Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Но Пруссия решила не ждать своего короля. Опальные сановники и военачальники, вынужденные уйти в отставку по требованию Бонапарта, спешили на родину со всех концов Европы – Гнейзенау , Бойен, Грольман. В Кенигсберге генерал Йорк, подписавший с русскими на свой страх и риск Таурогенскую конвенцию о нейтралитете, собирал добровольцев, делая вид, что ничего не слышал о своей отставке и требовании предстать перед военным судом. А русские казаки успешно отлавливали подозрительных курьеров, которые могли бы везти опальному генералу официальный королевский приказ. И, конечно, неутомимый реформатор, Генрих Фридрих Карл фом унд цум Штейн, прибывший к Йорку, чтобы от имени русского императора призвать Восточную Пруссию к войне против Наполеона.

В Бреслау барон фон Лютцов, бывший соратник легендарного Шилля, еще в 1809 году поднявшего восстание против французской оккупации, ожидал королевского разрешения на создание добровольческих Корпусов свободы. Но будущие воины, сгоравшие от нетерпения вступить в бой, уже начинали собираться небольшими группами для ускоренного обучения службе.

У ворот дворца Бельвью греческие боги услужливо держали масляные фонари для поздних гостей. Привратник, узнавший князя, открыл ворота и тут же помчался во дворец, докладывать о прибытии гостя. Вилли поморщился, с сожалением объявил Войцеху, что деда, все-таки, придется навестить, но это ненадолго, и отправился к главному подъезду. Еще один слуга, закутанный в теплое добротное пальто, с подозрением покосился на потертый плащ Шемета, но услышав два слова – «Черная стая» – расплылся в улыбке и с поклоном пригласил гостя следовать за собой.

Дворец, расположенный подковой вокруг широкого плаца, покрытого нетронутым снегом, северной стороной выходил к набережной Шпрее, мимо которой слуга и провел Войцеха на задний двор, где располагались конюшни и другие хозяйственные пристройки. Здесь, к немалому удивлению Шемета, горел костер, словно на биваке, и полтора десятка молодых людей в черной одежде, напоминающей военную форму, грелись у огня, прихлебывая чай из оловянных кружек.

Завидев Войцеха, один из них, чуть постарше других и с почти военной выправкой, отдал свою кружку товарищу, и направился к Шемету, приветственно улыбаясь.

– Добро пожаловать в Черную Стаю, друг мой, – кивнул он в сторону собравшихся у костра молодых людей, – Я – Фридрих Фризен, преподаватель гимнастики и фехтования и предводитель этих будущих воинов.

Войцеха, уже известного Фризену по рассказам университетских друзей, представили собравшимся, к которым вскоре присоединился и Вилли. Молодые люди уже не первый год готовили себя к предстоящей войне с Бонапартом, но настоящей военной подготовки никто из них не получил. Все они были достаточно обеспечены, чтобы купить себе не только обмундирование и оружие, но и коня. Войцех, успевший сразиться с общим врагом и к тому же имевший опыт обучения новобранцев-кавалеристов, оказался в Берлине весьма удачно для этих сорвиголов, рвавшихся послужить родине непременно в гусарах.

Из конюшен вывели лошадей, и Войцех с облегчением вздохнул, обнаружив, что самым азам – как держать коня, как его седлать и взнуздывать – добровольцев учить не придется. Все они уже проходили обучение вольтижировке в манеже и в седле держались неплохо.

– Глаз, колено и носки – в одну линию! – к Войцеху вернулся привычно-командный голос, хотя с переводом уставных команд с русского на немецкий приходилось импровизировать на ходу. – Шпоры вывернуть! Равняйсь!

Равнение получилось из рук вон плохо. Шемету, которого в Бреслау ожидал верный Йорик, коня выделили из личной конюшни принца Августа. Вороной красавец поначалу нервно перебирал ногами, но почуяв умелого седока, вел себя смирно и послушно. Купленные же будущими гусарами лошади разнились не только мастью, но ростом и статью, что весьма затрудняло построения. Впрочем, в сложных экзерцициях, предназначенных для парадов, надобности все равно не было.

