Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)

Наконец, закончив, он поправил очки, сложил бумаги в одну аккуратную кипу и протянул ее Шемету.

– Весьма обстоятельно и профессионально составленные документы, – одобрительно улыбнулся Толе, – вам следует подать их в Кенигсбергский окружной суд по земельным вопросам. И в попечительскую комиссию при ландтаге Восточной Пруссии. Я уверен, что с их утверждением не возникнет никаких затруднений.

– Но позвольте, господин Толе! – Войцех положил бумаги чуть не под нос собеседнику. – Разве вам неизвестно, что Кенигсберг занят русскими войсками? Местным властям есть, чем заняться, кроме устройства моих дел.

– Берлин занят французскими войсками, – невозмутимо отпарировал чиновник, отодвигая документы, – однако же, это не мешает нам работать. Я уверен, господин граф...

– Послушайте, господин Толе, – тихим и проникновенным голосом произнес Войцех,– вам же все равно пришлют документы из Кенигсберга на утверждение. Я в ближайшее время намереваюсь вступить в военную службу, и, если слухи, которые достигли моих ушей по дороге в Берлин, верны, то поручиться за мою жизнь не может никто. Госпожа вдовствующая графиня ждет ребенка, и я не сомневаюсь, что она в точности исполнит волю моего покойного отца и мою тоже. Но, в случае если имение перейдет в руки побочной ветви, нет никакой уверенности, что новые владельцы пожелают оставить в силе соглашения с арендаторами и условия регулирования. Мне очень важно знать, что дело, начатое моим отцом, будет завершено. Это мой долг, и только от вас зависит помочь мне его исполнить.

В официальной улыбке чиновника тенью промелькнула искренность.

– Я посмотрю, что мы можем сделать для вас, господин граф, – произнес он, поднимаясь с места. И, заметив, что Войцех последовал его примеру, жестом остановил его. – Не вставайте, господин граф, не вставайте. Я покажу ваши бумаги барону фон Илов, начальнику департамента. Возможно, он позволит сделать для вас исключение.

Время ожидания потянулось нестерпимо медленно, наполненное тихим шуршанием бумаг, скрипом перьев, дальним стуком ходиков на стене. За соседним столом сопел силезский помещик, так и не снявший шубы, сидевший перед ним чиновник с недовольным видом разглядывал гербовый лист.

– Извините, господин Суддерманн, но постановление окружного суда полностью соответствует положениям Акта от четырнадцатого сентября. Вы, конечно, можете подать апелляцию, но уверяю вас, это напрасная трата времени и денег.

– Но это же грабеж! – зарычал помещик. – Отмена пешей барщины лишит меня работников. Кто будет собирать урожай, я вас спрашиваю?

Двое молодых писцов от неожиданности уронили перья. Регистратор с неодобрением поглядел на них, и клерки снова принялись за работу, всем видом показывая, что никакое любопытство не может отвлечь их от дела.

– Но вы же согласились на выкупные платежи, господин Суддерманн, – спокойно возразил чиновник, – значит, вам придется нанимать крестьян для выполнения работ за установленную законом плату.

– Грабеж чистой воды! – снова зарычал помещик, подхватываясь с места. – Я найду на вас управу! Я буду жаловаться.

– Подайте ваше прошение в Генеральную комиссию по исполнению эдикта, – пожал плечами чиновник, – и жалобу в Земельный комитет.

– Но это же не судебные инстанции! – возмущенно заявил помещик.

– Зато ваш прецедент поможет внести необходимые изменения в Эдикт, – кивнул чиновник и поднялся с места, – честь имею, господин Суддерманн. Меня ждут посетители.

Помещик, бормоча себе под нос проклятия, удалился, и Войцех снова с тревогой взглянул в сторону стеклянной двери, за которой скрылся Толе. Но тот уже спешил к своему столу, с весьма довольным видом.

– Для вас позволено сделать исключение, господин граф, – сообщил он, занимая свое место и складывая бумаги на стол. И тихо добавил. – Мы здесь все верноподданные Его Величества, и патриоты Германии.

Войцех благодарно улыбнулся, но оказалось, что радоваться еще рано.

