Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

В Бреслау отряд Фуке разделился. Большая часть поспешила на пункты сбора регулярной армии, призывавшей в свои ряды как резервистов, так и добровольцев. Войцех с друзьями и еще пара десятков их спутников направились в таверну «Золотой Скипетр», где уже неделю майор фон Лютцов формировал, с королевского разрешения, свой отряд «Черных егерей».

Адольф фон Лютцов привлек к себе внимание Шарнхорста еще во время обороны Кольберга – одной из немногих крепостей, героически сопротивлявшихся французам и оставшейся в руках пруссаков после заключения унизительного мира с Наполеоном. Майор фон Лютцов позже принимал участие в партизанской войне Фердинанда фон Шилля и избег трибунала лишь потому, что в это время числился в отставке.

Шарнхорст, главный вдохновитель реформ в прусской армии, все эти годы старался поддерживать связь с офицерами, зарекомендовавшими себя как непримиримые враги Наполеона и готовыми по первому зову подняться на борьбу с врагом. Но король Фридрих-Вильгельм, дрожавший перед грозным победителем, тех, кто отказался сложить оружие, считал чуть ли не предателями и опасными вольнодумцами. Шарнхорсту стоило большого труда убедить короля позволить фон Лютцову и Яну создать Королевский Прусский свободный корпус, в который будут принимать всех желающих, а не только подданных Пруссии. Но под давлением Патриотической партии Фридрих-Вильгельм уступил своему генерал-квартирмейстеру, и уже к концу февраля фон Лютцов начал формирование фрайкора.

Никогда прежде не знала ни одна армия мира такого собрания цвета нации, объединенного великой целью борьбы за свободу. Людвиг Ян и Карл Фридрих Фризен, отцы немецкого спортивного движения, педагог Фридрих Фрёбель, лирик Макс фон Шенкендорф, художник и мастер немецкого романтизма Георг Фридрих Керстинг, историк и писатель Фридрих Христоф Фёрстер, народный романтик барон Йозеф фон Ейхендорфф – вот неполный перечень великих имен, воевавших в корпусе фон Лютцова, подавая пример мужества и патриотизма соотечественникам.

Большую часть добровольцев составляли ремесленники, рабочие и студенты. Они пришли в Бреслау со всех концов Германии, из Тюрингии и Вестфалии, из Саксонии, Мекленбурга и Брауншвейга. Получив королевское разрешение носить черную форму, что позволяло экипироваться намного дешевле, они украсили ее красными воротниками и латунными пуговицами, и черно-красно-золотой флаг объединенной Германии стал знаменем фрайкора. Здесь не было ни сословных, ни религиозных различий. Все они были сыновьями одного немецкого отечества, братьями по оружию. И никогда прежде на земле Германии не звучало так часто заветное слово "свобода".

Решение отправить пожитки и прислугу в Бреслау заранее оказалось верным. Камердинер уже больше месяца держал для Войцеха небольшую квартиру поблизости от королевской резиденции, с готовностью соглашаясь на все растущую цену, но категорически отказавшись потесниться для других жильцов, поскольку договор уже был заключен.

Друзья въехали туда, разместившись с вполне сносным комфортом, и даже, к нескрываемому счастью Карла, получив каждый по отдельной спальне. Войцех, с порога отдавший распоряжение забрать багаж из следовавшего за отрядом обоза, помчался на конюшню, где Йорик встретил его радостным ржанием и с благодарностью принял чуть раскрошившийся в кармане сахар. Нового коня он, невзирая на неловкую попытку отказаться, подарил Карлу, кляча, которую тот ухитрился раздобыть себе в Берлине, для строя совсем не годилась.

С не меньшей радостью он, наконец, встретился с наградной саблей. Впрочем, для того, чтобы она заняла достойное место на поясе, следовало подождать, пока будет готов новый мундир. В эти дни портные со всей округи съехались в Бреслау, спрос на военную форму рос с каждым днем, и в мастерских свечи жгли далеко за полночь.

