Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

– Как это "отпустил"? – Дитрих осадил коня. – Куда отпустил?

– В Париж. Долгая история, Дитрих. Не мог я иначе.

– Ну, знаешь...

Дитрих догнал Войцеха и подхватил Йорика под уздцы.

– Никуда ты без нас не едешь. Мы тоже хотим знать, что там у тебя за история.

– "Мы" – это кто?

– Я и Клерхен. Она с меня шкуру сдерет, если я ее с собой не возьму.

– Тогда и Эрлих потащится, – обреченно покачал головой Войцех, – ладно. Хорошо, хоть не весь эскадрон.

– Эскадрон соберут, когда тебя расстреливать будут, – сердито прошипел фон Таузиг и повернул коня, чтобы отыскать Клару, ехавшую с фланкерами в арьергарде.

В Данненберг они прибыли как нельзя вовремя. Городишко гудел, словно разворошенный улей, из трактира выставили загулявших офицеров, и теперь там засела жандармерия, занимавшаяся опросом очевидцев. Друзья с каменными лицами проехали мимо оживленно беседующей очереди свидетелей ночного происшествия, и Войцех с трудом сдержал вздох облегчения, не заметив там давешнего егеря. Шулер, по всей видимости, предпочел скрыться, но его товарищи непременно узнали бы настойчивого гусара, к тому же восседавшего на совершенно здоровой лошади.

Подполковник с комфортом устроился в домике местного священника. Раны уже почти не беспокоили его, и в госпиталь он наведывался всего раз в день, чтобы сменить повязку. В небольшой комнатушке с приходом друзей стало тесно, из спальни высунулось хорошенькое личико баронессы фон Лютцов, одетой в черный мундир, но тут же спряталось, когда муж чуть заметно сдвинул брови. Впрочем, Дитриху, Кларе и Гансу он позволил остаться, только взглянув на напряженные позы младших офицеров эскадрона.

– Вас уже ищут, герр лейтенант, – сообщил он Войцеху ровным голосом, – я надеюсь, что у вас есть объяснения, как купленная вами вчера лошадь попала в руки генерала Мельчинского. И что вы делали в госпитале перед самым его побегом. Я уверен, что вы сможете рассеять все необоснованные подозрения на ваш счет.

– Я купил коня для генерала, – твердо ответил Войцех, – с заранее обдуманным намерением. Собрал припасы в дорогу и вывел из госпиталя, воспользовавшись тем, что все собрались у постели умирающей. И не стану от этого отпираться даже перед судом.

– У вас есть хоть какие-то оправдания? – обреченно вздохнул Лютцов. – Как вы могли, лейтенант, как вы могли?

Войцех молча протянул ему подписанную Витольдом бумагу. Подполковник внимательно проглядел составленное по всем правилам обязательство и спрятал его в лежащую на столе папку.

– Ну, хоть что-то, – кивнул он, – возможно, вас не расстреляют, герр Шемет. Возможно. Но с мундиром вы расстанетесь навсегда, это я вам обещаю. Вы служите Пруссии, или вы служите Польше. В двух седлах не усидеть, герр Шемет.

– Я служу Пруссии, – гордо вскинул голову Войцех, – как могу, как умею. У меня были причины личного характера взять с генерала подписку on parole, герр подполковник.

– И какие же? – удивленно поглядел Лютцов. – Вы давно знакомы?

– Я впервые его увидел, когда мы скрестили сабли, – ответил Войцех, – и я не знал тогда, кто он.

– И кто? – усмехнулся Лютцов.

– Брат моей невесты, – тихо ответил Войцех, краснея и оглядываясь на друзей.

Клара ойкнула, Дитрих присвистнул, а Ганс просиял и облегченно вздохнул.

