Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

– Может, он просто не так молод, как кажется? – ответил Дитрих. – Впрочем, можешь сам спросить его после ужина.

– Мы встречались в маскараде, – вспомнил Войцех, – и я не уверен, что он узнает меня. Но попытаться можно.

Он задумался.

– Алессио. Алессио Ринальди. Вот как его зовут. Он, кажется, итальянец. И, помнится, показался мне очень странным.

– Тем больше оснований возобновить знакомство, – заметил Дитрих, – возможно, странности разъяснятся. Или усугубятся. Все развлечение.

Случай побеседовать с Ринальди в течение вечера так и не представился. Фон Лютцов собрал офицеров фрайкора в библиотеке, чтобы отдать распоряжения на завтра и ввести в курс оставленных фон Блюхером приказов. Приказ был простой: "Учиться, учиться и еще раз учиться". Старик Блюхер помнил уроки Семилетней войны, когда Фридрих Великий, одерживавший одну победу за другой в крупных сражениях, терял их плоды из-за превосходства австрийской легкой кавалерии в разведке и охранной службе. Фрайкору предстояло в недолгом времени переправиться на западный берег Эльбы, в тыл французам, что весьма порадовало Войцеха, тут же принявшегося составлять планы учений и напрочь позабывшего о петербургском знакомце.

Алессио нашел их сам, уже на крыльце, куда остававшийся на ночь в отцовском доме Теодор вышел проводить своих товарищей.

– Мы, кажется, встречались уже, герр лейтенант?

На этот раз Ринальди говорил по-немецки, и итальянский акцент отчетливо звучал в его тихом проникновенном голосе.

– Я потерял ваш подарок, сударь, – печально улыбнулся Войцех, – и, признаться, огорчен этим, хотя так и не понял его значения.

– Вот этот?

Юноша достал из кармана фрака слегка помятые крылышки и вручил их Шемету.

– Это для синего, герр лейтенант, – прошептал он, словно сообщая величайшую тайну,– и время придет еще не скоро.

– Когда же? – нетерпеливо спросил Шемет, которого странные манеры Алессио одновременно интриговали и раздражали. – Я не собирался переходить на регулярную службу.

– Нет, нет, – испуганно замахал руками Ринальди, – ни в коем случае не делайте этого. Другой синий. Не здесь, не сейчас.

– Не в этой жизни? – фыркнул Войцех, окончательно выведенный из себя.

– Что такое жизнь? – глаза Алессио затуманились.

Он сделал шаг назад, и его лицо исказила гримаса боли.

– Темный ангел вознесется к свету, – отстраненным голосом произнес он, – светлый ангел сойдет в вечную тьму.

– Вы о чем? – вмешался Кернер, услышавший слова Ринальди.

– Пустое, пустое, – Алессио словно вынырнул из темной пучины, – не принимайте моих слов близко к сердцу, герр Кернер. У каждого своя судьба.

Он резко повернулся и скрылся в темноте, словно растаял.

– Ты его знаешь, Теодор? – спросил Войцех.

– Впервые вижу, – задумчиво ответил Кернер, – и не припомню его имени среди списка гостей.

– Наверное, французский шпион, – предположил Дитрих.

– Может быть, может быть, – кивнул Войцех.

Но сам он в это не поверил ни на минуту.

Блокгауз

Из особняка Кернеров офицеры выступили внушительным отрядом почти в три десятка сабель. Но к мосту Августа они подъехали уже вчетвером: Шемет, фон Таузиг, лейтенант Петер Ортманн, командовавший вторым полуэскадроном, и майор фон Петерсдорф, избравший главной квартирой Штальхоф, где расположился гусарский эскадрон. Подковы коней звонко цокали по каменной кладке моста, перекрывая легкий плеск Эльбы. Дрезден уже спал, лишь изредка доносились эхом перекликающиеся протяжные голоса городских стражников.

– Эх, – печально вздохнул Дитрих, вглядываясь в темные улочки за мостом, ведущие к Конюшенному двору, – не учили меня рыцарским забавам. Где бы еще представился случай поддержать славные традиции предков?

– Ты о чем? – удивился Войцех.