Майор фон Лютцов встретил Войцеха с распростертыми объятиями. Фрёбель, приехавший в Бреслау неделей раньше, уже успел рассказать командиру корпуса о вкладе графа Шемета в обучение кавалеристов, а служба в Гродненском гусарском полку послужила лучшей рекомендацией. Войцех тотчас же получил под начало полуэскадрон гусар, представление на производство в лейтенанты и место на одной из городских площадей для обучения новобранцев. Фон Лютцов, судя по взволнованному блеску серых глаз и нервной жестикуляции, которой он сопровождал свою речь, очень торопился как можно скорее превратить толпу горящих патриотизмом, но необученных новобранцев в грозный военный отряд.

Ко двору Войцех явился лично. Король произвел на него не лучшее впечатление, даже при коротком знакомстве было видно, что самодержавного правителя Пруссии раздирают сомнения в правильности предпринятых начинаний, и обуревает гнев при мысли о самоуправстве спасающих его страну государственных и военных деятелей. О фон Лютцове Фридрих-Вильгельм отозвался почти пренебрежительно, посетовал на то, что молодой человек столь блестящего происхождения предпочел службу в компании штатских вольнодумцев надежной карьере в частях регулярной армии, но представление о производстве в лейтенанты подписал, хотя и с недовольной гримасой.

Облачившись в новенький черный доломан с черными же шелковыми шнурами, рейтузы с кожаной вставкой и мягчайшие ботики, перетянув талию кушаком с белыми перехватами и водрузив на голову фуражку с серебряной мертвой головой, Войцех почувствовал себя совсем счастливым. Штатское платье надоело ему до чертиков. Йорик, одобрительно кивая, с ним согласился. Сабля заняла место на поясе, пистолеты – в седельных кобурах. Занятия шли с утра до полудня, и еще пару часов после обеда, и никогда прежде обучение не проходило так быстро, с таким очевидным успехом – патриотический порыв и боевой дух способствовали этому намного больше, чем страх перед самыми жесткими наказаниями.

Март близился к середине, снег уже почти сошел, лишь редкими грязноватыми заплатами пятная дышащую сыростью землю. С крыш, звеня, стекала капель, солнце все чаще выглядывало из-за туч, золотя латунные пуговицы мундиров и этишкеты киверов. 13 марта Фридрих-Вильгельм, наконец, решился объявить войну Франции. Это известие, как и обнародование заключенного месяцем ранее союзного договора с Россией, было встречено с большим энтузиазмом. А еще через три дня король, по настоянию Гарденберга и Шарнхорста, выпустил воззвание «К моему народу», в котором призывал подданных отдать все силы на борьбу с ненавистным врагом.

Двадцать седьмого марта Королевский Прусский свободный корпус выступил из Бреслау. Войцех ехал во главе своего полуэскадрона, и на лице его сияла довольная улыбка.

Силезия и Саксония

По ночам еще изрядно подмораживало, хрусткий ледок сковывал неглубокие лужицы, размякшая весенняя земля мелкими трещинками разбегалась под копытами коней, студеный пар дыхания мешался с голубым дымком трубок. Но красноватые почки уже наливались апрельскими соками, небо синело в прозрачной высоте, весенние запахи будоражили кровь.

Первую неделю корпус продвигался по землям Силезии, уже вполне проникшимся прусским духом и встречавшим добровольцев радостным гомоном придорожных сел и теплым приемом в небольших уютных городках. Шли с песнями, о Германии и победе, о родине и свободе, о юности и кипучей жажде битвы.

Битва грядет!

Вложим наш праведный гнев

В старый германский напев!

Братья, вперёд! *

Теодор Кернер, уроженец Дрездена, по призыву майора фон Лютцова оставивший сулившее карьеру и славу место придворного драматурга в Вене, присоединился к отряду перед самым отъездом из Бреслау. Юный поэт посвятил свою лиру Германии, и его стихи, написанные у походного костра, а то и прямо в седле, тут же подхватывал фрайкор, распевая их на мелодии старинных маршей и народных песен.

