Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)

– Скажи, не получал ли отец каких-либо сведений обо мне накануне своей болезни? – дрожащим голосом спросил он.

– Нет, господин граф. Ваш отец писал вам на адрес полка, но так и не дождался ответа. Ни от вас, ни от Шефа. Но он верил, что с вами все благополучно. Не нужно себя винить, господин граф. Прошу вас.

Что-то в тоне Жюстины насторожило Войцеха. Она не сочувствовала его горю, она разделяла его. Он внимательно всмотрелся в ее лицо – осунувшееся, побледневшее, но при этом как-то неуловимо похорошевшее, вернувшее себе часть утраченной с годами красоты, как будто новая жизнь подарила ей вторую молодость. Войцех жестом отослал стоящих за спиной француженки слуг, подождал, пока за дворецким закроется дверь, шагнул к ней. Жюстина опустила голову и еще крепче обхватила себя руками, словно пытаясь защититься от него.

Войцех мягким, но настойчивым движением развел ее руки. Под темным платьем, перехваченным под грудью бархатной лентой, круглился слегка выступающий живот. Жюстина отшатнулась, снова запахнув шаль. По ее щекам катились слезы.

– Простите меня, господин граф.

– Войцех, – тихо сказал он, поднимая ее подбородок одной рукой, а другой осторожно утирая слезы, – меня зовут Войцех, Жюстина.

Войцех усадил ее в кресло у камина, сел напротив, собираясь с мыслями. Жюстина уже не плакала, но в ее блестящих глазах плескалась тревога. Она ждала его решения с затаенным страхом, и это показалось Войцеху ужасно несправедливым. Эта гордая женщина не заслуживала такого унизительного положения. Внезапная мысль озарила его.

– Ты не продаешься, Жюстина, – уверенно сказал Войцех, – это я помню. И я знаю, что мой отец никогда не совершил бы бесчестного поступка. Не бойся, расскажи мне все.

– Граф... – Жюстина запнулась и замолчала. А когда заговорила вновь, голос ее звучал тверже и решительней, – Янош хотел венчаться, как только стало ясно, что у нас будет ребенок. Но я убедила его дождаться вашего приезда, или, хотя бы, письменного уведомления, что вам известно о его решении. Я не хотела, чтобы кто-то дурно подумал о моих чувствах. Ваш отец был замечательным человеком, Войцех, и я искренне любила его. И сейчас люблю. Но что толку говорить о том, что могло бы случиться? Судьба распорядилась по-своему. Если бы не война, я бы уже покинула Мединтильтас. Я не хочу ставить вас в двусмысленное положение.

– Думать забудь! – Войцех подхватился с кресла, стремительно прошелся по комнате из конца в конец. Оглянулся. Лицо Жюстины выражало крайнюю степень изумления.

– У меня теперь никого не осталось ближе, чем ребенок, которого ты носишь, – уже спокойно сказал Войцех, снова вернувшись в кресло, – неужели ты думаешь, что я допущу, чтобы мой брат...

– Или сестра, – с несмелой улыбкой вставила Жюстина.

– Или сестра, – улыбнулся в ответ Войцех, – неужели ты думаешь, что я допущу, чтобы мои близкие терпели в чем-то нужду? Чтобы они не получили хотя бы доли той заботы, которой я им обязан? И отец... Я рад, Жюстина, что ты, пусть ненадолго, подарила ему счастье, которого он столько лет был лишен.

– Не стоит благодарности, – холодно ответила Жюстина.

– Прости. Я не хотел тебя оскорбить. И, пожалуйста, помолчи минутку. Дай подумать.

Минуты Войцеху хватило с лихвой. Он вскочил на ноги, потянул Жюстину за собой к выходу из библиотеки.

– Идем! Скорее!

В его голосе была такая несокрушимая воля и властность, что Жюстина даже не решилась спросить "куда?" и, едва не бегом, последовала за Войцехом, увлекаемая его сильной рукой.

Войцех выскочил во двор, разбудил спящего в конюшне мальчишку.

– Седлай! Да поживее!