– Первым делом, господин граф, – сообщил Толе, сопровождая свои слова скрипом гусиного пера по чистому листу, – вам потребуется справка из Интендантского управления о зачислении в списки военнообязанных. Никто не сомневается в ваших намерениях, господин граф, но, сами понимаете, для принятия вашего дела к производству требуются законные основания. Затем – заключение налогового департамента Министерства финансов о том, что имение Мединтильтас после регулирования поземельных соглашений останется платежеспособным. Реестр акцизных сборов за последние пять лет. Выписку из земельного кадастра Управления делами Восточной Пруссии. Справку из Министерства Юстиции об отсутствии нерешенных тяжб. И из Генеральной комиссии по исполнению эдикта об отсутствии жалоб и претензий. Рекомендации из Попечительского совета по делам народного образования.

Он протянул Войцеху лист бумаги, на котором скрупулезно зафиксировал весь список.

– Это все? – с надеждой спросил Шемет.

– Пока да, – кивнул Толе, – и начать я вам посоветую с Интендантского управления. Впрочем...

Чиновник обогнул стол и подошел к Шемету вплотную. Это сокращение дистанции словно поставило их на одну сторону, сделав единомышленниками и соратниками.

– Дайте мне слово чести, граф, что, если французские власти вами заинтересуются, сведения, которые я намереваюсь вам сообщить, останутся в тайне.

– Разумеется, – пылко отозвался Войцех, – даю слово офицера.

– Вот как? – усмехнулся Толе. – Ну что же, лишних вопросов задавать не стану. Наведайтесь в университет, господин Шемет. Точнее, в университетскую клинику. Спросите доктора Вернике. Сошлитесь на меня. И передайте ему два слова. "Черная Стая".

Пушистые белые шары старых лип на Унтер-ден-Линден под легким дуновением ветра осыпали зазевавшихся прохожих пригоршнями снега, норовившего забиться за воротник. Войцех поежился, плотнее запахивая плащ. Университет, открывшийся всего три года назад, но уже собравший в своих стенах лучшие умы Пруссии – Фихте, Бёка, Тэера, фон Савиньи, Хуфеланда, Риттера – виднелся за кронами деревьев. Шемет прибавил шагу.

У самой решетки, соединявшей выступающие вперед перед главным фасадом бывшего дворца принца Генриха флигели, Шемета остановил французский патруль.

– Вы студент, сударь? – с сильным французским акцентом спросил жандарм, грозно сдвинув брови.

– Нет, господин капитан, – виновато улыбнулся Шемет, прекрасно разглядевший сержантские нашивки на рукаве мундира, – я здесь по личному делу.

– По какому же? – сержант с подозрением покосился на саквояж, и Войцеху стоило больших усилий не выдать охватившее его от этого взгляда беспокойство.

– Мне нужно врачебное заключение о непригодности к военной службе, – доверительно сообщил Шемет, – грехи юности, знаете ли. Пренеприятнейшие ощущения, доложу вам, господин капитан.

– Избавьте меня от ваших ощущений, – скривился француз, – грязная прусская свинья.

– Я литвин, – усмехнулся Войцех, провожая взглядом удаляющийся патруль.

Доктор Вернике был сед, сухощав и затянут в старомодный черный сюртук. Послание от Толе и таинственные слова он выслушал с полнейшим равнодушием, пригласил Шемета в свой кабинет и тут же предложил раздеться. Войцех принялся стягивать с себя одежду, недоумевая, зачем нужна подобная секретность для обычного врачебного осмотра.

– Я сам передам ваше дело в департамент, сударь, – доктор словно прочитал его мысли, – чем меньше молодых людей будет замечено возле официальных рекрутских комиссий, тем лучше.

– Но мне нужна будет справка для комиссариата по аграрным вопросам, – напомнил Войцех.

– Зайдете за ней дня через три, – кивнул Вернике, простукивая Шемету спину, – не дышите, сударь. Я должен проверить ваше сердце.

– Ну и как? – с любопытством спросил Шемет, натягивая рубашку.