Через час, когда всадники уже вполне сносно держали линию не только шагом, но и рысью, Войцех приказал спешиться и дать роздых лошадям. Построив будущих гусар в две шеренги, Шемет, мысленно проклиная про себя Фридриха Великого, императора Павла и деревянный язык, который составители Уставов во всех армиях считали единственно способным внушить страсть к воинской дисциплине и преклонение перед плац-парадом, произнес речь, призванную дать новобранцам хотя бы общее представление о том, что их ожидает в бою.

– Добрый успех атаки, господа, зависит от следующих обстоятельств. Чтоб всякий держал как возможно крепко свою лошадь, однако ж оной не задергивая. Правому флангу держать свою дирекцию и избегать всех направо и налево поворотов. Движению как в рыси и галопе, так и во всей конской прыти быть всегда равному; при чем смотреть, чтобы выскочек никаких не случалось: малой рыси должно неприметно большая, а сей галоп последовать и так далее; и для того трубные сигналы суть более авертисементы, а не для точно по них поступления. Линии быть как возможно сомкнутой, ибо хотя тесность сама по себе избегаема быть должна, однако ж лучше, нежели оставлять промежутки; но когда они от упадения одной или нескольких лошадей случатся, то долг замыкающего Офицера есть их исправить и тотчас пополнить. При таковом движении поелику от лошадей немалый шум или топот происходит, а с другой стороны необходимо нужно, чтоб делаемые сигналы всем слышны были, то наикрепчайшее и вообще все запрещается умножать оный своим криком или поправлениями препятствовать к услышанию сигналов. Правый фланг как возможно должен себя во всех движениях соразмерять, дабы левому флангу нетрудно было успеть за ним и вдруг с ним на неприятеля ударить, а левому флангу всегда стараться не отставать от правого. Сие особливо наблюдать должно в больших линиях, ибо без того, когда правый фланг со всею скоростью поскачет, тогда левый ни под каким видом успеть с ним не может.

– Господин офицер, – почти жалобным голосом произнес один из новобранцев, совсем еще мальчик, с темными яркими глазами и решительно вздернутым носом, – не могли бы вы повторить сказанное? Я и половины не понял.

– Я и сам не все понимаю, – честно признался Шемет, – наизусть к экзамену заучил. Ничего, научитесь, если желание есть. По коням!

После окончания учений все дружно поужинали присланной из дворца ветчиной и сыром, запив парой пущенных по кругу бутылок рейнского из подвалов принца. Следующую встречу назначили на послезавтра. Почти до ворот шли вместе, в парк французские патрули ночью заходить не решались. Оттуда уже расходились по одному, и домой Войцех вернулся далеко за полночь. В прихожей горела свеча, и Шемет снял плащ и сапоги и на цыпочках поднялся по лестнице, чтобы не перебудить спящих.

День выдался долгим и трудным, полным неприятных забот и радостных волнений. Спать хотелось нестерпимо, и Войцех уже закрыл глаза, когда перед его мысленным взором вдруг появилась улыбающаяся Лизхен. За весь проведенный в хлопотах день он так и не вспомнил ни о ней, ни о почти принятом накануне решении, но сейчас нежданная мысль поразила его, будто громом, и сон как ветром сдуло.

– А любит ли она меня? – прошептал Войцех, глядя в маленькое оконце, где в черном небе висели три яркие звездочки. – С чего я взял, что она захочет быть моей женой?

Он снова улегся и натянул одеяло на голову, словно пытаясь спрятаться от этой страшной мысли. Лизхен была с ним мила, приветлива – но и только. Она даже не вздрогнула, не вздохнула, когда он подошел к ней совсем близко, коснулся ее талии, согрел своим дыханием белую шейку. Нет, определенно, у него не было никаких оснований надеяться на то, что такая замечательная девушка обратит на него внимание. Вот, если он вернется к ней героем, тогда... Полно, да будет ли она его ждать? Не появится ли в ее жизни за это время тот, кто сумеет заронить первое чувство в это невинное сердечко?

