Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)

Войцех и Дитрих уже выбирались через слуховое окно на крышу, но Вилли, разгоряченный приключениями, задержался на минуту, чтобы подкрепить свое предложение поцелуем, от которого спасительница довольно раскраснелась.

– У меня сегодня все в первый раз, – весело заявил юный Радзивилл, вылезая на крышу.

Холодный ветер пронизывал до костей, ноги скользили по обледеневшей жести. Но друзья благополучно добрались до соседней крыши, спустившись на забитый старой мебелью чердак. Теперь оставалось объяснить хозяевам, как они туда попали, и скрыться, не привлекая к себе внимания французов. Первое потребовало изрядных трудов, хозяйка, величественная старуха в громадном чепце, была глуховата, и только после долгих переговоров согласилась отпереть дверь на улицу. Второе оказалось на удивление легким делом, у ворот дома обер-полицмейстера шла оживленная перебранка между солдатами и берлинской полицией, и беглецам удалось проскочить мимо них незамеченными.

К двум часам дня казаки покинули город, оставив после себя запах порохового дыма и надежду на скорое освобождение от ненавистной французской власти. Друзья вернулись на Вильгельмштрассе, где их приняли как героев, с распростертыми объятиями, и за обедом заставили повторить историю несколько раз.

Только к вечеру, заехав предварительно к фон Таузигу, чтобы сменить разорвавшийся под мышкой фрак на старый сюртук, Войцех вернулся к себе на квартиру. Мальчики уже спали, но фрау Грета и Лиза, снедаемые тревогой за пропавшего юношу, все еще сидели в гостиной. Наскоро пересказав новости, Войцех отправился наверх и уснул, едва коснувшись головой подушки.

* – Рейхсканцелярия (нем. Reichskanzlei) – традиционное название ведомства рейхсканцлера Германии с 1871 по 1945 год. Рейхсканцелярия располагалась в Берлине на Вильгельмштрассе 77, в бывшем дворце князя Антона Радзивилла.

** В налете на Берлин участвовали партизанские части под командованием Чернышева и Теттенборна. Войцех об этом не знал, поэтому в тексте имена не упомянуты. Но читатель должен знать героев поименно))

Карета

Звонка для прислуги в комнате не было. Войцех приоткрыл дверь, убедился, что дам на лестнице нет, и громко постучал по перилам.

– Анна! Анна!

Ступеньки заскрипели под грузной поступью пожилой служанки минут через пять. Войцех через полуоткрытую дверь обменял ночную вазу на кувшин с горячей водой и вернулся к умывальнику. Подражая античным стоикам, обтерся ледяной водой, с вечера налитой в жестяной сосуд, торопливо натянул рубаху, унимая дрожь. Долго и придирчиво выбирал брюки из имевшихся в наличии двух пар – в Попечительском совете следовало выглядеть солидно и презентабельно – и, долив в умывальник горячей воды из кувшина, приступил к бритью, размышляя о предстоящих делах.

После Совета Шемет собирался на очередные учения за городскими стенами. Вчерашний налет удвоил бдительность французов, а Фрёбель еще накануне пообещал доставить к месту сбора несколько кавалерийских пик и сабель, чтобы добровольцы смогли попрактиковаться во владении оружием. Войцех слегка тревожился, не привлечет ли звон сабель нежелательного внимания, но считал, что ради такого дела стоит рискнуть.

Он уже почти закончил бриться, когда в дверь тихонько поскреблись. Занятый своими мыслями, он, не оборачиваясь, бросил "Войдите" и снова устремил взгляд в зеркало.

За спиной его стояла Лиза, побледневшая, с темными кругами под покрасневшими от слез глазами. Войцех со стуком бросил бритву в таз, резко обернулся, стирая пену рукавом рубахи. Лиза смущенно отвела взгляд.

– Что-то случилось?

– Мама ушла, – потупившись, сообщила Лизхен, – а я хотела с тобой поговорить, пока ты еще дома.

– Садись, садись, – Войцех нетерпеливо махнул рукой в сторону кресла, а сам, как был, босиком и в распахнутой рубахе, остался стоять, – Лизхен, что стряслось? Ты меня пугаешь.

