, непочатую, отвернул крышку и протянул мне. – Пей, Палли, не раскисай! Возьми себя в руки! Сегодня мы отомстим за себя, набьем рожи англичанам, покажем этим наглым бабникам, этим вшивым ублюдкам, что никакие мы не слабаки!

При мысли о физическом насилии я похолодел. Кому отомстим?! Нужно ли вообще мстить? Да нас пристрелят на месте, как паршивых псов. Прислонясь к стене, я отхлебнул из бутылки. Мне ничуть не хотелось тащиться куда-то, лучше все хорошенько обсудить здесь, в переулке, добраться до самой сути. Готовы ли мы проститься с земной жизнью?

Мюнди вырвал у меня бутылку и обозвал трусом.

– Значит, ты мне врал! – кричал он. – Тебе наплевать, с кем она!

– Не наплевать!

– Наплевать! Ты струсил! Тряпка!

Он подстрекал и подзуживал меня, то велел пить, то молчать, но все же с некоторыми моими доводами согласился. По крайней мере, когда мы, держась друг за друга, вышли из переулка, между нами царило полное согласие – мы твердо решили поколотить англичан, но в то же время, не посрамив страны и народа, оставить их живыми для продолжения войны с нацистами. Мы отомстим благородно, не станем набрасываться без предупреждения, а предъявим обвинение и вызовем на поединок. Мюнди сказал, что сам вынесет приговор, а я, как журналист, переведу.

– Вон идут двое!

Улица под ногами, казалось, вот-вот потеряет равновесие и опрокинется, дома качались, точно корабли на волнах, когда Мюнди, прибавив шагу, потащил меня, к двум парням в хаки, с карабинами через плечо. Он грубо велел им остановиться, а я, отчаянно стараясь держаться более или менее вертикально, начал переводить:

– Wait a minute! We are Icelanders! [99]99
  Постойте! Мы исландцы! (англ.).


[Закрыть]

Парни приостановились.

– No whisky [100]100
  У нас нет виски (англ.).


[Закрыть], – сказал один, качая головой.

– No cigarettes [101]101
  Нет сигарет (англ.).


[Закрыть], – добавил другой.

Мюнди собрался с силами, втянул в себя воздух и гаркнул:

– Скоты вы поганые! – И, уже не выбирая выражений, тут же обвинил их в захвате страны и похищении женщин. – Скажи им, Палли, что мы сделаем из них котлету! Скажи, что правильней всего было бы убить их на месте!

– B-bloody bastards! You have o-occupied our country! You have stolen our women! [102]102
  Ч-чертовы ублюдки! Вы о-оккупировали нашу страну! Вы отбили наших женщин! (англ.).


[Закрыть]– Несмотря на хмель, я понимал, что выразился не совсем точно. – No, our girls, stolen our girls [103]103
  Нет, наших девушек, отбили наших девушек! (англ.).


[Закрыть], – бубнил я, но потом, вспомнив более удачные слова, повторил все сначала: – We are going to beat you, perhaps ki-ill you! Do you understand? [104]104
  Мы изобьем вас, возможно, уб-убьем! Понятно? (англ.).


[Закрыть]

Мой друг детства злобно тряс кулаком.

– А ну-ка, пощупайте мускулы! Вы, жалкие трусы! Скажи им, Палли, что я превращу их в рыбный паштет.

– Ага, – замялся я, – сейчас…

– Quite drunk! [105]105
  В стельку пьяные! (англ.).


[Закрыть]

Один из парней дружески похлопал меня по плечу, другой беззлобно засмеялся.

– Какого черта? Чего они там лопочут?

– Я едва разбираю.

– Да ты что, не понимаешь по-английски? Журналист называется!

– Please, speak slowly! You have deprived us of our happiness! You have taken my fi-fiancee! [106]106
  Пожалуйста, говорите медленнее! Вы отняли у нас счастье! Вы увели мою невес-сту! (англ.).