Войцех вздохнул и чуть не до боли сжал кулаки. Он решительно не представлял, с чего надо начинать ухаживания за непорочной и неискушенной в амурных делах девушкой. Но дал себе слово сделать все, чтобы завоевать ее любовь.

С этими мыслями он и заснул. Но снилась ему, почему-то вовсе не Лиза, а баронесса фон Клюгге, давшая ему отставку после истории с Полиной.

* – Рагана – ведьма, персонаж балтийской мифологии.

Лаума – в восточнобалтийской мифологии первоначально богиня родов и земли; позднее – злой дух, ведьма, летающая по небу.

В литовских быличках и поверьях основные функции лаумы – выполнение различных женских работ и связь с детьми. Появляется она при нарушении запрета выполнять женские виды работ (стирка и прядение, реже ткачество) в ночь с четверга на пятницу. Если лаума увидит прядущую в это время женщину, она может помочь, однако, как только лаума закончит свою работу, она женщину убьёт. Также может подменить родителям некрещёного ребёнка, оставленного без присмотра.

Заповедь

Отцовский брегет, в числе всего прочего, отправился в Бреслау, побудку протрубить никто не удосужился, и Войцех, за короткое время вернувшийся к беззаботным привычкам беспечной юности, проспал. Выяснил он это только спускаясь по лестнице в гостиную, откуда доносились голоса фрау Греты и Исаака. Шемет слетел по ступенькам, смущенно произнес приличествующие извинения и совсем смешался, когда сообразил, что за стол уселся без приглашения, а рука сама собой потянулась к плюшке, присыпанной сахарной пудрой. Поощрительная улыбка фрау Греты и вовсе заставила его почувствовать себя мальчишкой, радующим взрослых отменным аппетитом.

Из кухни появилась Лиза с кофейником, и Войцех даже обрадовался, что успел покраснеть до того, как она улыбнулась ему и пожелала доброго утра. Лучше было выглядеть глупым юнцом, чем навести фрау Грету на подозрения. Шемет не сомневался, что, узнай мать Лизы об истинном положении дел своего квартиранта, она не только одобрит его ухаживания, но и попытается оказать на дочь влияние. А вот этого ему не хотелось нисколько, ему нужно было сердце Лизхен, а не покорно отданная рука.

– Мы уже откушали, господин Шпигель, – фрау Грета поднялась с места, – не буду вам мешать. У вас свои дела, у нас – свои.

Она направилась к круглому столику под окном и опустилась в кресло с высокой прямой спинкой. Лиза присоединилась к матери, и только теперь Войцех заметил несколько больших мешков на полу. Фрау Грета вытянула из одного из них слегка поношенный синий сюртук, расправила на столе и большими ножницами решительно обрезала фалды. Лиза, разложившая на коленях другой сюртук, горохового цвета, ловко подрубала обрезанные края.

– Поручение господина пастора, – ответила фрау Грета на вопросительный взгляд Войцеха, – помощь бедным.

Войцех понимающе улыбнулся. Сюртук в руках Лизхен с каждым новым стежком все более походил на литовку*.

Коротко пересказав Исааку свои злоключения в департаментах и канцеляриях, Войцех сбегал наверх за саквояжем, извлек из него список и, вручив поверенному для изучения, воспользовался моментом, чтобы добраться до заветных плюшек. Исаак пробежался по строчкам глазами, вернулся к началу, перечитал еще раз. Разобрал бумаги на четыре неравные стопки, сверился со списком.

– Месяц, сударь, – бесстрастно сообщил он, – три недели, если очень повезет. Но я бы не советовал основывать свои планы на надеждах.

– Ничего нельзя сделать, чтобы ускорить процесс? – понизив голос, спросил Войцех. – Я за честное ведение дел, Исаак, но время не ждет, и я готов оплатить ... сверхурочную работу, скажем так.

– Здесь не берут взяток, господин Шемет, – покачал головой Шпигель, – в самом деле, не берут. И работают на совесть. Вам, как человеку благородному, все эти проверки и уточнения, могут показаться ненужной тратой времени и бумаги. Но далеко не всякий проситель приходит со столь же честными намерениями. Власть не может себе позволить создавать лазейки для прохиндеев. Я сожалею, но ничем не могу помочь.