Йорик весело заржал, предчувствуя славную скачку. Войцех одним движением поднял Жюстину на коня, вскочил в седло, прижимая ее к себе, и помчался в сторону спящей деревни.

На стук медного молотка долго никто не откликался. Затем в окошке мелькнул свет, и пани Гражина, величавая седовласая экономка, отворила дверь, встретив Войцеха и Жюстину весьма осуждающим выражением лица. Войцех только отодвинул ее с дороги, направляясь в горницу. Отец Бенедикт, деревенский ксендз, появился через пару минут, зевая и на ходу оправляя наспех натянутую рясу. Войцеха он узнал и приветствовал его вежливым поклоном.

– Я хотел бы посмотреть приходскую книгу, – с места в карьер заявил Войцех.

– Сейчас, ночью? – удивленно воззрился ксендз.

– Дело не терпит отлагательств, – нетерпеливо ответил Войцех, – со дня на день может приехать нотариус из Тильзита, и я хочу убедиться, что записи в порядке.

– Какие еще записи? – недоуменно почесал в затылке отец Бенедикт. Но под суровым взглядом юного магната стушевался и направился к бюро, где держал свои книги.

Войцех пролистал книгу, удовлетворенно кивнул, указав ксендзу на одну из страниц, внизу которой оставалось пустое место.

– Я так и подозревал, – сказал он весьма недовольным голосом, – что запись о венчании моего покойного отца с мадмуазель Жюстиной вы, святой отец, сделать забыли. Я думаю, сейчас самое время исправить упущение. Когда был проведен обряд, мадам? Двадцатого июля, если не ошибаюсь? Отец писал мне, да я запамятовал.

– Но позвольте, господин граф, – нерешительно возразил ксендз, – вы, верно, что-то путаете. Не было никакого венчания.

– Вы хотите сказать, что мой отец, граф Ян Казимир Шемет, окончил свои дни во грехе? – скривился Войцех. – Это оскорбление, святой отец. Или вы обвиняете меня во лжи?

– Нет, что вы, господин граф, – испуганно замотал головой отец Бенедикт, – не вас, не вас.

– Стало быть, госпожу графиню? – угрожающим тоном спросил Войцех. – Ну что же. Если вы не помните, как венчали эту достойную даму, святой отец, возможно, вы правы. Вероятно, брак был заключен по лютеранскому обряду. Я припоминаю, мой отец давно думал, не перейти ли ему в евангелическую церковь. Если он сделал это, мне, конечно, стоит последовать его примеру. И убедить крестьян сделать то же самое. Доброй ночи, святой отец.

Отец Бенедикт всплеснул руками, ухватился за край стола, словно теряя опору.

– Господин граф! – в отчаянии воскликнул он. – К чему такая поспешность? Если вы так уверены в том, что брак был заключен, я не могу сомневаться в ваших словах. Но что скажут соседи? Ведь свадьбы-то не было? Любой вам это подтвердит.

– Со свадьбой отец собирался повременить до моего приезда, – уже мягче ответил Войцех, – но я опоздал. А теперь, поскольку в ближайшее время сюда прибудет нотариус для оглашения завещания, скрывать этот брак уже не только бессмысленно, но и преступно. Я прошу вас, святой отец, исправьте это досадное недоразумение. И моя благодарность не уступит вашей деликатности. У костела, наверняка, есть неотложные нужды, о которых я мог бы позаботиться. Сотня золотых завтра же утром. И еще столько же после того, как нотариус заверит все необходимые для утверждения графини в правах документы.

– Я вспомнил, господин граф, – обреченно вздохнул ксендз, – точно. Двадцатого июля это было. Меня позвали к умирающему после окончания обряда бракосочетания, и я забыл сделать запись в книге. Немедля исправлю эту досадную оплошность.

– Вот и славно, – кивнул Войцех, – благодарю за понимание, святой отец.

Он обернулся к Жюстине, все это время простоявшей в углу безмолвной статуей.

– Идемте, госпожа графиня, вам нужно отдохнуть.

Уже сидя перед Войцехом на спине Йорика Жюстина решилась заговорить.

– Спасибо, Войцех. Но зачем нужно было мое присутствие?

