Текст книги "Украина: история"

В описываемый период средоточием культурной деятельности интеллигентов Украины были главным образом Левобережье (территория бывшей Гетманщины) и Слобожанщина. Увлечение «местной» культурой мало обнаруживало себя как в западных, так и в юго-западных губерниях Российской империи. Правда, на Правобережье некоторые потомки польской шляхты (такие как Тимко Падура, Михаль Чайковский, Зориян Доленга-Ходаковский) лелеяли романтический образ «казаччины» и мечтали о том времени, когда украинские крестьяне, простив шляхтичам все обиды, помогут включить Правобережную Украину в возрожденную Речь Посполиту. Впрочем, такое романтическое видение Украины вполне уживалось с польской культурной гегемонией в этих исторических украинских областях. Что до новоосвоенного Причерноморья, то там вообще не отмечалось каких-либо признаков украинофильства.

В Западной Украине, входящей в состав Австрийской империи, украинское культурное движение являло собою не более чем ряд разрозненных эпизодов, а в таких отсталых регионах, как Буковина (где господствующей культурой была румынская) и Закарпатье (где преобладал венгерский языковой и культурный элемент), его почти и вовсе не было. И лишь в Восточной Галичине украинофильство постепенно становилось на твердую (хотя и более узкую, чем на Левобережье) национальную почву.

Западноукраинская интеллигенция. Говорить о западноукраинской интеллигенции начала XIX в.– значит говорить о духовенстве. Ввиду того что духовенство было единственным сословием западноукраинского общества, которое могло пользоваться преимуществами высшего образования, само высшее образование для западных украинцев в это время практически становится синонимом обучения богословию. Так, в начале 1840-х годов из почти 400 студентов-украинцев Львовского университета 295 изучали богословие, а почти все оставшиеся – философию, которая также входила в курс богословия. Авторами 40 из 43 книг на украинском языке, увидевших свет между 1837 и 1850 годами в Восточной Галичине, были священники.

Светская интеллигенция – учителя, юристы, ученые, писатели и чиновники – начинает играть более или менее заметную роль в западноукраинском обществе лишь во второй половине XIX в. Что же касается священников, то далеко не каждого из них можно было в полном смысле слова назвать интеллигентом. Большинство из них жили в глуши и бедности и по своему образовательному уровню и умственному кругозору едва превосходили крестьян. И лишь небольшая часть духовенства, сосредоточенная в таких городах, как Львов и Перемышль – центрах церковной администрации, со своими библиотеками, типографиями и высшими учебными заведениями,– имела возможность принимать участие в культурной жизни.

Но даже там, где существовали более или менее благоприятные возможности умственного развития, врожденный консерватизм западноукраинского духовенства, его рабская преданность Габсбургам не способствовали его интеллектуальному росту. Представители этой тонкой прослойки образованных украинцев были по большей части ограниченные провинциалы, которые с крайней подозрительностью относились не только к новым идеям, но и к новым темам, обсуждаемым европейским обществом того времени, предпочитая дебатировать «проверенные» вопросы об алфавите (кириллица или латиница?), календаре (юлианский или григорианский?) и церковных обрядах. Вот тут они и давали выход своей умственной энергии, беспощадно обличая друг друга. А для тех немногих интеллигентов, кто жаждал приобщиться к западным веяниям – ознакомиться с новомодными радикальными идеями, а то и заняться революционной деятельностью,– единственную такую возможность предоставляла польская культура. Вот почему, например, в 1830-е годы определенное число украинских юношей-семинаристов участвовало в польских революционных кружках, которые боролись за возрождение Речи Посполитой, а украинцев рассматривали в качестве не более чем забитой и отсталой ветви польской нации.

Обаяние престижной польской культуры было велико и среди вполне консервативной части церковной интеллигенции. Лишь только правовой, образовательный и материальный уровень западноукраинской элиты немного повышался, как сразу начиналась ее полонизация. И чем выше каждый украинец поднимался по социальной лестнице, тем больше он стеснялся своего родного «селянского» языка. Так постепенно все духовенство и вся интеллигенция в своей среде переходили на польский, оставляя украинский для общения с крестьянами. Собственно говоря, то «язычие», которое в начале XIX в. пытались использовать в Западной Украине в качестве украинского литературного языка (искусственная и неуклюжая смесь местного диалекта с церковнославянским языком, перенасыщенная латинскими, польскими и немецкими выражениями), изначально было обречено на вымирание, и уже в 1809 г. во Львовском университете был ликвидирован «Студиум рутенум», т. е. тот факультет, где пытались на нем преподавать. Характерно, что «виноваты» в его закрытии были не поляки и не австрийцы, а сами украинцы – студенты этого злополучного факультета, которые посчитали дискриминацией то обстоятельство, что их не учили немецкому и по-немецки, в то время как все престижные курсы в университете читались именно на этом языке.