– Это ты меня пугаешь, – всхлипнула Лиза, – я две ночи уснуть не могла. На улицах пальба, а тебя нет. И потом, эти твои рассказы, как ты по крышам бегал. Ты же мог упасть. Французы могли...

– Лизхен, – перебил ее Войцех, – меня не было только два дня. И со мной все хорошо, ты же сама видишь. Что будет, когда я уеду надолго? Эдак ты себя изведешь раньше, чем я вернусь.

– Ты мог погибнуть, – обиженно возразила Лиза, – я боюсь.

– Я сто раз мог погибнуть, еще до того, как мы встретились! – Войцех прошелся по комнате, сжал кулаки, остановился и резко выдохнул. – И я не хочу об этом думать. Я не хочу, чтобы ты об этом думала. Просто дождись меня и верь, что я вернусь.

– Я об этом не думала! – Лиза прижала сцепленные руки к груди. – Видит бог, Войцех, я старалась думать о хорошем. Что ты вернешься героем, что тогда мама согласится. А вчера я вдруг поняла, что это ужасный эгоизм, думать о будущем счастье, когда тебе грозит опасность. Мне было так стыдно. И страшно.

– Погоди, – Войцех подошел к ней и заглянул в глаза, – на что согласится фрау Грета?

– На то, чтобы я вышла за тебя, – Лиза отвела взгляд, – ты же сам сказал, что мы поженимся, когда ты вернешься.

Войцеха словно молнией поразило, и он рухнул на кровать, переводя дух.

Ему и в голову не приходило, что фрау Грета может отказать бедному ходатаю по крестьянским делам в руке дочери. Конечно, когда она узнает, кто он на самом деле, это переменит ее отношение. Но зачем подавать ложную надежду, если он действительно может погибнуть? С другой стороны, что если она решит устроить судьбу дочери, не дожидаясь окончания войны? Сумеет ли Лизхен противиться воле матери в таких очевидно бедственных обстоятельствах? А ведь он мог бы решить все прямо сегодня. И уже завтра повести Лизу к алтарю. Целая неделя, когда они смогут насладиться радостями, которые сейчас откладывают на неопределенное будущее.

Он снова встал, зашагал по комнатушке из конца в конец под испуганным взглядом Лизы. Она была так хороша в эту минуту. Протяни руку и сорви сладчайший плод, не оскорбив ни ее невинности, ни ее добродетели. Уже завтра вечером...

– Лиза, – начал было Войцех, но тут же осекся.

А если, все-таки, случится самое плохое? Оставить Лизу вдовой? А если будет ребенок?

Мысль о том, что Лизхен займет место Жюстины, упала на весы его сомнений свинцовой гирей. Девочка, чудесная наивная девочка, в руках которой окажутся судьбы сотен людей, ничего не знающая ни о хозяйстве, ни о финансах, доверчивая и неопытная. Руководствоваться в этом вопросе чувствами и желаниями было безответственно и безрассудно. Он не мог этого допустить.

Гнев ушел, сменившись нежностью и жалостью.

– Лизхен, – Войцех поднял девушку из кресла, прижал к груди и зашептал в самое ухо, – Лизхен, я хочу, чтобы каждый раз, как в твою головку постучатся дурные мысли, ты гнала их мечтами о будущем счастье. Я вернусь. Я вернусь и отсыплю его тебе полной мерой. Только дождись. Хорошо?

– Хорошо, – Лиза улыбнулась, – а ты береги себя. Обещай, что с тобой не случится ничего ужасного. Пожалуйста.

Войцех ответил ей долгим поцелуем, и на некоторое время слова потеряли всякий смысл. Лгать Лизе он не хотел.

То ли брюки он выбрал верно, то ли дело всеобщего образования в Пруссии действительно оказалось в надежных руках, но из Попечительского совета Войцех вышел с сияющей улыбкой и разрешением на открытие в имении народной школы по проекту, начатому еще покойным графом и законченному Жюстиной. Попечителем школы Совет утвердил вдовствующую графиню Шемет, к большому облегчению Войцеха, опасавшегося, что от него потребуют принять на эту должность государственного представителя на время своего отсутствия.