– Весьма примечательно, сударь, – Вернике с сомнением взглянул на Войцеха, – вы здоровы, как Адам в день творения. Редкий случай. Должно быть вас с рождения не выпускали из-под присмотра. Ни шрама, ни ссадины.

– Я живучий, – рассмеялся Войцех, – и удачливый. Ни сабля, ни пуля не взяли.

– И где это вы успели повоевать, молодой человек? – удивился Вернике.

– В гусарах, – помрачнел Войцех, – в чине поручика. Я бы не хотел вдаваться в подробности, доктор.

– Не мое дело, – пожал плечами Вернике, – но опытные офицеры скоро будут на вес золота. Пойдемте-ка со мной, сударь. Я вас кое с кем познакомлю.

Первое, что бросалось в глаза в лице Фридриха Фрёбеля, обменявшегося с представленным ему Шеметом крепким рукопожатием будущего соратника, был пронзительный взгляд темных глаз с чуть опущенными уголками. Крючковатый нос и темные волосы, зачесанные назад с высокого лба и волной опускавшиеся на бархатный ворот темно-зеленого сюртука, придавали ему вид едва ли не демонический, но в голосе было столько терпеливого внимания и добросердечия, что Шемет почувствовал себя почти мальчишкой.

– Вы слышали последнюю лекцию Фихте, доктор? – взволнованно спросил он Вернике. – Вот кто подает нам пример бесстрашия и любви к родине. "Вы, господа, теперь ответственны не только за свою судьбу. Трусость, проявленная одним человеком, может скрепить смертный приговор целому народу". Какие слова, доктор, какие слова!

– Прекрасные слова, – горячо согласился Войцех, и доктор Вернике одобрительно кивнул, – но что может сделать один человек здесь, в Берлине?

– Вы правы, юноша, – согласился Фрёбель, – сейчас каждый честный гражданин должен торопиться в Бреслау. Знамя свободы будет поднято там. И я горячо надеюсь, что король...

– Король или не король, – перебил его Вернике, – но знамя будет поднято. А добровольцы найдутся и здесь, в Берлине.

– Найдутся, – подтвердил Войцех, – но у меня есть еще неотложные дела в столице. Я могу что-то сделать прямо сейчас?

– Доктор говорил, что у вас есть опыт, – Фрёбель понизил голос, – готовы поделиться?

– Где и когда? – прямо спросил Войцех. – И учтите, я – кавалерист, в пехотной тактике разбираюсь слабо.

– Приходите завтра вечером ко входу в парк Тиргартен, господин Шемет, – еще тише сказал Фрёбель, – в семь часов. Придете?

– Непременно, – улыбнулся Войцех.

Настоящее дело началось раньше, чем он надеялся, и домой Войцех возвращался в самом приподнятом настроении.

* – Врата Мира – первое название Бранденбургских ворот.

Передник

Заглянув на Вайзенштрассе в горячо рекомендованную новыми знакомыми пивную «Булленвинкель» и запив парой кружек Берлинер Киндль излюбленное блюдо местной публики, Хакепетер, – мелкорубленый сырой говяжий фарш, заправленный солью, перцем и яичным желтком, толстым слоем намазанный на поджаристый ломоть черного хлеба, – Войцех возвращался домой в благодушно-расслабленном настроении. Под плащом, чтобы не помять документов в саквояже, он прижимал локтем одолженную Фрёбелем книгу – «Речи к немецкой нации» Фихте – запрещенную французскими властями и оттого особенно привлекавшую его интерес.

От кофе, предложенного фрау Гретой, Войцех отказался и поднялся к себе наверх, где, скинув только сюртук и сапоги, завалился на кровать с философским сочинением. Увы, читать лежа после крепкого пива не получилось. Его клонило в сон, и грезы, которыми зачастую сопровождается легкая дремота, оказались такого нескромного свойства, что Войцех резко поднялся с кровати, полный решимости встретиться с их предметом лицом к лицу, но во всеоружии строгих правил нравственности и в доспехах хороших манер.

