Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 32 страниц)

– Господин офицер! – торопливо заговорил он. – Дама под нашей защитой. Помогите нам, и после боя мы сложим оружие. Слово испанского дворянина.

Войцеха озарило. Слухи о против воли оказавшихся в армии Бонапарта испанцах доходили до него и ранее. Существовало даже особое предписание относиться к пленным испанцам дружественно и не сурово, в особенности если они сами переходили на сторону русских войск.

Казаки, не спешившие исполнить приказ своего предводителя, вероятно, из опасений, что вслед за поручиком на поляне появится сильный гусарский разъезд, наконец, осмелели. С громкими криками они бросились вперед, размахивая кривыми шашками. Войцех кивнул испанскому офицеру, и ружейный залп встретил мародеров, выбив двоих из седла. Шемет сшибся с предводителем, Йорик налетел на донца грудью, сбив его с пути. Сабля Войцеха, просвистела в паре вершков от красноверхой папахи. Гусары, разъяренные нападением на своего командира, последовали за ним.

Испанцы не заставили себя ждать, зазвенели тяжелые палаши о казацкие шашки, четверо стрелков умело орудовали штыками, не подпуская к себе всадников. Остальные снова перезаряжали ружья с убийственным спокойствием бывалых вояк.

В пять минут все было закончено. Семеро казаков остались лежать на поляне, но трое разбойников успели ускакать, в их числе и предводитель шайки, потерявший в бою папаху и шашку.

Войцех спешился, вытер клинок подобранной папахой и направился к бричке.

– Имею честь представиться, мадам. Я – поручик Гродненского полка Войцех Шемет. А вы, должно быть, пани Жолкевская?

– Для вас, благородный рыцарь, просто пани Каролина, – из-под капора весело блеснули черные глаза, – чем я могу отблагодарить моего спасителя?

– Боюсь разочаровать, пани Каролина, – усмехнулся поручик, – но я попрошу всего лишь принять расписку за фураж, которым ваш приказчик любезно снабдил мой отряд.

Испанцы сдержали обещание и сложили оружие в бричку, но Войцех позволил офицерам оставить палаши, полагаясь на их слово. Условия капитуляции были самые почетные, учитывая обстоятельства. По дороге к Жолкам капитан Рамон де Сильва, предводительствовавший испанским отрядом, рассказал Шемету, что он с товарищами покинул армию уже неделю назад, но заплутал по лесам, в поиске русских частей. Показываться на глаза местным поселянам они избегали, опасаясь, что те, как это уже бывало в Польше, выдадут их французам. Пару раз им удалось подстрелить в лесу дичь, тетерева и зайца, но на отряд из десяти человек этой добычи хватило только, чтобы не помереть с голоду. Капитан надеялся, что русские помогут им добраться домой, в Испанию, где по доходившим до них слухам, британские войска лорда Веллингтона и местные партизаны успешно противостояли французской армии маршала Сульта.

Незадолго до появления Войцеха на злополучной поляне, Рамон де Сильва с товарищами, скрывавшиеся в лесу, услышали одиночный выстрел, и поспешили туда, в надежде, что встретят русский пикет, ведущий бой с немногочисленном французским отрядом и, приняв участие на стороне русских, докажут свое желание драться с Бонапартом. Но обнаружив там напавших на бричку казаков, вызвались защищать даму.

– Мадам – очень храбрая женщина, – де Сильва кивнул в сторону брички, – как только увидела, что мы на ее стороне, тут же попросила у меня пистолет. На случай, если дело обернется совсем худо.

– Очень храбрая, – согласился Войцех.

В Жолки они прибыли уже ввечеру. Пан Тадеуш отправил крестьян с повозкой забрать тело кучера и закопать убитых казаков. Четверо испанцев, включая лейтенанта Хуана Сансо, получили в схватке легкие ранения, но и остальные падали с ног от голода и усталости. У Войцеха и троих отправившихся с ним гусар с утра маковой росинки во рту не было. Словом, о том, чтобы пуститься в путь немедля, не могло быть и речи.

