Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

На юге боевые действия начались еще до рассвета. Войцех, которого командующий решил придержать при себе до поры, с почтительного расстояния выслушивал громогласные рапорты взмыленных гонцов, докладывавший о лихой атаке корпуса Платова, наделавшей переполоху в неприятельских обозах, о занятии войсками Беннингсена оставленного французами Кольмберга, о тяжелых боях, которые вели австрийские части графа Кленау за селения Гольцгаузен и Цуккенгаузен.

Барклай де-Толли, которому не повезло больше всех, поскольку именно за его спиной на холме расположились три союзных монарха, непрестанно вмешивавшихся в его распоряжения ходом битвы, ожесточенно атаковал сильные французские позиции у Пробстгейды, австрийские войска принца Гессен-Гомбургского, несмотря на полученный приказ оставаться в оборонительном положении, ринулись преследовать неприятеля, в беспорядке отступавшего от Вахау.

Первой через Парту переправилась артиллерия, и тридцать шесть батарейных орудий немедля открыли огонь по Нейчу, где расположились войска генерала Сугама. К Ланжерону, наблюдавшему за переправой, снова примчался гонец от Бернадота, с требованием дождаться подхода Северной армии на правом берегу, но находившийся при корпусе Блюхер этот приказ отменил.

– Передайте кронпринцу, что граф Ланжерон, в ожидании его приказаний, уже перешел Парту, – процедил в седые усы генерал, – и собирается атаковать Шенфельд. Если Его Высочество не поторопится, следующий приказ настигнет нас уже в Лейпциге.

Гонец развернул коня и умчался на северо-восток, и Блюхер разразился очередной чередой проклятий.

– К Сакену скачи, лейтенант! – решительно заявил командующий, подзывая Шемета. – Передай, пусть Галесскую заставу берет. Да втолкуй ему по-русски, чтобы Бернадота не ждал. Без гасконцев обойдемся.

Раз за разом штурмовали заставу русские войска, но занявшая ее пехота Домбровского упорно оборонялась, и даже перешла в наступление, покушаясь овладеть Голисом, но была отброшена фузилерными батальонами Горна. В этом бою пал отважный генерал Неверовский, первым ворвавшийся в предместье, получил смертельную рану генерал-майор Гине, подтянувший артиллерию на расстояние пистолетного выстрела от заставы, полковник Рахманов и командир Камчатского полка майор Салманов были убиты.

Генерал Ланжерон у Шенфельда сражался не менее доблестно. Селение обороняли французские части под личным руководством маршала Мармона, и на улицах кипел яростный штыковой бой. От артиллерийского огня занялся пожар, быстро охвативший все селение, и русские принуждены были отступить. Крики раненых, своих и чужих, еще долго доносились из бушевавшего в Шенфельде огня, заставляя содрогаться даже самых суровых ветеранов.

В одно время с этим произошло и радостное событие. Саксонские, а вслед за ними и Вюртембергские части в разгар сражения перешли на сторону Союзников. Разорение французами Саксонии, презрительное высокомерие наполеоновских военачальников по отношению к германским союзникам и мысли о будущем Отечества привели командиров к такому решению, всецело поддержанному войсками.

К двум часам пополудни все атаки Силезской армии были отбиты, войска Беннингсена, оттеснив неприятеля, остановились в ожидании подхода прочих армий, Северная армия едва успела прибыть на поле сражения, а войска Гиуляя потеряли время в бесполезных переходах с места на место. Но уже Союзные армии, образуя непрерывную дугу стали и огня между Плейссой и Партой, готовились возобновить сражение, долженствующее решить судьбу Европы.

Как только Северная армия заняла указанное ей место на поле сражения, Блюхер приказал снова атаковать Шенфельд. Войска Сен-Приста двинулись вперед, поддерживаемые огнем батарей, установленных на правом берегу Парты. Гром канонады, ружейная трескотня, разрывы гранат, призывы наступающих и обороняющихся, конское ржание, лязг штыков и сабельный звон – все смешалось в единый гул битвы, воспламеняющий отвагой мужественное сердце воина. В разгар сечи обрушилась объятая пламенем колокольня, облака пыли и порохового дыма закрыли солнце, ночной мрак, спустившийся на Шенфельд среди ясного дня, на несколько минут прервал кровавое действо, вскоре разгоревшееся с новой силой.