Исаак принес из прихожей большой холщовый футляр с подшитыми внутри кожаными карманами и принялся рассовывать бумаги, продолжая говорить.

– Судебными инстанциями я займусь сам, это может потребовать юридических знаний. Справки и заключения, выдаваемые по первому требованию, соберет мой младший сын. Кое-какие документы придется запросить из Кенигсберга, я позабочусь о том, чтобы они были доставлены как можно быстрее. Старшему сыну я поручу Министерство финансов, с ними могут возникнуть разногласия в принятии решений, но Соломон собаку съел на налоговых тяжбах. Остается Интендантское управление, господин Шемет. Я обдумаю, кого бы туда послать. Еврею там сейчас лучше не появляться.

– Не сходя с места под ружье поставят? – усмехнулся Войцех.

– Не надо так, господин Шемет, – с мягкой укоризной произнес Исаак, и его черные глаза подернулись грустью, – поверьте мне, евреи не худшие патриоты, чем немцы. Года не прошло со дня подписания Эдикта о равноправии, а решение о призыве евреев на военную службу так и остается на бумаге. Но, поверьте, если король решится призвать граждан к оружию, в еврейских добровольцах недостатка не будет. Поэтому не стоит привлекать к ним излишнего внимания французов.

– Я не хотел тебя задеть, – ответил Войцех, – и я не считаю евреев плохими гражданами. Но я всегда думал, что они соблюдают свои заповеди лучше христиан. Разве не сказано "не убий"?

– В Писании сказано "не сверши убийства"*, – Исаак оживился, глаза его заблестели, – разве вы не видите разницы?

– Я не слишком внимательно читал Писание, – усмехнулся Войцех, – и уж тем более, не по-немецки. В русском переводе разницы нет. А должна быть?

– "Ло тирцах", – тщательно выговаривая слова, произнес Исаак, – не "ло таарог". "Не сверши убийства", а не "не убей". Наши праотцы не чурались войны, юноша. И разве остановил бы Господь солнце для грешника? Я слышал, что христиане написали целые трактаты, толкующие шестую заповедь, пытаясь примирить непримиримое. А достаточно свериться с уголовным уложением. Плохо, когда совесть приходится успокаивать философскими трудами. Эдак недолго и вовсе ее лишиться.

– Что ты имеешь в виду? – с любопытством спросил Войцех.

– Законы служат обществу, молодой человек, – наставительно ответил Шпигель, – философию каждый волен выбрать на свой вкус. Тот, кто соблюдает закон, огражден от соблазна. Тот, кто действует по совести, легко находит оправдания его нарушению. Жестокий кредитор выселяет из отцовского дома малолетних наследников. Разве не соблазнительно перерезать ему горло в темном переулке, юноша? Разве не оправдывает праведный гнев этого убийства? Закон оберегает нас от опрометчивых решений.

– А если закон ограничивает мои естественные права? – возмутился Войцех. – Если я застрелю грабителя, забравшегося в мой дом, может ли закон назвать меня убийцей?

– Законы принимают люди, не Бог, – улыбнулся Исаак, – и, если они вас не устраивают, вы можете возмущаться ими, не нарушая. И требовать перемен.

– Но законы принимает правительство, – возразил Войцех, – а в Российской империи даже оно почти не имеет влияния. Что же могу я?

– Даже самый самовластный тиран не может принимать законы, которые не устроят никого, – пожал плечами Шпигель, – иначе его власть рухнет. Убеждайте соседей, доносите свои взгляды до тех, кто принимает решения. Вода камень точит.

– Я до этого не доживу, – фыркнул Войцех, – и у меня своя голова на плечах. Не стану ей рисковать из-за пустяка, но за правое дело и потерять не жаль.

– Все в руках Божьих, юноша, – вздохнул Исаак, – вы идете сражаться за правое дело, и я надеюсь, что вашу голову Господь сохранит. Но что будет с ней потом? Не оттого ли все беды, что невозможно не преступить заповедь "не убий"? А преступив раз, трудно остановиться. "Не сверши убийства", не нарушай закон. Вы ведь уже убивали, молодой человек? В бою, защищая свою жизнь, не сомневаюсь. Не пошатнуло ли это вашу веру?

