Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Войцех, уже потом, вспомнил, как с куста вспорхнула не по сезону объявившаяся летучая мышь и, взмахнув распростертыми крыльями на фоне полной луны, скрылась в ночной темноте. Но как приложить это странное событие к мрачному происшествию так и не сообразил, и решительно выкинул его из головы.

Первая кровь

Одиннадцатого июня 1812 года Великая Армия Наполеона перешла Неман.

Пикет из десяти гусар, которым предводительствовал корнет Шемет, выехал на разведку к Неману в час пополуночи. Дорога к реке пролегала через лес, но уже издалека гусары заслышали лязг оружия, конское ржание, возбужденные голоса людей. Они остановились на опушке, все еще скрытые деревьями и ночной темнотой. На правом берегу уже собирались стрелки легкой пехоты, прикрывавшие переправу своего полка.

– За мной! – скомандовал Войцех. – В галоп! Марш-марш!

Пикет вырвался из леса, остановился в ста шагах от неприятеля. Войцех выехал вперед на несколько шагов. От волнения першило в горле, но он выпрямился в седле и выкрикнул по-французски:

– Кто идет?

– Франция! – ответил офицер, возглавлявший стрелков.

– И что вы тут забыли? – насмешливо спросил Шемет.

– Увидите, черт возьми!

Войцех махнул рукой, четверо фланкеров, вооруженных кавалерийскими штуцерами, дали залп в сторону неприятеля, более, чтобы обозначить свои намерения, чем действительно надеясь поразить кого-то из французов. Войцех развернул коня, и пикет галопом удалился по направлению к Ераголам, где в то время находилась главная квартира полка.

В последующие дни полк, по приказу командующего армией генерал-лейтенанта графа Витгенштейна, отступал в арьергарде, прикрывая отход армии к Вильно и тревожа противника непрерывными кавалерийскими налетами на передовые части. 16 июня разъезд Шемета наткнулся на неприятеля в семи верстах от Двельтова и немедля донес Витгенштейну, расположившемуся в Вилькомире.

Дважды эскадрон, возглавляемый ротмистром Кемпфертом, опрокидывал неприятельские колонны, но каждый раз отступал по приказу Кульнева, не спешащего ввязываться в бой до перехода Свенты основными силами.

Фланкеры, под командой штабс-ротмистра Остроградского, рассыпались по направлению к противнику. Поручикам Белявскому, Постерсу и Сенину было доверено командовать группами конных стрелков. Войцех с легкой завистью проводил друга взглядом, разворачивая свой взвод в сомкнутый строй. Впрочем, Кемпферт поставил их в первые ряды эскадрона, и надежда уже в первом бою стяжать себе толику славы не оставляла корнета.

Когда вся пехота перешла на левый берег реки, эскадроны двинулись в атаку. Батальоны с двух сторон ударили на неприятельскую пехоту, опрокинув ее и отогнав на версту от Свенты. Войцеху, летящему впереди эскадрона, так и не пришлось на этот раз обагрить свою саблю французской кровью, кони сами смяли ряды противника и понеслись вперед, гоня перед собой вопящих от ужаса французов. Рядом с корнетом скакал ротмистр, с каждым мигом всё бледнея в лице, еще в самом начале боя пистолетная пуля попала ему в ногу. Войцех, заметив, что командир чуть не падает с коня, придержал Йорика, пытаясь придти к нему на помощь.

– Оставьте, корнет! – сорванным голосом прохрипел Кемпферт. – Гоните их! Гоните!

Но в этот миг трубач заиграл отбой. Кульнев, убедившийся, что армия оставила Вилькомир, дал приказ отходить.

После Вилькомирского дела полк, следуя за корпусом Витгенштейна, продолжал отходить, и 29 июня, пройдя по левому берегу Двины, остановился напротив Дрисского укрепленного лагеря. 3 июля Кульнев выслал на рекогносцировку сотню казаков и Гродненский полк под командой подполковника Ридигера. Ридигер со своими гусарами подоспел, когда казаки уже выбили неприятельские аванпосты из Друи, следуя за ними до села Оникшты, где расположилась французская бригада.