Французская дивизия Дюрютта снова заняла Паунсдорф, разобщив войска Беннингсена от Силезской армии, но к нему уже рвался корпус фон Бюлова, во главе с кавалерийской бригадой принца Гессен-Гомбургского, и сияние сабель горделиво соперничало с блеском солнечных лучей на кирасах и касках. Взлетели, полыхая огнем, британские ракеты – бригада Боге вступила в бой, и неприятель в панике бросился врассыпную.

– Два раза, – сокрушенно прошептал Войцех, покачав головой, – мне этого не пережить.

– Чего вам не пережить, лейтенант? – с усмешкой поинтересовался генерал Гнейзенау, в этот момент неожиданно оказавшийся рядом с Шеметом.

– Мне дважды придется приглашать корнета Клару Лампрехт танцевать, – вздохнул Войцех, – я другу проспорил. На первый раз я бы мог еще отделаться надранными ушами, но на второй...

– Представьте меня фройляйн корнет, – рассмеялся генерал, – и я возьму ваш долг на себя. Надеюсь, мои уши она тронуть не решится.

– Надейтесь, – хмыкнул Войцех, – но представлю, непременно.

Шенфельдом союзники овладели только к шести вечера, после восьмого приступа, потеряв при этом не менее четырех тысяч человек. Но и неприятельские потери были не меньше. Селение пылало, от прежде крепких каменных домов остались только обгорелые печные трубы, в рытвинах и канавах лужицами стояла бурая густая жижа. Корпус Бюлова занял высоты за Шенфельдом, угрожая сообщению французов с Лейпцигом, и неприятельские войска в спешном порядке отступили к городу.

В сумерках Шварценберг созвал всех корпусных командиров на "монарший холм", где расположились союзные венценосцы, и, с их высочайшего соизволения, объявил приказание готовиться назавтра к новому бою, а, если неприятель отойдет за городские стены, то и к штурму Лейпцига. Армии союзников подступили к последним рубежам французской обороны, и ночью можно было слышать крики неприятельских часовых.

Войцех задремал прямо на сырой пожухлой траве, завернувшись в шинель. Стреноженный Буран стоял рядом и тихо сопел во сне.

Ночью со стороны французских биваков доносился непонятный шум, неприятель то ли отступал, то ли готовил город к обороне, прорубая бойницы в хлипких деревянных палисадах, укрепляя старые ворота застав, сооружая на улицах баррикады. Туманный рассвет сменился ясным осенним утром, и солнце, осветившее равнину, обнаружило, что французы совершенно оставили позиции у Пробстгейды и поспешно отходят к городу.

Рассвет застал союзные войска уже на марше. Со всех сторон спешили армии к Лейпцигу, чтобы довершить начатое тремя днями ранее дело. Поле боя было устлано телами павших, в госпиталях и лазаретах раненые лежали вповалку, лекари не успевали резать раздробленные пулями, картечью и ядрами конечности, и товарищи их горели яростным желанием призвать к ответу Бонапарта, по чьей злой воле Европа уже более десятилетия пылала военным пожаром.

Из записки, посланной Блюхеру главнокомандующим Шварценбергом, стало известно, что император Александр и король Фридрих-Вильгельм, по прибытии к Тонбергу, тотчас же были встречены депутацией Лейпцигских граждан и полковником Рисселем, присланным саксонским королем, предлагавшими сдачу города при условии свободного отступления всех находившихся в нем войск и поручавших судьбу граждан великодушию победителя.

К королю тотчас же были отправлены генерал Толь и флигель-адъютант прусского короля подполковник фон Нацмер. Но Фридрих-Август отказался от предложенных союзниками условий, и штурм города начался еще до конца переговоров.

С северной стороны, откуда наступала Силезская армия, неприятель оборонялся особенно ожесточенно. Галесская застава прикрывала путь отступления на Лютцен и с флеши, преграждавшей путь в предместье наступающих встретили яростным огнем.