– Если бы старый хрыч уперся, – мрачно ответил Войцех, – я бы сам с тобой обвенчался, не сходя с места. Но, пожалуй, я рад, что это не понадобилось.

И только глубокой ночью, добравшись, наконец, до своей старой спальни, где ничего не изменилось за полтора года, что его не было дома, Войцех судорожно вцепился зубами в подушку и зарыдал.

Нотариус добрался в Мединтильтас через три дня. В присутствии соседей, двое из которых были душеприказчиками покойного графа, была зачитана его последняя воля. Войцех воспользовался оказией, составив завещание, в котором подтверждал наследственные права еще не рожденного брата или сестры, выделил Жюстине вдовью долю, щедро вознаградил отца Бенедикта за ночной визит. Мединтильтас все еще оставался домом, но теперь, когда ему больше не у кого было просить совета, Войцех не видел причин задерживаться здесь. Война, закончившаяся для России, только начиналась для Пруссии, и он намеревался принять в ней самое деятельное участие.

В середине января граф Шемет отправился в Берлин.

Жюстина простилась с ним в библиотеке. Обняла, поцеловала в лоб. Совсем по-матерински.

– Удачи, Войцех. Бог даст, свидимся.

– Бога нет, Жюстина, – покачал головой Войцех, – бога нет.

Берлин

Дорога в Берлин заняла больше недели. Громоздкая старинная карета – единственный экипаж, пригодный для дальнего зимнего путешествия, обнаружившийся в поместье, тащилась медленно. Четверка соловых жемайтийцев с темной полосой по хребту тянула тяжелый экипаж, упрямо переступая крепкими ногами по заснеженному тракту.

Русская армия уже вступила на территорию Пруссии с трех сторон. Витгенштейн стоял в Старгарде, ожидая подхода Западной армии Чичагова, атаман Платов занял Эльбинг, Чернышев – Мариенверден и Нейенбург, Воронцов – Бромберг. Главная армия, в которой находился император Александр, перешла Неман у Мереча и, перешагнув прусскую границу у города Лыка, направилась к Плоцку. Французы отступили к Познани, австрийцы – к Варшаве.

Войцех с ожесточенной покорностью читал военные сводки в придорожных трактирах и гостиницах. Прежде всего необходимо было уладить дела домашние, но оставаться в стороне от главных событий в эти дни, решавшие судьбу Пруссии и Варшавского герцогства, ему было тяжело.

Успешно избежав столкновения с обеими действующими армиями, Шемет поздравил себя с безукоризненно выполненным стратегическим маневром и 23 января 1813 года благополучно прибыл в Берлин. Только чтобы узнать, что король Фридрих-Вильгельм и двор за день до того покинули город, получив сведения о повелении маршалу Ожеро задержать прусского монарха и заключить его под домашний арест.

Первым порывом Шемета было последовать за королем в Бреслау. Следовало срочно уладить дело со службой в Гродненском полку, и Войцех рассчитывал, что просьба об отставке будет исходить от Прусского правительства. После смерти отца, кроме так и не завершенного регулирования поземельных отношений с проживавшими на землях поместья крестьянами, на него свалилась административная, полицейская и судебная власть в окружавших Мединтильтас деревнях, а так же церковное и учебное попечительство. Большую часть этих обязанностей граф Шемет рассчитывал передать сельскому суду, старосте и лавникам*, а также юстициарию – государственному чиновнику на жаловании владельцев имения. Но все это требовало времени и хлопот. Поэтому, вздохнув и скрепя сердце, Войцех положил задержаться в Берлине до полного устройства дел в поместье.

Оставив карету, кучера и камердинера на постоялом дворе, Войцех направился в банковскую контору Джуды Херца Бера, занимавшуюся финансовыми делами покойного графа. Один из влиятельнейших прусских финансистов, лидер еврейской общины Берлина, Джуда Бер придерживался реформистских взглядов. В салоне его жены Амалии собирались лучшие умы Пруссии, и даже сам наследник престола, кронпринц Фридрих-Вильгельм, удостаивал ее собрания своим присутствием.