В довольно-таки обширной гостиной, служившей одновременно и столовой, Войцех застал фрау Грету, сидевшую в покойном кресле с вязанием, и мальчиков, прилежно делавших школьные уроки на застеленном клеенкой поверх вышитой скатерти обеденном столе, задвинутом в угол. Фройляйн Лизы, к досаде и одновременному облегчению Войцеха, там не оказалось, она помогала стряпухе на кухне, откуда доносился нежный аромат ванили. Испросив разрешения присоединиться к семейному кружку, Войцех зажег свечи на каминной полке и придвинул туда стул, снова раскрыв книгу.

Фрау Грета, разумеется, не замедлила поинтересоваться содержанием. Облегченно вздохнула, узнав, что это не какой-нибудь безнравственный французский роман, а серьезная немецкая книга, к тому же весьма патриотическая, и вернулась к своему вязанию. Войцех пару раз бросил украдкой взгляд на дверь, ведущую в прихожую, из которой другая дверь вела в кухню, и, наконец, углубился в чтение.

Тихое позвякивание спиц вторило мерному тиканью ходиков, легкий скрип гусиных перьев по бумаге и едва слышное мурлыканье кошки, забравшейся в корзинку с клубками, наполняли тишину особым уютом. В этой теплой семейной гавани пламенные призывы Фихте доходили с покрытых карандашными пометками Фрёбеля страниц книги до самого сердца, напоминая – тебе есть, что защищать, за кого сражаться. Чтение захватило Войцеха, и он уже почти забыл, зачем спустился вниз, когда звонкий голос Лизы прозвучал так неожиданно, что Шемет упустил книгу на пол и резко обернулся.

– Герр Войцех, не могли бы вы помочь мне завязать передник? У меня руки в муке и у Анны тоже.

Лиза стояла почти в дверях и застенчиво улыбалась, слегка наклонив голову. Серые глаза поблескивали из-под полуопущенных ресниц. Рукава чуть полинялого голубого шерстяного платья были закатаны выше локтей, открывая белые округлые руки, которые она держала на весу, слегка растопырив припачканные тестом пальчики, чтобы не замарать белоснежный крахмальный передник, распустившийся на талии.

Войцех испуганно оглянулся на фрау Грету, но та, продолжая постукивать спицами, лишь благодушно кивнула. Братья скрипели перьями, не поднимая головы от уроков. Войцех, собравшись с духом, шагнул вперед, и Лизхен повернулась к нему спиной.

От нее пахло ванилью, цветочным мылом и юной свежестью. На стройной шее, под высоко поднятыми и уложенными короной темно-русыми волосами, из прически выбивались две пушистые прядки, оттенявшие белоснежную кожу. Округлые локти с нежными ямочками почти касались тонкой талии, на которой Войцех, с трудом смиряя дрожь в пальцах, медленно и аккуратно завязывал бантом ленты передника.

Труднее всего было дышать ровно, словно ничего не произошло, словно кровь не бросилась в голову, покрывая щеки предательским румянцем. Губы пересохли от желания припасть к этой нежной шейке, покрыть осторожными поцелуями, начиная от крахмального воротничка и до самой темной линии волос, развернуть, прижать к себе, почувствовать, хотя бы через одежду, прикосновение округлой девичьей груди.

Войцех расправил складки банта, в последний раз вдохнув удивительный запах невинности и чистоты, исходивший от Лизхен, отступил, почти не дрогнувшим голосом произнес: "Готово" и торопливо бросился поднимать с пола книгу, чтобы скрыть охватившее его замешательство.

– Спасибо, герр Войцех, – улыбнулась Лизхен, и он понял, что она даже не заметила, как близко была опасность, – пирог будет через час. Я надеюсь, вы захотите его отведать.

– Непременно, фройляйн Лиза, – кивнул он, пряча глаза в книгу, – я уверен, что это будет самый вкусный пирог в моей жизни.

Фрау Грета метнула на него встревоженный взгляд, но, убедившись, что дочь удалилась на кухню, а постоялец с головой ушел в чтение, снова взялась за спицы.

Теперь между строк перед глазами Войцеха замелькал туго натянутый ряд петелек на спине голубого платья, и узенькая, не шире спички, полоска нижней рубашки, видневшаяся там, где платье было особенно тесно. Пушистые прядки на белой шее словно шевельнулись под горячим дыханием, защекотав губы.