– Ну как же, – рассмеялся фон Таузиг, – преломить копья во имя прекрасных дам, содрать выкуп с выбитого из седла противника и напиться до умопомрачения. Штальхоф – одно из последних мест в Германии, где проводились турниры. Пандус, ведущий на верхнюю галерею, видел? Это чтобы рыцари могли покрасоваться перед очами курфюрста.

Дитрих снова обреченно вздохнул и махнул рукой.

– Все равно вряд ли я втиснусь в те доспехи, которые там выставлены на обозрение публики. Да и копья я там не приметил.

– Мои предки под Грюнвальдом без всяких доспехов тевтонских рыцарей с коня ссаживали. Так что можем напиться и без выкупа, вскладчину. В честь общей победы над мрачным наследием прошлого.

– Идет, – согласился Дитрих, – завтра после учений и займемся восстановлением рыцарских традиций.

Шум голосов и лязг железа они услышали еще у Хоффкирхе, возвышавшейся над набережной темной громадой. Петерсдорф пришпорил коня, и офицеры последовали его примеру, галопом пролетев по Дворцовой площади, высекая подковами искры из старой брусчатки. На въезде в Конюшенный двор их остановил часовой. Несмотря на бурные события, по-видимому, происходившие во дворе Штальхофа, караульную службу черные гусары несли исправно, что весьма порадовало Шемета, чей полуэскадрон находился на боевом дежурстве.

Завидев командующего кавалерией, гусары толпой бросились к нему. Красный от стыда Ортманн и бледный от гнева Шемет, не сговариваясь, пустили коней вперед, перекрывая шум голосов зычными словами команды к построению. В несколько минут порядок был восстановлен, и корнет Эрлер, дежурный по эскадрону, направился к спешившемуся Петерсдорфу с докладом.

Из доклада следовало, что командир эскадрона, ротмистр Вольфганг Метцингер, "попал в плен к неприятелю". Седой фридриховский вояка, не взятый на регулярную службу по возрасту и вздорному характеру, благоволил к молодежи, с восторгом выслушивавшей его байки о Семилетней войне, не раз заставлявшие Войцеха украдкой усмехаться в усы, не столько от недоверия к самим историям, сколько от того почти эпического значения, которое ротмистр придавал весьма скромному вкладу гусарских полков в кампании Старого Фрица.

От приглашения к Кернеру Метцингер отказался, сославшись на усталость и боль в старых ранах. Однако же вечером, проследив за обустройством эскадрона и расстановкой караульных, решил воспользоваться оказией, чтобы, по его собственным словам, "отпраздновать славное взятие Дрездена". Учитывая, что французские войска оставили город без боя за три дня до вхождения в него Силезской армии, повод был, мягко говоря, притянут за усы.

Прихватив с собой особо восторженную молодежь в лице эскадронного барабанщика Иоганна Дасслера, корнета Зигфрида Энгеля и вахмистра Гюнтера Цоха, Метцингер пешком отправился за Эльбу, в Новый город, где воплотил свое намерение в изрядное количество бутылок рейнского. Дрезденцы, до поры бесстрастно выслушивавшие победные здравицы и грубоватые прусские шутки, однако, не стерпели, когда ротмистр коснулся в своих громких разглагольствованиях персоны Фридриха-Августа, обвинив саксонского короля в трусости и двоедушии. Завязалась драка, и подоспевшая городская стража уволокла буянов в Блокгауз, где разместился полицейский участок. Цоху удалось скрыться по дороге, и вахмистр принес черные вести в эскадрон, тут же вскипевший праведным гневом и порешивший большинством голосов поспешить командиру на выручку.

– Я надеюсь, приказ командующего армией генерала фон Блюхера тут всем известен? – ледяным тоном осведомился Петерсдорф, выслушав доклад. – К саксонцам относиться со всем уважением, как к вероятным союзникам, в бой вступать только при угрозе жизни, по возможности уходя от сражения даже в этом случае. Административный арест такой угрозой не является. Все, не явившиеся завтра к вечерней поверке, объявляются дезертирами, и эскадрон выступает без них. Разойтись!

– Господин майор, – тихо спросил Войцех, подходя к Петерсдорфу, – Метцингер, безусловно, получил по заслугам. Но мальчишек жаль.