Пани Жолкевская такому положению вещей даже обрадовалась. Она немедля принялась раздавать указания дворне, и уже через час Войцех, наскоро перекусивший хлебом с вареньем и кружкой молока, блаженно растянулся в баньке, смывая с себя походную грязь. Вместе с ним постигали премудрости банной науки и березового веника испанские офицеры. Остальные испанцы, несмотря на языковой барьер сошедшиеся на дружеской ноге с гродненскими гусарами, ожидали своей очереди.

Мундиры их вычистили, белье постирали и выгладили. Войцех извлек из прилаженного к седлу чемодана* ментик и к ужину, накрытому со всей возможной в захолустном имении изысканностью, явился в полной гусарской красе. Разговор шел по-французски, испанских офицеров, разумеется, тоже позвали к столу.

Крахмальная скатерть, старинные кубки, в которые хозяйка лично подливала щедрой рукой извлеченное из глубины подвала старое рейнское вино, пляшущие огоньки свечей... Война, казалось, отступила, и четверо молодых людей, собравшихся за столом, улыбались и шутили, как давние друзья, оставив ее за порогом гостеприимного дома.

У пани Каролины нашлась и гитара. Хуан Сансо, у которого при виде инструмента загорелись глаза, ловкими пальцами пробежался по струнам, и гитара запела страстно и нежно в его стосковавшихся по музыке руках.

Засиделись за полночь, но свечи догорели, усталость взяла свое, и собеседники разошлись на ночлег. Испанцы, поблагодарив хозяйку, отправились ночевать на сеновал к своим товарищам, Войцеху же досталась гостевая спальня с широкой кроватью, пуховой периной и одеялом, подбитым синим атласом.

Несмотря на усталость, Шемет долго не мог уснуть. События этого дня взбудоражили его, и он еще долго перебирал их в памяти, стараясь запечатлеть каждый момент. Наконец, он задремал, и во сне ему все мерещился щемящий душу плач гитары.

Разбудило его неожиданное прикосновение к выпростанной поверх одеяла руке. Войцех подхватился, резким движением сел. Пламя свечи, задрожавшее в чьей-то руке, ослепило его.

– Прошу прощения за то, что разбудила пана, – тихо прошептал нежный голос, – но мне так страшно...

– Чего же пани опасается? – улыбнулся Войцех.

– Ах, в доме так много незнакомых мужчин, – черные глаза лукаво блеснули, отразив огонек свечи, – мало ли, что им взбредет в голову. Пан Войцех же не откажет даме в защите?

– И как я могу защитить даму от неведомой опасности? – осведомился Войцех, уже совсем проснувшийся.

– Я, конечно, не слишком хорошо разбираюсь в военных делах, – зарделась пани Каролина, – но мне кажется, если мужественный воин займет позицию прежде других, никто более не осмелится на нее покуситься.

Истосковавшийся по ратному делу Войцех рвался в бой со всею горячностью юности. Но опыт и выучка брали свое: смирив первоначальное нетерпение, поручик повел осаду по всем правилам воинского искусства. Он умело атаковал плавные изгибы контрфорсов, округлые парные башни, эскарпы и куртины, не оставив без внимания ни одного укрепления, пока крепость не взмолилась о решительном штурме, каковой он и осуществил, неспешно вступив в главные ворота уверенным натиском.

Трижды он шел на приступ, всякий раз перед решительным триумфом покидая захваченные позиции с благородной поспешностью, дабы не оставить неизгладимых последствий вторжения. И тогда восхищенная его великодушием крепость открыла перед ним потаенные входы, со сладким стоном сдаваясь на милость победителя.

Наутро маленький отряд покинул Жолки, и Войцех не раз оглянулся, пока тоненькая фигурка в светлом платье не скрылась за поворотом лесной дороги. Война снова вступила в свои права.

* – Чемоданом назывался цилиндрический мешок из серого сукна 80x22 см, имеющий клапан на четырех медных пуговицах.

Огонь

Затишье в боях продолжалось весь сентябрь. Полковник Ридигер рассылал гусар малыми партиями, пикеты и разъезды наблюдали за неприятелем, тревожа передовые отряды, а то и проникали в глубокий тыл противника, устраивая там самую настоящую партизанскую войну.

