Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

– Вам не удержать Угомон, – заявил Мюффлинг, оглядев укрепления, – это не крепость, а старая развалина.

– Вы не знаете МакДоннела, – усмехнулся герцог, – я поручил Угомон Колдстримским гвардейцам.

Штурм Угомона Наполеон планировал, как отвлекающий маневр, свой главный удар намереваясь направить на центр и правый фланг англичан. Там стояли бельгийские и голландские полки, и Бонапарт имел все основания надеяться, что недавние союзники вовсе не горят желанием вступить в бой с бывшими боевыми товарищами. Но Веллингтон знал, кому поручить оборону. Жером Бонапарт, рассчитывавший на легкую победу, вынужден был бросить на штурм всю свою дивизию. Пылал сад и лес, огонь охватил крышу замка, но Угомон держался. Кирпичную стену окружила вторая стена – из трупов, волна за волной разбивались французские полки о незыблемую шотландскую твердыню.

В час дня, после продолжительной канонады по всему фронту, Наполеон двинул на центр английской армии четыре пехотные колонны корпуса Д'Эрлона. Под развевающимися знаменами, под барабанный бой французы спускались в долину четырьмя грозными реками, шеренги печатали шаг, словно на плацу, над их головами свистели ядра, артиллерия поддерживала наступление пехоты.

Голландские части Ван Биландта дрогнули и побежали с поля, под дружное улюлюканье британских солдат. До самого Брюсселя мчались они, неся с собой преждевременные вести о победе Наполеона. Но красные мундиры, три тысячи против восемнадцати, не сдвинулись с места.

– Встать!

Генерал Пиктон, ветеран Пиренейских войн, поднял в атаку свою дивизию. Под воинственное пение волынок вставали в строй до поры залегавшие в живых изгородях на обратной стороне холма шотландские горцы Камерона и Гордона, Королевские Скотты, Черная Стража. Пестрели боевые тартаны, сияли кокарды на медвежьих шапках.

– Залп и вперед! – зычный голос Пиктона перекрыл барабанный бой французских колонн. – Вперед, канальи! Вперед, пьяные мерзавцы! Вперед!

Сраженный французской пулей в висок, генерал не договорил. С тридцати футов прогремел дружный залп английских мушкетов, и первые ряды французов дрогнули, сбившись с ноги.

Разъяренные смертью любимого генерала солдаты бросились на врага в штыки, сметая неприятеля с холма под огонь его собственных батарей. Воинственный пыл французов не устоял перед холодной яростью шотландцев. Но враг все продолжал прибывать, и мужественных британских солдат понемногу теснили к вершине холма.

Лорд Аксбридж, командующий кавалерией Веллингтона, бросил в бой две кавалерийские бригады – кирасир и королевских гвардейских драгун лорда Эдварда Сомерсета и Бригаду Содружества сэра Уильяма Понсонби – Синих, Иннискиллингов и Шотландских Серых тяжелых драгун.

О, как летели в атаку серые кони! Грозной лавиной, в плотном строю неслись драгуны, сметая врага, и земля под копытами коней дрожала, и кровь ручьями стекала с холма, и сияли на солнце алым тяжелые палаши. И неудержимо, неустрашимо мчались они к славе и победе. "Шотландия навеки!" – гремели трубы. "Навеки!" – вторили им звенящие клинки.

Лейб-гвардии кавалерийский королевский полк врезался в ряды французских кирасир, мощные кони столкнулись грудью, клинки зазвенели о сталь кирас и касок, насмерть сошлись храбрецы в жестокой схватке. Атаку возглавил лично лорд Аксбридж. Британцы яростным натиском одолели достойного противника, и отчаянные гвардейцы помчались вслед за разбитым врагом, преследуя его по пятам.

Целыми батальонами рубили французских пехотинцев Шотландские Серые. Горцы Гордона, мимо которых драгуны промчались, спускаясь с холма, присоединились к ним, ухватившись за стремена всадников. Боевые порядки наступающего корпуса графа Д'Эрлона были смяты в мгновение ока. В пылу погони за отступающей пехотой шотландцы ворвались на французские батареи, зарубив прислугу и перерезав глотки упряжным лошадям. Пушки заклепали, выведя их из строя. Семьдесят четыре орудия были потеряны для Наполеона до конца сражения.