Блюхер вздыбил коня и выхватил из ножен саблю, сверкнувшую в солнечных лучах смертоносной сталью, последним приговором врагу.

– Forwards! – раздался боевой клич старого генерала, и он, не оглядываясь, рванулся вперед, увлекая за собой войска.

– Вперед! – по-русски повторил Войцех. Золотая рукоять привычно легла в стосковавшуюся по клинку руку. Он тронул коленями коня, и Буран понес его вперед, под французские пули и картечь. К победе и славе.

* – Туман войны (нем. nebel des krieges) или Туман неизвестности – термин, введённый в трактате «О войне» Карлом фон Клаузевицем для обозначения недостоверности данных о положении на театре военных действий.

* – В буквальном переводе с немецкого весьма экспрессивное ругательство "доннерветтер" действительно означает "плохая погода".

Гром победы, раздавайся

Пороховой дым ел глаза, раздирал горло едкой гарью, выжигал легкие. Войцех, давно уж бросивший кому-то из штабных, не глядя, поводья Бурана, в пятый раз лез на проклятую флешь с саблей в руке. Архангелогородский полк подполковника Шеншина из корпуса генерала Капцевича атаковал Галесскую заставу, прикрывавшую мост на Парте, с фронта, под прицельным картечным огнем трех орудий и засевших в палисадах стрелков. Незнакомый поручик, годами тремя старше Шемета, упал с простреленной навылет грудью.

– Поднажмем, братушки! – сиплым от дыма голосом орал Шемет. – Эх, братцы, еще раз! Вперед, вашу мать! Вперед!

И русские мужички шли под пули за незнакомым мальчишкой в чужом черном мундире, лезли на вал, кололи штыками, били прикладами, падали, поднимались, снова перли железной стеной, по трупам своих и чужих, по телам раненых, среди огня и дыма.

Наконец, майор Богданович с Екатеринбургским полком ворвался на флешь, опрокинув неприятеля, и погнал его с заставы по Герберштрассе. За ним кинулись остальные войска Капцевича. Войцех, с трудом протолкавшись в сутолоке к штабной колонне, забрал коня и собирался присоединиться к преследованию. Битва захватила его целиком, под ногтями запеклась чужая кровь, на испятнанном сажей лице яростно горели голубые глаза.

– Сакену передать, пусть мост через Эльстер перекроет! – остановил Шемета грозный голос Блюхера. – Уйдет же, корсиканская собака, снова уйдет!

Войцех, на ходу приняв пакет с приказом из рук барона Мюффлинга, полетел по узким улочкам городских предместий, скрипя зубами от нахлынувших горьких воспоминаний. Попадись ему в этот момент в руки комендант Лейпцига Арриги – нарубил бы в колбасный фарш, не поглядев на ценность вельможного пленника. Но герцог Падуанский Войцеху по пути не встретился.

Зато на каждом шагу ему встречались свидетельства ожесточенной битвы. В некоторых домах все еще шла перестрелка, улицы были завалены трупами, мародеры, невзирая на ружейный огонь, обдирали подчистую французов и русских, австрийцев и пруссаков, и обнаженные тела недавних противников белели под неярким осенним солнцем, неотличимые друг от друга. Вороны покинули город, предпочитая обедать в более спокойной обстановке, на поле битвы, бродячие собаки дрались за лакомый кусочек, жалобно взвизгивая, когда рядом свистела шальная пуля, и тут же возвращаясь к прерванной трапезе.

Двадцать тысяч французов, запертых в Лейпциге, отчаянно сопротивляясь, сражаясь за каждый дом, каждый переулок, отступали к Эльстеру, к каменному мосту – единственному пути из города, оставшемуся свободным. Туда-то генерал Блюхер и посылал корпус Сакена, и Войцех, передав приказ, присоединился к авангарду, поскольку прорываться обратно к Галесской заставе, уже занятой Силезской армией, было бессмысленно.

В час пополудни передовой отряд стрелков Сакена, перебравшись через Эльстер по лазаретному мостику у госпиталя Якоба, открыл огонь по отступавшим неприятельским колоннам. Войцех, пристроившийся к взводу Лубенского гусарского полка, уже выезжал к реке, когда земля содрогнулась, и каменный ливень обрушился с реки в самое небо. Мост через Эльстер взлетел на воздух.