– Они не мальчишки, а гусары, молодой человек, – усмехнулся майор, – кто бы говорил, герр лейтенант, но не вы. Выбросьте из головы эту историю и идите спать. Завтра с утра у вас дел непочатый край, учения не отменяются. Возьмете на себя временное командование эскадроном.

– Разрешите провести учения на городских улицах! – у Войцеха промелькнула шальная мысль, но он и сам еще не знал, как ее осуществить. – Здешний двор предназначен для ристалищ, а не для экзерциций.

– Разрешаю, – усмехнулся Петерсдорф, – главное, не переусердствуйте, герр Шемет.

Своим новым положением Войцех не замедлил воспользоваться, созвав офицеров эскадрона на военный совет. Участники пробирались в небольшую каморку, заваленную каким-то средневековым хламом, по одному, стараясь не привлекать внимания. На шаткий стульчик с треснувшей ножкой поставили свечу, и отблески пламени, раздуваемого сквозняком из-за потертого гобелена, которым было завешено выбитое окно, плясали по стенам, придавая собранию вид таинственного заговора.

– Если ротмистра завтра объявят дезертиром, – не тратя времени на долгое вступление, начал Войцех, – позор всему эскадрону. И за меньшее части распускали. Но и приказ командующего нарушать нельзя. Да и стражники ни в чем перед нами не виноваты, они честно исполняли свой долг.

– Если сделать ничего нельзя, – недовольно заметил Ортманн, – тогда зачем мы вообще собрались? Вставать ни свет, ни заря.

– Затем, чтобы решить, что делать, – улыбнулся фон Таузиг, – верно, герр лейтенант?

– Верно, – кивнул Шемет, – но времени действительно в обрез. Так что давайте ваши предложения, господа.

– Может, обратиться к перфекту? – с сомнением в голосе спросил Ортманн. – Хотя это может занять не один день, а майор своего решения менять не будет.

– И слухи по всему городу пойдут, – добавил Дитрих, – нам это ни к чему.

– Значит, надо придумать что-то такое, чтобы стража оказалась заинтересована в пресечении слухов, – заметил Войцех, – но что?

Он вдруг замолчал, приложил палец к губам и прислушался к воцарившейся в каморке тишине. Где-то скреблась мышь, ветер шуршал гобеленом, тихое дыхание собравшихся эхом отражалось от каменных голых стен.

– Корнет Лампрехт, – строгим голосом, но едва сдерживая улыбку, произнес он, – вы можете покинуть укрытие и принять участие в собрании.

– Как вы догадались, герр лейтенант, что это я? – удивленно спросил Карл, выбираясь из-за гобелена. – И с каких пор я стал корнетом?

– С этой минуты, – рассмеялся Войцех, – в связи с моим повышением командный состав эскадрона нуждается в экстренном пополнении. И кто еще мог влезть в окно по отвесной стене? Никого другого плющ бы не выдержал.

– Простите, герр лейтенант, – смутился Карл, – мне не следовало...

– Оправдываться потом будете, корнет, – вмешался Ортманн, – у нас есть более важные дела, чем выслушивать оправдания любопытного мальчишки.

– Решаете, как организовать побег ротмистру Метцингеру? – самым невинным голосом осведомился Карл. – Его держат в Блокгаузе, на втором этаже. Всего-то дел, что решетку перепилить и выпустить узников.

– А стража в это время будет ворон считать? – саркастически хмыкнул фон Таузиг. – Или ты знаешь способ бесшумно пилить решетки? И как передать им пилу?

– Решетки не пилой пилят, а ножовкой, – ответил Карл, – и передавать ничего не надо. А надо взобраться по стене и сделать это самим.

– Вот ты и забирайся! – насупился Ортманн. – А мы поглядим, как стража тебя будет со стены снимать. Зато у тебя будет шанс попасть в одну камеру с ротмистром, если повезет.

– Никто никого снимать не будет, – Войцеха, наконец, озарило, – мы их отвлечем. Карл, отыщи мне перо и бумагу. Отвезешь записку Кернеру, нам понадобится его помощь.