Войцех уже почти собрался подняться к себе, нарушив обещание дождаться пирога, когда его спасли от постыдного бегства Герберт и Йохан, покончившие с уроками и вытащившие из-под шкафа ящик с игрушками. Шемет, с полного одобрения их матери, присоединился к мальчикам на ковре, помогая возводить замок из пустых жестянок из-под ваксы и спичечных коробков.

– Знаешь какую-нибудь сказку? – спросил Йохан, младший из братьев, пухлый восьмилетний мальчуган, похожий на сестру.

– К старшим надо обращаться на "Вы", – тут же вмешалась мать, – и не забывать прибавлять "герр Войцех".

– Не стоит, фрау Грета, – махнул рукой Шемет, – мы же с Йоханом друзья. Правда, Йохан?

Йохан с готовностью закивал, и мать, улыбнувшись, не стала возражать.

– Сказку, сказку, – напомнил Йохан, – ты, наверное, знаешь много сказок?

– Знал, да забыл, – смутился Войцех, которому в детстве вместо сказок кормилица рассказывала на ночь жмудские легенды, по его теперешнему представлению не совсем подходящие для нежного детского возраста.

– И про Красную Шапочку не знаешь? – удивился Герберт, поднимаясь с ковра и направляясь к шкафу, – вот, можешь почитать.

Шемет слегка покраснел. "Сказки матушки Гусыни" он читал уже корнетом, после отъезда отца из Петербурга. Их нескромные намеки и более откровенные "моралите", следующие за каждой сказкой, еще менее, чем деревенские предания, подходили для детского чтения, зато могли послужить весьма пикантной темой для альковного разговора с дамой.

История невинной девушки, попавшей в постель к злому и коварному волку, в особенности смутила его сейчас, после того, как только присутствие матери и братьев удержало его от того, чтобы заключить Лизхен в объятия, послав к чертям все благие намерения. Ему стало нестерпимо стыдно, и он взял злополучную книгу из рук мальчика, словно это был тот самый безнравственный французский роман, которого так опасалась фрау Грета.

Но книга оказалась немецкой, авторства братьев Гримм, изданной всего год назад в Берлине. Прекрасные гравюры были выполнены в самом невинном духе, а сказка, которую он открыл не без внутреннего трепета, учила детей послушанию, ни словом не напоминая об опасностях, ожидающих юных девиц в постели злого волка. Войцех с удовольствием почитал ее вслух, даже в лицах. Злобное рычание выходило у него особенно хорошо, заставляя мальчишек покатываться со смеху.

Через час Лизхен, уже с вымытыми руками, застегнутыми на все пуговки манжетками и без передника, внесла на подносе кофейник, сахарницу и молочник. Вслед за ней показалась Анна, с еще горячим сладким пирогом на большом фаянсовом блюде. Клеенку со стола сняли, и Шемет, проголодавшийся от игр и чтения вслух, отдал должное и кофе, и пирогу. На Лизу он смотреть избегал и почти сразу после ужина откланялся, сославшись на завтрашние дела, и поднялся наверх.

Закрыв за собой дверь, Войцех бросился на постель и судорожно вцепился в подушку, покрывая ее поцелуями. Слегка выпустив пар, перевернулся на спину, положив руки под голову, и задумался, глядя в потолок.

Ничего подобного с ним до сих пор не происходило. Вернее, и томление в груди, и горячечная круговерть мыслей, и желание, обжигавшее при взгляде на Лизхен, – все это было знакомо, и, по правде сказать, не так уж отличалось от того, что он испытывал, увлекаясь очередной светской львицей. Но прежде ему никогда не приходилось задумываться о том, чего он хочет. Щедрый дар мгновенного порыва страсти или драгоценная награда за долгие ухаживания, своя прелесть была и в том, и в другом. Но конечная цель всегда была одна, и никаких сомнений в том, стоит ли ее добиваться, Шемет не испытывал ни разу.