Войцех особенно любил эти рейды по тылам, лихие набеги, жаркие стычки, ночные переходы. Молодая кровь кипела даже под проливным дождем, ночевать приходилось в лесу, вполглаза задремав стоя, преклонив голову к седлу. Тихая поступь коней по заваленной осенней листвой мягкой земле, глушащей стук подков, удалой бросок в галоп на ничего не подозревающего неприятеля, зачастую в испуге бросающего оружие, даже не думая о сопротивлении. Риск, заставляющий сердце биться быстрее, но не такая уж великая опасность, скорее игра, чем война. Игра, которая ему, определенно, нравилась.

Об истории со спасением дамы он предпочел помалкивать, да и бывшие с ним гусары, не говоря уж об испанцах, встреченных в лагере почти как союзники, а не как пленные, держали рот на замке. Подтвердить, что мародеров застали на месте преступления, ему было нечем, к какому полку они принадлежали, он не знал. Так что расследование, если таковое вообще могло иметь место, решил отложить до лучших времен.

После очередного похода, в котором его маленький отряд в два десятка гусар захватил не меньше сорока пленных и обоз с хлебом, Войцех решился просить начальство о коротком отпуске. Причиной назвал желание проведать неожиданно обнаружившуюся в Гамзелеве тетку. Ротмистр Кемпферт, недоверчиво хмыкнув в подкрученные усы, увольнительную подписал, велев возвратиться не позже полудня следующего дня. Обрадованный Войцех бросился к палатке, которую делил с Сениным, по пути кликнув Онищенку, приводившего в порядок офицерские седла.

Вернувшийся из "офицерского клуба", разместившегося в одном из больших сараев мызы Белой, Сенин, застал Онищенку за наведением глянца на новенькую пару ботиков, извлеченную из походного баула. Парадный мундир, из которого денщик уже выколотил пыль, висел рядом, избавляясь от запаха сырости. Войцех, в одном исподнем и босиком, мужественно отмывался в ледяной воде из стоявшего рядом с палаткой бочонка.

– К тетке, говоришь? – усмехнулся Сенин, глядя на эти приготовления.

– К тетке, – подтвердил Шемет, вытаскивая голову из бочонка и тряхнув волосами так, что холодные брызги полетели во все стороны, – к двоюродной.

– Хороша ли тетка? – не унимался Сенин.

– Стара и дурна, – усмехнулся Войцех, – но родство, все-таки, обязывает.

Он вытер волосы вышитым рушником, доставшемся Онищенке от прекрасной старостихи, надел рубаху, поставил на ветку ближайшего дерева небольшое зеркало и взялся за бритву.

– Это батист, – констатировал Сенин, иронически выгнув бровь.

– Угу, – кивнул Шемет, чуть не порезавшись, – кстати, Миша, а не прихватил ли ты случайно с собой кельнской воды? Одолжи, будь другом.

– Случайно прихватил, – рассмеялся Сенин, – но это тебе будет стоить...

– Чего?

– Представь меня своей тетке.

Войцех вздохнул.

– Глаза у нее черные, а сияют, словно звездочки. Кудри, как смоль. Бела, как сметана, резва, как котенок. Хороша, Миша, хороша. Слов нет.

– Вот теперь верю, – кивнул Сенин, – и даже почти не завидую.

Доломан, шитый еще в Петербурге, оказался чуть тесен в плечах и свободен в талии, но Войцех туго перетянул его кушаком с серебряными перехватами. Ставшие привычными серые рейтузы снова сменились чакчирами аглицкого сукна, кивер и ботики, заботами Онищенки, сияли.

– Тетке мои наилучшие пожелания! – Сенин помахал рукой другу, уже взобравшемуся в седло. – Удачи, Шемет!

– Спасибо, – кивнул Войцех, подумав, что удача ему понадобится. Несмотря на случившееся в тот день, он вовсе не был уверен, что пани Каролина обрадуется нежданному гостю.

Небо заволокло тучами, собиралась гроза. Ветер гулко шумел в древесных кронах, осыпая дорогу желтыми кругляшками листьев. Обеспокоенный Войцех пустил Йорика в галоп, уходя от грозы. Во двор господской мызы в Жолках он влетел на полном скаку, резко осадив коня за воротами. Грянул гром, небо озарилось первым сполохом. За спиной зашумела надвигающаяся стена дождя. Войцех спрыгнул с коня, не глядя бросив вожжи подскочившему конюху.