Поспать в эту ночь Шемету так и не довелось. Отослав новоиспеченного корнета с запиской, он отправился к Гансу Штоку, капельмейстеру эскадронного оркестра, и вытащил его из койки, только чтобы услышать, что составленный им план имеет одно слабое место. А именно содержание барабанщика Иоганна Дасслера под стражей совместно с ротмистром.

– А кто-нибудь еще может на барабане сыграть? – спросил Войцех, нахмурившись. – Это же, наверное, несложно?

– Вот сами попробуйте, герр лейтенант, – проворчал Ганс в седые усы, – тогда и решите, сложно это, или нет. Я, конечно, мог бы заменить Иоганна. Но кто заменит меня?

– А, знаете, герр Шток, – усмехнулся Шемет, – я готов попробовать. Мой учитель музыки говорил, что это все, на что я гожусь.

– Вы, значит, считаете, что барабанщику талант не нужен? – Шток грозно сдвинул косматые брови.

– Нет, что вы, – рассмеялся Войцех, – наоборот. Хочу ему заочно доказать, что я не настолько безнадежен, как он думает.

Во избежание лишнего шума барабан обернули в конскую попону, а палочки замотали мягкой замшей. Шток морщился, заявляя, что трудно судить о результатах, не слыша настоящего звука, но в конце признал, что Шемет подает большие надежды и при надлежащей практике и прилежании из него выйдет вполне сносный барабанщик.

– Если будет такая надобность, герр лейтенант, – довольно заметил Ганс, когда рассвет, пробирающийся в окна, приглушил огонек почти догоревшей свечи, – сможете себе на кусок хлеба заработать. Все войны когда-нибудь кончаются. А музыка вечна.

Звонкий голос трубы разорвал предутреннюю тишину, и Конюшенный двор зашумел конским ржанием, цокотом копыт, человеческими голосами, лязгом оружия, скрипом седел. Гусары поили коней, наскоро перекусывали горячим кофе с хлебом, разносимым расторопными кашеварами, подгоняли амуницию и становились в строй под бдительным наблюдением невыспавшегося командира.

Войцех, несмотря на бессонную ночь, был деятелен и собран. В крови бурлило веселье, предвкушение не битвы, но приключения, опасной забавы и рискованной игры. Гусарам, за исключением офицеров, не поставленным в известность о конечной цели утренних маневров, передавалось настроение лейтенанта, и юные лица сияли улыбками, а сборы шли споро и ловко.

Под стремительно светлеющим небом, прочерченным резными шпилями дворцов и колоколен, украшенным статуями на карнизах дворцов и церквей, эскадрон вливался в кривые старинные улочки колено к колену, плавно вписываясь в неожиданные повороты, звоном подков будил горожан, распахивавших узенькие окна, чтобы полюбоваться зрелищем, отвечал огненными взглядами на смущенный румянец попадавшихся навстречу служанок, спешивших на рынок. Музыканты, ехавшие впереди эскадрона, пока молчали, и розоватые лучи солнца огненными сполохами сверкали на меди труб и валторн. Барабан для Войцеха, довольно оглядывающего строй, впервые с начала похода безупречно выполняющий эволюции, пока вез на своем коне Шток.

Перед мостом Войцех кивнул фон Таузигу, тут же сменившему его во главе эскадрона, и поспешил занять свое место в оркестре.

– С чего начинаем, герр лейтенант? – спросил капельмейстер, передавая Шемету барабан.

Войцех на секунду задумался и весело тряхнул головой.

– Эх, если уж нарушать правила, то все и сразу, – усмехнулся он, – давай "Черный отряд Гайера"*.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – рассмеялся Шток и, посерьезнев, спросил: – Мысль заработать на хлеб музыкой пришлась вам по душе?

– Возможно.

Войцех улыбнулся и взялся за палочки.

Мы черные отряды Гайера, хей-я, хо-хо,

И мы хотим биться с тиранами, хей-я, хо-хо.

Музыканты начали, и эскадрон подхватил старинную песню, молодые голоса зазвенели над Эльбой, воспевая древнюю вольность и отвагу.

Когда пахал Адам и Ева пряла, Господи помилуй,

Где же был тогда дворянин? Господи помилуй.