Войцех видел Теодора, которого фон Лютцов взял к себе в адъютанты, всего пару раз, подъезжая за очередным приказом. Кернер ему понравился, темноволосый, стройный, с прекрасными темными глазами, подернутыми печалью, и тонкой полоской усов над упрямо сжатыми губами. Стихи тоже были хороши, в поэзии Шемет толк знал. Однако же, при всем горячем патриотизме, было в них нечто, исподволь настораживавшее Войцеха.

Отчий наш дом

Мы из калёных цепей

Вызволим жертвой своей.

Храбро умрём!

Смерть в бою не страшила и его. Но выучка, пройденная в Гродненском полку, охлаждала воинственный пыл разумными соображениями, что жертвы должны быть оправданными. Что толку в героической гибели, если враг восторжествует? Каждый должен быть готов к тому, что именно его жизнь станет ценой победы. Но не все же! Не в первом же бою!

Юные гусары – вчерашние студенты и чиновники, сыновья юнкеров и профессоров – словно торопились навстречу последней славе, подхватывая слова Кернера. Вокруг расстилалась мирная Силезия, по вечерам к лагерным кострам стайками прибегали деревенские девушки в расшитых передниках и накрахмаленных чепцах, чтобы одарить идущих на смерть героев нежным взглядом и свежим поцелуем, их матери потчевали воинов жареными колбасками и отменным домашним пивом, отцы одобрительно кивали в такт воинственным песням. В лагере царил праздничный дух, словно в древние времена, когда жертвы, увитые гирляндами цветов, спешили на заклание.

На третий день лейтенант Шемет не выдержал и, оставив фон Таузига во главе полуэскадрона, поскакал в голову колонны, к командиру. Фон Лютцов выслушал одного из немногих офицеров, чей опыт почти мог сравниться с его собственным, с подобающим вниманием, и приказ о сокращении дневного перехода на час, с тем, чтобы употребить это время на маневры и обучение новобранцев, был получен.

В первый же вечер, после недолгого отдыха, который Войцех позволил лошадям, поскольку патриотического подъема от них ожидать не приходилось, эскадрон построился для учений. Во главе встал сам майор Кристиан фон Петерсдорф, командир кавалерии фрайкора, сподвижник фон Лютцова еще со времен восстания Шилля. Офицеры двух других гусарских, уланского и конно-егерского эскадронов присутствовали верхами, и многие бойцы фрайкора предпочли перекусить всухомятку, но не пропустить поучительное зрелище.

Войцех, ранжировав свой полуэскадрон в две шеренги, выехал перед строем и оглядел бойцов. Мундиры пестрели всеми оттенками черного, сабли по большей части деревенской ковки, пистолеты были далеко не у всех, а карабинов – пять на весь эскадрон. Хороших лошадей тоже не хватало, но фон Петерсдорф уже разослал ремонтеров по ближайшим окрестностям. Войцех с трудом подавил вздох.

Начал он с самых простых команд, снова и снова перестраивая эскадрон повзводно и опять в две шеренги, пока всадники не запомнили свое место в строю. На это ушел почти весь отведенный на учения час, но, с молчаливого согласия майора Петерсдорфа, Шемет не позволил воинам спешиться, пока эскадрон не начал уверенно перестраиваться на поворотах, на рысях и даже в галопе. Петерсдорф улыбался в густые усы и одобрительно кивал, предоставив младшему офицеру свободу действий. Его собственный опыт относился более к кирасирам, тяжелой кавалерии, в лоб налетающей на противника и зачастую пренебрегающей хитрыми тактическими маневрами, требующими от людей ловкости, а от лошадей – послушания и проворства.

Ужинал Войцех в компании друзей, за кружкой горячего кофе наскоро вводя Дитриха в премудрости офицерской службы. Фон Таузиг, с его острым умом и быстротой принятия решений, словно родился для должности кавалерийского офицера, сочетая в себе пылкую храбрость с выдержкой и хладнокровием. Карл тоже порадовал Войцеха во время учений. Юноша сидел на рыжем Огоньке как влитой, с ловкостью управляя горячим конем одними только коленями, ни разу не запутался в командах и мог служить достойным образцом для подражания всем товарищам по эскадрону.