Пани Каролина стояла на крыльце. В тонком не по погоде муслиновом шмизе, оставлявшим открытыми округлые плечи и точеные руки. Волосы, высоко зачесанные по французской моде, оттеняли смоляными кольцами белый чистый лоб, глаза сияли. Она бросилась к нему с невысокого крыльца, обвила шею горячими руками, прижалась к груди.

– Приехал, приехал, – только и шептала она, осыпая его огненными поцелуями.

– Приехал, – улыбнулся Войцех, чуть отстраняя ее, любуясь блестящими завитками волос, горящим взглядом, пылающими от поцелуев губами, – ах, хороша.

Ее наряд, однако, вызвал у него беспокойную мысль.

– Не гостей ли ждала? Вон как принарядилась.

– Ждала, – лукаво улыбнулась Каролина, – тебя.

– Сегодня? – изумился Войцех.

– Каждый день, – шепнула она, пряча заалевшее от смущения лицо в его доломан, – уж неделя скоро.

– Мне казалось, что вечность, – тихо ответил Войцех, подхватывая ее на руки и унося по скрипучей лестнице наверх, – я ...

Он так и не нашел слов, но они были ни к чему.

Потом, утолив первую страсть, измотанный до ленивой неги, он задумчиво перебирал смоляные кудри, молча любуясь ее хрупкой красой.

– Ты так и не спросил, – тихо сказала Каролина.

– Я догадался, – покачал головой Войцех, – он в Вильно, да?

– В Варшаве, – вздохнула она, – еще с весны.

– Да как же он оставил тебя здесь? – сердито спросил Войцех. – Ведь это опасно, Линуся.

– Должен же кто-то присмотреть за делами, – пожала плечами Каролина, – а мне не так опасно, как ему. Припомнят ему предка его, Великого Гетмана Станислава Жолкевского. Не поглядят, что стар воевать.

– Того самого, что Москву брал? – вскинул бровь Войцех. – И правда, не время сейчас такими родичами хвалиться. Но оставить тебя... Как можно?

– Не будет меня, – твердо ответила пани Жолкевская, – крестьяне разбегутся, урожай пропадет. Сейчас жизнь спасут – потом с голоду помирать будут. А пока я здесь... Меня они будут защищать, Войтусь. Ты сам видел.

– Почему?

– Потому что из Жолок фуража втрое вывезли против того, что с полей собрали, – со спокойным достоинством ответила Каролина, – не ты первый приезжал. А на зиму все равно осталось. И амбары снова полны, на случай, если еще кто в Жолки заявится. Я из своих средств платила за овес и сено. И еще заплачу, коли понадобится. Но мои люди голодать не будут.

– Вот ты какая! – восхищенно прошептал Войцех. И тут же нахмурился. – За мной долг, ясновельможная пани.

– Не последнее отдала! – гордо вскинула голову Каролина. – И думать забудь. Целуй меня, ангел мой. Целуй жарче. И ни о чем не жалей.

В последующие десять дней отряд поручика Шемета отбил три неприятельских обоза с зерном, направлявшиеся к Полоцку, взял в плен двух младших офицеров и три десятка нижних чинов, доставил командованию бесценные сведения о циркуляции разъездов противника. За это Войцех трижды ухитрялся вырваться в Жолки. Глаза его теперь непрестанно сияли голубым пламенем, на щеках играл легкий румянец, губы то и дело складывались в задумчивую улыбку, какая бывает у человека, уходящего в приятные воспоминания. В манере его появилась некоторая бесшабашность, то «сам черт не брат», которое зачастую позволяет достигать успеха в самых рискованных и невероятных положениях. Настроение это передавалось его гусарам, догадавшимся, куда отлучается по ночам командир, и всецело одобрявшим его эскапады по причине знакомства с их предметом.

Отряд возвращался из очередного разъезда. Войцех, несмотря на моросящий дождь, заставлявший плотно кутаться в сырой и тяжелый плащ, пребывал в приподнятом настроении. В середине отряда ехал перехваченный французский курьер, судя по офицерским эполетам и холеной лошади, не слишком утомленной длительным переходом, с весьма важными сведениями в притороченной к седлу кожаной сумке. Документы Шемет, понятное дело, оставил на рассмотрение начальства.