Войцех с нетерпением наблюдал, как французы, заметившие русских фланкеров, погнались за ними до самых песчаных горок, у которых находились основные силы полка.

– В карьер! – раздался зычный голос Ридигера. – Марш-марш!

Четыре эскадрона бросились на неприятеля, погнав его к деревне Литишки, где французы, собравшись, перестроились в четыре колонны, развернувшиеся навстречу мчащимся на них гусарам. Неприятельская конница расположилась на горках за глубоким крутым рвом, впереди деревни.

Ридигер разделил полк на три части, и подполковник Силин повел четыре эскадрона второго батальона через яр, первый батальон атаковал выстроившиеся в линию два французских полка с флангов. Генерал Сен-Женье, командовавший французской бригадой, приказал части конных егерей спешиться, и они открыли огонь по наступающему батальону Силина.

Кульнев, присоединившийся к полку, наконец, дал сигнал решительной атаки. Песчаная равнина вздрогнула под копытами двух тысяч коней, густая пыль взметнулась вихрем, воздух наполнился звуками труб и боевым кличем мчащихся на врага гусар.

Ярость клокотала в горле, горячим дыханием обжигала грудь. Войцех отчаянно рубился с выехавшим ему навстречу французом, сабли свистели, рассекая воздух, сшибались с оглушительным лязгом, звенели тревожным набатом. Йорик, перебирая тонкими ногами, чувствовал каждое движение колен всадника, словно в манеже вынося седока на выгодную для удара позицию.

Дважды французский клинок мелькнул у самого лица Шемета. Дважды Йорик, почувствовав опасность, грозящую седоку, отпрянул в сторону, выводя Войцеха из-под удара. Грохот битвы, пистолетные выстрелы, лязг сабель, французская и русская брань доносились до корнета, словно сквозь вязкий туман, пыль, взметавшаяся от конских копыт, закрывала от него общую картину сражения, и только стремительные взмахи вражеской сабли приковывали к себе взор.

Француз нанес рубящий удар сверху, сабля со страшной силой опустившаяся на луку седла, на мгновение застряла в ней, и Войцех с размаху разрубил плечо противника. Кровь из задетой ударом шеи хлынула фонтаном, теплая струя окатила грудь Шемета, обрызгав разгоряченное лицо.

"Пропал доломан, к чертям пропал", – мелькнула шальная мысль, и Шемет развернулся, выискивая себе нового противника. Француз, которого он сразил, уже рухнул с коня под ноги Йорику, чудом успевшему перескочить через труп.

Французский капитан, разъяренный смертью своего товарища, бросился на Шемета, на полном скаку взмахнув саблей. Кони сшиблись грудью, Йорик покачнулся, но устоял. Окровавленная сабля Войцеха со звоном встретила удар, чуть не вывернув корнету кисть. Йорик заржал, пытаясь укусить вороного французского жеребца, капитан, пытаясь одновременно удержать коня и увернуться от замаха сабли Войцеха, покачнулся в седле, выпустив узду. Шемет ударил француза плечом, сшибив его с лошади. Тут же соскочил на землю, приставил острие сабли к груди не успевшего опомниться противника.

– Сдаюсь! – француз бросил саблю к ногам Войцеха. – Я – капитан Мате и ваш пленник, господин корнет.

– Возвращайтесь в седло, мсье, – кивнул Войцех, забирая пистолеты из седельных сумок капитана.

Кольцо гусарских эскадронов уже сжалось вокруг французской бригады, приведенной, к тому же, в изрядное замешательство, поскольку не только Войцеху повезло захватить пленного. Корнет Глебов отличился в тот день, захватив самого генерала Сен-Женье. Французы, окончательно смятые Гродненскими гусарами, после отчаянного сопротивления бросились врассыпную по направлению к деревне Черновой.

Вся дорога от берега Двины и до самой Черновой была усеяна трупами. Поражение, нанесенное французам, было полным. Но Кульнев, узнав от пленного Сен-Женье, что большие силы неприятеля движутся по направлению к Друе, отказался от преследования и приказал полку вернуться в Дрисский лагерь.