Появление Фрёбеля на учениях именно в этот день оказалось как нельзя кстати. Войцех поделился с ним вынесенными из Совета впечатлениями, и, к своему удивлению, узнал, что делом жизни Фридрих Фрёбель сделал развитие дошкольного воспитания и образования. У Шемета тут же возникла идея опробовать систему Фрёбеля в Мединтильтасе, и они договорились в свободное от войны время составить рекомендации для Жюстины.

После учений Войцех с Дитрихом отправились обедать в ближайший к заставе кабачок. Фон Таузиг пожаловался, что в последние дни ему удается повидаться с Мартой только в присутствии кого-нибудь из ее многочисленной родни, и девушка, несмотря на беспокойную обстановку в городе, просто рвется из дому, чтобы у них была какая-то возможность уединиться. Войцех подумал, что Лизе тоже пойдет на пользу прогулка вчетвером, короткая иллюзия мирной жизни, которая заставит ее, хотя бы до его отъезда, выбросить из головы мрачные мысли.

Погода для романтической прогулки, как назло, не годилась вовсе. Холодный ветер пригоршнями бросал в лицо колючий снег, по заснеженным улицам вихрилась поземка, серые низкие тучи застилали небо. От планов сходить в парк, где можно было, укрывшись от чужих взглядов в лабиринтах черных сплетенных ветвей, разбиться на парочки, согревать нежные девичьи губы горячим дыханием, прятать замерзшие маленькие ручки у себя на груди, пришлось отказаться. На Унтер-ден-Линден нашлось элегантное кафе, открытое даже в эти тревожные дни, и молодые люди, с трудом отыскав свободный столик, отдали дань воздушным пирожным и штруделю, запивая крепким горячим кофе.

Лиза улыбалась молчаливо и задумчиво и позволила Войцеху под столом не только завладеть своей рукой, но и прижаться коленом к колену. Зато Марта любезничала за двоих, выискивая лакомые кусочки поочередно для обоих кавалеров, расспрашивала Войцеха о проекте школы, интересовалась его мнением о новой немецкой поэзии и военных перспективах, не забывая, впрочем, и Дитриха, с которым увлеченно спорила, поддерживая его оппонента, если мнения друзей по какому-то вопросу расходились.

Из кафе они вышли еще засветло, договорившись встретиться вновь, когда погода окажется более благосклонной к романтическим чувствам. Задержались у входа, прощаясь. В этот момент проезжавшая мимо карета с гербом Радзивиллов неожиданно остановилась напротив, из-за отдернувшейся занавески показалось улыбающееся лицо княгини Луизы.

– Граф Шемет! Герр фон Таузиг! – княгиня жестом подозвала молодых людей. – Какая неожиданная и своевременная встреча. Батюшка, прослышав о ваших вчерашних подвигах, желает лично выразить благодарность за боевое крещение любимого внука. Вилли передаст вам официальное приглашение. И не вздумайте отказаться, обидите старика смертельно.

– Мы польщены и благодарны, княгиня, – ответил за двоих Войцех, целуя протянутую из окна кареты руку, – это большая честь, удостоиться внимания брата великого Фридриха.

Разговор продолжался еще минут пять. Спутницы были по всем правилам этикета представлены княгине, получили свою долю светских любезностей и вполне искренних улыбок. После чего карета отправилась дальше, оставив Войцеха в весьма неловком положении.

– Как она тебя назвала? – нетерпеливо спросила Лиза. – Не может же быть, что она ошиблась.

– Граф Шемет, – слегка краснея, признался Войцех, – Лиза, поверь, я не от тебя это скрывал. Просто поначалу так получилось, а потом случая не было признаться. Да и зачем?

– А ты разве не знала? – с удивлением вмешалась Марта. – Мне Дитрих сразу сказал, кто его новый друг. Но просил хранить это в секрете. Я думала, ты тоже хранишь эту тайну, и не хотела тебя подводить.

– Марта, – Дитрих недовольно нахмурился и потянул девушку за рукав, – идем. Кажется, мы тут лишние. Войцех, Лиза, до скорой встречи. Надеюсь, она пройдет более удачно.

Войцех, прощаясь, благодарно кивнул.