На протяжении путаного и сбивчивого рассказа Войцеха фон Лютцов сохранял полную невозмутимость, и бровью не поведя, когда Дитрих, улучив момент, сделал рукой жест, долженствовавший означать сбривание усов, Клара непроизвольно взяла Ганса за руку и тут же отскочила от него как могла дальше, а из-за неплотно закрытой двери раздался сокрушенный вздох баронессы Элизы. Конечно, подробности, задевающие честь пани Жолкевской, Войцех опустил, но их никто и не требовал. Но объяснения, почему невеста до сих пор замужем и ничего не знает о предстоящих ей крутых жизненных переменах, дались ему с изрядным напряжением. Подполковник коротко кивнул, вызвал незнакомого Шемету гусарского корнета, сменившего Кернера в должности адъютанта, и отдал распоряжения.

В тесной каморке, наскоро переоборудованной в гауптвахту, Войцех растянулся на жесткой скамье, покрытой тонким одеялом, положил руки под голову, уставился в закопченный потолок и стал ждать. В маленьком окошке, куда и без решетки протиснуться могла бы разве что кошка, небо начинало темнеть, вначале от плотных грозовых облаков, стремительно сбивающихся в черные горы под восточным ветром, потом от сгущающихся сумерек. Вестовой Лютцова принес арестанту миску супа и ломоть хлеба, огарок в глиняной плошке и позволил минут на пять прогуляться во двор. Жандармы все не шли. Шемет перебрал все возможные варианты развития событий, ни до чего путного не додумался и, наконец, уснул, так и не дожевав ломоть хлеба, зажатый в свисающей со скамьи руке.

Спать Шемету долго не пришлось. Уже стемнело, когда адъютант его разбудил, вернул под честное слово саблю и фуражку и проводил к фон Лютцову, судя по виду уже собравшемуся в дорогу.

– Только шаг неверно ступите, герр лейтенант, – пообещал командир зловещим шепотом, – лично пристрелю. Поехали.

Куда они едут, Войцех спросить не решился. Подполковник назвал его "герр лейтенант", а не по имени, и это давало пусть призрачную, но надежду на то, что все образуется и обойдется. Впрочем, Войцех счел за лучшее готовиться к самому худшему, а надежды отложить на потом.

Через два часа, пройденные размашистой рысью по ночному тракту под мелким моросящим дождем, Шемет начал опасаться за жизнь Йорика гораздо больше, чем за свою. Ехали они на север, где в Хагенове расположилась Главная квартира Вальмодена, и темп для пятидесяти верст взяли слишком быстрый. Но беспокойство оказалось напрасным, вскоре Лютцов свернул на деревенскую дорогу, и они спешились у помещичьей мызы, в окнах которой горел яркий гостеприимный свет.

– Нашелся, значит, – раздался из-за двери знакомый голос Клаузевица, – ну, пусть войдет. Побеседуем.

Войцех вошел в небольшую библиотеку, где за обитым зеленым сукном столом сидел начальник штаба Сводного Корпуса, с самым сокрушенным видом.

– Вам повезло, молодой человек, – не здороваясь, сообщил Клаузевиц, – подполковнику стало известно, что я нахожусь здесь с инспекцией, и он поспешил воспользоваться удобным моментом, чтобы дать вам возможность объясниться с глазу на глаз. В штаб бы вас уж с почестями отправляли, под конвоем.

– Благодарю, герр подполковник, – звякнул шпорами Войцех, – постараюсь не тратить вашего времени зря.

– Расстрелять вас прямо здесь? – усмехнулся Клаузевиц. – Успеем. Давайте, молодой человек, все сначала и без обиняков. Как вам вообще пришла в голову безумная мысль отпустить пленного?

– Я его не отпустил, – с неожиданной уверенностью в голосе заявил Войцех, – я послал его с личным поручением, потому что больше некого было. Кто бы еще согласился поехать для меня в Париж?

Лютцов прикусил нижнюю губу, чтобы не расхохотаться. На лице Карла Клаузевица появилось выражение глубочайшего удовлетворения происходящим.

– Генерала. С личным поручением. Неплохо, неплохо, господин фельдмаршал Шемет. Ну, и как он? Не возражал?

– Он посчитал это делом чести, герр подполковник, – правдиво ответил Войцех, – и поблагодарил меня за возможность покинуть службу без ущерба для своей репутации. Что может быть лучше? В Париже он может рассказать правду об успехах прусского оружия. А какая от него польза в Сибири?

