Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Ответ Герсдорфа привез назначенный комиссаром саксонский лейтенант Гесниц, и пятнадцатого июня фрайкор выступил из Плауэна. В своем послании Герсдорф дал знать, что обо всех обстоятельствах этого дела было послано донесение в Главную Квартиру Наполеона, но Лютцов тогда не придал этому значения.

Пройдя через Геру, где командир французского гарнизона с почетом принял офицеров фрайкора, пригласив их к обеду, отряд направился к Лютцену. Во избежание столкновений с французскими и рейнскими войсками, наводнившими Саксонию, ночевали под открытым небом, даже не выставляя пикетов.

Семнадцатого июня, пройдя через местечко Цейц, занятое вюртембержцами, отряд стал вечером на бивак у селения Кицен, близ Лютцена. Едва успели всадники разнуздать лошадей, как высланный для осмотра окрестностей разъезд донес о приближении сильной неприятельской кавалерии. Парламентером был послан поручик Кропф, вернувшийся с донесением, что командующий французскими войсками в Лейпциге Арриги, герцог Падуанский, требует, чтобы майор Лютцов остановился в ожидании французского офицера, который будет сопровождать его отряд в дальнейшем движении. С обеих стороны было дано честное слово не нарушать перемирия, и лейтенанты Кропф и Гесниц отправились в Лейпциг, к герцогу, для достижения окончательного соглашения.

Не дожидаясь возвращения Кропфа и Гесница, фон Лютцов велел сниматься с бивака и выступать по дороге на Альтранштадт. Вюртембергская кавалерия следовала за ними по пятам, и майор Лютцов, желая выяснить их намерения, повернул назад. За ним последовал Кернер, и Войцех, которого вдруг посетило нехорошее предчувствие, передал командование эскадроном Ортманну и, собрав остальных офицеров, двинулся вслед за командиром. Корнету Лампрехт было велено собрать фланкеров, обеспечив прикрытие на случай непредвиденного поворота событий.

Лютцов с Кернером перескочили большой ров, отделявший их от вюртембержцев, и Войцех, кроя себя последними словами за нарушение приказа оставаться на месте, пустил Йорика в галоп. Его с неодолимой силой потянуло вслед за командиром, предчувствие беды горчило на языке желчью и стучало в висках горячей кровью.

Генерал Норманн, командующий вюртембергскими войсками, обнаружился во главе ближайшей колонны, и Лютцов подъехал к нему.

– С какой целью вы преследуете нас, герр генерал? – майор задал свой вопрос ровным голосом, но по вздувшейся на лбу синей жилке и нервно сжимающим поводья рукам Войцех видел, что спокойствие дается ему нелегко.

– Никаких оснований для беспокойства, майор, – ответил Норманн, – нам всего лишь приказано занять ближайшую деревню, через которую уже прошел ваш отряд. Продолжайте движение, даю слово, что в наши намерения не входит вас атаковать.

– Я хотел бы видеть французского командующего, – с легким сомнением в голосе произнес Лютцов, – и убедиться в том, что его намерения совпадают с вашими, герр генерал.

– Ничего проще, – улыбнулся Норманн, – мой адъютант немедленно проводит вас к генералу Фурнье.

Франсуа Фурнье-Сарволез, прозванный испанцами «Демон» за ужасающую жестокость, с которой он действовал против герильясов, восседал на белом коне с надменным видом. Его иссиня-черные волосы уже тронула первая седина, а некогда скульптурное лицо подернулось жирком, но синие глаза метали молнии.

– Господин генерал, – обратился к нему Лютцов, – прикажите остановить свои войска во избежание случайного столкновения с моим отрядом, следующим за Эльбу на основании перемирия.

– Перемирие для всех, кроме вас! – воскликнул Фурнье. – К черту разбойничью шайку.

При этих словах Лютцов, к которому уже приближались французские всадники, резко развернул коня и бросился обратно к отряду. Войцех и Теодор помчались за ним, перемахнув через ров, почти не заметив препятствия. За ними по пятам летел взвод французских гусар, встреченных дружным залпом фланкеров.

– Уходим! – воскликнул Лютцов. – Это предательство!