На развилке, уходящей через лес к маленькой деревеньке, название которой не уместилось на карте, отряд перехватил испуганный мальчонка, босой и взъерошенный, верхом на неоседланном пахотном коньке. Завидев гусар, он ударил коня пятками, еще издали закричав:

– Беда, пан офицер! Беда!

Войцех, не теряя времени на выяснение обстоятельств, разделил отряд, препоручив захваченного курьера заботе десятка гусар, а сам, со вторым десятком, размашистой рысью свернул на деревенскую дорогу.

Уже на подъезде послышались шум, крики, женский визг. Раздался одинокий выстрел, и какая-то баба истошно заголосила. Войцех, с трудом сдержав желание немедленно ринуться вперед, сделал своим гусарам знак остановиться, и, спешившись, подошел к опушке, скрываясь в густых кустах.

Первое, что бросилось в глаза, – голосящая простоволосая баба, обнимающая обмякшее тело мальчишки лет десяти. Крестьяне – мужики всех возрастов, пожилые бабы и малые дети, кучей столпились у околицы. Десяток французов в мундирах пехотного полка, окружил их, держа под прицелом. Еще несколько мародеров, тоже с ружьями на изготовку, следили за погрузкой двух подвод, запряженных косматыми лошаденками. Из деревни доносился стук и лязг, очевидно, остальная часть неприятельского отряда прочесывала дома в поисках поживы.

Из ближайшей избы появился француз, на ходу застегивая рейтузы. Он бросил в телегу двух связанных за лапы кур, перехватил ружье у стоявшего на страже солдата, тот бегом припустился к избе. Один из мужиков рванулся из толпы, но упершийся в грудь штык остановил его. Донесшийся из избы высокий женский крик послужил для Шемета последней каплей. Он бегом вернулся к своим, вскочил в седло.

– По пятеро с двух сторон! Галопом! – срывающимся голосом приказал Войцех. – Вперед! Врага не жалеть!

Гусары влетели в деревню на полном скаку, опрокинув ошеломленного противника стремительным натиском. Несколько выстрелов все же прозвучали, один гусар качнулся в седле, схватившись за бедро, но тут же выпрямился, полоснув клинком неприятеля через все лицо. Французы бегом кинулись к ближайшему сараю, в тонких глинобитных стенах тут же появились черные проломы, в них заблестели ружья.

Мужики, быстро оправившиеся от страха при виде нежданной помощи, похватали вилы и топоры, рассыпавшись по деревне в поисках отставших мародеров. Войцех, соскочив с коня, стремглав ворвался в избу, откуда доносился женский крик, разрядил пистолет в лицо ожидавшего своей очереди со спущенными штанами плюгавого француза, одним движением сдернул другого с плачущей девчонки лет семнадцати, вторым разрубив его от плеча до пояса.

Вылетел наружу с перекошенным от гнева лицом. С разбежавшимися по деревне французами уже было покончено, оставались только запершиеся в сарае стрелки.

– Что делать будем, пан офицер? – приступил к нему седой старик в испачканной кровью рубахе. – В полон брать, али как?

– К черту! – скрипнул зубами Шемет. – Не стану я своих людей под пули этой сволочи посылать. Несите факелы. Выкурим.

– Не выкурим, – мрачно усмехнулся старик. – Я уж дверь бревнышком подпер, пан офицер. Поджигать, что ли?

– Жги! – хрипло ответил Войцех и отвернулся.

На следующее утро поручик Сенин, обеспокоенный исчезновением Войцеха из-под совместного крова еще до рассвета, отправился бродить по лагерю в поисках друга. Обнаружил он Шемета, облаченного в грязный китель, позаимствованный у Онищенки, на хозяйственном подворье. Поручик Шемет ожесточенно рубил саблей коровью тушу, подвешенную к мясному крюку, вбитому в перекладину.

– Чем это тебе животинка досадила, Шемет? – усмехнулся Сенин.

– Не мог я этого сделать, – вместо ответа покачал головой Войцех, – не мог...

– Чего?

– Он же в мундире был, Мишка. А я... Почти пополам. Так и вижу, как голова на бок клонится... Неужто померещилось?