На утренней поверке эскадрон не досчитался троих бойцов. Войцех с трудом подавил мимолетную вспышку гнева, не позволив разочарованию отразиться на лице. Корпус выступил в поход, и Шемет, убедившись, что гусары держат строй намного лучше, чем накануне, снова отправился к фон Лютцову.

Вернулся он вполне успокоенный состоявшимся разговором. Дитрих, подъехавший к нему, спокойствия командира не разделял.

– Они присягу приносили, – тихо, так, чтобы услышал только друг, проворчал он, – в церкви. Мне и тебе, может, и совести довольно, но они-то своему богу клятву давали. И Германии. А сбежали еще до первого же боя. Что дальше-то будет?

– Пусть бегут, – пожал плечами Шемет, – и чем скорее, тем лучше.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Лучше пусть бегут с учений, чем из боя. Каждый, кто повернет коня во время атаки, кто сломает строй, может послужить причиной большой беды. Мне нужны бойцы, а не восторженные юнцы, распевающие песни.

– Плохие песни?

– Хорошие, – вздохнул Войцех, – но одних песен чертовски мало для победы, дружище. Нужна дисциплина, нужен боевой дух. В России его все еще вколачивают в спину шпицрутенами. Я рад, что времена меняются. Но я должен быть уверен в тех, кого веду в бой. Как в тебе.

– Ну, спасибо, – рассмеялся Дитрих, – за высокое доверие, герр лейтенант.

– Ты еще проклянешь мое доверие, дружище, – хищно ухмыльнулся Войцех, – давай-ка еще раз пройдемся по уставу караульной службы. Ночью подниму, спрошу, как пикеты расставлять, чтобы отвечал без запинки.

– Не то что? – лукаво прищурился Дитрих.

– Не то я расстроюсь, – подмигнул Войцех, – а ты себе этого не простишь.

– Точно, – покаянно вздохнул фон Таузиг,– не прощу. Давай, герр лейтенант, учи, пока время есть. Не подведу.

Уже на следующий вечер весь лагерь напоминал разворошенный муравейник. Егеря в черных литовках и бархатных беретах, тирольские стрелки в мышино-серых мундирах и высоких, лихо загнутых набок шляпах с зелеными перьями, мушкетеры в блестящих киверах учились действовать в рассыпном строю и цепью, в две и три линии, палашом и штыком. Патроны берегли, и ружей пока не хватало на всех, но офицеры делали все возможное, чтобы хоть как-то подготовить своих людей к будущим сражениям.

Кавалерия не отставала, Войцех чуть не сорвал голос, обучая всадников держаться колено к колену при любых эволюциях эскадрона. Фланкеры учились перезаряжать карабины на скаку, остальные – приемам сабельного боя, рубя с коня воткнутые в землю ветки или сшибаясь друг с другом на палках. Тренировки с боевым оружием Шемет ввести не рискнул.

Дезертиров с каждым днем становилось все больше, но их место занимали вновь присоединявшиеся к фрайкору добровольцы, многих из которых приходилось учить с самого начала, что задерживало общую подготовку. Войцех осунулся, под глазами залегли темные круги, сон бежал от него, несмотря на смертельную усталость. Но голубые глаза сверкали решительным огнем из-под сдвинувшихся бровей, и твердо сжимала рука золотой эфес сабли.

Пятого апреля фрайкор вступил на землю Саксонии. Король Фридрих-Август, набожный до ханжества и крайне тщеславный во всем, что касалось его сана, в важных случаях проявлял прискорбную нерешительность. Победы Наполеона и его благосклонность произвели на саксонского монарха глубокое впечатление, и он не спешил присоединиться к русско-прусскому союзу, хотя после взятия Берлина и выступления Блюхера и Витгенштейна во главе двух армий из Бреслау стало очевидно, что его страна станет театром военных действий. Собрав всю имевшуюся в Саксонии армию, Фридрих-Август покинул столицу и заперся в крепости Торгау, запретив впускать туда как французские, так и русские войска. Эта попытка усидеть между двух тронов дорого обошлась ему впоследствии.