Но было уже поздно. Норманн с двумя эскадронами пустился рысью и, опередив головную часть прусского отряда, преградил ему путь.

Июньские сумерки быстро сгущались в непроглядную ночь. Во тьме засверкали выстрелы, густой белый дым заволок дорогу. Вюртембергские драгуны врубились в прусскую кавалерию, едва успевшую выхватить сабли. В первую же минуту конь под Лютцовым упал, сраженный пулей. Пехота, присоединившаяся к фрайкору в Роде, бросилась бежать, еще более усиливая сумятицу. Лязг стали и истошное конское ржание утонули в надвигающейся ночной тьме.

Не успевшие приготовиться к отпору прусские кавалеристы падали, как подкошенные колосья. В безумной свалке кони топтали раненных и мертвых, пытаясь вырваться из огненного кольца. Иногда кому-то из всадников удавалось прорваться сквозь строй драгун, но большая часть гибла под выстрелами и ударами сабель, и земля под копытами стала скользкой от крови.

Войцех отчаянно рубился, пытаясь собрать эскадрон для прорыва. Вспышки выстрелов выхватывали из темноты искаженные бешенством лица всадников, алыми сполохами сияя на окровавленных клинках. Сквозь застилающую глаза багровую пелену Шемет еще успел увидеть падающего с коня Кернера с залитым кровью лицом, и мир погрузился в бушующее море кипящей ярости. Горячие капли вражеской крови жгли щеки расплавленным оловом, струи затекали в рукава, локоть начинал неметь от жестоких ударов, но Войцех колол и кромсал, уже не видя ничего перед собой, и сквозь стиснутые зубы вырывалось только хриплое рычание.

– Войцех! Войцех!

Отчаянный девичий голос ворвался откуда-то издалека, вернув его из огненной бездны. Клара, забросив за спину разряженный карабин, отбивалась от драгунских палашей легкой шпагой, рядом Дитрих с трудом пытался удержать ее взбесившегося жеребца, рвущегося прочь из битвы.

Войцех, выдернув саблю из груди драгуна, бросился вперед, подавая девушке руку. Клара взлетела на коня позади него, и Йорик слился с темнотой, унося двоих всадников. Рядом мчался вырвавшийся из кольца Дитрих, ведя в поводу косящего бешеными глазами коня Клерхен. Крики умирающих людей и лошадей преследовали их, но сейчас важнее всего было спасти свою жизнь. Месть вероломному врагу откладывалась до более благоприятных времен.

– Кто еще выбрался? – задыхающимся голосом спросил Войцех, осадив коня на опушке небольшой рощицы.

– Майору вахмистр Цох своего коня уступил, – сообщил Дитрих, обтирая взмыленные бока своего жеребца, – Бечвартовский со своими уланами разогнал драгун, и Лютцов ушел вместе с Рейхе и парой десятков гусар.

– Уланы тоже многие ушли, – добавила Клара, – из наших кое-кто. Кажется, они направились по дороге на Лейпциг.

– Значит, и нам нужно в Лейпциг, – не терпящим возражений тоном заявил Войцех, – майора найдем позже. До конца перемирия еще два месяца, повоевать нам все равно не дадут.

– Ты на себя погляди, – нахмурился Дитрих. – Мундир кровью залит, словно ты в ней купался. Далеко не уедем.

– Может, местные жители помогут? – не слишком веря в собственные слова, пожал плечами Шемет. – Переоденемся в штатское, доберемся.

– Или французам сдадут при первой же возможности, – возразил Дитрих, – на север пробираться надо, за Эльбу.

– Я попробую сходить в деревню, – предложила Клара, указывая рукой в направлении далеких огоньков, пробивающихся через полосу деревьев у дороги, – заодно и поесть принесу.

– Как? – Войцех схватил ее за руку, развернул к себе, глянул в глаза. – Думаешь, твой мундир выглядит более французским?

– У меня в бауле есть платье, – улыбнулась девушка, – все выбросить жалела. Вот и пригодится.