– Никакой, – согласился Клаузевиц, задумчиво постукивая пальцами по зеленому сукну.

Войцех терпеливо ждал решения начальника штаба.

– Вот что, господин фельдмаршал, – с полуулыбкой начал Клаузевиц, – пожалуй, мы разжалуем вас обратно в лейтенанты. И я потороплюсь с утверждением командира первого эскадрона, подыщу на это место менее обремененного планами на семейную жизнь офицера. Так что повышения будете ждать... Скажем, до свадьбы. Я утверждаю ваше решение отпустить пленного on parole. Но не заблуждайтесь на мой счет, герр лейтенант. Доброту на войне я по-прежнему считаю недопустимой роскошью. К сожалению, у меня нехватка опытных офицеров, и я не могу позволить себе расстреливать каждого юного вертопраха, если от него есть польза в бою.

– Благодарю, герр подполковник, – Войцех коротко поклонился, – даю слово искупить вину безупречной службой.

– Принимается, – усмехнулся Клаузевиц и добавил тихо, – подполковника фон Лютцова благодари, глупый мальчишка. Это он тебя от жандармов полдня прятал, рискуя своей головой, цену за которую сам Бонапарт назначил. Повторится что-то подобное, я лично тебя пристрелю, это ты понимаешь?

Войцех кивнул. Список желающих лично его пристрелить пополнялся с каждым днем.

Аллюр «Три креста»

В конце сентября на Северном фронте наступило некоторое затишье. Партии Лютцова, Тетенборна и Рейхе тревожили неприятеля, действуя на его коммуникациях, окутывая части Даву непроницаемым туманом войны*. На юге, по сведениям, поступавшим из Главной квартиры шведского кронпринца, переместившейся в Цербст, собиралась гроза, какой Европа не видала со времен Аттилы. Богемская и Главная армии под командованием Шварценберга спешили к Лейпцигу с юга, Блюхер прорывался с востока, а принц Бернадот делал вид, что идет туда с севера.

Черная Стая, несмотря на успехи в "малой войне", рвалась на юг, где смельчаков ждала неувядаемая слава, где решались судьбы Германии и всей Европы, где народы собирались на величайшую битву с общим врагом. Но Сводный Корпус Вальмодена оставался прикрывать Мекленбургское направление, и добровольцам приходилось довольствоваться слухами о чужих победах.

В первую неделю октября генерал-майор Тетенборн, побуждаемый к соревнованию блистательным успехом экспедиции Чернышева к Касселю, испросил у графа Вальмодена дозволения сделать покушение на Бремен. Королевский Прусский корпус присоединился в этом походе к отряду русских партизан, но Шемету в нем принять участие не довелось.

За несколько дней до выступления его вызвал подполковник Клаузевиц, где вручил проштрафившемуся лейтенанту срочную депешу с приказом немедля отвезти в штаб командующему одним из корпусов Северной армии генералу фон Бюлов. В тот же день был подписан приказ о назначении командиром Первого гусарского эскадрона Люцовера ротмистра фон Юнкгера, переводом из Русско-Германского легиона, и Войцех, скрепя сердце, признал разумность действий командования, удалившего опального офицера на время вхождения нового командира в должность. Попрощавшись с друзьями и с бывшими уже подчиненными (должность командира полуэскадрона за ним, впрочем, сохранили), Шемет собрался в дорогу.

Запечатанный пакет, врученный Войцеху Клаузевицем, был помечен тремя крестами, и Йорика пришлось оставить на попечение Клерхен. Сменив третьего коня в придорожном трактире, Шемет проклял все на свете. Поясницу ломило, плечи затекли, и даже если бы дорога привела его прямиком в объятия Каролины, свидание вышло бы благопристойным до целомудрия, ввиду неотвратимых последствий бешеной скачки. В Цербст он прибыл в густых вечерних сумерках седьмого октября и, влетев в штаб фон Бюлова, выяснил, что можно было и не торопиться, генерал еще утром отбыл в Мюльбек, сопровождая кронпринца на совещание с Блюхером.