На мосту в это время находились тысячи человек. Тех, кто уцелел, осыпало ошметками человеческих и конских тел и градом битого камня. Крики живых, стоны умирающих и истошное конское ржание слились в единый вопль страдания, и Войцех, в мгновение отрезвевший от пьянящего угара битвы, с ужасом наблюдал, как река огибает красной пеной образовавшиеся островки кое-где еще шевелящейся плоти.

Сотни людей, остававшихся на восточном берегу Эльстера, бросились в воду, другие заскользили к реке по крутому осклизлому берегу. Это было достойное завершение величайшей битвы Европы.

Мост, вне всяких сомнений, взорвали сами французы. Среди союзников тотчас же поползли слухи, что приказ о взрыве отдал Наполеон, к тому времени уже скрывшийся из Лейпцига, чтобы оторваться от возможной погони. Но, как выяснилось позже, это была трагическая случайность. Под каменными арками моста была заложена пороховая мина, которую командир инженеров, генерал Дюлалуа, поручил взорвать начальнику своего штаба, полковнику Монфору, когда арьергард французской армии перейдет Эльстер, при первом приближении союзников. Но Монфор, отправившийся к Бертье для уточнения приказа, оставил у моста капрала с тремя саперами, которые и зажгли фитиль, едва завидев русские мундиры на другом берегу реки.

Известие о взрыве моста немедля разнеслось по всему городу, повергая французов в ужас. Войска, до того героически оборонявшие последние рубежи, бросились бежать, в надежде перебраться через Эльстер вброд или вплавь, многие части положили оружие, сдаваясь на милость победителя.

Простившись с гусарами, Войцех отправился разыскивать Блюхера. Навстречу ему тянулись колонны пленных, по узким улочкам, громыхая на ухабах, ползли заваленные трупами телеги, подбиравшие валявшиеся на дороге тела. Тем, кто погиб в зданиях или под обломками, еще предстояло дождаться своей очереди. На одной из телег шевельнулась выбившаяся из-под груды рука, и возчик милосердно успокоил цепляющийся за жизнь груз тяжелой дубинкой. Конские трупы просто оттащили поближе к домам, и улицы уже начали полниться сладковатым запахом падали.

Ближе к рыночной площади следы ожесточенной битвы почти исчезли. По улицам маршировали потрепанные полки союзников, браво печатая шаг, конница проходила, посылая воздушные поцелуи высунувшимся из окон хозяйкам и горничным, машущим платочками победителям, бойкие торговцы уже сновали с лотками, предлагая нехитрую снедь за бешеные деньги. Судя по всему, Лейпциг ожидало не только моровое поветрие, но и голод. Но в победный час задумываться об этом не хотелось никому.

Протиснувшись сквозь бурлящую на площади толпу, Войцех разглядел восседавших верхами монархов, милостиво приветствующих собравшуюся публику. Российский император, с самым благосклонным видом трижды облобызал Блюхера, и генерал дежурно улыбнулся в седые усы. Фридрих-Вильгельм подчеркнуто дружелюбно беседовал с императором Францем, саксонского монарха на торжество не пригласили. Заиграл военный оркестр, Шемет выругался, сплюнул и, углядев сбившихся в кучку далеко за царственными спинами младших офицеров штаба, направился к ним в поисках обеда и ночлега.

Пристроив Бурана на конюшне при Прусском Отеле, где разместился штаб фон Блюхера, Войцех отстоял чуть не два часа в очереди в мыльню, отобедал на казенный счет тушеной с салом капустой и кружкой пива и отправился на охоту за новостями. На площади вновь гремели полковые оркестры – принц Бернадот устраивал военный парад в честь союзных монархов. Оглушительно пели трубы, звенели литавры. «Гром победы, раздавайся, веселися, славный росс!» Император Александр вежливо улыбался, глядя на чистенькие мундиры шведов и отбивал такт хлыстиком по сверкающему голенищу сапога. Веселиться не хотелось совсем. Хотелось поскорее убраться из гниющего Лейпцига, вернуться к своим, к Дитриху и Кларе, в «Черную стаю».