Впрочем, если стремление украинцев пройти всю эту престижную «немецкую науку» отвращало их от родного языка, явно не приспособленного для столь высокоумных «штудий», то по мере углубления в эти «штудии» они вновь возвращались к родной культуре, становясь убежденными и пылкими ее защитниками. От немецких профессоров во Львове или Вене украинские студенты не могли не узнать, например, о том же Гердере и его идеях относительно важности для человека-творца его родной почвы и родного языка. Кроме того, в университетских городах империи у украинцев, жаждавших приобщения к европейскому образованию и культуре, завязывались связи с передовыми представителями той же польской или чешской интеллигенции – тоже славянами, которые, однако, не раболепствовали перед господствующей культурой и смело развивали свои национальные языки, далеко обгоняя все остальные славянские народы габсбургской империи по уровню национального самосознания. Успехи соседей внушали надежду маленькой, но быстро растущей западноукраинской интеллигенции. Преодолевая сопротивление местной консервативной среды, они постепенно осваивали новые веяния и развивали идею нации вообще и идею украинской нации в частности.

Пробуждение национального сознания. Первые признаки растущего интереса к культурным аспектам национальной проблемы появляются в начале XIX в. в древнем городе Перемышле – центре греко-католической епархии, где была семинария и богатые библиотеки. Перемышльское духовенство славилось своей образованностью. В течение нескольких десятилетий эта самая западная точка исторической территории Украины играла для австрийских украинцев почти такую же роль в развитии их национального самосознания, какую для российских украинцев примерно в то же время выполняла ее самая восточная часть – Харьковщина. При этом, извинившись за каламбур, следует особо подчеркнуть, что именно харьковские лирики дали творческий стимул пере-мышльским клирикам, не обладавшим большими литературными талантами.

Самым выдающимся представителем перемышльского кружка был Иван Могильницкий – высокопоставленный церковный иерарх, который ведал в епархии делами начального образования. В 1816 г. при поддержке епископа Михаила Левицкого Могильницкий организовал так называемое «Клерикальное общество», первоначальная цель которого состояла в популяризации Священного писания для украинских крестьян на их родном языке. Это было событие, идущее вразрез с тогдашними полонофильскими настроениями западноукраинской элиты. Кроме влияния Гердера и харьковских романтиков, Могильницкий и его единомышленники, по-видимому, руководствовались и более «земными» соображениями: ведь не имея украинских церковных текстов и вынужденно пользуясь польскими, западноукраинские крестьяне постепенно легко могли бы перейти из греко– в римо-католичество.

Практические результаты деятельности общества Могильницкого были достаточно скромны и свелись к изданию нескольких молитвенников и букварей, а само оно вскоре распалось. И все же среди первых опытов самоорганизации украинской интеллигенции на востоке и на западе этот, весьма скромный, не должен был остаться незамеченным, ибо привлек внимание к языковому вопросу, остававшемуся главным для западноукраинской интеллигенции на протяжении следующих десятилетий. Впрочем, попытка Могильницкого усовершенствовать местный диалект, густо сдабривая его церковнославянизмами, привела к созданию искусственного гибрида, мало способствовавшего опровержению суждений о непригодности украинского языка для литературного употребления.

Кроме перемышльского кружка, в 1820-е годы еще несколько антикваров-одиночек в Восточной Галичине собирали исторические и фольклорные материалы. Среди них назовем историков Михайла Гарасевича и Дениса Зубрицкого, а также лингвистов и этнографов Иосифа Левицкого и Иосифа Лозинского. Однако влияние их работ на развитие национального самосознания в Западной Украине было ограниченным, ибо все они были написаны на латыни, немецком или польском.

«Руська трійця». В 1830-е годы центр деятельности, направленной на подъем национального самосознания, переместился во Львов. Здесь выходят на авансцену молодые идеалистически настроенные семинаристы, увлеченные гердеровскими идеями.

Лидером их кружка был 21-летний Маркиян Шашкевич. Юноша имел несомненные поэтические дарования, а его увлеченность и страсть передавались всем окружающим. Вместе со своими близкими единомышленниками – высокообразованным Иваном Вагилевичем и энергичным Яковом Головацким – Шашкевич создал творческое трио, ставшее известным под названием «Руська трійця». В 1832 г. вокруг них сплотилась группа студентов, задавшаяся сложной целью: поднять местный диалект до уровня литературного языка, не прибегая при этом к церковнославянским и иностранным заимствованиям. Решение этой задачи они считали единственным условием, при котором крестьяне получат доступ к образованию и будут лучше жить, а веками подавляемая самобытность украинской культуры найдет наконец свое выражение.