К молодому графу герр Джуда вышел лично, учитывая крупный характер предстоящих финансовых операций и желание поближе познакомиться с новым клиентом. О еврейском происхождении банкира напоминала разве что тронутая проседью борода клинышком, да пытливые черные глаза. Одет он был по последней моде, в дорогой сюртук мышиного цвета и темно-серые панталоны. Войцех, в перешитом Жюстиной отцовском костюме, на его фоне выглядел не слишком презентабельно, но банкир встречал клиентов не по одежке, а по состоянию банковского счета, посему прием Войцеху был оказан самый уважительный.

Первым делом Шемет перевел в деньги в Варшаву, поступок, вызвавший горячее одобрение герра Джуды, заметившего, что в эти беспокойные времена люди предпочитают делать долги, а не возвращать. Свое одобрение финансист выразил не только в поощрительных словах, но и в добрых советах, оказавшихся весьма кстати только вступившему на деловую стезю Войцеху. А потом, когда затянувшаяся беседа приняла характер теплый и доверительный, оказал неоценимую услугу, порекомендовав взять поверенным своего дальнего родственника, Исаака Шпигеля.

Исаак появился в приемной откуда-то из глубин конторы, на ходу снимая сатиновые синие нарукавники со старомодного черного лапсердака, чуть лоснившегося на спине, но все еще приличного. Расходившиеся при ходьбе полы чуть приоткрывали короткие панталоны, пузырившиеся на коленях от непрестанного сидения, черные чулки обтягивали крепкие икры, на потертых тупоносых башмаках тускло серебрились квадратные пряжки. Весь этот наряд, совершенно не вяжущийся со строгой элегантностью банковской конторы, удивительно подходил к его лицу – темному, горбоносому, обрамленному волнистой бородой смоляного цвета с редкими прожилками седины и густыми волосами до плеч, буйство которых усмиряла черная бархатная ермолка. Блестящие черные глаза были полуопущены, но взгляд из-под густых ресниц показался Войцеху не просто изучающим, но даже слегка насмешливым. Впрочем, на ярких полных губах, свидетельствующих о натуре чувственной и страстной, улыбки не было.

На улице ко всему этому добавился складчатый суконный плащ с пожелтевшим кружевным воротником, тоже черный, и плоская широкая шляпа, из-под которой на затылке виднелась ермолка, делавшая герра Шпигеля похожим на диковинный гриб. Войцех с некоторым опасением поглядывал на спутника, решившего проводить своего нанимателя до постоялого двора, чтобы поближе свести знакомство.

– Надолго в Берлин, Ваше Сиятельство? – поинтересовался Исаак. В его тоне сквозило не ленивое любопытство, а какой-то расчет, словно он прикидывал, какой товар всучить покупателю в зависимости от ответа.

– Не знаю, – пожал плечами Войцех, – все будет зависеть от того, как скоро Государственный комитет утвердит соглашения, которые мой отец подписал с крестьянами. Я знаю, что это должен был делать окружной земельный суд в Кенигсберге, но там сейчас русские, война, наверное, остановила все дела. Впрочем, и здесь, в Берлине...

Он не договорил, провожая взглядом пару французских жандармов, идущих им навстречу по другой стороне улицы.

– Война – это плохо для дел, – согласился Шпигель, – но комиссии и комитеты продолжают заседать, жалобы рассматриваются, петиции принимаются. Чиновники – тоже люди, им семьи кормить надо, а жалование за красивые глаза не платят.

– Значит, ненадолго, – обрадовался Войцех, – у меня ни жалоб, ни петиций нет. Если, как вы говорите...

– А вот этого я не говорил, – перебил его Исаак с усмешкой, и тут же замялся, остановившись для поклона, – простите, Ваше Сиятельство.

– Утомили уже "Сиятельством", герр Шпигель, – полушутя заметил Войцех, – нельзя ли попроще?

– Можно, господин граф, – согласился Исаак, – но и вы мне уж не говорите "герр Шпигель". Я придерживаюсь старинных взглядов на отношения, господин граф. У каждого вельможи есть "свой еврей", и я буду благодарен, если назвать вы меня будете просто по имени и на "ты".