С Лизхен все обстояло иначе. Соблазнить ее и оставить – означало сломать ее жизнь раз и навсегда. Войцеху вспомнились слова Исаака "Но вы, господин граф, учитывая ваше происхождение и богатство, не станете лгать, что готовы жениться". Жгучая волна возмущения поднялась в его душе. Конечно, он не станет лгать. Ни себе, ни Лизхен. Но как же заблуждается старый болван, если думает, что он, Войцех Шемет, из тех, кому происхождение и богатство девушки важнее ее красоты, ума и характера. Нет, он, конечно, не готов жениться. Пока не готов. Но это же не значит, что это вообще невозможно?

Войцех перевернулся на живот, обнял подушку и прижался к ней щекой. Лизхен, такая прелестная, такая желанная. И как ее можно не любить? Даже сорванцы-мальчишки обожают свою сестру, это видно с первого взгляда. Из нее выйдет прекрасная жена, заботливая, нежная, умеющая внести в дом уют и тепло. И почему он должен уступить это кому-то другому, основываясь на глупых предрассудках?

Как бы ей пошли изящные платья из шелка и кружев. Как бы в опере, в ложе, она притягивала к себе все взгляды своей красотой и изысканностью манер. Как было бы прекрасно прокатиться с ней в санях по лесным дорогам Мединтильтаса, согревая ее нежные губы поцелуями. С какой гордостью он кружил бы ее в вальсе на придворном балу, здесь в Берлине, или в Петербурге, под завистливыми взглядами светских повес. Решено...

Впрочем, решать что-то теперь, когда шла война, было невозможно. Жениться только для того, чтобы насладиться ее невинностью и тут же уйти, рискуя оставить вдовой? Это было бы жестоко и несправедливо по отношению к ней. Даже просто взять с нее обещание дождаться, а потом не вернуться – разве это не эгоизм, не себялюбие, не имеющее оправданий? Нет, ради такой девушки стоит ждать, стоит обуздать свои желания и только в мечтах...

Придя к такому выводу, Войцех пообещал себе, что не оскорбит Лизхен даже мысленно, представляя себе то, на что не имел бы права. Ну, разве что совсем невинный поцелуй. Или нескромный взгляд. Или... К черту! Он всегда может представить себе, что они уже женаты. В конце концов – в такой мечте нет ничего оскорбительного для Лизхен.

С этими мыслями Войцех задул свечу и с чистой совестью предался мечтам.

На следующий день Шемет отправился в налоговый департамент в самом радужном настроении. Он всегда старался самые неприятные дела проделать как можно скорее, не откладывая на потом, чтобы мысли о них не отравляли свободные минуты, а времени на приятное времяпровождение оставалось как можно больше. Спроси его кто-нибудь в этот момент, не кажется ли ему, что война закончится тем быстрее, чем раньше он туда попадет, Войцех, не успев задуматься, ответил бы «да».

Получасовое ожидание в очереди настроило его на более серьезный лад, коллежский регистратор, который вел прием посетителей, и вовсе вернул с небес на землю вопросом, не для того ли господин граф заключил с бывшими крепостными столь невыгодные для себя арендные соглашения, чтобы уменьшить сумму налогов.

Объяснения Войцеха, что более высокая плата разорит крестьян и заставит их продать преимущественное право на аренду чужакам, на честность которых, в отличие от веками проживающих на этой земле семей, он не может положиться, чиновника не убедили, и он затребовал у Шемета официальный отказ от пересмотра условий аренды в соответствии с нормами Акта, утвержденный в земельном суде. Кроме того требовалось подтверждение от интендантского управления Военного министерства, что поставки фуража, мяса и водки для нужд армии прошли в соответствии с разнарядкой, поскольку Министерство финансов не может произвести оценку облагаемого налогами дохода без учета этих поставок.

Войцех добавил требуемые бумаги в уже имеющийся список и направился в Военное министерство, рассчитывая хотя бы одну справку для Толе получить в течение дня. Оттуда его послали в комиссию по учету военнообязанных, для уточнения количества рекрутов из находящихся на территории имения деревень и хуторов, прошедших подготовку в лагерях, так как от этого зависели нормы поставки продовольствия.

