Текст книги "Черная стая(СИ)"

Автор книги: Ольга Сословская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Невысокий и стройный подполковник с чисто выбритым тонким лицом выглядел даже моложе своих тридцати с небольшим лет, говорил негромко, но отчетливо, и его ясный взгляд не оставлял без внимания ни малейшей детали.

– Я наслышан о вашем героизме и военных талантах, лейтенант, – Клаузевиц улыбнулся, но на лбу мелькнула суровая морщинка, – и считаю, что вы заслуживаете повышения. Но, видите ли, положение у нас сейчас непростое. Многие офицеры Рейнского союза перешли на германскую службу, некоторые вернулись на нее из австрийской или русской. И нам приходится подыскивать им достойные места, чтобы не ущемить их самолюбия и не оттолкнуть от себя. В этих условиях ваше производство придется отложить, и командование эскадроном передать более опытному офицеру. Но не сомневайтесь, что ваши заслуги не забыты, а война открывает дорогу скорее, чем перемирие.

– Я уверен, что у меня будет достойный командир, – кивнул Войцех, в глубине души даже обрадованный свалившейся с его плеч ответственностью, – и почту честью служить под его началом.

– Другого майор фон Лютцов и не примет, – на лице подполковника читалось явственное облегчение, – а я об этом позабочусь.

Официальная часть разговора была закончена, но Клаузевиц велел подать в кабинет кофе, и усадил Шемета за стол, чтобы расспросить его о подробностях Лейпцигских событий. Гневно сдвинулись тонкие брови над серыми глазами, узкие губы сжались в линию.

– Все представления генералов насчет вероломного поступка с вашим отрядом оказались безуспешны, – процедил Клаузевиц, – Бертье сначала отговаривался недоразумениями и приписывал случаю это вопиющее дело, а потом дошел до того, что обвинил в случившемся самого фон Лютцова.

– Бертье, – скрипнул зубами Войцех, – Фурнье, Арриги и Бертье. И Бонапарт.

– Список личных врагов? – поднял бровь Клаузевиц. – Надеюсь, вам повезет, лейтенант. Я бы и сам с удовольствием встретил кого-нибудь из них на поле битвы. Но, к сожалению, мы, вероятно, будем воевать много севернее. Делегируйте свои полномочия Блюхеру, не пожалеете.

– Генерал "Вперед" славится своей свирепостью, – улыбнулся Войцех, – пощады от него не дождешься.

– Старик прав, – кивнул головой Клаузевиц, – Добросердечные люди могут, конечно, полагать, что существует некий оригинальный способ обезоруживать и побеждать противника без пролития большого количества крови, они вольны также думать, что именно в этом и заключаются подлинные достижения искусства воевать. Звучит это привлекательно, но на деле является обманом, который необходимо открыть. Война есть крайне опасное дело, в котором наихудшие ошибки происходят от доброты.

– Я запомню ваши слова, герр подполковник, – ответил Войцех, – более правдивых слов о войне, я, кажется, еще не слышал.

Дом, в котором они квартировали, находился на узкой улочке, в это время дня запруженной возами с сеном, фургонами с амуницией и прочим военным грузом. Войцех пробирался к калитке почти у самой стены, чтобы не попасть под фонтан грязи из-под въехавшего в непересыхающую глубокую лужу колеса. Он уже почти миновал опасное место, когда ему на голову свалился изрядно помятый букет левкоев, очевидно вылетевший из окна. Вслед за букетом до него донесся разгневанный голос Клары, и Войцех остановился, прислушиваясь к разговору.

– Никогда, слышите, никогда не носите мне ваших цветов, – сурово заявила девушка, – это неприлично. Если бы я была дома, вы не посмели бы так откровенно за мной увиваться. То, что вы позволяете себе делать это теперь, это оскорбительно.

– Что дурного в том, чтобы подарить девушке цветы? – Войцех узнал голос Ганса Эрлиха. – Я питаю к вам самые глубокие чувства, Клара, и не хочу их скрывать. Я хочу, чтобы вы знали, как дороги мне, как я восхищаюсь вашей отвагой, умом, красотой.

– Вот и восхищайтесь на здоровье, – отрезала Клерхен, – на расстоянии выстрела, корнет. Не ближе. Я совершенно не желаю, чтобы пошли слухи о том, что я злоупотребляю свободой, которую дает мне положение. Что люди скажут?

– Клара, вы совершенно неправильно меня поняли, – взмолился Ганс, – у меня самые серьезные намерения. Не отказывайте мне хотя бы в надежде. С каким счастьем и гордостью я просил бы вашей руки. И что дурного можно об этом сказать?

– Вот это и скажут, – с сарказмом произнесла Клара, – что я сбежала в армию искать себе жениха. Кто поверит, что любовь к Отечеству – единственное, что мной руководило? Стыд, стыд-то какой. Оставьте меня, слышите?

– Но когда война закончится, – голос у Эрлиха сел от волнения, – я могу надеяться, что мне будет дозволено подарить вам букет цветов? В честь победы.