– Нечему было шататься, – рассмеялся Войцех, – и я не собираюсь играть в благородного разбойника, полосуя глотки по переулкам. Я разочаровал тебя, Исаак?

– Нисколько, – покачал головой Шпигель, – Господь не требует веры, только соблюдения закона. А закон пишут люди, юноша. Иногда чернилами, иногда кровью.

– Ты хороший человек, Исаак, – вздохнул Войцех, – тебе я доверил бы перо.

– Ну что же, – грустно улыбнулся Шпигель, – вряд ли вам нужно одобрение старого еврея, но могу сказать, что вам я доверяю меч.

Только после ухода Исаака Войцех сообразил, что на ближайший месяц застрял в Берлине почти без всяких занятий. Оставалось надеяться, что учения будут проходить почаще. Или взять их организацию в свои руки. Он бросил быстрый взгляд на Лизу, но она вся ушла в работу, и даже с матерью, тоже склонившейся над шитьем, не перебросилась за это время ни словечком. Войцех тихо вздохнул и поднялся к себе в комнату, где его ожидал томик Фихте.

Он слышал, как мальчики вернулись из школы, из кухни потянуло запахом горохового супа и кислой капусты. Войцех решил прогуляться до кухмистерской, а по дороге придумать себе какое-нибудь занятие на вечер, но так ничего не решил и вернулся домой в унылом настроении.

В прихожей он столкнулся с Лизой и мальчиками. Лиза, в узеньком синем пальто, из-под которого виднелись высокие ботинки, завязывала ленты прехорошенького капора, а сгорающий от нетерпения Йохан держал ее муфту.

– А мы идем на каток, – похвастался Герберт, – хочешь с нами?

– Очень, – не раздумывая, ответил Войцех, но, спохватившись, взглянул на Лизхен, – если фройляйн Лиза позволит.

– Разве я могу вам запретить? – удивилась Лиза. – Но вы, наверное, не знаете, где это. Идемте с нами, герр Войцех, мальчики будут рады вашей компании.

Войцех проглотил вопрос, будет ли рада Лиза, сочтя его неприличным, и выразил свое согласие, приняв у Йохана на сохранение муфту.

Путь пролегал по уже знакомым улицам, каток находился в парке Тиргартен, на одном из прудов. Несмотря на тяжелые времена, там оказалось довольно много народу, студенты и молодые клерки, девицы среднего сословия в меховых шапочках и капорах, горничные и модистки в чепчиках, мальчишки и девчонки всех возрастов. На берегу виднелась оркестровая ротонда, но в будний день музыки не было, и ее заменял веселый смех и звонкие голоса молодежи.

Коньки можно было взять напрокат, совсем недорого, и Войцех настоял на том, чтобы заплатить за всех, не рискуя показаться мотом. Привязав коньки к сапогам тесемками, он осторожно ступил на лед.

До этого дня Шемет ни разу не стоял на коньках. В Петербурге у него находились другие развлечения, и хождение на каток казалось ему пустой тратой времени. Теперь он с легкой завистью взирал на свободно скользящих по льду молодых людей, на девушек в развевающихся юбках, румяных ребятишек, заливающихся смехом.

– Ну же, Войцех, – Йохан описал вокруг него восьмерку, – чего стоишь?

– Я не очень хорошо умею, – соврал Войцех, пряча глаза от Лизы, – давно не было случая.

– Держитесь за меня, герр Войцех, – Лиза протянула ему руку, теплую от муфты, – вы непременно вспомните, если попробуете.

– Не так-то просто вспомнить то, чего не знал, – покаянным голосом признался Шемет, – мне не стоило сюда приходить, фройляйн.

– Это просто, – Лиза потянула Войцеха за руку, и он заскользил вслед за ней, вполне сносно удерживаясь на ногах, – следите за мной. И-раз! И-два!

Они покатились вперед, медленно и осторожно, держась за руки. Маленькая ручка Лизы лежала в ладони Войцеха, согревая его теплом до самого сердца.