Войцех возвращался в лагерь, ведя в поводу коня своего пленника. Сенин, потерявший друга из виду в гуще боя, подъехал к нему.

– Да ты весь в крови, Шемет! – с тревогой заметил он. – Уж не ранен ли?

– Я-то цел, – вздохнул Войцех, – да вот доломан... Как думаешь, Онищенко сумеет его отчистить? Ведь провоняет весь. А другого у меня нет, только парадный.

– Странный ты, Шемет, – усмехнулся Сенин, – но, кажется, я тебе уже об этом говорил.

Бой под Клястицами

С третьего по семнадцатое июля отряд Кульнева медленно отходил, прикрывая отступление Первого отдельного корпуса графа Витгенштейна. Арьергард продолжал беспокоить французов неожиданными налетами и лихими кавалерийскими атаками, неизменно возглавляемыми Гродненским полком. К середине месяца на счету полка был десяток пленных офицеров и почти две тысячи нижних чинов. Не считая захваченного обоза с боеприпасами и провиантом.

Бивак каждую ночь разбивали на новом месте. Пока Онищенко ставил палатку для своих офицеров, Войцех лично чистил скребницей и щеткой Йорика и Супостата, серого жеребца с новороссийского завода Мелиссино. Стешу, донскую кобылу, неутомимо таскавшую битком набитые баулы с пожитками, чистил денщик. Доломан спасти удалось, только шелковые шнуры на груди так и остались кремовыми, но Войцех, вдали от начальственных глаз, облачался в форменный зеленый сюртук и фуражку вместо кивера. А то и вовсе разъезжал в одной рубашке – жара стояла страшная. Доломан надевал только когда посылали в разъезд или в пикет, а ментик прочно занял место в одном из баулов.

После одного из таких столкновений, не принесшего никому решительной победы, маршал Удино, командовавший Вторым Армейским корпусом, наступавшим по дороге на Санкт-Петербург, занял деревню Клястицы с двадцатью восемью тысячами солдат. Генерал Витгенштейн, зная о растянутости французских войск, решился задержать его в этой деревне, несмотря на численный перевес неприятеля. В распоряжении графа было в общей сложности шестнадцать тысяч солдат и семьдесят орудий.

Корпус выдвинулся из Рассиц семнадцатого июля. На следующий день авангард, предводительствуемый Кульневым, перешел реку Свольню, направляясь к Соколищам через Якубово. Переправа шла медленно, гусары переводили коней по шаткому мосту в поводу, эскадроны в боевом порядке выстраивались на берегу в ожидании своих товарищей.

В это время Удино прибыл в Клястицы и, не имея сведений о русских войсках по причине сильно заросшей лесом местности, расположил свои войска лагерем, выдвинув авангард к деревеньке Якубово. Между тем Кульнев выслал на разведку два эскадрона по дороге, ведущей через Ольховский лес. Французы не ожидали нападения, при виде выехавших из леса фланкеров они бросились к оружию. Забили барабаны. Из господского дома, занятого штабом корпуса, выскочил сам маршал Удино с бритвой в руке, гусары застали его врасплох.

Встреченные залпом французских ружей эскадроны отступили в лес, где уже строилась в боевой порядок пехота. Прискакавший к выходу из леса Кульнев повел батальоны в атаку всеми силами, стараясь вытеснить неприятеля из Якубова.

Гусары остались в резерве, лесистая местность делала невозможной атаку кавалерии в полную силу. Войцех, сжимая поводья Супостата, чуть не дрожал от нетерпения. Первая победа, одержанная две недели назад, раззадорила его, и он то и дело тянулся к эфесу сабли, проверяя, легко ли она ходит в ножнах.

– Навоюемся, еще, ясновельможный пан, – ухмыльнулся в густые усы вахмистр Окунев, ветеран шведской кампании, – торопиться некуда.