Как только фрайкор пересек границу, фон Лютцов выпустил пламенный манифест, автором которого был Кернер. Обращаясь к соотечественникам, поэт перечислил все грехи Наполеона перед Германией и призвал молодежь Саксонии присоединиться к борьбе. "В наших рядах нет различия по рождению, сословию и подданству. Мы победим Ад и его союзников и утопим их в крови, даже если это будет наша кровь".

Войцех к призыву пролить море крови отнесся скептически, но своими взглядами поделился только с Дитрихом. Добровольцы продолжали прибывать, и он надеялся, что пролитый на маневрах пот с успехом заменит бессмысленное кровопролитие в бою.

Хотя основной задачей рейда корпуса в самое сердце Рейнского союза было поднятие патриотических настроений во всей Германии и присоединения ее к борьбе с Наполеоном, фон Лютцов не пренебрегал ни одной возможностью нанести ущерб неприятелю. Гусарские разъезды высматривали французских курьеров, пару раз неожиданное появление фрайкора заставило бежать немногочисленные гарнизоны из маленьких саксонских городов или спугнуло отряды фуражиров и ремонтеров.

По дороге на Дрезден, родной город Кернера, местные крестьяне сообщили, что в нескольких милях от разбитого на ночь лесного лагеря фрайкора остановился французский обоз, движущийся по направлению к Эльбе, где вице-король Италии Евгений Богарнэ строил новую линию обороны, стягивая туда войска со всей Пруссии. Фон Лютцов тотчас же отдал приказ выступать в обход, надеясь перехватить транспорт.

Дорога вилась между лесистых холмов, за которыми расположились проведшие ночь на марше пехотинцы. Кавалерия выстроилась справа, на равнине, вдоль дороги. Артиллерию искусно спрятали на вершинах двух сжимающих дорогу в самом узком месте холмов.

Войцех, уже давно не видавший настоящего дела, горел нетерпением. Йорик переступал с ноги на ногу, разделяя настроение седока. Через час пыльное облако возвестило о приближении головы обоза. Затрубил рог, и артиллерийский залп разорвал утреннюю тишину. Французы, не ожидавшие атаки, выскочили на равнину под непрекращающимся обстрелом и спешно начали строить вагенбург, надеясь отогнать нападающих огнем пехоты из-под прикрытия повозок.

Сопровождавшие обоз уланы бросили своих коней в атаку на холмы, надеясь захватить немногочисленные, хотя и удачно расположенные пушки. Оставшиеся без кавалерийского прикрытия повозки тут же атаковала пехота, загоняя медленно отступающего противника обратно в дефиле. Затрещали выстрелы, под прикрытием огня егерей разрядившие мушкеты бойцы фрайкора бросились в штыковую атаку.

Гусарские эскадроны, переходя с рыси в галоп, сомкнутыми рядами устремились во фланг французским уланам как раз в тот момент, как пушки дали залп картечью. Неприятельская кавалерия не успела повернуть, а бросок вверх по крутому склону заставил их сбавить скорость, и черная лавина врезалась в них, сметая вниз.

Войцех мчался вперед, за его спиной земля гудела от бешеной скачки летящего в атаку эскадрона. Опьянение битвы снова охватило его, сабля в сжатом кулаке тосковала по вражеской крови, ноздри раздувались от гневного предвкушения. Рядом пролетел Дитрих, на скаку обрубив древко уланского копья, гусары опрокинули уже смешавшийся уланский строй, но и сами рассыпались, когда враг побежал перед ними вниз по холму.

Зазвенели сабли, крики людей, конское ржание, треск выстрелов смешались в грозный гул сечи. Вся эта масса обрушилась на головные повозки обоза, оборонявшая его пехота, не в силах вести в такой сумятице прицельный огонь, отступила, сминая боевые порядки защищавших центр французов. Бойцы фрайкора не замедлили воспользоваться ситуацией, усиливая натиск на теряющего боевой дух неприятеля.

Войцех, только что удачным наскоком ссадивший с коня уланского корнета, обернулся. Карл Лампрехт, с побледневшим до синевы лицом, с трудом уворачивался от ударов уланской пики, сжимая в руке бесполезную на таком расстоянии саблю. Войцех послал Йорика вперед, но Дитрих опередил его, подлетев к улану сбоку, и размашисто рубанул его по плечу. Пика выпала из повисшей плетью руки, и улан поднял руки, жестом показывая фон Таузигу, что сдается.