Предложение, за неимением другого выхода, было принято. Дожидаться Клару в лесу друзья, однако, не согласились, проводив ее до деревенской околицы. Коней вели в поводу, обернув копыта разодранным доломаном Войцеха, ни на что другое после боя не пригодным. В такой поздний час большая часть деревни уже спала, но заглянувшей на одинокий огонек девушке повезло. Добросердечная крестьянка, накормив ее хлебом и молоком, исподволь выпытала всю подноготную и велела звать своих спутников в дом.

Коней, стреножив, оставили пастись на деревенском лугу, в надежде, что французы ночью не нагрянут. Нехитрую деревенскую снедь молодые люди поглощали с волчьей поспешностью, и старая Мина участливо кивала головой, наблюдая за ними. Дитрих и Клара уснули на широких лавках, где хозяйка им постелила, едва коснувшись головой подушки, но Войцех еще долго ворочался. В ушах стоял шум битвы, и руки бессильно сжимались, когда перед глазами мелькали мертвые лица убитых гусар. Впрочем, плен представлялся ему намного худшей участью, чем гибель в бою, и он был полон решимости довести свой маленький отряд до Бойценбурга, не попавшись в руки неприятеля.

Утром Мина разбудила его ни свет, ни заря.

– Просыпайтесь, герр офицер, – шепнула она в самое ухо Войцеха, – и пойдемте со мной.

– Да что случилось-то? – спросил встревоженный Шемет, но хозяйка только палец к губам приложила.

Дождавшись, пока он соберется, повела задними дворами в большой деревенский дом, постучала в калитку условным стуком. Открыл ей пожилой высокий мужчина в цветном жилете поверх измятой нижней рубахи. Огляделся по сторонам, жестом пригласил войти.

– Из ваших, поди? – спросил он тихо, указав Войцеху на постель, где лежал человек с перевязанным окровавленной тряпицей лбом.

У Войцеха даже в горле пересохло от волнения. На кровати лежал Теодор, и, судя по хриплому дыханию, вполне живой, хотя и тяжело раненый.

– Это Кернер, – кивнул он хозяину, – адъютант майора Лютцова. Как он тут оказался?

– Сыновья утром скотину выгоняли пасти, нашли в ближайшей роще. Бредил он, слова странные говорил. Тетрадку к груди прижимал. Теперь уснул.

Тетрадку Войцех узнал. В ней Теодор записывал во время похода стихи и песни, и чернила на последней странице едва просохли. Даже перед лицом смерти вдохновение не оставило Кернера.

Горит чело, и губы все бледней,

И сердце бьется глухо и неровно.

Стою я у порога своих дней,

И суд твой, Господи, приемлю безусловно.

– Ну, нет, – усмехнулся Войцех, – до суда еще не дошло.

Он обернулся к хозяину.

– Врач тут имеется?

– Да какой врач, когда война? – отмахнулся хозяин. – Не волнуйтесь, герр офицер, выходим, отправим в Лейпциг. Есть верные люди, помогут ему оттуда выбраться, французам не сдадут. Мы просто хотели убедиться, что он из ваших.

– Нам бы тоже в Лейпциг, – вздохнул Войцех, – но в таком виде туда нельзя.

– Понимаю, – кивнул мужчина, – с одеждой поможем. Коней оставьте, мы их сами отведем, куда скажете, только весточку пришлите.

– А фройляйн пусть в платье останется, – добавила Мина, – только в деревенском. Чепец ей нужен. А то ишь, чего удумала – косы остричь. Каждый спросит, с чего бы.

– Вот и славно, – согласился Войцех, – спасибо.

В Лейпциг они добрались на крестьянской подводе и остановились на постоялом дворе, на самой окраине города. Французские патрули сюда заглядывали реже, но сменившиеся со службы солдаты нередко забредали в один из местных трактиров пропустить кружечку. В общем зале их немедленно снабдили свежими новостями самого мрачного толка.

Прибывшие накануне резни у Кицена к герцогу Арриги посланцы Лютцова были встречены местным населением проявлениями сочувствия и восторга. Местная молодежь, завидев прусский мундир, провожала Кропфа до самой квартиры герцога криками "Ура!" и "Виват!".

Но здесь триумфальное шествие закончилось. Корсиканец отказался признать Кропфа парламентером, заявив, что он – разбойник вне закона, и закованного в кандалы лейтенанта бросили в тюрьму, где он находился и по сей день.