Нас ведёт Флориан Гайер, несмотря на изгнание и запрет,

Крестьянский башмак поместил он на знамя, у него есть шлем и доспехи.

Под звуки песни эскадрон вышел на мост.

Проехав между Блокгаузом и Новым Рынком, гусары остановились на площади, у самого памятника Августу Сильному. Золотой всадник на вздыбленном коне горделиво озирал Дрезден с высоты гранитного постамента, ослепительно сияя на солнце. Войцех саркастически прищурился, разглядывая грозную фигуру. Дитрих, воспользовавшись недолгой передышкой, подъехал к командиру.

– Божьей милостью король польский, великий князь литовский, русский, прусский, мазовецкий, жемайтский, киевский, волынский, подольский, подляшский, инфлянтский, смоленский, северский, черниговский, а также наследный герцог и курфюрст саксонский и так далее, – без запинки произнес Войцех полный титул Фридриха-Августа Первого Саксонского и по совместительству Августа Второго Польского, – можно даже подумать, что он действительно был силен в чем-то, кроме интриг, и славен не только любовными похождениями.

– Он даже алхимиков при дворе привечал, – ответил Дитрих, – но и они его подвели. Вместо обещанного золота изготовили фарфор. Впрочем, лучший Мейсен ценится чуть не на вес золота, так что в накладе он не остался. И благодарность потомков заслужил.

– Хороший фарфор, – кивнул Шемет, – спасибо Его Величеству.

Разговор прервали подоспевшие «союзники». Еще в Бреслау Людвиг Ян организовал во фрайкоре военный хор, и его участники, срочно собранные предупрежденным о затевающейся вылазке Кернером, прибыли на место почти в назначенный срок. Седобородый «отец немецкой гимнастики» тут же принялся руководить организацией концерта, а взволнованный Теодор подъехал поприветствовать Шемета и фон Таузига. Песни Кернера составляли львиную долю репертуара хора, и юный поэт очень волновался, как искушенная дрезденская публика их примет.

– Не переживай, Тео, – успокоил его Войцех, – драки за место в наших рядах не обещаю, но девушки, не сомневаюсь, будут в восторге.

– Тебе бы все шутить, Шемет, – нахмурился Кернер, – я поклялся не целовать девичьих уст до полного освобождения Германии от врага.

– Я тоже, – подмигнул Войцех, – с некоторых пор я предпочитаю вдовушек.

Теодор сердито сверкнул темными глазами, но не сдержал улыбки.

– Попробую последовать твоему примеру.

Войцех в нетерпении разглядывал двухэтажное здание Блокгауза. В блистательном Дрездене даже караульня служила украшением города. Массивную кладку украшали барочные гирлянды над высокими стрельчатыми окнами первого этажа и арками подъезда и скульптура над небольшим треугольным фронтоном. Забранные решетками окна второго этажа лепились под четырехскатной черепичной крышей. Заднюю стену Блокгауза, как, выезжая с моста, успел заметить Войцех, увивал старый плющ, что должно было облегчить Карлу задачу.

Приготовления, наконец, закончились, хор, музыканты и эскадрон встали по указанным местам, и Шемет вновь взялся за палочки. Ян знал толк не только в организации спортивных обществ, стройный хор мужских голосов взлетел к весеннему небу призывом к борьбе и свободе, наполняя сердца отвагой и мужеством.

– Германское Отечество – это земля Свободы, – пели гусары и егеря, тирольские стрелки и уланы. И черно-красно-золотой флаг объединенной Германии гордо вился на апрельском ветру, обещая победу.

Войцех выбивал дробь, все больше входя во вкус. Послушный всаднику Йорик вторил ритму перестуком копыт и звоном уздечки, палочки весело летали в ловких длинных пальцах. Он импровизировал на ходу, на долю секунды опережая трубы и гобои, валторны и кларнеты, и музыка уносила его за собой к неизведанной прежде радости высокого искусства.

– Я в вас ошибся, герр лейтенант, – тихо сказал Ганс в перерыве между песнями, – не на хлеб. На доброе рейнское и баранье жаркое вполне хватит.

– Ваши слова да в уши бы моему учителю, – довольно улыбнулся Войцех, – впрочем, ваше одобрение для меня значит много больше, герр Шток.