Три тысячи пленных и два императорских орла стали достойной наградой за несравненное мужество и боевой дух британских кавалеристов.

Увлеченные атакой драгуны не заметили, как им во фланг вышли французские уланы. На изможденных конях они не успевали вернуться к своим позициям, и многие храбрые воины пали в тот день на поле брани, покрыв себя неувядаемой славой. Лошадь генерала Понсонби увязла в распаханной земле, и удар уланского копья пришелся в самое сердце, до последней минуты пылавшее отвагой и жаждой битвы.

На выручку драгунам подоспели легкие полки из бригады сэра Джона Ванделера, и уланы отступили. На поле боя наступило временное затишье, и только со стороны Угомона доносилась несмолкающая канонада. Замок пылал, большую часть зданий смел убийственный огонь французской артиллерии, но защитники стояли крепче старых стен, и над Угомоном все еще развевался британский флаг.

Пока генерал Д'Эрлон перестраивал свои потрепанные войска, Веллингтон воспользовался моментом, чтобы перебросить подкрепления и боезапас в Угомон и на ферму Ле-Э-Сент, где закрепились четыреста солдат Королевского Германского легиона под командованием майора Баринга.

В три часа пополудни с холма, откуда Наполеон наблюдал за ходом битвы, уже можно было видеть в отдалении темное "облако". Передовые части Блюхера показались на опушке Парижского леса. Обеспокоенный, но все еще рассчитывающий на победу император велел усилить артиллерийский огонь по центру союзной армии. Шквал ядер и картечи обрушился на позиции Веллингтона, и фельдмаршал приказал отвести войска на сто шагов назад, чтобы укрыть их за холмом от грозных французских орудий.

В тыл через лес Суанье тянулись подводы с пустыми зарядными ящиками, повозки с ранеными, колонны пленных. Дезертиры, напуганные канонадой, выбрались из своих укрытий и ринулись на север, к Брюсселю. Это зрелище убедило Бонапарта в том, что Веллингтон отступает, и он приказал маршалу Нею отрядить кавалерию для преследования бегущего противника.

Пять тысяч всадников, выстроенных в долине самим Неем, двинулись вверх по склону холма. Солнце, выглянувшее из-за рваных облаков, засияло на кирасах и касках, лавина стали покатилась вперед, переходя с рыси в галоп, грозя смести на своем пути все живое.

Их встретили пехотные каре – ощетинившиеся штыками стены мужества и стойкости британских солдат. Между квадратами артиллеристы с убийственным спокойствием расстреливали мчащихся на них всадников прямой наводкой, лишь в последнюю минуту отходя от пушек, чтобы укрыться в середине каре и снова вернуться к орудиям, когда враг будет отброшен. Второй и третий ряды дружными залпами стреляли через головы опустившихся на колено бойцов, нацеливших на врага штыки, бреши немедленно закрывались, солдаты сменяли павших товарищей, не прекращая прицельного огня по несущимся на них кирасирам и драгунам.

К шести вечера пал Ле-Э-Сент. У защитников закончились патроны, и французы ворвались на ферму, перебив почти весь гарнизон. Наполеон приказал перетащить туда пушки артиллерийского резерва, усилив огонь по центру британской армии.

Каре, по которым теперь били французские орудия, смежали ряды, но ни одно из них не дрогнуло перед лицом врага. Кони хрипели и ржали, отказываясь скакать на сияющие штыки, пули разили всадников, и вскоре все пространство между красными квадратами британской пехоты было усеяно громоздившимися друг на друге людскими и лошадиными трупами.

Два с лишним часа продолжался кровавый бой, боеприпасы в непрерывно ведущих огонь каре подходили к концу. Британская стойкость и мужество не оставили солдат, но силы были на исходе.

В этот момент с востока, от деревеньки Планшенуа, донесся глухой рокот артиллерийской канонады. Корпус Бюлова, подошедший, наконец, к полю битвы, вступил в бой.