Войцех пожал плечами и вытащил из седельной сумки томик Апулея, пытаясь отвлечься от тревожных дум. Не вышло. Он оглядел своих гусар – всадники сидели в седлах, как влитые, на суровых лицах читалась готовность немедля вступить в бой.

"Ясновельможным" Войцеха гусары прозвали за графский титул, которым взвод гордился, и отсутствие прилагающегося к нему шляхетского гонора. На биваке Шемет ел из солдатского котелка, ковенский мед, хранившийся до случая у Онищенки, заменял уставной чаркой водки, а, главное, со вниманием относился ко всем бедам своих гусар – от седельных потертостей до содержимого того самого котелка, за которое готов был сражаться с прижимистыми обозными интендантами столь же яростно, как с Бонапартом.

Прозвания у командиров были не редкостью. Но мало кого нижние чины осмеливались назвать так в глаза, даже если прозвище было не обидным. Войцех поначалу терзался сомнениями, не роняет ли себя в глазах рядовых, допуская подобную фамильярность. Но после нескольких стычек, в которых гусары отважно бросались за ним в бой, а в случае опасности соперничали за право прикрыть командиру тыл, решил, что никакого урона офицерской чести в этом нет, и принимал такое обращение с легкой иронической улыбкой.

Канонада гремела до самого позднего вечера. Удино, стесненный в своих действиях лесом и деревней, мог выставить против русского авангарда всего двенадцать пушек. Его атака на центр позиции Кульнева была встречена двойным числом орудий, и французы вынуждены были отступить в горящее Якубово.

В это время к Кульневскому авангарду подошел, наконец, граф Витгенштейн с главными силами Первого Корпуса. Гродненский полк, хоть и не участвовавший в главном сражении, но утомленный непрерывными стычками с малыми отрядами французов, пытавшимися зайти русским во фланг, сменили на позиции, и гусары спешно принялись разводить походные костры, несмотря на все еще доносящийся в лес грохот сражения.

С рассветом Витгенштейн двинул в наступление пехоту. Мужественная атака русских воинов сломила, наконец, сопротивление неприятеля, выбив их из селения. Первый батальон Гродненцев ворвался в Якубово, гоня французов по дороге на Клястицы. Но маршалу Удино удалось сохранить порядок в своих войсках, отступивших к реке Нище и занявших крепкую позицию впереди Клястиц. Единственный мост через Нищу находился под огнем французской артиллерии и стрелков, засевших в деревенских домах.

Витгенштейн, не желая терять жизни своих воинов под перекрестным огнем неприятеля, приказал навести мост выше по реке, у деревни Гвозды. В то же время Кульнев, предводительствовавший двумя кавалерийскими полками, батальоном пехоты, казаками и четырьмя конными орудиями, отыскал брод через Нищу. Переправлявшиеся эскадроны строились на правом фланге французов.

Удино, понявший, что Клястицы ему не удержать, приказал поджечь мост через Нищу и стал готовиться к отходу. Витгенштейн отдал приказ к наступлению.

По пылающему мосту под огнем засевшего в домах неприятеля пехота бросилась вперед. Ни ядра, ни пули не остановили яростного натиска русских бойцов, не жалея своей жизни ринувшихся в атаку. Части пехоты утвердились на другом берегу Нищи, и в это время Кульнев, закончивший переправу, двинул на французов свои войска. Выбитые из Клястиц колонны французов потянулись по Полоцкой дороге. В ту же минуту, как они показались на открытой местности, все восемь эскадронов бросились в атаку.

Упорное сражение утомило войска, и преследовать Удино был отправлен только авангард Кульнева, с приказанием гнать разбитого неприятеля как можно дальше, не вступая в упорный бой до подхода главных сил, то есть до восьми утра следующего дня. Отряд, в который, кроме Гродненского, входил Ямбургский полк и часть Рижского, а также батальон пехоты и казаки, весь день теснил французов, не давая им ни минуты передышки. Уставшие лошади шли то рысью, то шагом, на пути попадались во множестве брошенные обозы и русские пленные, с радостью взиравшие на своих освободителей. К ночи Удино переправился через Дриссу и расположился лагерем у селения Боярщина. Против него, на правом берегу реки, встал биваком Кульнев. Пехота решительно не могла сделать ни одного шагу дальше, измотанные непрестанными атаками и сшибками кони настоятельно требовали отдыха.