– Вот я и говорю, Шемет, что животинка тебе ничего дурного не сделала. Потому и не можешь. И в бою не сможешь. Моли господа, чтобы больше никогда не пришлось такого увидеть, чтобы сила нечеловеческая появилась.

– Некого молить, Миша, – вздохнул Войцех, отирая клинок. – Но ты прав, пора заканчивать эту ерунду. Не то всю тушу в фарш изрублю, кашевары не простят.

Их разговор прервал неожиданно подошедший поручик Глебов, адъютант Шефа. Молодой офицер, не раз отличившийся в боях, сейчас был мрачнее тучи.

– Что случилось? – тревожно спросил Сенин.

– Светлейший, мать его, князь, Москву без боя сдал, вот что случилось, – сплюнул Глебов, – уже десять дней как. Курьер к Витгенштейну так и не доехал, должно в дороге перехватили. У французишки твоего, Шемет, в бумагах обнаружилось.

– Kurwa ma?! – клинок взметнулся почти невидимым глазу движением, и нижняя половина коровьей туши глухо шмякнулась о землю.

– Беда, господа, беда, – Сенин опустил плечи, даже как-то ссутулился. Вся его поза говорила о совершеннейшем отчаянии и упадке духа. – Что делать будем?

– Мундир носить стыдно, господа, – вздохнул Глебов, – хорошо твоим испанцам, Шемет, их в Петербург отсылают. Государь велел испанский корпус сформировать и отправить на родину. Там Веллингтон французишек в хвост и в гриву чешет.

– Эх! – в сердцах воскликнул Сенин. – Нам бы тоже в Испанию, к Веллингтону. Честь от грязи отмывать.

– Здесь отмоем, – мрачно заключил Войцех, – в крови. В своей и в неприятельской. Чует мое сердце, недолго осталось.

Шемет как в воду глядел. Третьего октября малая война прекратилась. Гродненский полк, в преддверии планируемого Витгенштейном решительного наступления на Полоцк, был разделен. Эскадрон Шемета, поступивший в авангард генерал-майора Балка, должен был идти к Полоцку через Юрьевичи. Спешные сборы в поход требовали неустанного внимания Войцеха, и только в ночь на пятое, накануне выступления, он сумел выкроить несколько часов для поездки в Жолки. Увольнительную у командира эскадрона даже просить не стал, в полной уверенности, что получит отказ.

– Под суд попадешь, ежели обнаружат, – вздохнул Сенин, – не рисковал бы ты, Войцех. Не время на свидания ездить.

– Если не поеду, – мрачно ответил Шемет, – буду последний подлец. Я должен, Миша.

– Вот как... – протянул Сенин, – вот как... Ну, тогда держись, брат. Будет больно.

– Знаю, – кивнул Войцех, – уже больно. Но ехать надо.

Линуся встретила его в прелестном кружевном неглиже, с волосами, небрежно стянутыми на затылке шелковой лентой – только потяни, и поток смоляных кудрей рассыплется по белоснежным плечам. Из кухни доносился восхитительный запах бигуса, уже третий день кочевавшего из погреба в печь. На Войцеха повеяло домашним теплом, уютом и лаской.

– Спасибо, Линуся, – Войцех сдернул ленту с волос, запуская в них пальцы, перебирая шелковистые завитки, – ты...

Голос подвел его, сорвался. Слова встали в горле комом.

– Ты не вернешься, – тихо сказала Каролина, – ты не вернешься...

В груди стало пусто и холодно, и в эту сосущую пустоту тонким ручейком потекла щемящая боль, заполняя ее до краев.

– Нет, – ответил Войцех, – не вернусь. Завтра в поход.

Она еле слышно всхлипнула, но сдержала слезы, прижимаясь к его груди.

– Говори, – горячо прошептал Войцех, – говори, Линуся, не молчи. Говори, пока еще можно, пока еще время есть.

Слова, горячие и жаркие, словно прорвали плотину, шепотом, слезами, поцелуями.

– Ангел мой, свет души моей, любимый, желанный, единственный...

– Линуся, моя Линуся. Красавица ненаглядная, сердечко мое, любовь моя горькая.

До утра он шептал ей слова, в которые пылкая юность облекает свою страсть и желание, и ласкал, заставляя забыть о грядущей разлуке, и баюкал в объятиях, и снова говорил, говорил, говорил.