Мрачное настроение развеял знакомый голос. Вилли Радзивилл, в новеньком пехотном лейтенантском мундире, пробирался к нему через толпу, приветственно маша рукой. Новостей и сплетен у Вилли оказалось с избытком. Пользуясь своим высоким родством, Вилли выпотрошил из особ приближенных к тронам самые свежие сведения и щедро поделился ими с Войцехом.

Короля Фридриха-Августа ожидала участь военнопленного. Его Саксонскому Величеству предстояло путешествие в Берлин. Впрочем, вместе с семьей и на весьма почетных условиях.

– Русский царь, говорят, лично с ним беседовал, – сообщил Вилли на ухо другу, – "Уважение к вашему несчастному положению не позволяет мне входить в разбирательство побуждений, управлявших вашею политикою". Несчастное положение! Страдалец коронованный! Тьфу! Они что, с завязанными глазами по городу проехали?!

– В ухо шепчут, а не орут, Вилли, – хмыкнул Войцех, но тут же посерьезнел, – у них зрение устроено иначе, чем у простых смертных, это я тебе точно говорю.

– Блюхер, говорят, злился как сам черт, – продолжил Радзивилл, – он Йорка вдогонку за Бонапартом отрядил, а Шварценберг его вернул. Отпустил зятюшку императорского.

– Ну, не знаю, – пожал плечами Шемет, – по-моему, Шварценберг просто боится зверя в угол загнать. Клыки-то еще остались.

– Все равно добивать придется, – нахмурился Вилли, – кому слава, кому могила. И могил будет больше. Но не нам с тобой решать, к сожалению. Зато есть и хорошие новости, лично для тебя.

– Бюлов нас под крыло берет? – обрадовался Войцех. – Вот славная новость. Я завтра же с утра к генералу Блюхеру...

– Поднимай выше, – подмигнул Вилли, – завтра уже к генерал-фельдмаршалу фон Блюхеру пойдешь.

– Ну, хоть что-то путное они решили, – улыбнулся Шемет, – пойду к генерал-фельдмаршалу, попрошусь к вам, своих дожидаться. Может, снова доведется нам с тобой рядом подраться.

– Это вряд ли, – покачал головой Вилли, – ты – кавалерия, а я – пехота. Ну, да как судьба распорядится. Я только рад буду.

– Я тоже, – Войцех обнял друга, торопившегося с поручениями фон Бюлова, – увидимся еще.

Ужин оказался скудным, зато комната, которую Войцех делил с двумя ординарцами Гнейзенау, вполне сносной. Печи в гостинице натопили, простыни и одеяла пахли свежестью, в подушке, похоже, был настоящий пух, а не комковатое перо. Впервые за долгое время Шемет разделся до исподнего, блаженно вытянулся на постели и, несмотря на все перипетии нелегкого дня, мгновенно уснул.

Небо вокруг полнилось солнечным светом, но солнца он не видел. Словно отовсюду разливалось золотистое, теплое, ласковое сияние, а холодный ветер бил в лицо, свистел в ушах, держал в крепких объятиях, не давая упасть. Не давая забыть, что это – небо, а не пустота, в которой он с легкостью парил в позабытых детских снах. Ни земли, ни солнца, ни звука, кроме песни ветра, даже тела у него не было – только бездонное небо, только безоблачная синева, только невозможное, неизведанное наяву, незамутненное счастье полета.

Из-за невесть откуда взявшегося плотного облака вылетела черная трехкрылая птица, и небо наполнилось трескучим клекотом, свистом и громом. Рука, несуществующая рука сама потянулась к... сабле? пистолету? Не так уж важно. Ярость ослепила его, из горла вырвался рык, и он рухнул на невидимую землю, захлебываясь горькой слюной и затхлой кровью. В черном небе проступили звезды.

За окном бушевал дождь, звезды спрятались в густых облаках, смывающих с Лейпцигских улиц кровь и мусор вчерашней битвы. Во рту стоял металлический привкус, лоб покрылся испариной, но ярость понемногу отступила и счастье полета вдруг вернулось к нему наяву.