– Герр Джуда Бер, кажется, придерживается иных взглядов, – нахмурился Шемет, – мне не по душе эта вельможная фамильярность.

– Мой родственник пытается усидеть на двух стульях, – вздохнул Исаак, – и, помяните мое слово, господин граф, когда-нибудь это до добра не доведет. Еврей должен оставаться евреем. Или становиться немцем. Я предпочитаю первое. Герр Джуда не решается на второе.

– Будь по-твоему, – пожал плечами Войцех, – хотя я бы предпочел, чтобы люди вообще перестали задумываться о своем происхождении. Все беды от этого, а не от того, хочет ли какой-то еврей становиться немцем или наоборот.

– Занятные взгляды, господин граф, – лукаво блеснул глазом Исаак, – извините за любопытство, но вы католик или лютеранин?

– Я – нехристь жмудский, – рассмеялся Войцех.

Смех оборвался, сердце защемило. Это были слова Миши Сенина, и резанули они глубоко и больно, напоминая об отложенном долге мести. Исаак поглядел на Шемета из-под опущенных ресниц и промолчал.

– Так что там с моими соглашениями? – напомнил Шемет.

– Я думаю, господин граф, – снова вздохнул Исаак, – что все это займет больше времени, чем вы надеялись.

– И ты не можешь мне в этом помочь? – подмигнул Войцех. – Не верится.

– У меня к вам просьба, господин граф, – Шпигель остановился, и Войцеху пришлось сделать то же, – подайте свои прошения сами. Чтобы понять, с кем имеете дело. А после – я сделаю все, что в моих силах, чтобы ускорить процесс.

– Настолько плохо? – ухмыльнулся Войцех. – Ну что же, поступим, как ты говоришь. И сколько времени мне придется провести в Берлине в этом случае?

– Недели две-три, – понуро ответил Исаак, – я потому и просил вас, чтобы вы сами убедились в том, сколь хлопотное это дело. И не винили меня в том, что я пытаюсь его затянуть, преследуя свои выгоды.

– Плохо, – протянул Войцех, – но если иначе нельзя...

Он повернулся и прибавил шагу. Исаак чуть не бегом бросился его догонять.

– Примите мой совет, господин граф, – чуть задыхаясь от быстрой ходьбы, заговорил Шпигель, – не оставайтесь в гостинице. У французских властей везде глаза и уши. А по вашей выправке даже такой старый еврей, как я, тут же догадается, что вы – офицер. Если, кроме прусских чиновников вам придется иметь дело с французскими... Я боюсь и подумать, как много времени это займет. И там я буду бессилен чем-либо помочь.

– Здравая мысль, – согласился Войцех, – и где же ты мне предлагаешь остановиться?

– Отправьте экипаж и слуг в Бреслау, – посоветовал Исаак, – не мозольте глаза французам, соря деньгами. Ваш гардероб...

– Я как раз хотел просить тебя порекомендовать мне хорошего портного, – перебил его Войцех.

– Разумеется, господин граф, с удовольствием, – кивнул Шпигель, – но пока вам лучше носить то, в чем вы приехали. И поселиться где-нибудь в комнатке с пансионом. Неподалеку от университета есть прекрасные квартирки, которые сдаются бедным студентам. Одна моя знакомая фрау...

– Вот с этого и надо было начинать, – рассмеялся Войцех, – что же, много у нее постояльцев?

– Ни одного, – печально ответил Исаак.

– Так хороши ли комнаты, если она не может найти жильцов? – засомневался Шемет.

– Комнаты хороши, – кивнул Шпигель, – да вот только дочка – еще лучше. Фрау Штейнберг опасается, что присутствие в доме молодых людей дурно скажется на ее будущем. Девушку замуж надо отдавать, сами понимаете.

– Ну, я тоже не стар, – удивленно заметил Войцех, – почему же фрау Штейнберг сделает для меня исключение?

– Видите ли, господин граф, – ответил Исаак, – по-настоящему дурных людей, готовых хладнокровно погубить юную девушку, не так уж много. Но вы, господин граф, учитывая ваше происхождение и богатство, не станете лгать, что готовы жениться.