Запылали костры. Провиант остался в главном лагере, ужинали извлеченными из седельных сумок сухарями да пустым кипятком. Коней, стреножив, пустили пастись на приречную луговину.

– Чаю не желаете, ваше благородие? – спросил вахмистр, извлекая из объемистого кивера маленький оловянный чайник, чайницу, мешочек с заранее наколотым сахаром. – Добрый чай, аглицкий.

– Ничего в жизни так страстно не желал, – устало улыбнулся Войцех, – спасибо, братец, выручил.

Он порылся в сумке, где отыскалась короткая трубка и жестяная коробка леденцов-монпансье.

– На вот, ребятам раздай, – Войцех протянул коробку Окуневу, – пусть побалуются.

Он с сожалением повертел трубку в руках.

– Табаку-то я и не припас.

– Нашим, солдатским, не побрезгуете, ваше благородие? – осведомился вахмистр, доставая из кивера потертый кисет. – Забористый.

– Ты что же, всерьез меня за "ясновельможного" держишь? – рассмеялся Войцех. – Давай уже. И спасибо за службу, братец.

– Рад стараться, ваше благородие! – залихватски отрапортовал Окунев.

Напившись чаю и выкурив пару трубочек крепчайшего самосада, Войцех завернулся в серый походный плащ и мертвым сном проспал у костра до самого рассвета. Разбудил его звонкий голос трубы. Нетерпеливый Кульнев приказал переходить Дриссу.

Узкая дорога от Дриссы к Боярщину отлого поднималась среди топких болот, поросших густым кустарником и мелким лесом. Впереди отряда, как всегда в беспорядке, ехали бородатые казаки в чекменях, до Войцеха, ведущего взвод по плотине эшелоном, доносились их громкие голоса. Вслед за казаками двигались четыре конных орудия, пехота замыкала строй.

Небо еще серело, утонувшее в низких облаках солнце никак не решалось показаться из своей розоватой перины, от болота тянулись удушливые испарения. Впереди послышались крики, кто-то из пехотинцев оступился, и вся колонна задержалась на пару минут, ожидая, пока незадачливого солдата вытянут из топкой грязи. Сырость забиралась под доломан, под пропотевшую с ночи рубаху, волосы неприятно липли к влажному затылку. Войцех поморщился, и Супостат, угадавший настроение седока, ответил ему тихим недовольным ржанием.

Впереди загремела канонада, затрещали ружья. Казаки, поднимавшиеся к Боярщину, были встречены огнем неприятельской артиллерии, расставленной на высотах перед селением, и отброшены назад. Кульнев, полагая, что перестрелкой французы лишь желают выиграть время, послал на подмогу казакам остальную кавалерию и конные орудия. Эскадроны рысью выехали из леса, орудия, своротив с дороги на небольшую поляну, открыли огонь по неприятельской позиции, на гребне которой показались до того не замеченные французские войска.

Войцех, зажатый со своим взводом на узкой плотине, по которой нельзя было пройти иначе, как по три, с ужасом осознал всю серьезность положения. С командных высот у Боярщина по казакам били искусно замаскированные орудия. Французские егеря, скрытно пробравшись к обеим сторонам дороги по болотистому лесу, открыли огонь по всадникам почти в упор. Сойти с плотины не представлялось никакой возможности, лошади вязли в густой грязи, высоко поднимали ноги, двигаясь медленным шагом.

Прежде чем наступавшие успели опомниться, три конных орудия были подбиты, казаки, сметенные ружейным огнем неприятеля, кинулись бежать. Сзади на кавалерию, застрявшую на узкой тропе, напирала ничего не подозревающая пехота. Со всех сторон раздавался треск ружейных выстрелов. Конница попала в засаду.

Кульнев, собрав своих людей, попытался прорваться вперед. Дорогу загородили убитые и умирающие, лошади шарахались от барахтающихся в грязи раненых, сползая с дороги на топкую обочину, вязли в болоте.