Пребывание в Берлине близилось к концу, большая часть добровольцев уже отбыла в Бреслау, и только фон Таузиг и Карл Лампрехт дожидались Шемета, чтобы отправиться туда за компанию. К ним собирался присоединиться и Фрёбель вместе с некоторыми студентами и преподавателями Университета. Исааку оставалось получить только последнее заключение Министерства внутренних дел, чтобы отправить его в Кенигсберг. Для получения требовалась личная подпись графа Шемета в регистрационной книге, и визит к Зигфриду Толе был назначен на завтра.

Убедить Лизу не делиться новостями с матерью оказалось несложно. Да и опасения Войцеха, что девушка всерьез на него обидится, оказались напрасны. Лизхен, кажется, пропустила мимо ушей его сбивчивые оправдания и приняла новое положение вещей, как нечто само собой разумеющееся.

Времени на разговоры оставалось мало. Войцех пользовался каждой возможностью сорвать с уст Лизы еще один поцелуй, словно копил воспоминания в дорогу. Фрау Грета неизменно уходила по утрам, работы в комитете приема пожертвований не убавлялось. Это были самые счастливые часы Войцеха, и они стремительно убегали, приближая его к суровым будням войны.

– Ты снова уходишь сегодня? – спросила сидящая у него на коленях Лиза, когда Войцех, переводя дыхание, оторвался от ее губ. – Я так надеялась, что ты проведешь с нами хоть один из последних вечеров.

– Непременно, – пообещал Войцех, проводя кончиками пальцев по ее щеке, – но сегодня мне нужно идти во Дворец Бельвью. Принцу Августу не отказывают.

– Если бы мы были женаты, – вздохнула Лиза, – я могла бы пойти с тобой, и нам не пришлось бы расставаться.

– Если бы мы были женаты, – с улыбкой возразил Войцех, – тебе не пришлось бы расставаться со мной ни днем, ни ночью. Но что толку мечтать о невозможном?

– Ты сам велел мне мечтать, – Лизхен шаловливо растрепала его волосы, – вот я и мечтаю. Война окончена, мы с тобой едем в золотой карете на прием к королю, а вокруг все шепчутся: "Кто эта прекрасная пара?" – "Как? Вы не знаете? Это же граф Шемет со своей молодой женой!"

– Я не об этих мечтах говорил, – холодно заметил Войцех, поднимаясь с кресла.

Лиза, с трудом удержавшаяся на ногах после такой резкой перемены положения, с удивлением поглядела на него.

– А о чем я должна мечтать?

– Еще неделю назад ты не знала, кто я такой, – боль и обида зазвучали в голосе Войцеха, – еще неделю назад я думал, что это не имеет значения. А теперь вижу, что стоило золотой карете появиться на горизонте, и тебе сразу нашлось, о чем мечтать. Я через два дня уезжаю, а ты щебечешь, как птичка.

– Ты несправедлив, – вздохнула Лиза, пытаясь взять его за руку, – я всего лишь радуюсь, что мне не придется спорить с мамой. Я ее люблю, мне было бы тяжело ее огорчить.

– Значит, ты все-таки собираешься похвалиться фрау Грете тем, кого сумела заполучить в женихи? – недовольно фыркнул Войцех. – Без этого никак? Если бы не это, ты поплакала бы и пошла за того, за кого велели?

– Войцех! – воскликнула Лиза, закрывая лицо руками. – Это все не так!

– Значит, – продолжил он, не слушая ее слов, – только деньги и титул все решают. А я так верил тебе. Я верил в твою любовь. Я не воспользовался ни твоей невинностью, ни твоим доверием. Я готов был ждать, хотя страсть жгла меня огнем. А ты, ты просто играла мной, в ожидании лучшего случая.

– Неправда! – Лиза бросилась к нему. – Ты ошибаешься, ты несправедлив ко мне.

Она помедлила, собираясь с духом.

– Хочешь, мы не будем ждать? Ты хочешь, чтобы я доказала тебе свою любовь? Возьми ее прямо сейчас!

– Лиза, уйди, – тяжело прохрипел Войцех, – не мучь меня. Я вижу, что ты на все готова, лишь бы золотая карета никуда от тебя не делась. Но ты ошиблась. Я не покупаю любовь.

Сердце гулко билось от нестерпимой обиды и от с трудом сдерживаемого желания. Страсть и ярость перемешались, застилая глаза алой пеленой. Белая шейка, такая хрупкая и беззащитная, вздрагивающая от слез заполнила собой весь мир. Хотелось впиться в нее поцелуем, до боли, до крови.