– Кому же я мог бы лгать? – сердито ответил Войцех. – Фрау Штейнберг или ее дочери?

– Себе, господин граф, – печально улыбнулся Исаак, – себе.

Фрау Штейнберг оказалась весьма аппетитной дамой лет тридцати пяти, жизнерадостной и улыбчивой, несмотря на вдовий чепец. Войцех, решившийся до конца следовать совету Исаака хранить инкогнито, сообщил ей, что в Берлин приехал хлопотать об уменьшении крестьянских тягот, что было недалеко от истины, а после завершения дел намеревается вступить добровольцем в один из фрайкоров*, по слухам уже начавшим тайно собираться по всей Пруссии.

Патриотический порыв юного ходатая по крестьянским делам произвел на сердобольную вдовушку самое благоприятное впечатление. Хотя, возможно, решающую роль в ее согласии сдать комнату сыграло и то обстоятельство, что надолго постоялец не задержится. Времена настали тяжелые, пенсии за мужа, погибшего при Йене, едва хватало, чтобы свести концы с концами. И небольшой заработок тут пришелся весьма кстати. Но рисковать будущностью дочери фрау Штейнберг явно не хотела, хотя напрямую ни о чем таком не заговорить не решилась.

Предмет материнских надежд и опасений Шемет в этот вечер так и не увидел. Откушав кофею с булочками в компании фрау Греты, как добродушно разрешила себя называть вдовушка, и Исаака, после того откланявшегося и поспешившего домой, Шемет направился на постоялый двор – отдать распоряжения об экипаже и багаже. На новую квартиру он явился уже вечером, с одним чемоданом, и тут же проследовал в чистую и уютную комнату на втором этаже, отведенную ему хозяйкой.

На следующий день, в воскресенье, Войцех проснулся поздно. Умылся почти ледяной водой из жестяного рукомойника, побрился, глядя в тусклое зеркало легкомысленного туалетного столика, явно предназначавшегося не для кавалера, судя по обилию резных розочек на раме и гнутых ножках, и спустился вниз, в гостиную. Хозяйки не было дома, она с семейством, состоявшим, как уже знал Шемет, из нее самой и троих детей, из которых дочка была старшей, отправилась в кирху. Из кухни доносился запах тушеной капусты и копченых колбасок, но пожилая кухарка, сжалившись над пропустившим завтрак «бедным молодым человеком» вынесла ему кофейник, свежие булочки и маленький кусочек масла на блюдечке. Войцех, застигнутый неожиданным бездельем, совсем уж решил прогуляться по городу, несмотря на морозную погоду, когда из прихожей раздались звонкие детские голоса.

– Доброго утра, господин Шемет, – приветствовал его из полутемной прихожей нежный девический голосок, – мама задержалась на собрании у господина пастора, так что придется мне уж самой представиться, простите. Я – фройляйн Лиза. Но вы можете звать меня просто Лизхен.

Девушка вышла на свет, за ее юбку прятались двое мальчишек, лет десяти и восьми, но Войцех, у которого даже в горле пересохло, мог смотреть только на нее.

Невысокая, едва доходящая ему до плеча, фройляйн Лиза казалась хрупкой статуэткой, столь совершенна и соразмерна была ее тоненькая девичья фигура. Темно-русые волосы, гладко зачесанные и собранные сзади в тяжелый узел, подчеркивали нежную белизну тоненькой шейки. Серые глаза с темными густыми ресницами, широко расставленные и блестящие, глядели с невинным прямодушием ребенка, но грудь под голубым строгим, но нарядным по случаю воскресенья платьем, была по-девичьи высокой. Мягкие розовые губы застенчиво улыбались. Войцех тряхнул головой, словно вынырнул из глубокого омута и низко поклонился девушке. Красота вознесла Лизхен в его глазах выше любого происхождения и состояния. Шемет увидел, наконец, свою богиню.