На следующий день в Лейпциг вошли под флагом перемирия спасшиеся от вюртембержцев остатки фрайкора. Офицер городской стражи, встретивший их у ворот, заверил предводительствовавшего отрядом лейтенанта Ортманна, что герцог Арриги не одобряет самоуправства генерала Фурнье, и предоставил им эскорт для прохождения через город. Но не успели они пройти и пары кварталов, как были схвачены и препровождены в тюрьму, по личному приказу Наполеона, объявившего "Черную стаю" разбойничьей шайкой, а не воинской частью. Кое-кому из пруссаков удалось уйти с помощью добросердечных горожан, но остальные все еще находились в тюрьме, ожидая решения своей участи.

Злокозненное отношение герцога к пленникам, нарушающее все нормы военного права, дошло до того, что раненым, размещенным в одной из Лейпцигских церквей, было отказано в медицинской помощи, и только забота жителей города спасла многих из них от верной смерти.

За проявленное к "врагам императора" сочувствие Лейпциг жестоко поплатился. Город был объявлен на осадном положении, горожане обложены контрибуцией и принуждены сдать все имеющееся у них оружие, продовольствование крепости Виттенберг отнесено на счет города. Наполеон мстил жестоко, не погнушавшись даже издать приказ об опечатывании колониальных лавок.

Войцех, выслушав эти известия, пришел в самое мрачное расположение духа. Он целый день пролежал в комнате, которую делил с Дитрихом и «сестрой», строя невероятные планы по освобождению пленных товарищей. Поднять невооруженных горожан на мятеж против французского гарнизона означало залить Лейпциг невинной кровью, причем, без малейшей надежды на успех безумного предприятия. Подкоп под стены городской тюрьмы требовал долгого времени, а участь пленников могла решиться со дня на день. Взрыв тоже пришлось признать безнадежной затеей, где, кроме французских казарм, можно было бы достать пороху, Войцех не знал.

На следующий день Дитрих принес хорошую весть, заставившую Войцеха подняться с постели. Корнет Эрлих, выбравшийся из свалки у Кицена, пробрался в город в женском платье, и сейчас, уже в мужском обличье, проживал у дяди в одном из центральных кварталов. Еще через день их нашел крестьянин, приведший лошадей, оставленных в деревне, и рассказал, что Кернера под покровом ночи доставили в Лейпциг на лодке, и сейчас он скрывается в безопасном месте, оправляясь от сабельной раны в голову.

Новости, конечно, порадовали, но это была капля радости в море бед. На городской площади огласили приказ Наполеона о препровождении "лютцевских разбойников" на каторжные работы. Бывшие студенты, скованные попарно тяжелыми кандалами, должны были отправиться в дальний путь пешком до самого юга Франции.

До отправки заключенных оставалось два дня, и друзья провели их, обшаривая Лейпциг в поисках скрывшихся добровольцев фрайкора. Кроме Эрлиха им удалось отыскать всего троих, один из них, улан, был ранен в руку и горел в лихорадке, двое других в деле по освобождению товарищей участвовать согласились, но ни лошадей, ни оружия у них не было, в город им пришлось пробираться пешком.

– Две сабли, шпага и карабин, – угрюмо констатировал Войцех, оглядев скромный арсенал, сохраненный друзьями, – против десятка мушкетов и тесаков жандармов. Но мы обязаны попытаться. Если устроить засаду где-нибудь на узких улочках, в суматохе кто-нибудь сумеет ускользнуть.

– Ножи и топоры – тоже оружие, – напомнил Дитрих, – их у горожан не отобрали. План самоубийственный, Войцех. Но у меня тоже другого нет. Вопрос, стоит ли пытаться?

– Никогда себе не прощу, что сидел сложа руки, – покачал головой Войцех, – с таким позором и жить не стоит. Или на французов, или пулю в лоб.

– Тебе это не поможет, – скрипнул зубами Дитрих, – мозгов у тебя там нет, вот что я тебе скажу. Клерхен тоже под пули подставлять будем, или без нее обойдемся?

Войцех, опустивший голову и сжимающий виски ладонями, встрепенулся.