– Лиза, уйди, – почти прорычал Войцех, отстраняя ее, – пожалуйста.

– Я ничего не прошу, – растерянно прошептала Лиза, – ни обещаний, ни клятв. Я тебя люблю, и готова на все, лишь бы ты этому поверил.

Боль обожгла огненным хлыстом, в глазах потемнело.

– Шлюха, – скрипя зубами, процедил Войцех, – продажная тварь. Ты же знаешь, что я не воспользуюсь твоим щедрым предложением в низких целях. Уйди. Все кончено, Лиза. Все кончено.

Лиза, рыдая, выскочила за дверь. Войцех бросился к комоду, вытаскивая оттуда одежду, достал из-под кровати чемодан, передумал и, прихватив только бумажник, вылетел на лестницу. Бросил несколько крупных ассигнаций на стол в гостиной, не обращая внимания на сжавшуюся в комок Лизу, сидящую в кресле, подхватил с вешалки плащ и шляпу и бросился на улицу, не разбирая дороги.

Ноги сами понесли Войцеха в контору господина Бера, брошенные на столе деньги были его последними наличными, и даже боль и обида не помутили его разум настолько, чтобы об этом забыть.

На пороге он почти столкнулся с выходящим из дверей Исааком, и выражение ужаса, появившееся на его лице при мысли, что придется объясняться, остановило герра Шпигеля, собиравшегося, поздоровавшись, отправиться по своим делам.

– Я подвел тебя, Исаак, – Войцех честно признал свою вину, словно бросился в ледяную воду, – я солгал. И себе, и Лизе.

– Пройдемте внутрь, герр Шемет, – спокойно ответил Исаак, подхватив его под локоть, – здесь не место для откровений.

В покойном кабинете, в полумраке спущенных бархатных штор, говорить было легче. Войцех, сбиваясь и перескакивая с последнего разговора на историю про каток, про передник, про карету княгини Радзивилл, все-таки сумел объяснить Исааку, что произошло. Замолчал, глядя на спокойное лицо с темными мудрыми глазами.

– Все к лучшему, герр Войцех, – вздохнул Шпигель, – все к лучшему. Лизхен – хорошая девушка, но вам, господин граф, в жены не годится. Я не стану доискиваться до того, кто прав, кто виноват, не мое это дело. И я попытаюсь объяснить фрау Розенберг, что вы не хотели зла ее дочери. И не причинили его.

– А я? – с обидой спросил Войцех. – Разве мне не причинили зла, посмеявшись над моими чувствами? Я думал, меня любят ради меня самого. Как я теперь смогу хоть кому-то поверить?

Он вдруг расплакался, и Исаак подхватился с места, неловко прижимая вздрагивающие плечи юноши к черному сукну своего кафтана.

– Когда-нибудь, мой мальчик, – тихо шепнул он, – настанет день, когда не поверить будет невозможно. И тогда ты поймешь, что это и есть любовь. Ты узнаешь ее среди тысяч других, и не ошибешься.

– А тебе откуда знать? – совсем по-детски спросил Войцех, вытирая глаза.

– Ох, молодежь, молодежь, – рассмеялся Исаак, – никогда не верит, что старики тоже были молоды. Я даже не прошу запомнить мои слова или поверить мне, что так будет. Просто живите дальше и будьте счастливы.

– Постараюсь, – улыбнулся Войцех.

Но на сердце все равно тяжелым грузом лежала обида, и только война, с ее горячащими кровь опасностями, безумной скачкой кавалерийских атак, товарищеским теплом у бивачного костра и грядущей славой могла заставить его позабыть свою боль.

Из конторы Войцех отправился на квартиру фон Таузига. Дитрих, по счастью, оказался дома, и, выслушав рассказ друга, уже гораздо более обстоятельный, поскольку предыстория на этот раз не требовалась, немедленно заявил, что ни о какой гостинице и речи быть не может. Фон Таузиг снимал не комнату, а небольшую квартиру в бельэтаже , с входом по отдельной лестнице, и устроить Войцеха у себя в гостиной на пару дней до отъезда ему не составило труда.