Уехал он еще до рассвета. В маленьком оконце спальни трепетал огонек свечи, провожая его. Но на этот раз он не обернулся.

Жребий

Пятого октября вечером, потеснив неприятельские войска, прикрывавшие приступы к городу, Первый корпус подошел к Полоцку. Город, окруженный двойным палисадом и глубоким рвом, возвышался на берегу Полоты, через которую к западному въезду, проходящему через древний вал, вел только один мост. Вал, совершенно окружавший город, был защищен двухъярусным огнем батарей и стрелков. Войска расположились на ночь на расстоянии пушечного выстрела от Полоцка. Запылали костры, утомленные долгим переходом и дневными стычками русские воины отдыхали перед решающим сражением.

На рассвете генерал Балк, командовавший авангардом, послал полковника Рота с двумя эскадронами Гродненцев при поддержке пехотного полка и казаков выбить неприятеля из леса на левом берегу Полоты. Второй отряд наступал левее, от Воловьего Озера, остальные два эскадрона с казаками – еще левее, через кустарник, вдоль дороги, ведущей из Громов в Полоцк.

Дело начал Ридигер, бросившись на неприятельскую конницу, которая тронулась против пехоты центра. Удачной атакой во фланг он заставил неприятеля отступить, но, попав под обстрел французской артиллерии, установленной баварцами на реке Струйне, принужден был вернуться к отряду.

В одиннадцать утра на поле сражения прибыл граф Витгенштейн. Решив лично осмотреть позиции Сен-Сира, генерал двинулся по Витебской дороге во главе Калужского и Сводного Гвардейского кавалерийских полков. Заметив отделение этого небольшого отряда от левого фланга русских позиций, Сен-Сир, рассчитывая его отрезать, направил на него восемь эскадронов улан и конных егерей. Некоторые из них устремились с фланга на Калужцев, другие же на батарею левого крыла генерал-майора Родионова. Бросившийся на подмогу уже захваченным орудиям Витгенштейн, оказался в ловушке – с двух сторон на него неслись эскадроны противника, окрыленные надеждой захватить самого корпусного командира.

Но полки зорко следили за любимым начальником. Три гвардейских эскадрона ринулись навстречу одним, на других налетели два эскадрона Гродненцев под командой майора Набеля. Граф, уже окруженный, был освобожден, орудия отбиты, атака завершилась полнейшим успехом.

Бой кипел по всей линии. Русские и французы дрались с ожесточением, понимая всю важность этого сражения. Для Первого Корпуса, как и для войск Сен-Сира, решался вопрос – быть или не быть. В битву были брошены все силы, обеим сторонам не приходилось рассчитывать на подкрепления и резервы. Победа открывала Витгенштейну путь на Витебск, а Сен-Сиру – на Петербург.

К вечеру разбитый на всех пунктах неприятель стал отходить к городу. Шесть раз ходил в атаку Гродненский полк, провожая французов до линии укреплений, где высокие шанцы задержали преследование конницы. Наступившая темнота прекратила действия полка в этот славный, но кровопролитный день.

Утром на левом берегу Двины показался корпус графа Штейнгеля, двигавшийся французам в тыл. Заметив нового противника, Сен-Сир приказал своим войскам в порядке отступать с укрепленных позиций, окружавших Полоцк. К вечеру все войска маршала уже были за стенами города, где рассчитывали продержаться до тех пор, пока отходящие обозы не будут в безопасности на другом берегу Двины.

Граф Витгенштейн, желая, во что бы то ни стало, скорее соединиться с Штейнгелем, назначил штурм на два часа ночи. Приступ должны были вести две колонны – под командованием Ридигера и Властова. Гродненский полк, оставшийся, разумеется, под командованием своего Шефа, удостоился чести первым идти на штурм.

Людские голоса и конское ржание тонули в грохоте орудий и треске оружейных выстрелов. Сквозь облака дыма, застилающие поле битвы, красным заревом пробивались отблески пожара – город, подожженный гранатами, переброшенными через стены, пылал. Полки строились в темноте, зычные голоса командиров уже срывались на хрип от непрестанного крика. До приступа оставался час.