Войцех, со своим взводом в числе первых успевший выскочить на поляну перед Боярщиной, спешно разворачивал гусар в отступление. Они отходили последними, под огнем неприятеля. Рядом с дорогой, из-за кустов показался один из французских егерей, и Шемет разрядил свой пистолет ему прямо в лицо, с пяти шагов. Пуля разворотила стрелку левую щеку, и он упал, захлебываясь в грязной жиже.

– Держать строй! – хрипло скомандовал корнет. – Марш-марш!

Колонна находилась в полном наступлении. Роты, успевшие перейти Дриссу по мосту, закреплялись на высотах, другая часть, опрокинутая неприятелем в реку, спешила выбраться на берег. Восемь орудий, подошедших от генерала Сазонова, уже развернулись на позиции, Гродненский полк, наконец, завершивший маневр, был назначен им в прикрытие.

– Это хуже, чем под Оровайсом! – воскликнул Кульнев, подъехавший к подполковнику Ридигеру.

Действительно, части Удино, раньше русских успевшие перейти реку, уже обходили позицию авангарда с флангов, в то время, как главная колонна спешила по плотине на позиции фронтом.

– Друзья мои! Вперед, за мной! – отчаянным, охрипшим голосом воскликнул Кульнев. – Победить или умереть!

Гродненский полк, ведомый Кульневым и Ридигером, помчался вперед, врезавшись в обходившую французскую колонну всей массой своих эскадронов. Бешеный напор всадников, кипящих яростью за поверженных в засаде товарищей, местью за нанесенное поражение, смял неприятеля, очищая позицию от наседавших войск Удино.

Войцех, на полном скаку врезавшийся в пехотные ряды, рубил с коня, не глядя, не останавливаясь. Сабля взлетала и опускалась в его руке, кровь кипела, алая пелена ярости застилала взор. Сеча кипела вокруг него, штандарт дважды падал с убитыми под ним унтер-офицерами, пока Окунев не подхватил его, не понесся вперед, врубаясь во вражеские ряды.

В это время авангард, теснимый неприятелем, был принужден продолжать отступление. Орудия снялись с позиции, и снова спасение отряда было вверено Гродненским гусарам. От полка рассыпалась густая цепь фланкеров, частыми атаками сдерживавшая наступление пехоты. Но с фланга показалась конница Думерка. Заметив слабое прикрытие конной батареи, кирасиры устремились к орудиям. Гусары в едином порыве бросились на нового врага, завязалась отчаянная свалка.

В тяжелом бою кирасиры были отброшены, и полк, составлявший арьергард Кульневского отряда, продолжил тяжелое отступление. Кульнев спешился, и пошел, вместе с Ридигером, в последних рядах полка. Шеф остановился всего на мгновение у одного из орудий, чтобы отдать приказ, когда шальное ядро, залетевшее от неприятеля, ударило в него, оторвав обе ноги выше колена. Истекающий кровью Кульнев рухнул на землю, последним движением срывая с груди Георгиевский Крест, который он вложил в руку Ридигера.

– Увезите его! – слабеющим голосом сказал Кульнев. – Пусть неприятель не знает, что убил русского генерала.

Труп Шефа подхватили на руки гусары и понесли к пехотной колонне, где находились санитарные фургоны.

Между тем кирасиры Думерка, до того отброшенные полком, не замедлили вернуться. Заметив приближающихся латников, Ридигер воскликнул:

– Братцы, отомстим за нашего начальника!

Не дожидаясь команды, полк ринулся в бой. Мчащийся к батарее неприятель был принят в сабли, опрокинут и изрублен взбешенным полком. Войцех, одним из первых ворвавшийся в ряды кирасир, рубил врага с лютой, неистовой яростью, словно заговоренный уворачиваясь от встречных ударов. Кровь алыми каплями орошала его побледневшее лицо, затекала в рукава доломана, густыми дорожками сбегала по кривому клинку. Крики умирающих тонули в лязге сабель, пощады не было никому. Да и не услышал бы он воплей о пощаде, алая пелена застилала его взор, и клинок алой молнией пылал в окровавленной руке.