Осмелевшие сорванцы, Герберт и Йохан, помогли Войцеху справиться с создавшейся неловкостью. Они забросали гостя вопросами о его жизни, а, узнав, что ему довелось попутешествовать, потребовали подробных рассказов обо всех местах, где ему довелось побывать. Войцех даже своими военными похождениями решился поделиться, разумеется, не упоминая офицерского звания и наград. Мальчики слушали, раскрыв рты, Лизхен охала, но не выказывала страха, даже когда речь зашла о безумном штурме Полоцкой стены. Словом, к приходу фрау Греты атмосфера в гостиной царила вполне дружеская и невинная.

Отослав мальчиков в детскую, фрау Грета велела дочери идти на кухню, помогать с обедом. Войцех, отговорившись нелюбовью к тушеной капусте, отправился обедать в ближайшую кухмистерскую, рекомендованную ему благодарной за экономию хозяйкой. Настроение у него было самое приподнятое. Нежная улыбка и блестящие глаза Лизхен не шли из головы, и Шемет, совершенно влюбленный, думал только о том, как ему повезло встретить в этом скромном доме такую необыкновенную и прекрасную девушку.

* – Лавник (лат. scabini[1], польск. ?awnik – заседатель) – член судебной коллегии («лавы») с компетенцией рассматривать уголовные и некоторые категории гражданских дел в городах Магдебургского права. В Речи Посполитой и Великом княжестве Литовском лавы имели только крупные города. Обычно, они состояли из 3-7 членов. Председателем лавников был войт. Лавы с лавниками существовали до отмены Магдебургского права. В губерниях Царства Польского лавниками называли членов волостного суда.

В данном случае имеется в виду именно последнее значение.

* – Фрайкор (нем. Freikorps – свободный корпус, добровольческий корпус) – наименование целого ряда полувоенных патриотических формирований, существовавших в Германии и Австрии в XVIII–XX вв.

Квадрига

Белоснежный фасад Бранденбургских ворот подпирал белое заснеженное небо незавершенной линией украшенного барельефом постамента. Войцех не сразу понял, откуда возникло это ощущение щемящей пустоты. Вспомнились многочисленные гравюры с видами Берлина, на которых богиня Виктория уверенной рукой правила победоносной квадригой.

Коней и богиню Бонапарт увез в Париж, как трофей, в насмешку над урезанной и ограбленной Пруссией. Шемет знал и о тяжелейшей контрибуции, разорявшей страну, и о французских гарнизонах, занявших почти все главные крепости Пруссии, о реквизициях, арестах, бесцеремонном вмешательстве во внутреннюю политику. Но почему-то именно этот унизительный жест победителя переполнил чашу. Город, куда он только недавно прибыл гостем, этот чужой европейский город, с которым его прежде ничего не связывало, вдруг показался ему близким и родным.

"Я еще увижу квадригу на Вратах Мира*", – пообещал он себе, и рука сжалась в кулак в молчаливом жесте.

У бокового подъезда Министерства внутренних дел на Вильгельмштрассе, несмотря на холодный ветер, срывающий с крыш сухой колкий снежок, толпился уже десяток посетителей, дожидающихся начала рабочего дня. Притопывал ногами в щегольских лаковых сапожках молодой мужчина пронырливого вида, мрачно сопел в воротник шубы грузный силезский помещик, недовольно посматривал на часы седой мужчина в адвокатской мантии, выглядывавшей из-под каррика с широким меховым воротником. Войцех, плотнее запахнув широкий серый плащ, поежился и присоединился к разношерстной компании просителей.

Через четверть часа величественный швейцар открыл широкую дверь, впустив их в нетопленую приемную с узкими окошками и деревянными скамьями по стенам. Вскоре показался моложавый секретарь в синем вицмундире, тихо осведомился у каждого о причине визита и велел дожидаться вызова.

Шемет, несмотря на предостережения Шпигеля, не слишком волновался. Отец, горячо заинтересованный в идеях Штейна, заложившего основы государственных реформ, успел проделать большую часть работы. Жюстина, помогавшая графу в последний год его жизни, передала Войцеху все бумаги, сопроводив весьма разумными советами и необходимыми пояснениями. Оставалось всего лишь завизировать отказ сельского схода от права на помощь помещика в уплате податей в обмен на досрочную отмену барщины, утвердить размер чинша для арендаторов, внести в земельный реестр раздел пастбищных и луговых угодий. Передел крестьянских наделов и долгосрочный выкуп инвентаря. Соглашение о попечительстве над сельской школой и категорический отказ от участия в делах приходского совета.