Принял курьера начальник штаба, генерал-майор Герман фон Бойен, и содержание послания тут же перестало быть секретом. Подполковник Лютцов ходатайствовал о переводе своего отряда в 3-й прусский корпус Бюлова, в надежде, что под его командованием добровольцам удастся внести более весомый вклад в дело освобождения Германии.

В ожидании, пока ему отведут квартиру для ночлега, Войцех праздно шатался по штабу, прислушиваясь к разговорам. Бернадот, хотя и перевел свою армию через Эльбу, не двигался дальше окрестностей Дессау, и Блюхер, желая увлечь его своим примером, выдвинул вперед корпуса Йорка, Ланжерона и Сакена. Это движение, угрожавшее сообщениям маршала Нея с главными силами французской армии, расположенными в окрестностях Дрездена, заставило его отступить к Эйленбургу, уничтожив все мосты на Мульде. К тому же, войска Нея, состоявшие из разноплеменных офицеров и солдат, совершенно упали духом после перенесенных неудач, и высланные навстречу неприятелю разведывательные партии каждый день приводили множество перебежчиков и дезертиров.

За ужином, накрытым для младших офицеров штаба, Шемет с удивлением обнаружил, что о нем тут наслышаны. Вилли Радзивилл, бессменный адъютант фон Бюлова с начала кампании, уши прожужжал сослуживцам о берлинском приключении и знаменательной роли в нем графа Шемета. Сожаления о том, что он разминулся с Вилли, слегка скрасила неожиданная откровенность сотрапезников. Главнокомандующего Бернадота в 3-ем корпусе считалось хорошим тоном недолюбливать и слегка презирать, за холодность к союзному делу, нерешительность и непоследовательность. Войцеху, разумеется под строжайшим секретом, поведали, что Бюлов готов выступить на соединение с Блюхером, не дожидаясь приказа кронпринца, и только прямой запрет прусского короля до сих пор удерживал генерала от этого решительного шага.

С утра Шемета снова вызвали к Бойену. Надежда присоединиться к товарищам, штурмующим Бремен, развеялась прахом. Сославшись на невозможность отрядить в Мюльбек кого-то из своих подчиненных, начальник штаба 3-го корпуса вручил отбившемуся от "Стаи" лейтенанту пухлый пакет, все с теми же тремя крестами, пожелал доброго пути и с головой ушел в работу. Войцех вздохнул и отправился на конюшню за казенной лошадью.

С этой минуты Шемета понесло по дорогам Саксонии, как сорванный с дерева осенним ветром лист. Навстречу, наперерез, вдогонку, с фланга маршировали во всех направлениях войска, с песнями шагала пехота, ровными шеренгами заезжали драгуны и кирасиры, артиллерия, конная и пешая, катила на позиции, менявшиеся с каждым часом.

Бюлова Войцех отыскал под осажденным пруссаками Виттенбергом, и, едва успев перекинуться с Вилли парой теплых слов, отправился с новым поручением, на этот раз к Бернадоту, в очередной раз пытавшемуся отгородиться от наступающих войск Бонапарта разрушенными мостами на Эльбе. Из Кётена, чертыхаясь на трех языках (французский временно из обихода пришлось исключить), Шемет отправился к Блюхеру, отошедшему к тому времени за Мульду и Заале. Измотанные переходами войска спали на биваках, население Саксонии, истощенное бесчисленными реквизициями и фуражировками обеих сторон, мечтало только об одном, чтобы уж кто-нибудь одержал победу, и война переместилась за Одер или за Рейн.

Наполеон, казалось, тоже никак не мог принять окончательного решения. Отказавшись от мысли разгромить поодиночке отступившие перед ним, но не потерявшие связи друг с другом Северную и Силезскую армии, он повернул на юг, навстречу Богемской армии Шварценберга, обошедшей Дрезден и спешившей к Лейпцигу с тыла.

Командиров и генералов Шемет за свою службу повидал разных. Хороших и не очень, осторожных и безрассудных, отечески заботящихся о солдатах или не считающих своих убитых. Но генерал «Вперед» произвел на него неизгладимое впечатление с первого же взгляда. Седой как лунь и прямой как кавалерийский клинок, Блюхер говорил резко и коротко, решения принимал быстро и безоглядно, серые глаза его горели молодым задором из-под сурово сдвинутых бровей, лихо закрученные кавалерийские усы воинственно топорщились, когда генерал отдавал свои судьбоносные приказы.