– Клару нельзя, – хрипло прошептал он.

– Что "нельзя"? Погубить зря, или за спиной оставить? Ведь не простит даже мертвым.

– И что делать?

– Думать, Шемет, думать. Долго и упорно. Чтобы и совесть чиста, и голова цела. И лучше сделать немного, чем погибнуть, пытаясь совершить невозможное. Это ты понимаешь?

– Понимаю, – вздохнул Войцех, – но мне от этого не легче.

В тесную комнатушку, тускло освещенную чадящей масляной лампой, вошли Клара и Ганс Эрлих, в компании с тучным лысеющим мужчиной в сером сюртуке.

– Мой дядя, Людвиг Эрлих, – представил вошедшего корнет, – он согласился нам помочь.

– Я веду оптовую торговлю, – сообщил герр Эрлих, вытирая вспотевшую от волнения лысину фуляровым платком, – и у меня есть фургоны. Если один из них вовремя перегородит улицу, вам, возможно, удастся увести кого-то из своих. Я сам сяду на козлы, чтобы не подвергать своих возчиков опасности. Но долго простоять не смогу – семья, сами понимаете.

– И на том спасибо, герр Эрлих, – ответил Дитрих, – главное, не прогадать с моментом.

Во время обсуждения подробностей предстоящего дела Войцех молчал, но, когда Людвиг с племянником стали прощаться, благодарно пожал торговцу руку.

– Мы сделаем все, что в наших силах, – тихо сказал он, – и, если не будет другого случая проститься, не поминайте лихом.

Клара при этих словах вздохнула и отвернулась. Войцеху показалось, что в глазах у нее блеснуло, но проверять он не стал.

На следующее утро они покинули постоялый двор еще затемно. Коней и вещи заранее отправили к городской заставе, оставив под присмотром раненого улана. Гусары второго эскадрона, вооруженные длинными мясницкими ножами, и Ганс, сумевший протащить в город седельный пистолет, присоединились к ним уже на месте. Клара снова была в мужской одежде, хотя на этот раз штатской, длинный сюртук надежно скрывал девичьи формы. Оружие пронесли, завернув в набитый старым тряпьем мешок.

Им повезло, неподалеку от перекрестка, на который должен был выехать Иоганн, нашелся дом с пристроенным к нему старым сараем, Дитрих с Гансом ухитрились почти бесшумно отодрать пару досок, и компания забралась внутрь, приставив их на место и наблюдая за улицей в образовавшиеся щели.

Ждать пришлось почти до десяти утра, отправка колонны почему-то задержалась. Улица опустела, французские жандармы прочесывали город, задерживая всех подозрительных, и народ старался держаться от греха подальше. Войцеха пробирала дрожь при мысли, что фургон не дождался появления пленников, что Эрлиха арестовали, что колонна пойдет по другой улице.

Но вскоре звон кандалов и гул шагов по брусчатой мостовой возвестили о приближении арестантов. Войцех задержал дыхание. В колонне было человек пятьдесят, скованных попарно и привязанных к длинной веревке, протянутой из конца в конец. По бокам ехали конные жандармы, десятка два, не меньше. Судя по скрипу колес, доносившемуся в сарай из конца улицы, раненых тоже перевозили во Францию, не проявив к ним ни малейшего сострадания.

– Ну же, Людвиг! – хрипло прошептал Войцех. – Сейчас!

Колонна резко остановилась, и заговорщики вылетели в узкую улочку, размахивая оружием. Клара, оставшаяся по приказу Войцеха в сарае, разрядила свой карабин в ближайшего жандарма, медная каска звонко грохнулась о мостовую, заглушив мягкий звук упавшего тела. Дитрих взмахнул саблей, перерубая соединявшую заключенных веревку.

– Разбегайтесь! – выкрикнул Войцех, уворачиваясь от жандармского коня, чуть было не сбившего его с ног. – Встречаемся у заставы!

Приказать было проще, чем исполнить. Обремененных кандалами пленников, попытавшихся бежать, окружили всадники в синих мундирах и медных касках. Раздались выстрелы, и один из арестантов упал, потянув за собой товарища. Войцех увидел, как перегородивший дорогу фургон, вместо того, чтобы тронуться вперед, развернулся и двинулся прямо на колонну. Растерявшиеся на мгновение жандармы выпустили пленников из виду, и некоторые, подхватив цепи, пустились наутек, пытаясь скрыться в узких переулках.