– Хочу летать, – полусонно пробормотал Войцех, повернулся на другой бок и заснул до утра без сновидений.

К Блюхеру Войцех пробился без особого труда. Новоиспеченный фельдмаршал занимал отдельный, но весьма скромный номер, наотрез отказавшись поселиться в апартаментах, откуда только вчера утром выехал Наполеон, и потребовав разместить в просторных комнатах легкораненых офицеров, не нуждающихся в уходе сиделок. Командующий Силезской армией сидел в жестком кресле с деревянными подлокотниками, яростно курил короткую трубку, которой жестикулировал, вынимая изо рта, чтобы выпустить дым и очередную гневную тираду, обращенную к стоявшему перед ним Гнейзенау.

– Врага должно преследовать до последнего вздоха! До последнего коня! Ни часу роздыху! А у этих стратегов войска по площадям маршируют, под оркестр. Доннерветтер! Миллион доннерветтер!

– Нет в жизни большего удовлетворения, чем поквитаться с обнаглевшим противником, – кивнул Гнейзенау, – через два часа войска будут готовы к выступлению. Даст Бог, догоним.

– Пусть дает, – проворчал Блюхер и повернулся к стоящему в дверях Войцеху.

К Бюлову фельдмаршал отпустил его без возражений, но и без радости.

– Принес мне удачу твой мундир, лейтенант, – отечески улыбнулся Блюхер, – но неволить не буду. Благодарю за службу, и не прощаюсь. Может, еще сведет война. Ты не стой, не стой. Присядь на дорожку, покури со стариком. Я видел, ты трубкой дымил. Табаком угощайся.

– Потерял я трубку при штурме, – смутился Войцех, – а новой еще не обзавелся.

– Новую обкуривать надо, – со знанием дела заметил Блюхер, – пока еще вкус появится.

Он докурил, выбил трубку, снова набил, привычно уминая табак желтоватым пальцем, и протянул Шемету.

– На вот, возьми. На добрую память. Славный ты малый, лейтенант.

– Но дурак, – не задумываясь, выпалил Шемет.

– Это с чего вдруг? – усмехнулся Блюхер.

– Это мне недавно один французский генерал сказал, – смутившись, ответил Войцех, – но я исправлюсь, слово офицера.

– Верю, – улыбнулся Блюхер, – ну, ступай. Война не ждет ни лейтенанта, ни фельдмаршала.

– Спасибо, – Войцех молодецки звякнул шпорами и вышел из номера.

Париж

Как Блюхер ни рвался по следам уходящего неприятеля, чтобы окончательно разгромить французов, остановившись только в Париже, Наполеону удалось увести за Рейн шестьдесят тысяч солдат из более чем трехсоттысячной армии, с которой он начинал кампанию 1813 года. Даже поддержка русского царя не помогла фельдмаршалу настоять на своем, Меттерних, опасаясь усиления Пруссии, противодействовал этим планам, Шварценберг ссылался на расстройство войск и необходимость наладить снабжение, правители Рейнского Союза, все как один отложившиеся от французского покровителя, внести свой вклад в дело объединения Германии не спешили, предпочитая вступать в закулисные сделки с австрийским двором. Даже сам король Пруссии, опасавшийся вторжения во Францию, более прислушивался к голосам кружка генерала Кнезебека, считавшего низложение Наполеона «романтической идеей сумасбродов Блюхеровой Главной квартиры».

С конца октября союзные армии застряли на Рейне, дипломаты и царедворцы оттеснили военных, Наполеону были предложены условия мирного договора, тяжелые, но почетные. Во Франкфурт потянулись обозы с обмундированием и оружием, продовольствием и боеприпасами. Мира ждали, но готовились к войне. Ответ Наполеона, ослепленного верой в "свою звезду", не оставил сомнения, что император французов мира не желает, но пытается затянуть время, чтобы вооружить новую армию.