Молодого офицера в черном мундире цветов объединенной Германии генерал решил пока оставить при себе, "на удачу", как он сам выразился, объявляя Шемету свою волю беспрекословным тоном. Войцеху дали час, чтобы привести себя в подобающий вид, накормили и выдали свежего коня из ремонтерного резерва. Оставшееся перед выступлением время Шемет провел, знакомясь с Бураном. Сабле в этой битве предстояло остаться в ножнах, но лететь сквозь град ядер и ливень пуль с пакетом, от которого мог зависеть исход генерального сражения, было ничуть не менее почетно, чем вести эскадрон в бой, а остаться в живых важнее, чем убить врага. И тут, конечно, очень многое зависело от лошади. Буран к новому знакомому отнесся с доброжелательным спокойствием, похрустел сахарком, ткнулся мордой в плечо, испрашивая добавки, и под седлом вел себя так, словно они давние друзья и боевые товарищи.

К тринадцатому октября Блюхер, несмотря на гневные протесты Бернадота, славшего ему гонца за гонцом, перевел Главную квартиру в Гаале, на берегу Заалы. Генерал "Вперед" выжидал, пуская клубы дыма из огромной трубки, с которой не расставался даже за обедом, осыпал замысловатыми ругательствами Бонапарта, кронпринца, союзных монархов, австрийский генералитет в целом и великого придворного полководца Шварценберга в частности. Шемет, уже два дня дежуривший при Блюхеровой квартире в ожидании поручений, заучивал генеральские проклятия наизусть, бесшумно шевеля губами, и признавая, что по части военного красноречия ему командующего Силезской армией не догнать и за сто лет.

Страсти накалялись. Доведенный упрямством Блюхера, не желающего отсиживаться за Эльбой, пока Шварценберг разгромит противника или, по крайней мере, значительно ослабит его, кронпринц прислал генералу очередное письмо, где в самых настоятельных выражениях требовал подчинения своим приказам. Бернадот ссылался в письме на Его Величество императора Александра, который, якобы, дал указания, согласно которым в определенных обстоятельствах командующий Силезской армией должен подчиняться ему, командующему Северной армией. После зачтения письма вслух перед всем штабом, Войцех оценил срок своего ученичества ораторскому искусству лет в двести.

До отрытого разрыва между полководцами, впрочем, не дошло. К вечеру в Гаале лично явился представитель Великобритании при Северной армии, генерал Стюарт, и сообщил, что кронпринца удалось убедить поучаствовать в грядущей битве. Пригрозив ему лишением английских субсидий. От громового хохота Блюхера задрожали оконные стекла.

Туманным октябрьским утром пятнадцатого числа Блюхер выступил в поход во главе корпуса генерала Йорка. Накануне все кабачки и трактиры Гаале были забиты добровольцами ландштурма, составлявшими большую часть Йорковых войск. Звенели стаканы, к задымленным потолкам взлетали студенческие песни Геттингена и Берлина, Йены и Гейдельберга, Лейпцига, под стенами которого воинам предстояло пролить свою кровь. Никогда прежде в маленьком университетском городке Гаале не звучало столько гимнов Отечеству и Свободе, никогда прежде Германия не была столь близка к единению и славе. И Войцех, отпущенный до утра с дежурства, сидел в кругу новых товарищей, присоединяя свой голос к песням и здравицам.

К девяти утра вся Силезская армия была на марше. Блюхер, обозревающий стройные ряды добровольческой кавалерии Восточной Пруссии, приветствовал всадников.

– Вперед, дети мои! Зададим французам старую добрую прусскую трепку! Если кто-то к вечеру не покроет себя славой или не погибнет на поле боя, значит, он сражался как шелудивый сучий ублюдок. Надерем их тощие задницы, ребята!