Дрезденцы, привлеченные необычным зрелищем, заполнили площадь перед караульней. Мальчишки повисли на фонарных столбах, чтобы получше разглядеть музыкантов, дамы и девушки махали платками, привлекая к себе внимание красавцев в черном, молодые и старые мужчины одобрительно кивали, встречая каждую новую песню все более громкими овациями.

Войцех, заметив, что под арками Блокгауза столпились люди в мундирах городской стражи, а те, кому служба не позволяла покинуть здание, прильнули к окнам, махнул рукой Карлу. Юноша кивнул и слился с толпой.

Словно внутренним взором Шемет видел, как мальчишка бежит по пустой лужайке перед задней стеной караульни, спеша поскорее прильнуть к затененной плющом стене. Вот он переводит дух, прислонившись к прохладной серой кладке, сбрасывает теплую не по погоде шинель, достает небольшую ножовку и, зажав ее в зубах, взбирается по темным ветвям, оплетающим стену в проеме между высокими окнами. Медленно и осторожно, но одна из веток все равно не выдерживает, и Карл повисает на руках. Подтягивается, упираясь носком сапога в стену, снова находит опору, карабкается выше, упорно и упрямо.

Конечно, видеть всего этого Шемет не мог, но воображение рисовало ему картины одну за другой, страх за юношу заставлял сжиматься сердце.

"Лучше бы я сам пошел. После Полоцка мне уж ничего не страшно".

Но теперь надо было ждать, и не позволять руке, сжимающей палочку, дрогнуть от волнения, и надеяться, что музыка заглушит резкий скрежет металла по металлу для оставшихся в здании стражников. Сколько времени понадобится Карлу? Полчаса? Час?

Войцех стиснул зубы и полностью ушел в музыку, запрещая себе думать о происходящем на заднем дворе караульни.

Наконец, в толпе мелькнули три черных мундира, седые волосы под фуражкой, неуклюжая шинель. Шемет с облегчением вздохнул. План удался.

Опасности на этом, впрочем, не закончились. Воодушевленный освобождением Метцингер проталкивался к Золотому Всаднику, явно собираясь занять свое место во главе эскадрона. У Войцеха от гнева раздулись ноздри, в глазах полыхнул огонь. Стоило подвергать мальчишку опасности только для того, чтобы стража, спохватившись, бросилась ловить сбежавшего арестанта?

В это время из толпы выступили Лютцов и Петерсдорф, вовремя перехватившие ретивого ротмистра.

– Вы под арестом, герр Метцингер, – холодно сообщил майор фон Лютцов, – оружие вы, как я понимаю, уже сдали.

– А вам, молодые люди, – добавил фон Петерсдорф, обращаясь к потупившимся соучастникам ротмистра, – это послужит уроком. Считайте, что наказание вы уже отбыли. После концерта можете занять свое место в строю.

Вечером Шемет и фон Таузиг осуществили план по возрождению рыцарских традиций, пригласив в компанию зардевшегося от похвал корнета Лампрехта. После первых двух стаканов рейнского Карл уснул у Войцеха на плече, и переглянувшиеся друзья, подхватив посапывающего юношу, отнесли его в кровать, стянув с него только сапоги и укрыв все той же шинелью.

– Далеко пойдет, – улыбнулся Войцех, глядя на невинно спящего мальчишку.

– Но по стенам он лазит, все-таки, лучше, чем пьет, – заметил Дитрих, закрывая за собой дверь, – пойдем, герр лейтенант, продолжим праздник. Думаю, в другой раз такая возможность нам не скоро представится.

– Очень на это надеюсь, – кивнул Войцех, – за это и будем пить, дружище.

Конвой

Из Дрездена фрайкор переместился в Лейпциг, где оставался до самой середины апреля. Армия Блюхера бездействовала в ожидании приказов из Главной квартиры, растянувшись до самого Альтенбурга и выдвинув передовые отряды к реке Заале, на которой стоял Евгений Богарнэ. От Магдебурга, где союзники отбили попытку французов сделать вылазку на Берлин, на соединение с Блюхером двигался Витгенштейн. Часть войск пришлось оставить, чтобы блокировать занятые французами в тылу прусские крепости – Данциг и Торн. Главная армия все еще находилась в Бунцлау, дожидаясь пополнения из России и мобилизации прусского ландвера.