– Уходим, – приказал Войцех, – мы сделали все, что могли.

Он бросился к сараю, выдернул оттуда перезаряжающую карабин Клерхен и пустился вниз по улице, таща девушку за руку. Пробегая мимо остановившегося фургона, Шемет на мгновение повернул голову. Людвиг Эрлих сидел на козлах и улыбался. На груди серого сюртука расплывалось кровавое пятно.

Стрельба подняла на ноги весь гарнизон. Но им удалось уйти, петляя по переулкам, перелезая через заборы, поднимаясь на чердаки и снова мчась со всех ног. Жители Лейпцига, напуганные шныряющими по улицам солдатами, помочь не решались, но никто не позвал стражу, завидев убегающих людей с оружием.

До заставы они добрались только в сумерках. Фургон с четверной упряжкой, оставленный Эрлихом возле придорожного трактира, все еще поджидал их. На холщовой крыше красовалась надпись «Людвиг Эрлих и сыновья», и у Войцеха желчь подступила к горлу. Он с трудом взял себя в руки, подавая вознице условный знак. В ответ возница свистнул, уланский корнет Шмидт не замедлил появиться, ведя за собой порученных его присмотру лошадей. Из подворотни трактира вынырнул всклокоченный фон Таузиг, его черная грива разметалась по плечам, на щеке была сажа.

– Эрлих и Шварц уже за городом, – доложил он, – ждут.

– А где Ланге?

Дитрих опустил голову. Один из гусаров, участвовавших в предприятии, остался лежать под копытами жандармских коней. Из пленников до заставы добрались двое – молоденький пехотинец из Роды и вахмистр Цох, уступивший Лютцову своего коня. Скованные парой они ухитрились скрыться в переулке и переждать, пока возобновившие порядок в строю жандармы поведут колонну дальше. После чего Цох, как он сам заявил, "по запаху" отыскал ближайшую кузню, где не побоявшийся гнева французских властей кузнец расклепал цепь в течение четверти часа.

Теперь им предстояла не менее сложная задача. Нужно было выбираться из города. Ворота уже закрыли, и ночевать пришлось в фургоне, удовольствовавшись на ужин колодезной водой. Утром повозки потянулись в обоих направлениях, стража сбилась с ног, пытаясь проверить всех и каждого, и, когда внимание жандармов всецело поглотила большая черная карета, покидавшая город, Войцех решил: "Пора".

Кони в карьер вылетели из города, за ними мчался фургон, возница нахлестывал лошадей вожжами. Пока жандармы пытались выбраться из образовавшейся свалки и сесть на привязанных далеко от ворот коней, беглецы уже свернули на проселочную дорогу, в миле от города. Там они попрощались с возницей и тронулись в путь, направляясь на север.

Ночевали в ближайшей роще. По пути заглянули на ферму, где удалось раздобыть хлеба и колбасы и набрать воды в дорожные фляги. Войцех смотрел в костер, опустив голову и обхватив плечи руками. Лицо его выражало полную отрешенность и отсутствие всяческой мысли.

– Теперь стреляться будешь? – сердито спросил Дитрих, когда Войцех отмахнулся от протянутого ему куска хлеба с колбасой. – Давай, командир, не тяни. Пока силы тебя хоронить есть.

– Не дождешься! – сверкнул глазами Войцех и взял колбасу. – Мне еще Париж брать.

Бойценбург

Переходить Эльбу решено было выше Рослау, у Фокероде. Туда можно было добраться по деревенским проселкам, избегая больших дорог. Штатское платье, конечно, обращало на себя меньше внимания, чем прусский мундир, но боевые кони могли их выдать. К тому же встретившийся неприятельский разъезд, вероятно, задался бы вопросом, куда путешествует в неспокойное время группа мужчин призывного возраста. Положение осложнялось тем, что у корнета Шмидта возобновилась лихорадка, и он едва держался в седле Йорика, а уж пешком идти и вовсе не мог.