Заняв Планшенуа, Блюхер не только зашел бы в тыл Наполеону, угрожая его резервам, но и отрезал французской армии пути отступления и снабжения. Понимая это, Бонапарт спешно перебросил туда свежий корпус Лобау, еще не участвовавший в сражении. У Блюхера под рукой было всего две пехотные бригады и часть кавалерии принца Вильгельма Прусского, но старый фельдмаршал, не желая дожидаться подхода остальных войск, немедля отправился на рекогносцировку, сопровождаемый двумя эскадронами гусар. Тем временем подтянулась артиллерия, восемьдесят восемь двенадцатифунтовых орудий, и под ее прикрытием прусская пехота обрушилась на французов, не выдержавших яростного натиска и отступивших за Планшенуа.

Прусские ядра долетали уже до холма, с которого Бонапарт руководил битвой. Наполеон тут же направил в помощь Лобау две бригады Молодой Гвардии с двадцатью четырьмя пушками. Находившаяся возле селения Папелот кавалерия Дюротта развернулась навстречу корпусу Бюлова, и под яростным огнем противника пруссаки вынуждены были отойти.

Атаку гусарских эскадронов возглавил сам Блюхер. Войцех, наконец обнаживший саблю, следовал за фельдмаршалом, врубаясь в ряды гвардейцев, отбивая штыки клинком, опрокидывая французов под копыта коня, не сбавляя бешеного галопа. Прусская пехота ворвалась в деревню, почти в упор расстреливая неприятеля, и Планшенуа снова перешел из рук в руки.

Присоединившиеся к Лобау егерский и гренадерский полки Старой гвардии сумели выбить пруссаков из деревни, ворвавшись в нее с двух сторон и ударив в штыки. Узенькие улочки Планшенуа были завалены телами погибших, палисады охватил огонь от зажигательных снарядов французской артиллерии, бой шел на церковном дворе и в самой церкви, где закрепились гвардейские егеря генерала Пеле-Клозо.

В то же время на севере показались передовые части корпуса фон Цитена. Наполеон, пытаясь поднять боевой дух своих войск, объявил, что это Груши спешит на соединение с главными силами французов. Но эта ложь, впоследствии, вызвала лишь горькое разочарование у солдат, и без того начинавших терять веру в императора.

В последнем отчаянном порыве император решил бросить в бой резерв – Среднюю и Старую гвардию. Он лично выстраивал полки перед наступлением и вел их вперед до самого Ле-Э-Сент, где его сменил Ней. Как на параде маршировали грозные усачи в медвежьих шапках, и били барабаны, и знамена развевались на ветру. Ней, под которым только что убили пятую лошадь, вел их вперед с саблей в руке и победа, казалось императору, была так близко.

Строевым шагов гренадеры и егеря взошли почти на самую вершину холма, но противника все еще не было видно. И только вдали виднелась в пороховом дыму группа всадников, из которой, перекрывая шум битвы, прозвучал грозный голос:

– Мейтленд, ваше время! Гвардия! Встать!

Как легендарные воины, выраставшие из драконьих зубов, перед французскими колоннами возникли тонкие красные линии британских солдат, поднимавшихся из некошеной пшеницы, и дружный залп полутора тысяч мушкетов Браун Бесс встретил наступающих смертельным огнем, сразившим более трехсот ветеранов. Замешательство было полным, ряды Средней Гвардии смялись, залпы один за другим обрушивались на пришедших в смятение французов. Не давая врагу опомниться, гвардейцы Мейтленда бросились в штыковую атаку, сметая неприятеля с холма. Егеря в панике устремились вниз, но англичане, повинуясь приказу, хладнокровно вернулись на свои позиции.

Подоспевшие к этому часу войска Цитена атаковали дивизию Дюротта у Папелота, а вскоре к нему присоединился прибывший последним корпус Пирха. Завидев это, Блюхер отдал приказ о всеобщем наступлении Нижне-Рейнской армии, и корпус Бюлова с новыми силами ринулся на врага, засевшего в Планшенуа. Дом за домом очищали пруссаки деревню от яростно сопротивляющихся гвардейцев Наполеона, приклады скользили в мокрых от крови руках, штыки погнулись от ожесточенных ударов, пороховой дым ел глаза, крики бойцов и стоны умирающих неслись к затянутому свинцовыми облаками небу.