Горы трупов, множество коней, скачущих без всадников – таков был ответ полка на смерть своего командира.

В это время подошедший корпус Витгенштейна со свежими силами устремился на неприятеля. Разбитые французы отступили к Полоцку. Завершилось Клястицкое сражение – первая победа русского оружия в этой войне.

Осада

После смерти Кульнева командование полком принял решительный и храбрый подполковник Ридигер, хотя утверждение его в должности Шефа произошло только в октябре. Командира же у полка до конца похода не было вовсе, поскольку в военное время фрунтом и учениями заниматься не приходилось.

Войцех, за храбрость и распорядительность, с которой он вывел свой взвод из засады под Боярщиным, был произведен в поручики, каковое назначение с радостью было встречено не только офицерами эскадрона, но и поступившими под его командование нижними чинами. Заветный ковенский мед, ревниво оберегаемый Онищенкой, был извлечен из баула и пущен по кругу во время походной дружеской пирушки по поводу повышения.

Граф Витгенштейн, получив сведения об отступлении Удино за Двину и появлении у Динабурга корпуса Макдональда, угрожавшего наступлением на Ригу, перевел свой корпус к деревне Расицы, откуда мог обратиться против одного или другого французского маршала. Половина Гродненского полка была оставлена для наблюдения за рекой Дриссой, от Волынец до Сивошина, в то время, как остальные четыре эскадрона сильными партиями высылались во все стороны для захвата пленных и французских обозов.

С началом августа русские войска продолжили теснить неприятеля к Полоцку. Но последним успехом этой кампании стало сражение на берегах Свольны. К Полоцку подошел корпус маршала Сен-Сира, принявшего на себя командование французскими войсками. По получении подкреплений число войск противника в полтора раза превосходило корпус Витгенштейна. Французы перешли в контрнаступление, завершившееся отходом русских частей к мызе Белой. Сен-Сир остался в укрепленном Полоцке, и 10 августа военные действия, по причине утомления обеих противоборствующих сторон и великой нужды в фураже и продовольствии, временно прекратились.

Седьмого сентября поручик Шемет в сопровождении двух десятков гусар отправился на фуражировку. Край был разорен еще до войны, послужив главным источником продовольствия для армейских магазинов, сожженных и уничтоженных при отступлении русских войск. Зерно и сено не достались неприятелю, но и русская кавалерия, при затруднении в доставке транспортов и бедности края, пришла в тяжелое состояние. Ротмистр Кемпферт, командир эскадрона, уже не в первый раз поручал Войцеху это ответственное дело, знание польского и приятные манеры поручика часто облегчали отряду задачу, позволяя мирно договориться там, где другим фуражирам приходилось действовать угрозами, а то и силой.

Размокшая от вчерашнего дождя лесная дорога вилась среди светлых березовых стволов, тонкими колоннами тянувшихся ввысь, в косматое небо, проглядывающее сквозь усыпанные золотыми монетками листьев кроны. Солнце, изредка выглядывающее из набухших влагой облаков, прорывалось узкими снопами лучей к тропе, поблескивая в мелких лужицах, и снова пряталось, и тогда лес полнился удушливым сырым полумраком.

Кони ступали мерным шагом, втаптывая в чавкающую под копытами землю первые упавшие листья. Войцех настороженно прислушивался, но, кроме щебета незнакомых птиц да шумного дыхания лошадей, в лесу слышался только шелест ветвей под легким ветерком.

За лесной опушкой неожиданно открылась неширокая пологая поляна, на краю которой ютилась крохотная, но чистая деревенька в десять домов. За ней виднелась господская мыза, с четырьмя белеными колонами по фасаду, деревянным портиком с полукруглой розеткой и балкончиком под ним. Приближение отряда вызвало общую суматоху, девки и бабы с визгом повыскакивали из изб и стремглав помчались к хозяйскому дому, мужики похватали прислоненные к стенам вилы и косы, на крыльце показался одетый в польский кафтан и красные сапоги с загнутыми носами усатый мужчина со старинным мушкетом в руке.