Вечер они провели во дворце Бельвью. Старый принц Август слегка утомил бесконечными рассказами о славном прошлом, которые были бы намного интереснее, если бы он постоянно не забывал, с чего началась и чем закончилась очередная история, и не путался в ее участниках. Но ужин был хорош, а Вилли, который наконец действительно собрался в дорогу и должен был наутро выехать в ставку фон Бюлова, вполне уравновесил серьезность деда своим неунывающим нравом и веселыми шутками.

Вернувшись, друзья заговорились далеко за полночь. Войцех, почти позабывший об утреннем разговоре во время приема у принца, снова погрузился в уныние, и Дитрих, как мог, утешал его, рассуждая о том, что лучше было убедиться в сребролюбии Лизы уже сейчас, чем понять это, когда он уже связал бы себя необратимыми обязательствами. Войцех, почувствовав поддержку, принялся перебирать в памяти прошлые события, и неожиданно вспомнил историю с сюртуком, после которой фрау Грета стала проявлять странную снисходительность к дочери.

Убедившись, что счастливо избежал ловко расставленной ловушки, Войцех слегка успокоился и уснул на диване крепким сном без сновидений.

Наутро они разбежались по делам. Дитрих вручил Войцеху запасной ключ от своей квартиры, и Шемет, запечатав вместе с Исааком последний пакет документов и щедро наградив герра Шпигеля за труды, вернулся домой раньше друга.

Он взялся перечитывать "Вертера", обнаружившегося среди книг фон Таузига, мысленно едко комментируя восторженные пассажи в адрес Лотты, и чувствуя изрядное превосходство над влюбленным дурнем, покончившим с собой из-за какой-то юбки, хотя сердце иногда отзывалось болью на строки, в которых он видел сходство со своей историей.

В дверь постучали. Шемет нерешительно подошел к двери, в том, что Дитрих предупредил хозяев о том, что у него живет друг, он не был уверен. Но на пороге, к его полному изумлению, появилась Марта в заснеженном капоре и плаще.

– Дитрих еще не вернулся, – неуверенно произнес Войцех, пропуская Марту в гостиную.

Он принял у нее плащ и капор, продолжая удивляться столь неожиданному визиту девушки, проявившей себя до этого строгой блюстительницей приличий и этикета.

– Я знаю, – улыбнулась Марта, – он говорил мне, что появится не раньше трех часов пополудни. У нас дома. Я зашла поговорить с вами, герр Войцех.

– О чем, фройляйн? – настороженно спросил Войцех.

Он так растерялся, что даже не предложил ей сесть. Но Марту это не смутило, и она опустилась на диван, на котором он спал этой ночью. Что еще больше смутило Шемета, хотя он понимал, что девушке неоткуда об этом знать.

– Я знаю о вашем несчастье, герр Войцех, – Марта подняла на него печальный взгляд голубых глаз, – и очень вам сочувствую. Хотя, по правде сказать, я давно подозревала, что у Лизы не самые чистые намерения. Как можно было не догадаться по вашим манерам, по изысканности вашей речи и тонкости суждений о благородном происхождении? Я не верила в ее неведение, герр Шемет. И мне показалось, что она ничуть не удивилась, когда княгиня Радзивилл вас окликнула. Ведь ваше имя широко известно по всей Пруссии.

– Среди крестьян тоже есть люди с фамилией Шемет, – пожал плечами Войцех, – откуда ей было знать?

– Разве встречаются у крестьян такие холеные руки, Войцех, – горячо возразила Марта, – такие благородные, вдохновенные лица? Нет, даже если бы Дитрих не открыл мне вашу тайну, я все равно бы догадалась, кто вы такой.

– Вы пришли, чтобы мне это рассказать, фройляйн Марта? – с любопытством осведомился Войцех. – Рискуя своим добрым именем? Право же, я этого не стою.

– Я пришла, чтобы спросить вашего совета, герр Войцех, – со слезами в голосе ответила девушка, – что делать той, кто опрометчиво подала надежду хорошему юноше, хотя и не связала себя словом, а потом поняла, что другой завладел ее сердцем? Что делать, если любовь так сильна, что она готова рисковать всем, своим именем, репутацией, своим будущим, лишь бы он тепло взглянул на нее. Что делать, если разум не властен над велениями сердца?

– Рассказать об этом Дитриху и не ставить меня в глупое положение, фройляйн, – ледяным тоном отрезал Войцех.