Эскадрон налетел на выбитого из Планшенуа врага, кромсая, рубя, топча копытами, сметая все на своем пути, гоня противника перед собой к потерявшей всякое подобие боевого порядка обезумевшей от ужаса армии.

В беспорядочной свалке Войцех, отчаянно ругаясь, едва разбирая своих и чужих, не размениваясь на хитрые финты и приемы, рубил направо и налево, стараясь только не отставать от несущегося плотной стеной эскадрона. Удар уланской пики пришелся ему в руку, чуть повыше локтя, и он, не удержавшись в стременах, кубарем полетел из седла, крепко приложившись затылком о предательский камень, торчавший из густой травы на заднем дворе какого-то полуразрушенного домишки. Гусары пронеслись вперед, и Йорик, оставшийся без седока, тихо заржал и ткнулся носом в щеку Шемета.

Из темноты выплыли несущиеся по небу густые облака, темно-синие, в золотых обводах заходящего солнца. В бескрайнем великолепии их причудливых нагромождений Войцеху чудились старинные замки, летящие на сияющих крыльях кони, и что-то еще, забытое, но невероятно важное, далекий сон, неясная мечта. Облакам не было дела до людей, убивающих друг друга на пропитанной кровью земле, прекрасные в своем равнодушии, они любили только ветер, и солнце, и свою свободу.

– Размечтался, как последний дурак, – сердито сказал себе Войцех, наспех перетягивая платком раненую руку, – вставай, черт бы тебя побрал. Вставай и дерись.

Йорик встретил это решение радостным ржанием, и они снова понеслись вперед, догоняя эскадрон.

На холме Веллингтон поднялся в стременах и трижды махнул шляпой, командуя общее наступление. Весь день герцог носился под пулями и ядрами, появляясь в самых опасных местах, призывая и подбадривая, щедро делясь с солдатами своим хладнокровием и выдержкой. Его конь, игреневый жеребец Копенгаген, гордо держал голову, словно сознавая, что носит на себе великого полководца, от чьего слова сейчас зависит судьба миллионов людей, не только на поле битвы, но и во всей Европе.

Медленно двинулись вперед измотанные тяжелыми боями войска, британцы и немцы, голландцы и бельгийцы, пруссаки и брауншвейгцы шли в последнюю атаку, и Наполеон, бросив свою разгромленную армию на произвол судьбы, бежал, чтобы больше уж никогда не подняться, утопив в грязи не только императорскую корону, но и честь Франции.

В этот день звезда, в которую верил Наполеон, закатилась навсегда, и для мира взошла другая заря, на целый век сделавшая Англию не только владычицей морей, но ведущей силой Европы. Веллингтон доказал, что британское хладнокровное мужество и верность долгу стоят большего, чем яростный натиск завоевателя, непоколебимая стойкость может противостоять самому жестокому напору, а верность слову выигрывает битвы. Здесь, на холмах Мон-Сен-Жан, он снова напомнил миру, что границы Британии – берега ее врагов.

Здесь, в отбитой у неприятеля деревне Белль-Альянс, Веллингтон и Блюхер встретились, наконец, как победители, и пожали друг другу руки, и последний луч летнего солнца сверкнул из-за черных туч, затянувших вечернее небо.

Одно на всех

К десяти вечера распогодилось, молодая луна и отблески догорающих пожаров осветили усеянное телами поле битвы. Кое-где еще гремели выстрелы, отдельные части Старой Гвардии отходили с боем, в плотных, ощетинившихся штыками каре, унося императорских орлов. Темные силуэты пробирались между нагромождениями трупов, останавливаясь, нагибаясь к земле – свои ли, французы ли, кто их разберет? У Войцеха, вернувшегося на дежурство при прусском главнокомандующем, во рту набегала горькая желчь при взгляде на мародеров. Веллингтон тоже глядел в ту сторону, хмуря высокий лоб.

Короткая передышка в Белль-Альянс едва оставила гусарам время обтереть взмыленных коней и выпить по порции джина, которым щедро поделились англичане. Блюхер рвался лично возглавить преследование бегущего неприятеля, но Гнейзенау убедил старого фельдмаршала беречь силы и сам повел вперед уставшие, но все еще горевшие боевым задором прусские части. Британцы остались на месте, взяв на себя помощь раненым и последний долг мертвым.