Выходя из Галле с главными силами, Блюхер отправил корпус Сен-Приста по другой дороге, приказав распространять слухи, что за ним следует вся Силезская армия. Эта военная хитрость имела успех, обороняющий северные рубежи Лейпцига маршал Мармон так и не получил подкреплений и вынужден был с двадцатью двумя тысячами человек при восьмидесяти четырех орудиях занять позицию между Мёкерном и Ойтричем.

Силезская армия остановилась возле Шкейдица, корпус Йорка занял обе стороны дороги, ведущей через селение, корпус Ланжерона встал левее, в двух верстах, корпус Сакена остался в резерве. Утром шестнадцатого октября Блюхер лично повел всю кавалерию трех корпусов в усиленную рекогносцировку, обнаружив неприятеля в бору между селениями Радефельд и Лиденталь. Войцех носился между штабами корпусов, развозя диспозицию, передавая приказы, меняющиеся с каждым новым донесением разведки, и чувствовал, что собственными руками творит историю. Что чувствовал Буран, чьи ноги в этом принимали главное участие, так и осталось секретом.

Уже к полудню корпус Ланжерона вытеснил авангард неприятеля с занятой у Радефельда позиции. Йорк двинулся по большой дороге на Мёкерн, и Мармон, видимо, предположив, что это и есть главное направление атаки, в спешке начал перестраивать побатальонно свою оборону.

– Они разворачиваются! – довольно заметил Блюхер Ланжерону, в корпусе которого находился с самого начала сражения. – Самое время расколошматить их в сучью требуху.

Генерал поднял зрительную трубу, оглядывая поле боя.

– Доннерветтер мне в печенку! У нас брешь по центру!

Он обернулся и жестом подозвал к себе Шемета, нетерпеливо ожидающего приказа.

– Скачи к Сакену, лейтенант. Передай, пусть займет центр кавалерией. А мы пойдем к Подельвицу, прикроем левый фланг. Туда и обратно, парень, ты мне еще понадобишься сегодня.

К Сакену и обратно Войцех успел как раз вовремя. Через полчаса началась обоюдная канонада, от грохота пушек задрожала земля, от свиста ядер заложило уши, кони заплясали под всадниками в предвкушении бешеной скачки. С юга эхом доносился приглушенный гром – под Вахау перешел в наступление Шварценберг.

Снова и снова штурмовал ландвер корпуса Йорка баррикады Мёкерна, огрызающиеся пушечными залпами. Мертвые тела грудами громоздились у околицы селения, но добровольцы, отступив и перегруппировавшись, шли в атаку с прежним ожесточением. На помощь Йорку двинулась Вторая бригада принца Карла Мекленбургского, встреченная картечью и потерявшая множество людей, в то время, как сам Мармон поспешил на выручку французской артиллерии.

Пользуясь замешательством в рядах мекленбуржцев, несколько французских батальонов перешли в контрнаступление. Морские гвардейцы, подпустив восточно-прусских фузилеров на пятьдесят шагов, встретили их ружейным залпом, совершенно расстроив ряды, но подполковник Лобенталь с двумя батальонами того же полка бросился вперед и, опрокинув моряков, с барабанным боем двинулся на ближайшую батарею.

Выехавший вперед принц Карл, получив тяжелую рану, передал командование отважному Лобенталю. Взлетели на воздух четыре неприятельских зарядных ящика, взорванные начальником артиллерии Йоркова корпуса подполковником Шмидтом, и одна из батарей, наконец, замолчала. Пруссаки ринулись в штыковую атаку, перебив всю орудийную прислугу, но принуждены были отступить, когда Мармон бросил против них всю дивизию Компана. И только яростная атака Мекленбургских гусар заставила французов вернуться в Мёкерн. Вторая бригада потеряла в этом бою всех батальонных командиров, в их числе и смельчака Лобенталя.

Мёкерн штурмовали дом за домом. Ожесточение противников дошло до такой степени, что пленных не брали, защищающих строения французов без всякой пощады кололи штыками и забивали прикладами. Отступающий неприятель оставил горящее селение, через которое двинулась Первая бригада корпуса Йорка. Генерал ввел в бой свою пехоту до последнего солдата, прусская артиллерия, расстреляв почти все заряды, постепенно умолкала, французская же усилила канонаду. И тогда Йорк решился отправить в бой все свои резервы. Бросились в атаку Бранденбургские гусары, бригады Горна и Гюнербейма, до того не участвовавшие в рукопашной, пошли в штыки.