На нижней Эльбе и Одере, война, впрочем, не останавливалась. К Рождеству войска Северной армии не только заперли маршала Даву в Гамбурге, но разгромили датчан и освободили от неприятеля весь север Нидерландов, где поднялось народное восстание против наполеоновского владычества. Кронпринц Бернадот подписал с датчанами весьма выгодный Кильский договор, присоединив, наконец, к Швеции Норвежское королевство, а в Амстердам был вызван из Лондона принц Оранский, чтобы принять на себя управление независимой Голландией. Датчане даже обязались выставить против Бонапарта десять тысяч солдат. Разумеется, за английские деньги.

К концу декабря корпус Бюлова, в составе которого теперь находился фрайкор подполковника фон Лютцова, подступил к границам Бельгии, занятой сильной группировкой французских войск под командованием Макдональда, и остановился, довольствуясь "малой войной". Часы словно замерли, отсчитывая последние дни сурового 1813 года.

В новогоднюю ночь, морозную и ясную, года войска генерал-фельдмаршала Блюхера перешли Рейн на маленьких суденышках, отгоняя веслами теснящиеся в потоке льдины. Война, приостановившаяся на время, разгорелась с новой силой.

Богемскую армию переименовали в Главную, но командовал ей все тот же Шварценберг, более прислушивающийся к рекомендациям Меттерниха и императора Франца, чем к здравому смыслу и горячим призывам Блюхера не останавливаться до самого Парижа. Зимняя кампания застала Наполеона врасплох, против двухсоттысячной армии союзников он мог выставить всего семьдесят тысяч солдат. Еще сто семьдесят тысяч спешно призванных резервистов, по большей части безусых юнцов, едва достигших шестнадцати лет, обучались в лагерях. Но Бонапарт надеялся на разногласия в стане союзников, на французский патриотизм и, конечно, на свою счастливую звезду.

Он ошибся во всем. Императору Александру удалось удержать коалицию от распада, и, после нескольких поражений, нанесенных рвущимся в бой пруссакам, армия Блюхера, усиленная корпусами Бюлова и Винцингероде, подошедшими из Голландии, заняла, наконец, главенствующее положение на театре боевых действий. Нерешительному и вечно опаздывающему Шварценбергу достались вторые роли, о чем он, похоже, нисколько не сожалел.

Уставшие за два десятилетия войн французы примеру испанцев и пруссаков, поднявшихся на вооруженную борьбу с захватчиком, последовать не захотели. "Мари-Луизочки", как презрительно именовали на родине наполеоновских новобранцев, дезертировали тысячами, крестьяне размещали иноземные войска по квартирам и снабжали фуражом и продовольствием, хмурясь и бранясь, но за вилы и топоры не брались и в леса уходить не спешили.

Звезда Наполеона закатилась еще в крови и грязи Лейпцига. Снова и снова император бросал в бой свои войска, его несомненный полководческий гений все еще оставался при нем, что доказали победы при Шампобере, Монмирале, Шато-Тьери в Вошане, но дни империи были сочтены.

После февральских неудач союзники снова продвинулись вперед. Наполеон, в надежде, что они не решатся оставить его войска в тылу, проскочил между Главной и Силезской армиями, направляясь в Голландию, где рассчитывал усилиться деблокированными гарнизонами крепостей. Но просчитался. При Лаоне Блюхер наголову разгромил маршала Мармона, а на юге Главная армия медленно продвигалась к Парижу. На юге Веллингтон перешел в наступление, оттеснив за Пиренеи маршала Сульта, и вторгся в пределы Франции.

Двадцать пятого марта армии Блюхера и Шварценберга двинулись на Париж, уже более четырех веков не видевший неприятеля под своим стенами. Одновременно в погоню за Наполеоном, отступившим много восточнее столицы, к Дизье на Марне, была отряжена кавалерия корпуса Винцингероде, в расчете на то, что Бонапарт примет ее за авангард главных сил союзников. Расчет оказался верным, Винцингероде, вступивший в неравный бой с неприятелем, потерпел поражение, но Наполеон слишком поздно понял свою ошибку. На выручку к осажденному Парижу он не успевал даже самым быстрым маршем.