По правде сказать, Войцех готов был отказаться и от большего, лишь бы не погрязнуть до конца жизни в хозяйственных делах. Впрочем, после двух недель, проведенных с глазу на глаз с Жюстиной за обсуждением предстоящей поездки в Берлин, он решил, что может полностью на нее положиться. В Мединтильтасе она оказалась на своем месте; спокойный ум, простота хороших манер, вдумчивая пытливость – все это за год сделало из нее настоящую хозяйку, заботящуюся как о достатке своего дома, так и о благополучии тех, кто от нее зависит.

Война уже однажды коснулась Войцеха своим гибельным дыханием, и только невероятная удача позволила ему выскользнуть из холодных когтей смерти. Рассчитывать на то, что чудо случится во второй раз, было глупо, и Шемет прекрасно понимал, что может и не вернуться домой. Жюстина, ожидающая наследника, была его страховкой на такой случай. Гарантией, что сделанное отцом и законченное им в Берлине, не пропадет, не развеется по ветру, не будет разрушено жадными руками дальней родни, к которой попадет Мединтильтас в случае его гибели. Войцех вспомнил умные серые глаза и чуть печальную ласковую улыбку, и на душе у него потеплело.

– Граф Шемет! – голос секретаря вывел его из размышлений. – Вас ждут, Ваше сиятельство.

Войцех прошел в открытую дверь, провожаемый удивленными взглядами посетителей, не ожидавших, что под скромным серым плащом скрывается один из богатейших магнатов Восточной Пруссии.

В длинном зале со стенами, выкрашенными глухой охристой краской, от самой двери до стеклянной перегородки, за которой находился кабинет начальника канцелярии, тянулся ряд однообразных конторок. Писцы, большей частью совсем молодые юноши или убеленные сединами старцы, с прилежанием скрипели перьями, переписывая всевозможные циркуляры, постановления и эдикты. Готовые бумаги относили к большим столам, за которыми восседали строгие регистраторы, заносившие номера бумаг в толстые обтянутые коленкором конторские книги и сортировавшие их для дальнейшей отправки по инстанциям.

Ближе к двери за обширным бюро в высоком кресле с прямой спинкой один из помощников начальника канцелярии, мужчина средних лет в золоченых очках, поблескивающих на благородном мясистом носу, вел прием посетителей.

Шемет, которого в Петербурге судьба уберегла от хождения по присутствиям и департаментам, неожиданно вспомнил страшные рассказы знакомых о неприступных и грозных российских чиновниках, и даже несколько стушевался, вцепившись пальцами в ручку вместительного саквояжа рыжей кожи. Выпрямил спину, расстегнул медный замок и выложил документы на стол перед чиновником с самым вельможным и самоуверенным видом, на который оказался способен.

– Присядьте, Ваше сиятельство, – чиновник с самой благожелательной улыбкой указал Войцеху на стул, – мне, право неловко, сидеть, когда такой благородный посетитель передо мной стоит. Позвольте представиться, коллежский асессор Зигфрид Толе.

– Благодарю, господин Толе, – кивнул Войцех, усаживаясь на стул, – я надеюсь, что надолго вас не задержу.

– Полноте, господин граф, – заулыбался Толе, – я весь в вашем распоряжении.

Следующие четверть часа вселили в Войцеха надежду на то, что предупреждения герра Шпигеля – это тонкий еврейский юмор. Толе весьма обстоятельно изучил представленные документы, сопровождая процесс короткими деловыми вопросами, неизменно вникающими в самую суть, и одобрительно кивал, выслушивая ответы Шемета. Пометки, которые он делал на узких полосках бумаги остро заточенным Кох-и-нуром, Толе аккуратно прикреплял к соответствующим листам поданных Войцехом прошений, раскладывая их в четыре разные стопки.