– Если до тех пор вы не произнесете ни слова о ваших чувствах, – рассмеялась девушка, – я подумаю над этим.

Войцех покачал головой и улыбнулся, входя в дом.

Рацебург

К середине июля фрайкор перебрался в лагерь, расположившийся в живописной рощице на берегу Рацебургского озера. К северу от лагеря через озеро тянулась узкая дамба, ведущая на остров, плотно усеянный краснеющими сквозь зеленую листву черепичными крышами и кирпичной кладкой стен. Рацебург, почти полностью разрушенный датчанами в 1693 году, после Тридцатилетней войны отстроился заново, по образцам барочного Мангейма, и с тех пор процветал под властью князей Саксен-Лауэнбургских.

Кроме охраны дамбы и патрульной службы, гусарам заняться было решительно нечем. Маневры и учения проводились регулярно, но отнимали не так уж много времени. Набеги в город, где местные дамы проявляли свой германский патриотизм, оказывая самый теплый прием молодым воинам и седоусым ветеранам, рыбная ловля, купание в озере составляли обычное времяпровождение лютцовских добровольцев.

К двадцатому июля фрайкор находился в полной боевой готовности, но перемирие продлили до десятого августа, к вящей радости очаровательной фрау Зофьи, оказывавшей Шемету радушное гостеприимство в часы его досуга. В те же дни в корпус из Карлсбада, где он залечивал свою рану, вернулся Теодор Кернер с ворохом свежих новостей, которые доходили в Рацебург с большим запозданием.

Хорошей новостью было намерение Венского кабинета выступить в предстоящей войне на стороне коалиции. Официально Австрия выступала посредником на мирных переговорах между враждующими сторонами, и хитрый лис Меттерних колесил между Дрезденом и Веной, убаюкивая Наполеона дружелюбными заверениями. Бонапарт, конечно, не сомневался, что Венский двор постарается извлечь выгоды из его затруднительного положения, но ему и в голову не приходило, что его тесть, император Франц, может выступить против него с оружием и свергнуть с престола. Себя, восстановителя монархии во Франции, положившего преграду революционному потоку, грозившему захлестнуть всю Европу, Наполеон полагал необходимым для общего спокойствия и считал, что все государи разделяют на этот счет его мнение.

Но уже во время встречи императора Александра с Фридрихом-Вильгельмом и наследным принцем Швеции Бернадотом в Трахенберге, союзники выработали план военных действий грядущей кампании, всецело одобренный австрийским монархом. Император Франц, напуганный возможным усилением Пруссии и ее ведущей ролью в деле объединения Германии, выставил свои условия, предполагавшие сохранение мелких княжеств Рейнского Союза и упразднение Варшавского герцогства, которое предполагалось разделить между Австрией, Россией и Пруссией.

Печальной новостью стала смерть великого преобразователя прусской армии Герхарда фон Шарнхорста. Раненный в бою при Лютцене ядром в ногу, генерал отбыл в Вену, хлопотать о присоединении австрийцев к коалиции, не дождавшись, пока рана заживет. В дороге снова открылось кровотечение, и Шарнхорст умер в Праге, так и не дожив до осуществления своих надежд. Место начальника штаба Блюхера занял его давний сподвижник и единомышленник Нейтхардт фон Гнейзенау, что хоть немного примиряло Шемета с этой потерей.

Присоединение Австрии к коалиции в корне меняло характер войны. Из народного восстания против французского гнета она превращалась в противоборство регулярных армий, и Королевско-прусский добровольческий корпус майора фон Лютцова окончательно становился частью одной из них – Северной армии под командованием Бернадота, протеже императора Александра, превозносившего шведского принца и бывшего наполеоновского маршала до небес. Шемет монаршего энтузиазма в отношении своего верховного командующего не разделял, но его мнения, почему-то, никто не спросил.

Свой первый вечер в корпусе Теодор провел за ужином у майора фон Лютцова, восстановившего юного поэта в должности своего адъютанта, входя в курс текущих дел фрайкора. Но следующий решил посвятить друзьям, отметив свое счастливое возвращение в Черную Стаю в каком-нибудь тихом кабачке на острове. Как назло, Дитрих в этот вечер отправился в пикет, а Клерхен решила потренировать своих фланкеров стрелять в темноте на звук. Так что праздновать Войцех и Теодор отправились вдвоем.

Кабачок "У епископа", несмотря на клерикальное название, оказался вполне светским местом, да еще и с приличной местной кухней. Друзья заказали лабаскус – густой суп из солонины, картофеля, маринованной свеклы, яичницы, лука и соленых огурцов. Вина, по причине застоя в торговле, не оказалось, но у хозяина нашелся штоф хлебной водки, весьма уважаемого на севере Германии напитка.

– Сестра тебе привет передает, – Теодор отсалютовал Войцеху низкой стопкой толстого стекла, – все мечтает нарисовать нас рядом.

– Она же в Дрездене, – удивился Войцех, – или нет?