Тогда Эрлих предложил разделиться. Но Войцех и слышать об этом не захотел, мысль о том, чтобы оставить за спиной с таким трудом спасшихся товарищей, была ему невыносима. Сошлись на том, чтобы оставить улана в ближайшей деревне, местных жителей, в начале войны равнодушных к прусскому делу, последние реквизиции французских фуражиров превратили в горячих патриотов Германии.

Прощались долго, Войцех горячо заверил Шмидта, что, если тот не доберется в часть до конца перемирия, он лично вернется в деревню, чтобы разузнать, что с ним сталось, и вытащит хоть из-под земли, хоть из неприятельской крепости. Дитрих только головой покачал, зная Шемета, он не сомневался, что это не пустые обещания.

Поразмыслив, Войцех решил, что скорость стоит риска. Шли днем, сменяясь в седле, города и местечки огибали стороной, но на фермы и хутора иногда заходили, прожить охотой в этих землях было невозможно. Да и патронов у Клары осталось наперечет, девушка берегла их на случай стычки с врагом. Дни тянулись однообразно и уныло, даже ясная летняя погода не радовала. Войцех замкнулся в себе, рублеными фразами отдавал распоряжения, молча отсиживал ночную стражу в паре с Дитрихом, и мрачнел с каждым днем.

Через три дня Дитриха на дежурстве заменила Клара. Войцех слегка удивился, когда девушка разбудила его за полночь, но возражать не стал. Костер давно догорел, теплая июньская ночь пахла разнотравьем и ветром, звезды мерцающим пологом укрывали бездонное небо. Стреноженные лошади, шумно вздыхая, щипали траву, издалека доносился лягушачий концерт – на окраине рощицы родник питал мелкое болотце с золотистыми кувшинками.

– Спрашивай уже, – недовольно проворчал Войцех, заметив, что девушка беспокойно поглядывает на него, – не зря же со мной дежурить напросилась.

– А ответишь?

– Не обещаю. Но ты все равно спроси.

Клара отвернулась, опустила голову, чтобы не встречаться с ним взглядом, смяла в пальцах сорванную травинку, вздохнула.

– Там, возле Кицена, – девушка говорила тихо, словно его и не было рядом, словно высказывая вслух потаенные, личные мысли, – я до смерти перепугалась.

– Немудрено, – кивнул Войцех, – такой бойни я еще не видел, а видел я многое, Клерхен. Не кори себя, там всем было страшно.

– Я за тебя испугалась, – еще тише добавила Клара. И почти совсем шепотом. – Нет, не за тебя. Тебя.

Войцех резко развернул ее за плечо, поглядел в глаза.

– Говори, – хрипло прошептал он, – говори. Спрашивай. Слово даю, отвечу.

– Глаза, – ответила девушка, – глаза у тебя были словно слепые, белые. Зубы оскалил, как зверь, я думала, ты сейчас саблю бросишь, в глотку кому-нибудь вцепишься. Сила в тебе была, нечеловеческая, страшная. Подвернись тебе под руку кто-то из своих, не заметил бы, зарубил. Я с коня соскочила, думала поближе подобраться, дотронуться, позвать. Надеялась, что не поздно.

– Не поздно, – Войцех сглотнул, – на этот раз еще не поздно было.

– Ты знал?

Выплеснулось, прорвало. Все, что носил в себе, все, что камнем давило на сердце, не давало уснуть, сжимало горло ужасом. Войцех говорил сбивчиво, глотая слова вперемешку со слезами, перескакивая с одного на другое. И про Сенина, так глупо погибшего вместо него, и про казака-предателя, и про черную карету, где смертельные раны зажили без следа, а безумие, казалось, отступило. Про деда, разорвавшего горло невесте, про Лизхен, про красную пелену, про бездну ярости, затягивающую огненным смерчем.

– Я боюсь, что схожу с ума, Клерхен, – Войцех еще раз взглянул в глаза девушке и тряхнул головой, словно бросаясь в омут, – нет, не боюсь. Я знаю это. Лучше уж пулю в лоб, чем так. Но сейчас нельзя, не время. Потом. Если успею.