Дальнейшее сопротивление было бесполезно, и французы, бросив две сотни повозок с провиантом и патронами на милость победителя, отступили. На преследование противника фон Лютцов отрядил уланский эскадрон, остававшийся в резерве и со свежими силами бросившийся в погоню.

– Первая победа – это хорошо, – с улыбкой сказал Войцех подъехавшему к нему Дитриху, – лиха беда – начало. Дальше будет больше.

– Молодцы, – кивнул Дитрих, – справились. И выучились большему, чем могло показаться на маневрах.

– Война – суровый учитель, – покачал головой Войцех, – но лучшего пока никто не придумал.

– Но цену берет немалую, – добавил фон Таузиг, – мы потеряли троих, и еще пятеро ранены. Пока не знаю, насколько серьезно.

– Один к десяти, – заметил Шемет, – не считая пленных. Хороший счет.

Он оглядел повозки, содержимое которых уже перетряхивали победители, и присвистнул.

– Патроны – это то, что нужно. Пусть люди разберут, кто сколько сможет. Сабли – это хорошо, но нам отчаянно не хватает фланкеров. Чует мое сердце, сегодня вечером в лагере будет не продохнуть от порохового дыма. Займись этим, Дитрих.

– А ты?

– А я поеду к командиру, просить разрешения, – рассмеялся Войцех, – думаю, он нам не откажет.

– Особенно, если мы им заранее воспользуемся, – расхохотался Дитрих.

*– «Здравица перед битвой» Теодор Кернер (1813)

Дрезден

Согласно генеральному плану весенней кампании, три армии продвигались на запад. Правая колонна под начальством графа Витгенштейна направлялась к Берлину. В авангарде левой шел корпус Винцингероде, за ним – корпус Блюхера, главнокомандующего Силезской армией, а замыкал колонну корпус Милорадовича. Главная армия под началом фельдмаршала Кутузова, в которой находились оба союзных монарха, должна была двигаться между ними, но задерживала свое выступление из Калиша.

Отряд фон Лютцова, отвлекавшийся по пути на мелкие стычки с отступающими к реке Заале французскими отрядами, которые вице-король Евгений Богарнэ собирал под свою руку, отставал от Силезской армии на несколько переходов. По пути до них доходили слухи о занятии Витгенштейном Берлина, где "спаситель Петрополя" был встречен, как герой и благодетель, о взятии партизанским отрядом Чернышева Гамбурга, где вооружившиеся горожане подняли восстание против французского гарнизона, о вхождении фон Блюхера в притихший и выжидающий решения короля Фридриха-Августа Дрезден.

Силезская армия покинула столицу Саксонии, выступив по направлению к Альтенбургу, третьего апреля. Фрайкор въехал в Дрезден седьмого числа того же месяца, вызвав своим появлением реакцию едва ли не более бурную, чем прусский главнокомандующий. И самого фон Лютцова, и его юного адъютанта Теодора Кернера здесь знали. Отец его, Кристиан Готфрид Кернер, известный юрист, держатель литературного и музыкального салона, человек большого ума и широких взглядов, пользовался в городе заслуженным уважением. Самого Теодора, впрочем, здесь помнили больше как шалопая и бретера, хотя слухи о его литературном дебюте в Вене уже достигли родного города.

Корпус расположился на постой в спешно оставленных отступающими французами городских казармах. Войцех, оглядев обширный плац, удовлетворенно кивнул, но коней велел расседлывать и ставить в конюшни. В Дрездене барон фон Лютцов предполагал задержаться на несколько дней, и Шемет решил, что отдых перед усиленными учениями гусарам не повредит.

День прошел хлопотно. В этом походе Войцех обходился без денщика, объявленное во фрайкоре равенство сословий исключало подобную возможность. Пришлось искать прачку, портного и цирюльника – на первый же вечер друзья получили переданное Кернером приглашение на торжественный ужин в честь освободителей Германии к его отцу. Хлопоты себя оправдали, к дому Кернеров Шемет и фон Таузиг явились в полном блеске черных мундиров, в опушенных бобровым мехом новеньких, еще ни разу не надеванных ментиках и сменивших фуражки блестящих киверах.