Войцех, хотя и убедил себя, что задержка пойдет на пользу готовности эскадрона к боевым действиям, в глубине души сгорал от нетерпения. За полгода, проведенные в Пруссии, тяготы военных будней почти забылись, мороз и голод превратились в смутные призраки, и горячечные воспоминания о ярости боя, о пьянящей радости лихой атаки, о громе конских копыт и сверкающих молниях сабель преследовали его даже во сне.

Пятнадцатого апреля фон Лютцов получил приказ перейти Заале. Фрайкор направлялся в самое сердце Рейнской конфедерации. Тревожить противника, перехватывая курьеров, обозы, разведывательные и охранные пикеты, – фон Блюхер учел русский опыт партизанской войны и намеревался перенести его на германскую землю. Кроме того, генерал надеялся, что, несмотря на верность правителей стран Рейнского союза Наполеону, народ удастся поднять на борьбу за общегерманское дело, и баварцы, вестфальцы и вюртембержцы по примеру испанцев ударят французам в тыл.

Черным вихрем пронесся фрайкор по саксонским герцогствам. Ночевали в лесах, в маленьких деревушках под самым носом противника, на каждом шагу вступая в мелкие стычки с разрозненными отрядами французов и их немецких союзников. Отсылали в Альтенбург захваченные транспорты с оружием и продовольствием, депеши наполеоновских курьеров и пленных. Тревожные слухи доходили до них с большим запозданием, о прибытии Наполеона со свежими силами к армии и поражении Витгенштейна и Блюхера под Лютценом фон Лютцов узнал только к середине мая.

Отступление союзных войск к востоку от вновь перешедшего в руки французов Дрездена поставило корпус в тяжелое положение, отныне они всецело зависели от доброго расположения местного населения. Наученный горьким опытом 1812 года Войцех держал эскадрон железной рукой, но далеко не всем командирам удавалось добиться столь жесткой дисциплины среди полуголодных солдат. Реквизиции и грабежи мало способствовали достижению главной цели похода, и, к разочарованию фон Лютцова, рассчитывавшего собрать в западных землях маленькую армию, к фрайкору присоединились только пара сотен студентов Йены.

В деревенском трактире в полдень было немноголюдно. Войцех, с превеликим трудом сохраняя светские манеры, поглощал горячий айнтопф. Среди густой мешанины моркови, картофеля и капусты сиротливо плавали мелкие жилистые кусочки говядины, но после походной пищи эта нехитрая стряпня казалась почти пиром. Напротив, прихлебывая пиво из высокой деревянной кружки, сидел сельский староста и недовольно разглядывал выданную Шеметом расписку. Стояла третья неделя мая, и трава уже зеленела вовсю, позволяя перевести лошадей на подножный корм. Но это задерживало передвижение, и овес, запасы которого к весне оскудели, был необходим.

– Платить кто будет, господин лейтенант? – недовольно пробурчал староста, сдувая пену с усов. – Пруссаки, говорят, драпают до самого Бреслау, а Наполеон вот-вот войдет в Берлин.

– Значит, в ваших интересах не допустить такого поворота событий, – резонно возразил Войцех, – по французским распискам вам хоть раз за последний год заплатили?

Староста покачал головой, но маленькие глазки смотрели жестко.

– Вы – не Гогенцоллерн, господин лейтенант, – хмыкнул он, – и вряд ли можете гарантировать, что мы получим эти деньги в случае вашей победы. А французы, до последнего времени, платили исправно. Вот если бы вы расплатились звонкой монетой, наши ребята, возможно, и поверили бы сладким словам господина Кернера.

– И где я ее возьму? – нахмурился Шемет. – Знаете, герр Шульман, я бы и из своих средств заплатил, но золото – тяжелый груз, а я сомневаюсь, что здесь имеется банк, который примет мой вексель.

– Зачем же из своих, Ваше сиятельство? – ухмыльнулся староста, вдруг вспомнив о титуле собеседника. – Можно и из французских.