Дороги заполнились толпами беглецов, лошадьми и повозками, теснившими и давящими друг друга в слепом ужасе, рвущимися вперед, подальше от хищного рева прусских боевых труб, барабанной дроби, мерного топота марширующих ног, гулкого отзвука копыт, заполнивших всю равнину. Подальше от штыков и сабель, от выстрелов в спину, от безжалостного врага, рвущегося отомстить за Линьи, за Аустерлиц, за Йену, за позор Парижского мира и Венского конгресса.

Черная смерть летела за ними по пятам под бледным серпом юного месяца, и они не смели оглянуться на нее ни через левое, ни через правое плечо. Быть беде, быть беде, – стонала под тысячами подков земля, и солдаты бежали вперед, сломя голову, бросив оружие, бормоча на ходу молитвы равнодушным и пустым небесам.

Пехота шла по дорогам под барабанный бой, конница летела сквозь поля, втаптывая еще не созревшие колосья в мягкую землю, и мертвенный свет луны сиял на окровавленных клинках, вздымавшихся для удара, и падающих, как нож гильотины, как топор палача, как последний приговор войны.

Рука, перетянутая платком, отчаянно болела, рукав доломана отяжелел от сочащейся крови, голова кружилась, то ли от слабости, то ли от ненависти к врагу. Месяц наливался алым, темная земля морщилась под копытами от боли, сабля свистела в руке, рассекая ночную тьму, с всхлипом вгрызаясь в человеческую плоть, рубя и кромсая ее, как тушу на бойне.

Увлеченный погоней Войцех уж давно отбился от эскадрона, Йорик несся по брюхо во ржи, догоняя одиноких беглецов, думавших спасти свои жизни в стороне от всеобщего столпотворения. Впереди замаячили темные фигуры – десяток, не меньше, но гонимый жаждой крови Войцех пришпорил Йорика, стремительно приближаясь к остановившимся при звуке погони французам.

– Мы сдаемся, господин офицер! – пожилой гренадер поднял руки, отбрасывая ружье. – Пощадите!

Его товарищи не спешили расстаться с оружием, видно, надеясь, что одинокий всадник даст им уйти. Войцех прошел сквозь сбившихся в кучу французов, как мясницкий топор сквозь мякоть, сабля разрубила меховую шапку гренадера, на землю посыпались пальцы, прикрывшие голову от удара, тело мешком осело к ногам Йорика.

– Он один, один, чего вы боитесь? – выкрикнул молодой солдат, бросаясь к коню с штыком наперевес.

Шемет поднял Йорика на дыбы, штык прошел под мягким конским брюхом, тяжелые копыта обрушились на грудь солдата. Его товарищи в отчаянном порыве бросились к нему, и Войцех вылетел из седла с саблей в руке, рубанул сплеча ближайшего противника, хлопнув Йорика по крупу раненой рукой.

Боль пронзила его от локтя до плеча, но ярость приглушила ее и смертельным вихрем закружила в безмолвном танце. Лишь сабля звенела о штыки и солдатские тесаки, и наседавшие враги падали один за другим, и горячие фонтаны хлестали из глубоких ран, заливая лицо и руки Войцеха, воспламеняя его все больше, и глаза засияли восторгом, и счастливая улыбка расцвела на бледных губах, и вкус вражеской крови пьянил, как старое вино.

– Он мертв уже три раза, парень, – хриплый голос ворвался в алую мглу, возвращая Войцеха в мир живых, – присядь, отдохни.

Голос говорил по-немецки, но акцент был не французский, Войцех сразу и не сообразил, какой именно. Он опустил саблю, и тонкая струйка крови полилась в землю рядом с сапогом. Рукава доломана ниже локтя насквозь промокли, на губах запеклась густая корка, открывшаяся рана жгла огнем.

– Вы где? – Шемет вытер саблю обрывком французского мундира, огляделся. – Вы кто?

– Сержант Хью Мак-Грегор, Колдстримский гвардейский, – говоривший, пошатываясь, встал, и Войцех разглядел высокий силуэт в длинных рейтузах, с широкими плечами, обтянутыми красной курткой, и со встрепанными волосами. Луна светила сержанту в спину, и лица его было не различить.