– Здорово! – прокричал проезжающий мимо Герберт. – А так можешь?

Он закрутился волчком, подпрыгнул на месте и проехался по плавной дуге.

– Пока нет, – рассмеялся Войцех, – но потом, непременно, попробую.

Через полчаса он уже довольно уверенно скользил вперед, но еще не решался делать повороты, останавливаясь и меняя направление. Руку Лизы пришлось отпустить, но девушка не отъезжала далеко, помогая ему советами. Ее маленькие ножки, мелькающие под синим подолом пальто, приводили Шемета в полный восторг.

– Вы прекрасно катаетесь, герр Войцех, – весело заявила Лизхен, – но вам не хватает уверенности. Ну-ка, догоните меня!

Лиза заскользила прочь, время от времени оглядываясь через плечо. Войцех, помчался за ней, отбросив все страхи. Лизхен круто развернулась на месте, и он резко затормозил, чтобы не врезаться в девушку, но не удержав равновесие, полетел на лед, лицом вниз. Лизхен ойкнула, ухватила Войцеха за руку, пытаясь остановить падение, но тоже поскользнулась и упала рядом с ним, весело смеясь.

Блестящие серые глаза Лизхен были так близко, что у Войцеха замерло дыхание. На ресницах искрилась ледяная пыль, щеки раскраснелись от морозного воздуха, губы, теплые от порывистого дыхания, слега приоткрылись. Войцех коснулся их губами, его обдало жаром, кровь стукнула в ушах. Он в испуге отдернул руку, уже потянувшуюся к талии девушки, и в этот миг Лиза, робко и неумело, едва заметно ответила на его поцелуй.

– Я люблю вас, Лизхен, – тихо шепнул Войцех, – с первой же минуты, как увидел, люблю.

– Я вас люблю, – еще тише ответила Лиза, и, застыдившись собственной смелости, залилась густым румянцем.

Домой они шли уже в сумерках, молча обмениваясь нежными долгими взглядами. Войцех, воспользовавшись тем, что мальчишки то убегали вперед, то отставали, еще дважды поцеловал Лизхен, осторожным, почти целомудренным поцелуем.

По возвращении он почти сразу поднялся к себе наверх, опасаясь, что фрау Грета увидит его сияющую улыбку. Книга падала из рук, серые глаза глядели на него из пляшущих на стене теней, и, когда сон, наконец, сморил его, целомудрия в нем не было и в помине.

* – Литовка – куртка, доходившая до середины бедра, литовка застегивалась спереди, и на груди в два ряда располагалось 6 латунных пуговиц. Нижняя часть литовки с широкими складками сзади имела два кармана, застегивающихся на пуговицы. Литовку часто носили вместо мундира в Свободных корпусах Пруссии в 1813-15 гг.

* – Войцех и Исаак говорят по-немецки. В немецком (как и в английском) есть два глагола, переводящихся на русский как «убить» – tЖten и mЖrden. Первый означает любой акт лишения жизни, второй – безнравственное, преднамеренное убийство. В немецком переводе библии использован глагол mЖrden, но при богословской трактовке заповеди эта разница не учитывается.

Приглашение

Следующий день превратился в странную игру. То ли в прятки, то ли в салочки. Войцех, мужественно высидевший за завтраком с непроницаемо-вежливым видом, после поднялся к себе в комнату, но нашел сотню предлогов спуститься вниз, стараясь избегать встречи с фрау Гретой, снова засевшей в гостиной с шитьем, и столкнуться с Лизхен где-нибудь в дверях или в прихожей, коснуться ее руки, поймать застенчивую улыбку или сорвать мимолетный поцелуй.

Лиза улыбалась и подставляла ему губы для поцелуя, но Войцеху казалось, что она ждет от него чего-то другого. Или не только этого. Он было подумал, что речь идет о решительном объяснении с матерью, но отмел эту мысль. Лиза выглядела не провинившейся или разочарованной, а слегка удивленной. И Войцех понятия не имел, чего она от него хочет.