– Ты уверен, что мы действительно захватили этот обоз? – иронически выгнув бровь, спросил Дитрих.

– Уже нет, – Войцех криво усмехнулся, оглядывая блестящее общество, собравшееся в салоне Кернера-старшего, – кажется, эта война для нас превращается в веселую прогулку с чтением патриотических стихов и исполнением гимнов. Я не спорю, стихи Теодора вдохновляют на битву. Да вот сами битвы-то где? Давыдов тоже поэт, а дерется, как сам черт.

– Я слышал, фон Блюхер после Альтенбурга собирается остановиться и ждать Кутузова, – поделился слухами Дитрих, – надеюсь, мы его, наконец, обгоним. Мне друг из Иены писал, там студенты только нас и ждут, чтобы надеть черное.

– Кутузова он ждет, – нахмурившись, проворчал Войцех, – жаль, Чичагова с нами нет. Он бы рассказал Блюхеру, во что обходится ожидание старого лиса. Ну, может, Витгенштейн его надоумит. Хотя вряд ли. Застрянем на марше, а Бонапарт как раз войска к Эльбе и подтянет. Помяни мое слово, дружище, мы еще пожалеем об этом решении.

– Тебе виднее, – пожал плечами фон Таузиг.

Разговор друзей прервал Теодор, пригласивший их пройти в музыкальный салон. Карл Вебер, руководивший оперным театром в Праге, приехал в Дрезден специально, чтобы встретиться с Кернером-младшим, с которым весьма подружился в Вене. Для концерта собрались лучшие музыканты саксонской столицы, и открыла его "Дикая, дерзкая охота Лютцова", написанная Вебером на стихи друга.

Что там сверкает в лесу?

Я слышу, как гром приближается,

Темными рядами сбегая с холмов,

И трубят рога,

Наполняя душу ужасом.

И если ты спросишь черных всадников, что это...

Это Лютцова дикая, дерзкая охота.

– Это мы? – шепотом спросил Дитрих, наклоняясь к самому уху Войцеха, – вот уж не подумал бы.

– Мы, – улыбнулся Войцех, – такими мы останемся в памяти поколений. Песни иногда могут больше, чем дела. Но мы постараемся оправдать доверие, Дитрих. Не так уж мы плохи. Шанс еще представится.

– Кажется, майор в этом не уверен, – фон Таузиг сжал локоть друга и легонько кивнул в сторону командира фрайкора, стоявшего по другую сторону музыкального салона.

Рядом с бароном стояла прелестная юная блондинка в изящном палевом платье с черными и красными бархатными лентами. Она не сводила восторженного взгляда огромных голубых глаз с сурового лица фон Лютцова, и он, хотя по всему виду был увлечен музыкой, сжимал затянутой в перчатку рукой ее маленькую нежную ручку.

– Давай потихоньку сбежим, – предложил Войцех, – разговор меня занимает больше, чем музыка, ее я еще наслушаюсь.

Они незаметно выскользнули из салона, и отыскали пустующую маленькую гостиную, по дороге прихватив канделябр с горящими свечами из рук оторопевшего от такого самоуправства лакея.

– Баронесса Элиза прелестная женщина, – продолжил разговор Войцех, набивая трубку, – я уже видел ее, когда ездил к майору просить разрешения на проведение учений. Но тогда она была в мундире, и я не смог в полной мере оценить ее красоту.

– Ты на что это намекаешь? – удивленно спросил Дитрих.

– Да ни на что, – рассмеялся Войцех, – уже и полюбоваться хорошенькой женщиной нельзя, чтобы не заподозрили в далеко идущих планах. Она любит мужа, это слепой не проглядит.

– Настолько, что отправилась за ним в поход, – заметил фон Таузиг.

– Женщине не место среди воинов, – неодобрительно покачал головой Шемет, – хотя, признаю, мундир ей идет. И когда еще выпадет случай полюбоваться женскими ножками без всякой задней мысли?