Полковник Ридигер, стоявший подле ротмистра Кемпферта, оглядел замерший в пешем строю эскадрон.

– Гродненские удальцы! – выкрикнул полковник, перекрывая гул канонады. – Первая колонна идет на приступ в пешем строю. Вам выпала высокая честь вести ее в атаку. Я буду с вами честен – это самоубийственное дело. Охотники есть?

Почти половина эскадрона тут же выступила из строя. Шемет и Сенин шагнули вместе, окинув друг друга ревнивым взглядом. Кемпферт, заметивший молчаливое соперничество, жестом подозвал их к себе.

– Я не могу себе позволить потерять вас обоих, господа, – нахмурился ротмистр, глядя в горящие от нетерпения глаза молодых офицеров, – решите этот вопрос между собой. У вас две минуты.

Они отошли в сторону, все еще продолжая мериться взглядами.

– Жребий? – спросил Войцех.

– Идет, – согласился Сенин, доставая из ташки серебряный рубль, – орел или решетка?

– Пусть будет решетка, – пожал плечами Шемет, – бросай.

Монета взлетела в воздух, ловя блестящими боками алые отблески пожара. Упала на землю между ними. Друзья нетерпеливо склонились над ней.

– Везет тебе, Шемет, – вздохнул Сенин, – иди, доложи командиру. А я – коня седлать. В Полоцке догоню.

Канонада смолкла неожиданно. В ночной тишине гулко забили барабаны, темные ленты русских колон бегом кинулись к оврагу Полоты, за которым пылал осажденный город.

Неприятель встретил их сокрушительным огнем. Батареи Полоцка били прямой наводкой по подступавшим к палисаду ратникам. Приставленные лестницы опрокидывались на штыки своих же отрядов, гора трупов у стены все росла. Войцех, поначалу бросившийся к стене с обнаженной саблей, увлекая за собой Гродненцев на штурм, соскользнул по липкой от крови лестнице, упал в мягкое месиво еще шевелящихся и вопящих от боли человеческих тел.

Над головой просвистело ядро, Шемет вжался в лежащий под ним труп, вцепившись пальцами в мокрый мундир ратника. Кто-то, пытаясь подобраться ближе к палисаду, наступил ему на руку, сабля выскользнула из судорожно сжатых пальцев. Дикий цепенящий ужас сковывал движения, мешая вскочить, повернуться к городу спиной, мчаться все дальше, дальше – прочь от этого кошмара, от воя ядер, свиста пуль, дикого крика и хриплых стонов. Заставлял все глубже закапываться в теплую и липкую кучу сваленных вповалку тел.

Скрюченными, царапающими пальцами Войцех нащупал саблю, вцепился в эфес, словно в спасительную соломинку над зияющей бездной. Кровь, застучавшая в висках, заглушила шум битвы. Медленно, очень медленно, он поднялся – сначала на четвереньки, потом на колени...

– Гродненцы! За мной! – свистящим, задыхающимся голосом закричал он, бросаясь к падающей под весом мертвых тел лестнице. – В атаку! Полоцк – наш! Смерть французам!

Оставшиеся от двух десятков охотников пятеро гусар Гродненского Полка бросились за ним, удерживая лестницу. Шемет взлетел на стену, ударил, не глядя, одного француза, другого, третьего. Спрыгнул вниз, продолжая рубиться с подступающими врагами. Со стены к нему соскочил вахмистр Окунев, принимая противника на острие сабли. Кононенко, Савушкин, Вулич... Гродненцы дружным напором теснили врага, пока петербургские ратники за их спиной рубили палисады. Пушка, стоявшая рядом, молчала.

– За мной! – скомандовал Войцех. – К мосту! Открыть ворота!

По взятому пехотою мосту промчалась конница. Эскадроны летели по улице, ведущей к Двине, на скаку рубя столпившихся в беспорядке французов. Бегущие люди и всадники смешались в плотную толпу, освещенную багряным заревом пожара. Гусары врубились в нее, и паника охватила неприятеля, в давке пытавшегося протиснуться к большому мосту через Двину. Потоптанных и раздавленных своими оказалось больше, чем упавших под ударами русских сабель и штыков. Французы не успели переправиться на левый берег, и сотнями сдавались в плен, бросая оружие под ноги гусарских коней.