– Как вы здесь оказались? – недоверчиво спросил Войцех, переходя на английский.

– Бог его знает, – пожал плечами Мак-Грегор, – я даже не знаю, где это "здесь". Выпить не найдется?

– Не уверен, – вздохнул Войцех, – я, кажется, потерял коня.

Он свистнул, и Йорик, недовольно фыркая, выступил из темноты, обнюхал хозяина и положил теплую морду ему на плечо, в знак прощения.

В седельной сумке, кроме кожаной фляги с коньяком, отыскалась пара сухарей и кусок твердого сыра. Костер разводить не решились, несмотря на пробиравшую до костей сырость, пшеница, подсушенная огнем, могла вспыхнуть в любой момент.

– Умылся бы ты, парень, – сержант приложился к фляге и вернул ее Войцеху, – рожа в крови, чисто вампир, глядеть на тебя страшно. И рубил ты их, прямо тебе скажу, так, что меня дрожь пробрала, а я, парень, не робкого десятка, трусов в Колдстримский гвардейский не берут.

– Лейтенант Особого Гусарского Эскадрона Шемет, – представился, наконец, Войцех, – я от своих отбился, и...

Он замолчал, не желая еще больше пугать случайного товарища. Мак-Грегор, так кстати оказавшийся в поле, вернул его из темных глубин безумия, из-за алой черты, которую Войцеху до сих пор переходить не доводилось.

"Мне нравится убивать, Исаак, – горько подумал он, – теперь нравится. Войдем в Париж, и я больше никогда не возьму в руки оружия. До самой смерти. Клянусь".

Войцех отыскал в сумке флягу с водой, кое-как оттер лицо смоченным подолом рубахи, прополоскал рот, сплюнул. Железный привкус все еще стоял во рту.

– Да ты, никак, ранен, парень, – заметил Мак-Грегор, разглядывая грязный платок, стягивавший рукав доломана выше локтя, – и кровь сочится. Сам перевязывал?

– Сам, – кивнул Войцех, – что, заметно?

– Слепой углядит, – ухмыльнулся сержант, – дай-ка я, приятель. Не то кровью изойдешь, а нам еще своих искать. Ты не знаешь, где мы?

– Понятия не имею, – покачал головой Войцех, – на север ехать надо, не заблудимся. Вот далеко ли, этого я не знаю. Ты-то как здесь, сержант? Ваши все там остались, на поле, мертвецов хоронят.

– Меня француз по голове прикладом приложил, когда мы ворота Угомона закрывали, – вздохнул Мак-Грегор, – ребята там остались, а меня наружу вынесло. Ну, и потащили меня, видать, на допрос. А допросить не успели, я без чувств валялся, в обозе. Очухался я, когда телега покатила куда-то. Французский-то я знаю плохо, не сразу сообразил, что они драпают. А про меня забыли, как пить дать. Ну, я с телеги тихонечко скатился и пополз. Руки-то мне связали, ноги тоже. Уже в поле нашел мертвого драгуна французского, его саблей веревки перепилил. Голова, к чертям собачьим, все еще раскалывается. Но жить буду.

– Будешь, – усмехнулся Войцех, – дожевывай сухарь и поехали отсюда. Йорик и двоих вывезет, если шагом.

Он вгляделся в открытое лицо с пронзительными голубыми глазами под копной темных рыжеватых волос и тихо добавил.

– Спасибо тебе, сержант.

Далеко они не уехали. Через час Мак-Грегор чуть не соскользнул с конского крупа, снова лишившись чувств. Войцех еле успел остановить Йорика, стащил сержанта на землю. Под расстегнутой красной курткой обнаружилась уже начинавшая чернеть рана от мушкетной пули. О ней Мак-Грегор, описывая свои заключения, даже не заикнулся. Чертыхаясь и скрипя зубами, Шемет промыл рану коньяком, перевязал снятой с себя разорванной рубахой, укрыл плащом. Мак-Грегор очнулся, снова хлебнул коньяку и, тихо посапывая, уснул. Будить его Войцех не стал, в надежде, что утром они доберутся до своих вернее, и прилег рядом, глядя в бездонное черное небо, усыпанное крупными звездами.