К трем часам пополудни список удлинился вдвое, зато на руках у Шемета был запрос Министерства юстиции, подтверждающий, что ему действительно требуется справка из Попечительского совета об образовательном уровне рекрутов для предоставления ее Интендантское управление, и заключение Акцизного управления о качестве производимой в винокурне Мединтильтаса водки для военных нужд.

Войцех, утомленный спорами и разъяснениями, отправился обедать в "Булленвинкель", где за кружкой пива принял решение героизм проявлять только на поле боя, признать свое поражение и призвать на помощь союзные силы в лице Исаака Шпигеля. Заглянув в банк и не обнаружив там поверенного, оставил ему записку с просьбой заглянуть с утра на квартиру к фрау Грете и не торопясь направился к парку Тиргартен, где его должен был ожидать Фрёбель.

Учения

Войцех затаился в тени, пережидая, пока французский патруль пройдет мимо Бранденбургских ворот, за которыми Унтер-ден-Линден пересекала Большой Тиргартен – старейший парк Берлина. Опасливо озираясь через плечо, жандармы торопливо, чуть не пробежками, передвигались от фонаря к фонарю.

Ночь стояла ясная, ветер стих. Узкий серп луны острыми кромками серебрился в чернильном небе, и только тусклые масляные светильники размытыми пятнами разбавляли непроглядную темноту улицы. В одно из пятен вынырнула знакомая фигура, и Войцех направился к Фрёбелю, который в этот момент углубился в изучение содержимого обширных карманов своего каррика.

– Добрый вечер, сударь, – Фрёбель вытащил на свет аккуратно сложенный лист бумаги, скрепленный гербовой печатью, – ваша справка, господин Шемет.

– Как быстро! – Войцех едва удержался, чтобы не выхватить вожделенный документ из руки собеседника. – Я и не чаял.

– Ваши крестьяне подождут еще неделю-другую, – блеснул глазами Фрёбель, – а Блюхер и Шарнхорст уже теряют терпение. В военном министерстве работа кипит.

– Вот как, – понимающе кивнул Войцех, – надеюсь, меня им долго ждать не придется.

– Похвальная торопливость, – усмехнулся Фрёбель, – но сейчас вас ждут во дворце Бельвью. Пройдете по Унтер-ден-Линден через Тиргартен, свернете направо, въезд отмечен двумя коваными фонарями. Пароль тот же.

– Черная стая, – вспомнил Войцех, – спасибо, господин Фрёбель. Надеюсь, мы еще увидимся.

– И, возможно, скорее, чем вы думаете.

Фрёбель крепко пожал руку Шемета и скрылся в темноте.

Дождавшись, пока снова появившийся на площади патруль промарширует в обратную сторону, Шемет направился к воротам. У самой арки он остановился, чтобы еще раз поглядеть на пустующую площадку фронтона, и подумал, что следующий шаг будет первым на пути к обещанию, данному самому себе.

– Это не вам, случаем, господин Ян уши надрал?

Короткий смешок заставил Войцеха резко обернуться.

За его спиной стоял юноша лет шестнадцати, русоволосый и горбоносый, сходящиеся на переносице густые брови придавали ему серьезный и даже суровый вид, несмотря на широкую улыбку и поблескивающие смешинками глаза.

– Я не знаком с господином Яном, – сухо ответил Войцех,– вы ошиблись сударь.

– Простите, сударь, – с трудом сдерживая смех, ответил незнакомец, – но мне только сегодня рассказали эту историю, и тут вы, с сожалением взирающий на отсутствующую квадригу.

– Что за история? – любопытство взяло верх над раздражением.

– Странно, что вы не слыхали о Фридрихе Яне, сударь, – начал юноша, – он знаменит не только в Берлине, но и по всей Пруссии. Пару лет назад он основал школу гимнастики, а теперь это целое движение, Гимнастическая Ассоциация. Не так давно герр Ян проходил под этими воротами со своими учениками. И спросил одного из них, что он думает об украденной у немцев Виктории. Тот только плечами пожал. Тогда Ян надрал ему уши, приговаривая, что это будет урок, который будет напоминать ему о долге вернуть квадригу из Парижа и водрузить на место.