[Закрыть]– Я схватился за Мюнди, чтобы не упасть, потом, указывая на него, продолжал: – Не has also lo-lost his girl, his beloved fiancée! [107]107
  Он тоже по-потерял девушку, свою возлюбленную невесту! (англ.).


[Закрыть]

Парни отвергли обвинения.

– Girls? Officers only! [108]108
  Девушки?.. Только для офицеров! (англ.).


[Закрыть]– запротестовали они.

– Что? Officers? [109]109
  Для офицеров? (англ.).


[Закрыть]

– Yes, – подтвердили они. – Icelandic girls for officers! Fish and chips for us! [110]110
  Да. Офицерам – исландские девушки. А нам – жареная картошка с рыбой! (англ.).


[Закрыть]

Трудно поверить, но мы едва не напали на невиновных людей. Эти веселые, приветливые парни не сделали нам ничего плохого, они лишь глотали эту отраву, жареную треску с картофелем, в то время как истинные виновники – офицеры Его Величества короля Англии – лакали виски в гостинице «Борг» и совращали молоденьких девушек. Мюнди раздумал превращать их в рыбный паштет, избивать до полусмерти, убивать вообще, только заставил пощупать свои мускулы и пригрозил, что за отечество он еще надает им по морде, но сначала пусть они промочат горло после этой дрянной жратвы.

– Эй вы, черви поганые! Пошли во двор! – закричал он, размахивая бутылкой. – Джин!

Несмотря на то что под ногами ходила морская волна, а дома болтало в сильной качке, мне кое-как удалось перевести на английский его призыв. Парни словно в нерешительности пошептались между собой, но потом не спеша зашли в широкий двор, сделали по глотку и с улыбкой поблагодарили за угощение.

– Черви поганые! – Мюнди велел мне сказать, что не станет бить им морду, если они проводят нас до ресторана «Борг» и помогут перебить английских офицеров-бабников.

– Would you like… to help us kill… some amourous officers? [111]111
  Будьте так добры… не помогли бы вы помочь нам убить… некоторых влюбчивых офицеров? (англ.).


[Закрыть]

Я невольно пошарил вокруг в поисках словаря, чтобы уточнить формулировку, но, хватая руками воздух, потерял равновесие и рухнул наземь. Барахтаясь, я попытался встать на ноги и тут же растянулся вновь, словно был сделан из теста. Так продолжалось до тех пор, пока Мюнди не протянул мне руку помощи.

– Ты что это, Палли? Какого черта? Что с тобой?

– We are going to kill o-officers! – твердил я. – To be or not to be! [112]112
  Мы убьем офицеров! Быть или не быть! (англ.).


[Закрыть]

Ответа не последовало. Пока Мюнди возился со мной, парни, улучив момент, расстроили компанию и двинулись своей дорогой. Не простившись, они выскользнули со двора.

– Размазня, а не народ! Все-таки надо было сделать из них котлету!

– Мюнди, – сказал я, так резко отклоняясь назад, что чуть не повалил нас обоих, – something is rotten… [113]113
  Начало фразы из трагедии У. Шекспира «Гамлет»: «Подгнило что-то [в Датском королевстве]» (англ.).


[Закрыть]

– Брось ты эту тарабарщину, лучше держись на ногах!

Я бы с радостью, но качка все увеличивалась, дома на улице уже не качались, а прямо-таки плясали. Смутно помню, как мы двинулись бить рожи нашим врагам, английским офицерам. Потом я стал вконец плох, перевесился через ограду, и меня стошнило. Рогоносец из Дьюпифьёрдюра, жалкий провинциал… Силы оставили меня, ноги не слушались, голова свесилась на грудь, язык бастовал, голос тоже. Правда, я чувствовал крепкую руку Мюнди, но слова его звучали приглушенно, как бы вдали:

– Палли, друг! Палли! Ты ж совсем не умеешь пить, парень!