Он вручил Марте плащ и капор и чуть не вытолкал ее за дверь. Гнев снова закипел в нем. Все, все они думают только об одном, о золотых каретах, приемах и балах. Как счастлив был его отец, встретив такую самоотверженную и бескорыстную женщину, как Жюстина. Нет, решено, пусть Мединтильтас достанется его брату – а он был уверен, что это будет брат, – а он, Войцех Шемет, проведет свою жизнь в битвах и воинских забавах, и слава будет ему супругой на все времена. Женские чары больше не для него.

Дитрих вернулся домой мрачный и злой. Он явился в дом к Марте раньше назначенного часа, не застал ее дома, и решив вернуться позже, столкнулся с ней на улице. Марта, увидев его, побледнела, начала в чем-то оправдываться, хотя Дитрих не высказал никаких подозрений, потом вдруг обвинила Войцеха в покушении на ее честь и тут же попыталась взять свои слова обратно, сообразив, что такое могло произойти, только если она сама пришла на квартиру фон Таузига.

Вспыливший Дитрих потребовал всей правды, не дождался ничего, кроме непонятных обвинений в ревности и недоверии, и отправился домой в надежде, что Шемет разъяснит ему ситуацию. Другу он поверил безоговорочно, случившаяся с Войцехом беда уже зародила в нем подозрения насчет бескорыстия Марты, не раз интересовавшейся его видами на отцовское наследство и научную карьеру.

Выслушав Войцеха, Дитрих спустился к своей квартирной хозяйке, вернулся с парой бутылок старого Рейнского, и друзья еще долго сидели за столом, запивая терпким ароматным вином истекающий слезами желтый сыр, обмениваясь весьма нелестными отзывами о бывших возлюбленных и всем женском поле.

– Подумать только, – провозгласил Дитрих, наблюдая, как пляшущий огонек свечи отражается в рубиновой жидкости разноцветными искрами, – мы к ним со всей душой и сердцем, мы готовы для них звезды с небес сорвать, а они думают только о сокровищах земных. И чего им не хватало?

– Да, – подхватил Войцех, отламывая кусочек сыра, – их любишь, бережешь, верность хранишь, а они...

Молодые люди впали в унылое молчание, задумавшись о своем. Неожиданно оба подняли голову и вопросительно поглядели друг на друга.

– А ты давно не...? – неуверенно спросил Дитрих.

– Давненько, – усмехнулся Войцех. – А ты?

– Месяца три, не меньше, – вздохнул Дитрих. И тут же просветлел.

– У меня тут, неподалеку, есть знакомая вдовушка лет тридцати. Премилая особа, веселая и отзывчивая. И кузина ее, говорят, тоже добросердечна и мила. Не откажут же они в благосклонности двум уходящим на войну героям?

– Прекрасная идея, – Войцех отсалютовал Дитриху бокалом, – а сегодня еще не поздно их навестить?

– Пойдем, проверим, – усмехнулся Дитрих, поднимаясь с места.

Черная стая

В последний день февраля Войцех и Дитрих покинули кипящий предчувствием войны Берлин, присоединившись к отряду из семидесяти кавалеристов во главе с Фридрихом де Ла Мотт Фуке, недавно произведенным в чин ротмистра. Хорошего коня достать удалось с трудом, и Войцех, не скупясь, заплатил за рыжего тракена, рассудив, что в Бреслау, где собирались добровольцы, лошади будут по цене боевых слонов.

Последние морозы ледяным звоном сковали черные ветви придорожных деревьев, сугробы стояли в человеческий рост, но заполненный людьми тракт превратился в серую кашу под копытами лошадей, колесами повозок, сотнями без устали марширующих ног. Большая часть путников устремлялась на юго-восток, в Бреслау, под знамена назначенного главнокомандующим Гебхарда Леберехта фон Блюхера. Конный отряд обогнал не одну группу добровольцев, казалось, весь Берлин двинулся на войну с Наполеоном.

В Потсдаме Фуке повел отряд в Гарнизонную Церковь, где покоились останки Фридриха Великого. В низком сводчатом склепе с выложенным шахматной плиткой полом, в простом дубовом гробу лежал Старый Фриц, мечтавший объединить Германию, король-полководец, превративший маленькую захолустную Пруссию в великую европейскую державу, символ надежды и победы. Семьдесят добровольцев склонились в безмолвной молитве, и лютеранский пастор благословил их на борьбу за освобождение Отечества.