– По правде сказать, именно об этом я и думал, – рассмеялся Войцех, – но уши мне драть для этого не пришлось.

– Это делает вам честь, сударь, – уже серьезно добавил юноша и, попрощавшись легким поклоном, нырнул в темную арку ворот.

Войцех, немного погодя, последовал за ним. Улица стала чуть уже, за липами, густо посаженными по обеим ее сторонам, дворцы и роскошные особняки сменились густыми шпалерами подстриженных кустов, темными лабиринтами и замерзшими прудами. Бледный свет месяца серебрил облепленные снегом ветви деревьев, скользил по обнаженным плечам мраморных статуй и чашам фонтанов, придавая парку зловещий и призрачный вид.

Завороженный леденящей тишиной парка, Войцех унесся воображением в зимние ночи детства, когда за каждым деревом в парке его подстерегала кровожадная рагана или жестокая, но прекрасная лаума*. Это был страх, граничащий с восторгом, пьянящий, кружащий голову, заставляющий кровь быстрее бежать по жилам. Войцех позволил всепоглощающему ужасу охватить себя целиком и счастливо рассмеялся.

За спиной раздались шаги, и Шемет резко обернулся. Рука потянулась к эфесу, но сабля была далеко, в Бреслау, куда он отослал багаж и Йорика. Веселый ужас перед несуществующими чудовищами сменился вполне оправданным опасением, что за ним следят. Войцех остановился, затаился в тени и стал ждать.

На аллее показался тот самый юноша, что заговорил с ним у Бранденбургских ворот. Шемет шагнул навстречу и смерил незнакомца суровым взглядом.

– Вы преследуете меня, сударь? – сердито спросил он.

– Я мог бы спросить у вас то же самое, – насмешливо ответил юноша, – я вошел в Тиргартен раньше вас.

– Однако, это вы идете по моим следам, – возразил Войцех.

– Вы настаиваете на подробных объяснениях, что именно задержало меня в ближайших кустах? – фыркнул незнакомец.

– Я настаиваю, чтобы вы представились, сударь, и сообщили мне цель вашей ночной прогулки, – угрожающим тоном произнес Шемет, – у меня есть серьезные основания не доверять незнакомцам.

– Если я скажу, что иду навестить дедушку, вы мне поверите, господин Волк? – юноша рассмеялся совершенно ребячески. – Увы, у меня нет ни корзинки с пирожками, ни красного капюшона. Моя дражайшая матушка, княгиня Радзивилл, велела передать свои добрые пожелания на словах.

– Значит ваш дед?... – недоуменно спросил Войцех.

– Принц Август Фердинанд Прусский, – смеясь, закончил юноша, – младший брат старого Фрица. А я – Вильгельм Радзивилл, сын его дочери Луизы.

– Неожиданное, но весьма приятное знакомство, – Войцех вежливо поклонился юному князю, – позвольте представиться, Ваша Светлость. Я – Войцех Шемет.

– Граф Войцех Шемет, – уточнил юноша, – мне ли не знать нашу польскую аристократию.

– Я литвин, – заметил Войцех, – и здесь, в Берлине, стараюсь своим титулом пользоваться пореже.

– Какое совпадение, – усмехнулся Радзивилл, – и я тоже. Для друзей я – Вилли. И очень надеюсь, что мы подружимся, пан Войцех, потому что в Бельвью мы с вами идем по одному и тому же делу.

– Просто Войцех, – улыбнулся в ответ Шемет, – вот теперь я действительно рад знакомству.

По дороге Вильгельм засыпал Войцеха последними новостями, каждый день доходившими с нарочными из Бреслау в берлинский дворец его отца, Антония Генриха. Король, даже перебравшись в Силезию, все еще медлил с объявлением войны Бонапарту, несмотря на то, что Шарнхорст и Блюхер прилагали все усилия, чтобы склонить его к этому решению. Ни канцлер Гарденберг, ни другие государственные сановники, стоявшие у истоков реформ, все назначение которых было подготовить возрождение Пруссии и вернуть ей свободу от французского ига, не могли убедить слабого и нерешительного Фридриха Вильгельма, что этот час пробил.