– Сакена к Мёкерну! – рявкнул главнокомандующий. – В карьер, парень, аллюр – три креста!

Буран сорвался с места, оправдывая свое имя. Пули свистели над головой вжавшегося в шелковистую конскую гриву Шемета, ядра взрывали землю справа и слева, но всадник и конь неслись сквозь битву, словно заговоренные. Через четверть часа корпус Сакена присоединился к атаке на Мёкерн, и неприятель дрогнул.

На левом крыле корпус Ланжерона овладел селениями Клейн и Гросс-Видерич. Но к трем часам пополудни Домбровский, усилясь войсками дивизии Дельмаса, вытеснил союзников из обоих селений, заставив отступить за Эльстер с большими потерями. Завязалось жаркое дело, в бой пошли русские полки – Апшеронский и Якутский, особенно отличился Ряжский полк, отбивший французское знамя. Генералы Ланжерон и Рудзевич с Шлиссельбургским полком без выстрела атаковали Видерич, захватив шесть орудий и часть французских парков.

В восемь вечера Блюхер послал в Главную квартиру союзных монархов известие об одержанной победе. Трофеями победителей стали один императорский орел, три знамени, пятьдесят восемь орудий и две тысячи пленных. Убитыми и ранеными неприятель потерял не меньше шести тысяч человек. Ранен был и сам маршал Мармон. Но Силезская армия оплатила свой триумф дорогой ценой, только в корпусе Йорка из строя выбыли пять с половиной тысяч бойцов.

Ночью Главная квартира Блюхера переместилась в Гросс-Видерич. Северная армия, несмотря на обещания Бернадота поддержать наступление, задерживалась у Гаале. Кронпринц, по настоянию британского эмиссара лорда Стюарта, прислал в подкрепление Блюхеру генерала Винцингероде, со всей кавалерией его корпуса, но основные силы Бернадота все еще были далеко.

Выспаться Войцеху не довелось. Главнокомандующий поднялся ни свет, ни заря и отправился на передовые посты, где обнаружилось, что неприятель все еще занимает селения Ойтрич и Голис. Шемет снова помчался к генералу Сакену с приказом взять Голис.

Мариупольский и Ахтырский гусарские полки, следовавшие в колонне, кинулись на неприятельскую кавалерию, не теряя времени на перестроение в линию, опрокинули ее и, прорываясь через картечный огонь, отогнали за линию пехоты. Построившиеся в каре войска Домбровского встретили их ружейным залпом, но русские гусары, окружив свою добычу – пять сотен французских кавалеристов и пять артиллерийских орудий, проложили себе саблями обратный путь к корпусу Сакена, атакующему Голис.

Блистательная атака гусар заставила Мармона и пришедшего к нему на помощь маршала Нея отступить к Галесскому предместью. В полдень примчался гонец от Шварценберга, венгерский граф Стефан Сечени, с известиями о победе союзников у Вахау. Отважный всадник прорвался сквозь занятую французами территорию, и конь его, покрытый пеной, тяжело дышал, но на смуглом лице сияла довольная улыбка.

– Наполеон еще на рассвете прислал в Главную квартиру предложение перемирия, – сообщил Сечени, – но оно не было принято. И не будет. Шварценберг рассчитывает на вас, генерал, завтра утром он возобновит сражение. Будем гнать французов до самого Парижа.

– Шварценберг погонит, – проворчал Блюхер, – вояка паркетный. Не гусар, что с него возьмешь?

Войцех, присутствовавший при разговоре в числе ординарцев Блюхера, молодцевато выпрямился. Он вспомнил, что генерал "Вперед" начинал свою карьеру в шведском гусарском полку, и бесшабашную гусарскую удаль с годами не утратил.