Греко-католическим иерархам сама идея литературы на простом, необработанном крестьянском наречии, с использованием упрощенного кириллического письма, представлялась достаточно смелой, если не безумной. Шашкевичу и его друзьям было ясно дано понять, что на поддержку церкви они могут не рассчитывать. Зато их горячо поддержали единомышленники в Российской империи. «Руська трійця» быстро нашла общий язык с такими украинофилами, как Измаил Срезневский, Михайло Максимович и Осип Бодянский. Вдохновлял «Руську трійцю» и пример друзей на Западе – деятелей чешского национального движения, вступившего в стадию расцвета. С помощью чеха Карела Запа, служившего в галицкой администрации, молодые львовяне вступили в оживленную переписку с такими опытными «национальными будителями» и пылкими славянофилами, как словаки Ян Колар и Павел Шафарик, словенец Бартоломей Копитар и чех Карел Гавличек.

Ближайшим практическим результатом деятельности «Руської трійці» явилось издание альманаха «Русалка Дністровая». Здесь были собраны народные песни, а также стихи и статьи на исторические темы, написанные на местном диалекте. Греко-католическая церковь осудила это издание как «непристойное, если не подрывное», а немец – начальник львовской полиции оставил о нем такой отзыв: «Мы здесь имеем уже достаточно хлопот с одним народом (поляками.– Лет.), а эти сумасшедшие хотят воскресить другой – давным-давно умерший и погребенный русинский народ». Местный цензор – греко-католический священник Венедикт Левицкий – запретил публикацию альманаха во Львове, и Шашкевич с товарищами лишь в 1837 г. смогли выпустить его в далеком Будапеште, причем почти все 900 экземпляров, отправленных во Львов, были конфискованы полицией. Лишь считанные экземпляры попали в руки читающей публики, настроенной весьма скептически. Потрясенный такой реакцией аудитории и затравленный церковной властью Маркиян Шашкевич умер молодым, а Вагилевич вскоре перешел в лагерь польской интеллигенции. Один Головацкий последовательно и неотступно продолжал работать над осуществлением первоначальных целей «Руської трійці».

Хотя «Русалка Дністровая», задуманная в качестве периодического издания, с самого начала потерпела крах, пример ее все же показывал, что и язык западноукраинского крестьянина мог стать основой литературного языка. Авторы и составители альманаха привлекли внимание к простому народу и его «неиспорченной» культуре. Под влиянием «Русалки Дністрової» начинался медленный, но неуклонный процесс переориентации западноукраинской интеллигенции на свой собственный народ. И уже недалек был тот час, когда из самого этого народа начнет выходить большая часть интеллигенции.

* * *

Именно так, медленно и трудно, пробивала себе дорогу национальная идея в Украине. К середине XIX в. идея эта еще не вышла за рамки достаточно узкого круга интеллигентов, на свой страх и риск решавших вопрос о том, в чем же, наконец, состоит сущность украинской нации. На пути от этого раннего, так называемого «культурнического», этапа национального самосознания к этапу политического самоопределения предстояло преодолеть многочисленные и сложные препятствия.

В украинском обществе – преимущественно крестьянском, провинциальном и традиционалистском,– кроме интеллигенции, не было никакой иной социальной группы, способной к восприятию новой идеи национального самосознания. Более того, утверждая, что украинцы – особая, отдельная нация, а украинский язык может стать самостоятельным литературным языком, интеллигенты наталкивались на скепсис и злословие своих же образованных земляков, для которых притяжение престижных и более развитых культур, в особенности польской и русской, оказалось поистине непреодолимым.

Однако «национальные будители» не сдавались, ибо, с одной стороны, видели успешные примеры решения всех этих вопросов западнославянской интеллигенцией, с другой же стороны, они считали, что их деятельность нужна ими же идеализированному «простому народу».

К сказанному следует добавить, что процесс распространения национального самосознания с самого начала неодинаково протекал в Восточной Украине и в Западной. На Левобережье в то время казацкие традиции и память о вековом самоуправлении были еще крепки, да и сама интеллигенция была более многочисленной и образованной, чем на Правобережье,– потому и начало национального самоосмысления выглядело достаточно многообещающим. Но как только это самоосмысление перешагнуло определенные, «дозволенные» рамки, оно встретило в лице царского правительства безжалостного и непобедимого врага – что и показала расправа с кирилло-мефодиевцами.

В Восточной Галичине успехи национального движения были более скромными, а главным его противником оказалась консервативная греко-католическая элита. Драмы здесь разыгрывались более тихие, и «национальные будители» медленно, но верно продолжали делать свое дело. И вот что еще было важно: несмотря на существенные различия трудностей и задач, западные и восточные украинцы начинают проявлять друг к другу взаимный интерес – и это после целых столетий, в течение которых между ними не было практически никаких связей. Так постепенно начинался процесс национальной интеграции.