– Это как? – Войцех от неожиданности уронил ложку, и она потонула в густом вареве.

Тракт пролегал у самого подножия невысокого холма. По другую сторону его за зеленеющим озимыми полем виднелась небольшая рощица.

– Плохое место, – покачал головой Войцех, – открытое. Они заметят нас задолго до того, как мы атакуем, и успеют уйти.

– Лучшего не нашлось, – пожал плечами Дитрих, – здесь, хотя бы, по левую сторону дороги холм срыт, можно будет их к стене прижать.

– А они будут ждать, пока мы их прижмем? – хмыкнул Войцех. – Ближайшее укрытие чуть не в полумиле отсюда. Уйдут.

– А если бы роща у самой дороги была, – возразил Дитрих, – мы что, выскакивали бы из кустов как Шиллеровские разбойники? Это только в театре хорошо сморится. Французы в конвой зеленых юнцов не ставят, половину эскадрона почем зря положили бы.

– Уйдут, – сквозь зубы процедил Войцех, – остановить бы их. Но как? Из рощи бревна приволочь – так времени в обрез, Шульман говорил, из Шайбелау дорога у них часов пять займет.

Йорик заплясал, дернул узду. Настроение всадника, как обычно, передалось ему в полной мере. Войцех похлопал коня по горделиво изогнутой шее.

– Разрешите обратиться, герр лейтенант, – вступил в разговор корнет Ганс Эрлих, белокурый студент из Йены, присоединившийся к фрайкору еще в Бреслау.

– Что там у вас, корнет?

– Можно остановить, – с легким сомнением в голосе произнес Эрлих, – гранатами дорогу перед конвоем забросаем. Пока в себя придут, эскадрон доскачет.

– Хорошая мысль, – фыркнул Войцех, – да где я вам гранаты возьму? Они уже полвека, как только в крепостях и на флоте остались. Старомодное оружие, непрактичное.

– Бутылку порохом набить, фитиль вставить, – предложил Ганс, – сгодится. Разрешите съездить в деревню, герр лейтенант?

– Не успеешь, – нахмурился Дитрих, – и эскадрон вот-вот подойдет, надо будет людей строить. Может, догоним.

Войцех тряхнул головой и слетел с коня, открыл походный баул.

– Двадцатилетняя выдержка, – с тоской в голосе сообщил он, доставая из мешка две бутылки аккуратно завернутого в старые рубахи вина, – с Дрездена берег. Ну, да ладно.

Темная струя полилась на землю, Эрлих, разложивший одну из рубах прямо на траве, одну за другой опустошал на нее гусарские пороховницы. Фитили сделали из пропитанной маслом веревки.

– Руки не оторвет? – с беспокойством спросил Войцех. – Горит быстро.

– В лаборатории не оторвало, – с усмешкой ответил Ганс, – мы там еще и не такие эксперименты проводили, герр лейтенант.

Они управились в четверть часа. Лейтенант Ортманн привел эскадрон, по счастью стоявший вблизи от деревни, куда Войцех с небольшим отрядом в полтора десятка гусар ездил на фуражировку. Эрлих с тремя стрелками для прикрытия забрались по отвесной, но мягкой и неровной стене холма и залегли в ожидании конвоя. Войцех, помахав на прощание корнету рукой, умчался в сторону рощи, где гусары уже строились повзводно, готовясь к атаке.

На холме мелькнул белый платок, Эрлих с вершины первым заметил приближающийся конвой. Тяжелая дорожная карета, запряженная шестеркой лошадей, двигалась по тракту быстрым шагом. Впереди ехал взвод шеволежеров в темно-зеленых мундирах с красной опушкой, в медных касках с меховыми «гусеницами». На остриях пик трепетали маленькие флажки. Еще три взвода следовали за каретой. Войцех перевел дыхание. Когда Шульман упомянул пики, Шемет решил, что речь идет о литовских уланах. Свой долг он исполнил бы в любом случае, но драться с французами было куда приятнее.

Взлетел к небесам медный клич трубы, и Войцех, взмахнув саблей, пустил Йорика рысью. Эскадрон следовал за ним, как на учениях, сомкнутым строем, черной тучей, смертоносные клинки ярко сияли в лучах майского солнца.