– Из Лейпцига лазутчик прибежал, – продолжал докладывать Сечени, – говорят, Фридрих-Август в подвале обедает, канонады их Королевское Величество бояться изволят. А Наполеон приказал ввечеру во все колокола звонить о своей победе. Вот ведь до чего дошел, корсиканская собака, брешет и бровью не ведет. Ну, отзвоним мы еще по нему панихиду, непременно отзвоним.

– Саблями отзвоним, не сомневайтесь, граф, – усмехнулся в седые усы Блюхер, – славное дело выйдет. А Бернадот к раздаче наград, как раз, подоспеет. Этому он на французской службе научился, чертов гасконец.

– А что обозы французские? – поинтересовался барон Мюффлинг, генерал-квартирмейстер Блюхера, хладнокровный и практичный, словно созданный, чтобы уравновесить горячий нрав полководца. – Отходят понемногу к Рейну?

– Ни обозы, ни резервная артиллерия, – покачал головой Сечени, – о мире просит, но драться готовится до конца.

– Может быть, он надеется, что ему "золотой мост" построят? – усмехнулся Гнейзенау, начальник штаба Силезской армии. – Думаю, что Кутузов был последним, кто пытался применить на практике эту устаревшую стратегию. Да и у него мост хлипкий получился, Бонапарт от Березины еле ноги унес.

– От нас не уйдет! – прорычал Блюхер. – Повесим корсиканского выскочку. Даже в Париж не потащим, тут же, в Лейпциге, и повесим.

Войцех с намерением Наполеона повесить, в общем-то, не спорил. Но в Париж ему все равно хотелось.

Битва в тот день затихла, если не считать славного кавалерийского дела под Голисом. Противники зализывали раны, войска, изможденные вчерашними боями, уныло маршировали по иссеченной речушками и каналами равнине, канонада смолкла, и только от Пробстгейде доносился дальний гром рвущихся снарядов – французы жгли зарядные ящики. К вечеру число бивачных огней на юге возросло чуть не вдвое, к Лейпцигу подошли Польская армия Беннингсена и австрийский корпус графа Коллоредо. Бернадот, наконец, соизволивший выступить к югу и понукаемый к решительным действиям не только прусскими и русскими, но даже шведскими сослуживцами, самостоятельно действовать не решался и слал Блюхеру предписания, требуя перейти на правую сторону Парты.

Разъяренный Блюхер к ночи примчался в Брейтенфельд, где кронпринц вытребовал у него корпус Ланжерона в подкрепление к силам Северной армии, и так превосходящей Силезскую численностью, в обмен на обещание перейти Парту. Переводчиком между Блюхером, не знавшим французского, и Бернадотом, не знавшим немецкого, был сам принц Вильгельм Прусский, младший брат короля, весьма дипломатично заменявший "миллион доннерветтер!*" на "очень плохая погода", к глубокому неудовольствию присутствовавшего при судьбоносном совещании в качестве ординарца Шемета.

Сам главнокомандующий Силезской армией остался при корпусе Ланжерона, желая лично проследить, чтобы у кронпринца не возникло ни малейшего повода уклониться от участия в сражении. Едва лишь успел он возвратиться в Ойтрич, ранним утром восемнадцатого октября, как по всему протяжению линии, занятой французами вокруг Лейпцига, заговорили пушки. Началась Битва Народов за независимость Германии и Европы.

Блюхер, выступивший с корпусом Ланжерона из Ойтрича, направился в Мокау, где саперы наскоро наводили мост через Плессну. В пути их нагнал очередной посланец Бернадота, требовавшего, чтобы корпус присоединился к нему в Таухе, где переправлялась Северная армия. Этот маневр стоил бы Блюхеру четырех часов даром потерянного времени, и генерал «Вперед» самым решительным тоном передал кронпринцу, что генерал Ланжерон будет ожидать его приказаний на левом берегу Парты, у Наундорфа, и велел продолжить движение. Нетерпение старого гусара дошло до того, что, не дожидаясь, пока саперы закончат работу, он приказал войскам переправляться вброд, по пояс в воде под холодным проливным дождем. Войцех, восседавший на Буране, при этом маневре всего лишь промочил ботики и мысленно возблагодарил покойного графа Шемета, предусмотрительно записавшего сына в кавалерию.