***

Звезды неслись навстречу, выныривая из редких пушистых облаков, подсвеченных разрезанной пополам луной. Ветер, ледяной и колкий, развевал за спиной белый шелковый шарф, трепал выбившуюся из-под кожаного шлема прядку волос, звенел в расчалках. Деревянный пропеллер мерно напевал веселую песенку. «Пилот молодой умирает, механики все собрались...»

Ньюпор накренился влево, и Шемет пошел в боевой разворот, сворачивая к вражеской позиции. До рассвета оставался час, но боши уже подняли в воздух аэростаты, готовясь к утреннему артобстрелу. Наблюдатели все еще не забрались в корзины, даже в бинокль британские позиции в такой темноте было не разглядеть. Войцех ухмыльнулся, положив затянутую в перчатку руку на гашетку Льюиса. Его не ждали.

Шум мотора далеко разносился в предутренней тишине, и навстречу Ньюпору из облака неожиданно выскочил Альбатрос. Войцех чертыхнулся, он привык к тому, что ночь – его время, и к воздушной дуэли не готовился. Серое облако с громким хлопком распустилось у правого крыла – Арчи тоже не дремали. Войцех потянул ручку, набирая высоту. Лучи прожекторов зашарили по ночному небу, пытаясь поймать Ньюпор в перекрестье, но Войцех и в лунном свете видел ярко-желтые крылья Альбатроса, уже заходившего ему в бок.

Шемет бросил Ньюпор в пике, но Альбатрос завис на хвосте, и узкий луч прожектора, установленного перед втулкой винта, прочертил темноту, нащупывая крыло. Войцех снова рванулся вверх, прячась в набежавшем облаке. Потерявший его гунн повернул к аэродрому, в надежде заманить противника под огонь зенитной батареи. Но Ньюпор уже вынырнул из белесого тумана, и зажигательные пули, предназначенные для аэростата, яркими пчелами прочертили ночь...

... пылающую пожаром под крыльями Фоккера. Герника, стертая с карты Басконии три дня назад бомбардировщиками легиона «Кондор», медленно догорала, камни крошились и плавились, обугленные трупы так и остались лежать среди руин.

Из серебристого облака показались три черные тени, темнее ночного неба, направляющиеся к Бильбао, столице Страны Басков. Дорнье летели низко и неторопливо, полночные стервятники, несущие смертельный груз к осажденному городу. Войцех прибавил скорость, догоняя бомбардировщики, и первая же очередь четырех Виккерсов пришлась в бензобак летящего посередине Дорнье. Самолет вспыхнул огненной бабочкой, закружился, рассыпался фейерверком сияющих алых звезд.

Двое других рванулись в стороны, уходя от ночного охотника. Пулеметчики, наконец, проснулись, и Фоккер едва не попал в перекрестье трассирующих пуль, но вовремя ушел в правый вираж. Войцех пошел в пике, набирая скорость, сделал боевой разворот навстречу врагу, но в последний момент передумал.

"Заходи со стороны солнца". Иммельман вывел его на параллельный курс, выше ослепленных ночью Дорнье, и Фоккер хищной птицей ринулся вниз, оставляя за спиной Солнце Бессонных. Виккерсы прошили кабину, стекло разлетелось лунными брызгами, и Дорнье ушел в штопор, когда летчик ткнулся лицом в панель управления. Войцех довольно улыбнулся, и вышел в боевой разворот. Трое за один вылет – хороший счет...

... но в сентябрьском небе Дорнье тучей воронья, а боезапас не израсходован и наполовину. Звено развернулось над морем, Харрикейны один за другим устремились ввысь, в заоблачную голубизну.

– Бандиты на двенадцать часов! Как слышите? Повторите! Бандиты на двенадцать часов!

– Войтусь, что он сказал?

– Лети прямо, не сворачивай. Как завидишь гунна – стреляй.

– Прекратите щебетать по-польски в эфире! Бандиты на двенадцать часов, повторите приказ!

– Войтусь, он нас учит летать?

– Похоже.