Недоразумение, впрочем, вскоре разрешилось, гусар приняли настороженно, но мирно. Приказчик, отложив в сторону мушкет, повел переговоры. Фуражиров тут ожидали, хотя и без радости. Войцех приказал грузить сено и овес на подводы, клятвенно пообещав приказчику, что вернет их, как только фураж разгрузят в лагере. Но с отправкой вышла задержка. Пан Смушкевич наотрез отказался принимать расписку до возвращения отсутствующей хозяйки.

Вот тут-то и стало ясно, с чего так всполошились крестьяне – пани Каролина Жолкевская еще вчера уехала со двора, навестить в Гамзелево больную тетку. Несмотря на уговоры приказчика, в путь она отправилась только с кучером, да горничной Маришкой. И вернуться обещалась до полудня, а солнце уже перевалило на два часа, и дворню охватило волнение, перекинувшееся и на деревню. Пани Каролину почитали, как хозяйку добрую и ласковую, но боялись не только за нее – больше за себя. Слухи о мародерах, разоряющих и крестьянские дворы, и помещичьи усадьбы до Жолок докатились уже две недели назад.

Войцех почти не сомневался, что хозяйка просто загостилась в Гамзелеве, но для успокоения пана Смушкевича и ускорения отправки фуража вызвался проверить дорогу к местечку. Оставив большую часть отряда в Жолках помогать с погрузкой, он с тремя гусарами выехал по дороге, ведущей на север, в Гамзелево.

В двух верстах от Жолок дорога снова нырнула в лес. Йорик, словно почуяв неладное, заржал, вскинув голову. В тот же миг впереди раздались выстрелы, и Шемет пустился в галоп, рискуя свернуть себе шею, наскочив на перегородившую тропу ветку или упавшее бревно. Гусары последовали за ним, отчаянно бранясь.

На лесной поляне перед ним открылась весьма живописная картина. Десятку казаков, в разномастных бешметах, барашковых шапках и с шашками наголо, противостоял десяток же неприятельских солдат в незнакомых Войцеху коричневых мундирах с красной опушкой. Двое из них, очевидно офицеры, были верхами. Пехотинцы спешно перезаряжали ружья, всадники с обнаженными палашами стояли по бокам, прикрывая своих товарищей.

За спинами солдат, в легкой бричке, сидела молодая хорошенькая женщина в дорожном капоре и шали. В руке у дамы был пистолет, к ногам жалась всхлипывающая, перепуганная девка. Кучер лежал тут же, из размозженной выстрелом головы текла кровь, застывая темной лужицей в кучке желтой листвы. Один из казаков тоже свисал с седла с простреленной грудью, выпавший из руки пистолет еще дымился.

При виде выскочивших на поляну гусар и те, и другие обернулись, словно на время позабыв о начатом деле.

– Господа, – Войцех заговорил по-французски, обращаясь к неприятелю, – советую вам сложить оружие. И отпустить даму. Мой разъезд прибудет сюда с минуты на минуту, но я не желаю бессмысленного кровопролития.

– Честь дамы стоит того, чтобы отдать за нее жизнь! – гордо вскинул голову смуглый черноволосый офицер, салютуя Войцеху палашом. – Умрем, но не сдадимся!

– Чего по-ихнему гуторить, твое благородие? – вмешался бородатый казак в папахе с красным верхом. – В сабли их, нехристей. А баб – на круг. Тебя первого пустим, чтоб за нами не брезговал.

Во рту пересохло, в висках стукнула кровь, застилая глаза алым. Сабля вылетела из ножен серебряным сполохом.

– Что? Да как ты смеешь? Вы под арестом! Сдать оружие!

– Нашел дурня, – хмыкнул казак и, обратившись к своим, заорал, – бей их, ребята! Не то донесут!

Черноволосый офицер, очевидно, по тону понял, что произошло. Он жестом остановил своих солдат, уже вскинувших ружья, и обернулся к Войцеху.