Наконец, дотянув время, впрочем, не без приятности, до трех часов пополудни, Войцех вышел из дому. По дороге он решил заглянуть в уже полюбившийся ему кабачок на Вайзенштрассе, намереваясь за обедом обдумать свое положение. Но по дороге мысли его приняли совсем иное направление.

Улицы, несмотря на морозную погоду, полнились народом, горожане собирались кучками, оживленно обсуждая последние новости. До слуха Войцеха доносились имена Йорка и Штейна, Шарнхорста и Блюхера, обрывки разговоров о собирающемся в Кенигсберге ополчении – ландвере. Тут же мимо прошагал небольшой отряд, человек десять, в штатском и с деревянными кольями на плече, не очень в ногу, но с самым непреклонным видом.

Прохожие выстроились вдоль мостовой, приветствуя отряд, зазвучала песня, и народ подхватил ее, радостно и гордо, разнося далеко по улицам и площадям.

Die Trommel schlДgt und schmettert,

rataplan don diri don.

Der Hauptmann murrt und wettert,

rataplan don diri don.

Fahnen knattern hell,

wehen in dem Wind,

frisch voran Gesell,

kommt mit uns geschwind,

es gilt die neue Welt.*

Подоспевшие французские жандармы бросились за нарушителями спокойствия, но были обстреляны из-за угла снежками. Стайка мальчишек, заливаясь довольным смехом, кинулась наутек. Начальник патруля мрачно выругался и сплюнул, но за ребятишками в погоню не отправился, и французы, чеканя шаг, двинулись по улице в направлении, противоположном вооруженным кольями горожанам.

Волна всеобщего воодушевления подхватила Войцеха, унесла за собой, словно летел он в бой на лихом коне, с золотой саблей в привычной руке, а впереди был враг, и веселая ярость раздувала ноздри, и жизнь, висевшая на волоске, только в эти минуты становилась простой и понятной. И где-то в глубине шевелился червячок сомнения: "Полно, да то ли я делаю, тут ли мое место?" "Потом", – нетерпеливо отмахнулся Войцех, и перед мысленным взором, почему-то, показалась Жюстина, с тихой задумчивой улыбкой глядящая на круглящийся живот. Его гарантия, его оправдание. Даже если он ошибается, даже если никогда не вернется, там, дома, все будет хорошо. Войцех тряхнул головой так, что суконная фуражка с лакированным козырьком чуть не слетела, и счастливо рассмеялся, привлекая недоуменные взгляды прохожих.

В кабачке за соседним столиком какой-то усатый старик с военной выправкой громко возмущался нововведениями в армии. Его собеседник, молодой напыщенный франт с тонкими усиками, согласно кивал головой. Войцех заинтересованно прислушался.

– Вот увидите, герр Траубе, – размахивая полупустой кружкой в такт своим словам, вещал старик, – все эти студентишки и мастеровые разбегутся при первом же выстреле. Виданное ли дело, брать в офицеры лавочников, хоть бы они по три университета закончили, в придачу к военным академиям. Только дворянин может вбить в солдатскую спину стойкость. И только палкой. Так учил своих вояк старый Фриц, а он знал толк в дисциплине.

– Верно, верно, – поддакнул молодой, – а еще они хотят, чтобы мы тащили на себе рюкзаки, словно какая-нибудь деревенщина. И заметьте, пешком. Прусский дворянин пешком не ходит!

– Вы только послушайте, о чем они толкуют, – сердито добавил старик, – о человеческом достоинстве, о равенстве, о свободе! Уж не те ли французы принесли на прусскую почву эти вольтерьянские... нет, хуже, якобинские идеи? Стоит ли тогда с ними вообще драться?

– Не сомневайтесь, герр Миллер, – ухмыльнулся Траубе, – еще как стоит. Пусть потешатся, пока нужны. А потом все вернется на свои места, ибо порядок и здравомыслие в Пруссии всегда восторжествуют.

Сквозь алую пелену, уже расползающуюся туманными клочьями, Шемет видел, как с усов враз потерявшего горделивый вид господина Миллера стекает пивная пена. Господину Траубе, по молодости лет, пришлось хуже – в руке Войцеха все еще оставалась ручка от глиняной кружки, разлетевшейся при ударе о дубовую прусскую голову.