– Это было трогательно, черт меня побери, – улыбнулся Дитрих, выходя из церкви, – суровые воины, преклонившие колена перед могилой вождя. Впрочем, тебе это, наверное, показалось слишком скромным обрядом. Ты же католик?

– В приходской книге так записано, – Войцех похлопал друга по плечу, – не верь церковным книгам, дружище, в них далеко не всё правда. А ты, значит, лютеранин?

– Я астроном, – рассмеялся фон Таузиг, – и мог бы вслед за Лапласом заявить Бонапарту, что в гипотезе бога не нуждаюсь. Но вряд ли мне представится такая возможность.

– Значит, мы одной веры, – довольно кивнул Войцех, – и за неимением надежды на вечную жизнь постараемся достойно прожить ту единственную, которая у нас есть. Даже если она будет короткой.

– Погибнуть за Отечество – достойный конец достойной жизни, – Дитрих обернулся и поглядел на церковь, – но я надеюсь, Старина Фриц не будет в обиде, если мы возьмем с него пример и помрем в глубокой старости, окруженные любовью и заботой.

– Если бы я сражался за Отечество, – нахмурившись, заметил Войцех, – мы бы с тобой были по разные стороны, Дитрих.

– Прости, – вздохнул фон Таузиг, – я не подумал. Но за что же ты будешь сражаться? Ведь не просто из желания повоевать ты рискуешь жизнью?

– За свободу, равенство и братство, – твердо ответил Шемет, – против корсиканского выскочки, воздвигшего себе трон на их костях. Право, стоило ли для этого свергать Бурбонов? Они, по крайней мере, не пытались подмять под себя полмира.

– Тогда будем считать, что Пруссии с тобой повезло, – рассмеялся Дитрих, – а мне – тем более.

Ночевали в битком набитой гостинице, на полу в одном из отдельных кабинетов. Комнат не хватало даже для старших офицеров и богатых торговцев. Цену за кровать ломили нещадную, зато менее удобный ночлег предоставляли бесплатно, хозяева тоже хотели внести свой вклад в общее дело. Войцех деньгами сорить не стал. Уезжая из Берлина, он отвез в Военное министерство чек на весьма внушительную сумму, но до продажи серебряной утвари и фамильных драгоценностей было далеко, и демонстрировать это товарищам, многие из которых на экипировку потратили последние сбережения, ему казалось неприличным.

Спали, не раздеваясь, укрывшись плащами и шинелями. Хорошо, хоть соломенные тюфяки удалось раздобыть, тем, кто спал вповалку в общей зале, и этого не досталось. Карл Лампрехт, покосившись на троих малознакомых спутников, с которыми они делили кабинет, втиснулся между Войцехом и Дитрихом, и долго ворочался с непривычки к походным условиям. Но заснул даже раньше Войцеха, которого вдруг одолели печальные воспоминания о своем неизбывном горе. Темноволосая остриженная голова Карла покоилась на обтянутом мягким сукном плече Войцеха, на нежные, не знавшие бритвы, щеки ложилась в лунном свете тень густых ресниц, пухлые мальчишеские губы приоткрылись, и ровные зубы влажно поблескивали в темноте.

Войцеха вдруг охватила неизведанная прежде щемящая нежность к мальчишке. Он с некоторым удивлением попытался разобраться в своих чувствах, с радостью вспомнил округлый живот Жюстины, подсказавший ему верное направление, и осторожно погладил встрепанные мягкие волосы.

– Покойной ночи, братишка, – тихо шепнул Войцех и почти сразу уснул.

Утром Шемета с трудом отыскал нарочный князя Радзивилла, прискакавший в Потсдам по следам отряда на взмыленном коне. Он привез Войцеху самую драгоценную из новостей – подписанное полковником Ридигером и командующим русским авангардом князем Репниным прошение об отставке. К нему присовокуплялось личное письмо полковника, где радость от неожиданного спасения числившегося в списках убитых поручика Шемета и сожаление о потере для полка доблестного офицера сплетались в отечески-теплых строках.