Харрикейны дружно спикировали, влетая в золотую сетку трассирующих пуль. Слева их нагнала эскадрилья Спитфайеров, один за другим уводя Мессершмитты прикрытия в бои на виражах. Шемет стиснул зубы, но с курса не свернул. Их цель – закрыть небо, заслонить Лондон стальными крыльями, спасти и уберечь.

Прямо и вперед, что может быть проще? Не летай по прямой... Нет, сегодня этот совет не пригодится. Подлетай ближе, бей точнее. Вот это – в самый раз.

Войцех нажал гашетку в тот миг, когда стеклянная кабина Дорнье заслонила небо почти целиком, четыре двадцатимиллиметровые пушки Испано-Суиза ударили бомбардировщику в лоб, и Шемет чуть не в последнюю секунду разошелся с горящим самолетом на встречном курсе, заложив крутой вираж.

Харрикейн тряхнуло. Мессершмитт завис на хвосте, очередь задела крыло, и Войцех с чистой совестью начал набирать высоту. Самолет у врага был, несомненно, получше. Но исход боя зависит от пилота...

... даже если все, что ему предстоит сделать сегодня, это кружить и кружить над рыжими и зелеными квадратами земли, создавая «превосходство в воздухе» одним своим присутствием.

Диспетчеры аэродрома в Лусаке оказались на удивление разумными ребятами, ни один МИГ ВВС Замбии так и не поднялся в воздух. Бомбардировщики уже вышли на позицию. С высоты Канберры казались игрушечными, а лагерь террористов – кучкой детских кубиков. Первый же взрыв разрушил иллюзию, крохотные фигурки, мечущиеся между горящих обломков зданий, даже отсюда выглядели вполне живыми людьми. Если можно считать людьми тех, кто взрывает супермаркеты, нападает по ночам на мирные деревни и фермы, сбивает гражданские самолеты, расстреливая на земле выживших пассажиров.

Войцех вгляделся пристальнее, и происходящее стало ближе и ярче. Ребята справлялись прекрасно. Тех, кого не настигла кара с небес, добивали наземные части – из буша показались Скауты Селуса и отряд Легкой пехоты. Войцех отстраненно наблюдал, как бойцы методично зачищают территорию.

Движение на дороге, ведущей к лагерю, привлекло внимание Шемета. Танк Т-54 неторопливо полз вперед, сопровождаемый парой бронетранспортеров.

– Охуительно прекрасно! – Войцех стиснул зубы и на свой страх и риск нарушил режим радиомолчания. – Зеленый лидер, я – Охотник-три. Вижу танк. Прошу разрешения на снижение.

– Охотник-три, снижение разрешаю, – голос в шлемофоне звучал уверено и спокойно, – разнеси его ко всем чертям, парень.

Хокер Хантер ястребом заскользил вниз, ракеты SNEB рванулись из-под крыльев стремительными гадюками, и танк, на мгновение скрывшийся в огненном облаке, остановился в клубах дыма. Экипаж, едва различимый сквозь густую черную завесу, полез наружу, но Скауты Селуса, выскочившие из ближайших зарослей акации завершили за Войцеха начатое.

Оставались еще БТР, и Шемет, наводя пушки, пошел на второй заход...

... сбрасывая скорость и кренясь на левое крыло. Фалькон заскользил по спирали, закружился, входя в штопор. Войцех медленно отклонил рули направления, останавливая вращение, отвел ручку управления от себя. Самолет выровнялся, и Шемет снова начал набирать высоту.

– Хорошо запомнил? Повторить сможешь?

Паренек, сидящий в задней кабине учебного F-16, наверное, кивнул, потому что ответа Войцех не дождался.

– Курсант Новицкий, вопрос понятен? – строгим официальным тоном спросил Войцех. И уже мягче добавил. – Повторять или не надо?

– Вопрос не надо, – смущенно ответил курсант, – а вот штопор... Можно и повторить, пан поручник.

– В другой раз, – вздохнул Войцех, – время вышло, к обеду опоздаем. Есть хочешь?

– Как волк, – признался Новицкий, – я от волнения всегда есть хочу.

Он засопел в шлемофон, явно собираясь с духом.

– Можно вопрос, можно, – усмехнулся Войцех, – не робей, курсант.