В тот же день союзная кавалерия Главной армии разгромила корпуса маршалов Мармона и Мортье, спешившие на соединение с главными силами, а передовые кавалерийские части Блюхера нанесли сокрушительное поражение четырехтысячному отряду Национальной гвардии. Отказавшихся сдаться французов расстреляли чуть не в упор картечью, в образовавшиеся в каре бреши ринулась конница, поверженные гвардейцы лежали грудами, и всадники промчались по ним, втаптывая живых и мертвых в холодную раскисшую землю. Потрепанные Мортье и Мармон отступили к Парижу. Национальная гвардия полегла почти вся.

Армии подступили к предместьям Парижа вечером двадцать девятого марта. Главнокомандующим союзными силами был назначен генерал от инфантерии Барклай де-Толли, к немалому облегчению уставших от полумер Шварценберга прусских и русских военачальников. Штурм города начался на рассвете, но Блюхер, только поздним утром получивший приказ о наступлении, задержался, и войска строились в боевые порядки под грохот доносившейся с юга канонады.

Французы сражались отчаянно, несмотря на почти тройное превосходство сил союзников. Но уже в час пополудни пал под натиском войск Барклая Бельвиль, корпуса Йорка и Клейста овладели укрепленным селением Лавилет, а Ланжерон пошел на Монмартр, где находилась ставка командующего обороной Жозефа Бонапарта. Король Испанский, позорно сбежавший из ненавидящей его страны после поражения при Витории, и тут долго не задержался на посту и снова бежал, свалив ответственность за французскую столицу на маршалов Мармона и Мортье.

В пять часов вечера маршал Мармон прислал к императору Александру парламентера, желая предотвратить артобстрел города и уличные бои. Но царь согласился выслушать только предложение о полной капитуляции. После того, как Ланжерон взял Монмартр, и на высотах установили глядящие на Париж пушки, Мортье также выразил готовность сдать город.

Капитуляция была подписана в два часа ночи тридцать первого мая в селении Лавилет. Французским войскам позволили покинуть город, отступив на северо-восток, подальше от спешащего на выручку Парижу Наполеона. В тот же день армии союзников вступили в Париж триумфальным маршем.

«Черная Стая» в сражении участия не принимала, оставаясь в резерве. Войцех весь извелся, ожидая, не бросят ли их в бой. К немалому удовольствию Дитриха он не удержался и облачился еще с утра в парадный ментик, и у фон Таузига и присоединившейся к нему Клары появилась неисчерпаемая тема для шуток.

– Гляди, каким он щеголем, – подмигнул Дитрих Кларе, – не доедет ведь до своей пани, по дороге парижанки на сувениры разорвут.

– Он вырвется, – не согласилась с другом Клерхен, – зато вид будет, словно в бою побывал. Тут невеста, как раз, в обморок и упадет. Прямо в его объятия.

– Судя по тому, что он о ней рассказывал, не упадет, – рассмеялся Дитрих, – зато у Шемета появится возможность рухнуть к ее ногам. В любом случае, на разговоры время можно будет не тратить.

– Вы этого все равно не увидите, – фыркнул Войцех, – а Кларе вообще пора бальное платье искать.

– Это еще почему? – возмутилась фройляйн корнет.

– Потому что мой долг Дитриху на себе генерал Гнейзенау взял, – довольно сообщил Войцех, – он тебя приглашать будет, а я в сторонке постою, погляжу, как ты ему откажешь.

– Не откажу, – кивнула Клерхен, – но и мундир не сниму. Пусть так приглашает.

– Эх, – тряхнул головой Шемет, – не упустить бы такое зрелище.

К вечеру стало ясно, что в бой их не пошлют, и эскадрон разъехался по квартирам. Войцех не мог уснуть, ворочаясь на жестком матрасе, пока сердобольная хозяйка не постучалась к нему в дверь, спросив, что беспокоит "бедного мальчика". Шемет выложил ей все, как на духу, и мадам Дидье тут же приняла горячее участие в его судьбе, вскипятив среди ночи котел и принявшись крахмалить чуть поношенную, но все еще вполне приличную батистовую рубаху, извлеченную из глубин дорожного чемодана, гладить мундир и вообще приводить экипировку будущего жениха в самый сияющий вид.