– Я в таких случаях не задом думаю, – расхохотался Дитрих, – но ты прав. Дамы – существа хрупкие, их надо держать подальше от опасностей и тягот войны. Впрочем, баронесса, кажется, в бой не рвется. Мне говорили, она помогала хирургам ухаживать за ранеными после дела с обозом.

– Баронесса, – с нажимом напомнил Войцех, – кто рискнет оскорбить жену командира непристойной шуткой или предложением? А если другие дамы последуют ее примеру? Или даже девушки?

– Я первый постараюсь получить ранение, – с улыбкой кивнул Дитрих, – но самое легкое, разумеется.

– Я тебе постараюсь, – погрозил кулаком Войцех, – пример дурной не подавай. Карл вон на тебя, как на греческого героя, молится. Совсем еще мальчишка, а дерзок до безумия.

– Один из лучших, – согласился Дитрих, – из него выйдет отличный гусар. И офицер, со временем.

– Если нам дадут такую возможность, – вздохнул Войцех, – Кутузов, кажется, не очень торопится разгромить Бонапарта. Может, надеется, что летние морозы в Германии сделают за него всю работу?

– Дрезден жечь не будем, – желчно ответил Дитрих, – он для этого слишком хорош.

– Москва не хуже была, – Войцех докурил и выбил трубку в большую китайскую вазу, стоявшую на полу, – давай вернемся к гостям, дружище. И будь, что будет.

За ужином, накрытым со всей роскошью светского дома, несмотря на войну, Войцех оказался между Дитрихом и Эммой Кернер, темноволосой красавицей, всего тремя годами старше брата, сидевшего по левую руку от нее. Ужин явился продолжением концерта, Йозеф фон Ейхендорфф, Макс фон Шенкендорф и сам Теодор Кернер читали стихотворные здравицы, встречаемые дружными овациями собравшихся. Даже сам хозяин прочел «Оду к радости», написанную его близким другом Шиллером по его просьбе.

– Как много поэтов, – улыбнулся Войцех соседке, – и все пишут мадригалы Германии, забывая о прекрасных дамах, которые не менее патриотизма вдохновляют нас на подвиги.

– Я росла среди поэтов, – лукаво усмехнулась Эмма, – Шиллер качал меня на руках, Гете и Клейст читали стихи вместо колыбельных. Я знаю цену словам поэтов, сударь. Честные дела воинов больше говорят моему сердцу. И я горжусь своим братом.

– Он достоин того, чтобы им гордилась такая замечательная девушка, – согласился Войцех.

– А вы знаете, господин граф, – заметила Эмма, поглядывая то на одного, то на другого юношу, сидевшего рядом с ней, – вы с ним очень похожи. Только у вас волосы светлые и глаза голубые, а у него – темные.

– Возможно, – с улыбкой ответил Войцех, – давно не разглядывал себя в зеркало. Но Теодор очень хорош собой, сударыня. Так что я могу считать это комплиментом?

– И какую выгоду вы собираетесь извлечь из этого, сударь? – Эмма сердито нахмурилась, но веселый блеск черных глаз говорил о том, что это только светская игра.

– Уговорите отца устроить небольшой танцевальный вечер, пока мы в Дрездене, – рассмеялся Войцех, – и я, без ложной скромности, предложу вам лучшую мазурку в вашей жизни.

– Я подумаю над вашим предложением, – ответила Эмма.

Девушка обернулась к брату, которого не видела уже год, и Войцех отдал должное вину и кушаньям, молча разглядывая гостей. Кроме офицеров фрайкора он здесь никого прежде не знал, но лицо юноши, сидевшего в дальнем конце стола, показалось ему смутно знакомым. Темноволосый и бледный, с бархатными черными глазами и классически-прекрасными чертами лица, он задумчиво вертел в пальцах бокал красного вина, и тарелка перед ним оставалась почти нетронутой.

– Знаешь, кто это? – тихо спросил Войцех фон Таузига, взглядом указывая другу на юношу. – Мне кажется, я встречался с ним в Петербурге. Странно, он совсем не изменился с тех пор, несмотря на крайнюю молодость. Словно вчера это было.