– Я буду рядом, – Клара сжала его дрожащие руки в своих, – позову, верну. Раз получилось, в другой тоже получится. Держись, не сдавайся. Войне конец наступит, станет проще себя в руках держать. Твой дед не знал, чего от себя ожидать. Ты знаешь, и ты справишься. А я помогу.

– Хорошо, – неожиданно спокойным голосом ответил Войцех, – поможешь. Может, ты и права. Но обещай, что, если не вернусь, пристрелишь меня, как бешеного медведя. Не позволяй им посадить меня на цепь, Клерхен. Обещай.

– Слово офицера, – твердо ответила девушка, – так и будет.

На следующее утро Войцеха словно подменили. Он снова перекидывался колкостями с Дитрихом, насвистывал «Дикую, дерзкую охоту» Кернера, всем своим видом внушая маленькому отряду надежду на скорое возвращение к своим. Еще через два дня они перебрались на правый берег Эльбы под покровом ночи, улизнув прямо из-под носа у французского разъезда. Под утро, уже не скрываясь, наткнулись на казачий пикет, который сообщил им, что Русско-Германский легион, в состав которого теперь входил и корпус Лютцова, стоит дальше к северу, в Бойценбурге.

Выправив документы в штабе ближайшего полка и раздобыв лошадей, маленький отряд поспешил на север.

Чистенький и уютный Бойценбург был забит войсками до отказа. Стояли на тесных квартирах, даже офицеры вынуждены были ютиться по три-четыре человека в маленьких комнатушках. Генерал Вальмоден-Гимборн, командующий Легионом, делал все возможное, чтобы сохранить доброе расположение жителей, чему немало способствовали британские деньги, которыми он щедро расплачивался за фураж и продовольствие.

Фон Лютцова они нашли на складе, выяснив, что прибыли как раз вовремя для получения нового обмундирования. Майор просиял, завидев тех, кого считал либо погибшими, либо попавшими в плен. Но еще большую радость доставило ему известие о счастливом спасении Кернера, в гибели которого фон Лютцов себя винил.

Через неделю Королевско-прусскому добровольческому корпусу предстояло занять свои позиции на аванпостах, расположившись биваком у Рацебургского озера. Линия форпостов, подчиненных частным начальникам, протянулась от Дассена до озера и далее, по течению Стекницы до Лауэнбурга, где поворачивала на правую сторону этой реки и образовывала дугу до самой Эльбы. Обычные военные предосторожности соблюдались во время перемирия строжайшим образом, во избежание случайного столкновения с неприятелем, а также для прекращения всякого сношения жителей занятыми союзниками областей с нейтральными или занятыми французскими войсками. Всех подозрительных было приказано задерживать и отправлять по команде.

Перспектива жизни в палатке даже радовала Шемета, в комнате, которую он делил с фон Таузигом, Эрлихом и Ортманном, благополучно выбравшимся из Кицена с десятком гусар, было душно даже при распахнутых настежь окнах. Клерхен, учитывая ее пол, выделили место в кладовке, где она спала, свернувшись калачиком на одеяле, вытянуться во весь рост там было невозможно.

За два дня до выступления к северу лейтенанта Шемета неожиданно вызвали в главную квартиру генерала Вальмодена. Расположившийся в городской ратуше штаб являл собой образец прусского порядка, тишину нарушал лишь скрип перьев и шелест бумаги. Войцеха встретил майор фон Лютцов, нахмуренный и серьезный, и, не сообщая, в чем дело, прошел вместе с ним с кабинет генерал-квартирмейстера Легиона.

О подполковнике Карле фон Клаузевице Войцех был наслышан еще во время кампании 1812 года. Блестящий офицер, талантливейший теоретик, сподвижник Шарнхорста и Гнейзенау, перешедший в 1812 году на русскую службу. В Бородинском сражении Клаузевиц, не знавший русского языка, не мог командовать отрядом, потому участвовал как рядовой воин, с саблей в руках показывая пример идущим за ним солдатам. Вернувшись в Пруссию, Клаузевиц стал, по идее Шарнхорста, автором плана образования восточно-прусского ландвера, а теперь возглавлял штаб Вальмодена, собравшего под свои знамена все германские добровольческие отряды и русские партизанские формирования.