– Вы оскорбили мою честь! – заявил Траубе, ощупывая наливающуюся на темени шишку. – Я требую...

– У вас нет чести! – громким голосом перебил его Шемет, краем глаза заметив, что остальные посетители кабачка поднялись с мест, собираясь то ли разнимать назревающую драку, то ли принять в ней горячее участие. – Вы только что прилюдно оскорбили Его Величество Фридриха-Вильгельма, с неуважением отозвавшись о его эдиктах.

Одобрительный гул голосов подтвердил, что почти успокоившийся Войцех на верном пути.

– Вы оскорбили мою честь, – уже не так уверенно повторил Траубе, оглядываясь на своего спутника, – я требую сатисфакции.

– Вы только что сами заявили, – с насмешкой ответил Шемет, – что считаете сословное деление незыблемой основой государства. Что-то я, граф Войцех Шемет, не услышал приставки "фон" перед вашим именем, герр Траубе. Так что единственная сатисфакция, которую вы можете получить, это свободный выход из этого почтенного заведения, прежде, чем добрые подданные Его Величества намнут вам бока.

Оценивший обстановку лучше своего молодого приятеля герр Миллер потянул его за рукав к выходу, и они скрылись в дверях под дружное улюлюканье посетителей.

– Простите за причиненный ущерб и беспокойство, – Войцех с покаянным видом положил на стойку серебряный талер.

– Что вы, господин граф, – улыбнулся хозяин, возвращая монету, – вы делаете честь моему заведению своим присутствием. И вы остались без пива, так что вторая кружка – за мой счет.

Войцех, тронутый таким проявлением немецкого единства, возражать не стал.

Потягивая пиво, он размышлял о случившемся. Если бы реформы в армии оставались пустыми словами, этим болванам сейчас нечем было бы возмущаться. И, значит, по крайней мере на данный момент, он, Войцех Шемет, выбрал правильную сторону.

По дороге к дворцу Бельвью, где его ожидали новые товарищи, Войцех размышлял о будущих сражениях. Вспомнился Онищенко, обливающийся потом в ожидании порки, и вытянувшиеся в струнку гусары, готовые исполнить даже самый дурацкий приказ командования. Идея новой армии, в которой каждый солдат знает, за что сражается, была ему по душе. В том, что боевой опыт и выучка дадут ему возможность получить офицерский чин, он не сомневался. Но теперь ему, еще в ранней юности принявшему в обращении с подчиненными отеческий и снисходительный тон, придется считаться с тем, что многие из них окажутся не только старше, но умнее и образованнее его. Нужно было уже сейчас искать верную середину между авторитетом командира и уважением к заслугам и опыту тех, кто окажется под его началом.

На этот раз Войцех появился одним из первых и воспользовался моментом, чтобы поближе познакомиться с вороным, выделенным ему для занятий. Конь, прекрасно обученный, понимал всадника с легкого движения коленом, но при этом каким-то неуловимым образом давал понять, что между ними лишь деловое сотрудничество, а не крепкая боевая дружба.

Учения прошли даже лучше, чем в первый раз. Войцех чувствовал себя намного увереннее, отдавая приказы, дух взаимопонимания и товарищества объединял всадников вернее страха перед взысканием или желания выслужиться. Конечно, не все маневры можно было разучить с таким малым количеством людей, но Шемет был уверен, что и та наука, которую они успеют усвоить, пойдет впрок.

К концу занятий он уже без запинки мог назвать каждого из них по имени и почти обо всех составил свое мнение. Юный Карл Лампрехт смотрел с вызовом, словно готов был в любую минуту отбрить каждого, кто засомневается в его мужестве и пригодности к военному делу, но смущенно опускал глаза в ответ на дружескую улыбку. Ганс Мильх, тридцатилетний адвокат с обширной практикой, вел себя, как мальчишка, сбежавший с уроков. Мрачноватый Дитрих фон Таузиг, с копной темных волос, собранных в косу по дедовской моде, в самый неподходящий момент вдруг обезоруживал собеседника лукавой улыбкой с детскими ямочками на щеках и задорным блеском голубых глаз.