– В Дрездене, – Теодор понизил голос, – я заезжал домой по дороге сюда. На улице карету самого Бонапарта видел. Он бы съел свою треуголку со злости, узнай, что я ушел у него из-под носа. За мою голову, конечно, поменьше награда назначена, чем за майора, но она тоже не бесплатная.

– Все еще мечтаешь поскорее сложить ее к алтарю Отечества? – нахмурился Войцех, разливая по второй рюмке.

– Нет, – усмехнулся Кернер, – я пробовал и мне не понравилось. Чему быть, того не миновать, но торопиться я не собираюсь.

– Это хорошо, – кивнул Войцех, – твое здоровье.

Они замолчали, отдавая должное лабаскусу. Войцех первым нарушил молчание, когда в голову ему пришла неожиданная мысль.

– Может, тебе в штаб съездить, Теодор? – спросил он, задумчиво почесав затылок. – Вдруг ты что-то важное можешь рассказать, а сам об этом не догадываешься? Подполковник Клаузевиц – умнейший человек, талант, каких мало. У него могут возникнуть вопросы, которые нам и в голову не придут.

– Может, – согласился Кернер,– докладную-то я написал, но ты верно мыслишь, что-то мог и упустить.

Лабаскус сменился фасолью с грушами и салом, запеченной в горшочках, кровяной колбасой с изюмом и копченой камбалой. Штоф подошел к концу, и Войцех объявил, что непременно должен познакомить Теодора с фрау Зофьей, у которой, наверняка, найдется не менее добросердечная подруга, мечтающая скрасить одинокий вечер душевным разговором о поэзии.

Вечер, чуть розовеющий на западе облаками, темно-синий и полный шелеста старых лип, окутал остров тихим плеском озера, убаюкивая городок. В окнах все еще мелькали искорки свечей, но на улицах было уже пусто. Ночную тишину нарушали только гулкие шаги друзей по каменной мостовой, да легкое позвякивание шпор.

– Погоди, – Войцех неожиданно остановился перед поворотом в узкий переулок, зажатый между похожими, как братья, красными кирпичными домиками в два этажа, – этот или следующий? Вот, не упомню.

– Дом-то узнаешь? – озабоченно спросил Кернер. И тут же добавил, гордясь собственной рассудительностью. – Если дверь не заперта, значит, тебя ждут.

– А если не меня? – возразил Войцех.

– Значит, кому-то повезет, – не растерялся Теодор, – это будет приключение.

– Возможно, – в момент протрезвевшим голосом произнес Шемет, резко обернувшись.

Темная тень метнулась через улицу, скрывшись за стволом старой липы. Но Войцех успел разглядеть высокую мужскую фигуру.

– Помнишь того торговца, который засиделся с приятелем даже дольше нас? – тихо спросил он. – Кажется, я его только что видел. Не за нами ли он шел, Теодор?

– Зачем бы ему? – пожал плечами Кернер.

– Дрезден, – встревожено шепнул Войцех, – не только у подполковника могут найтись для тебя непредвиденные вопросы.

– Тем больше оснований поскорее добраться до фрау Зофьи, – Теодор вгляделся в темноту улицы, – никого. Наверное, ты обознался.

– Наверное, – согласился Войцех, – ну, идем.

Они свернули в переулок, и Войцеху казалось, что эхо их шагов двоится в ночной тишине. Но сколько он ни оглядывался через плечо, торговец больше не показывался.

– Кажется, здесь, – Войцех с сомнением оглядел тяжелую дубовую дверь, – что за черт! В этом городишке все дома на одно лицо. Но в окнах темно, может, я, все-таки, ошибся.

– Да и на улице темнота, хоть глаз выколи, – недовольно заметил Теодор.

Темнота наползала из глубины переулка, холодная, липкая, чернильно-черная, мертвенная и в то же время живая. Войцеха пробрала дрожь, и он схватился за эфес сабли, пытаясь различить хоть что-то в непроглядном мраке.

– Там кто-то есть, – Кернер тоже потянул клинок из ножен, – и не один. Только уличной драки нам не хватало.

– Торговец навел, – мрачно согласился Шемет, нажимая ручку двери.

Дверь, неожиданно поддалась, скрипнув давно несмазанными петлями, отворилась вовнутрь, и друзья проскользнули в темноту незнакомого дома. В прихожей пахло сыростью и паутиной, старой пылью и мышами.

– Кажется, тут никто не живет, – шепнул Войцех, – нам повезло. Запрем дверь, пусть попробуют вломиться. Есть же в Рацебурге городская стража.

– Да ты, никак, боишься? – фыркнул Кернер, но засов, все-таки, задвинул. – Нас двое и мы при оружии.

– Еще неизвестно, сколько их, – ответил Войцех, – и кто они. Если это французские шпионы, оружие у них тоже есть. Ты, вроде, на тот свет торопиться передумал?

– Передумал, – Теодор приоткрыл дверь, ведущую в комнаты, и вздохнул, – здесь темно, как в гробу. Ставни, наверное, закрыты.

– Фонарь есть, – Войцех встряхнул обнаруженную наощупь находку, – вроде, не пустой.

Он нашарил в кармане трутницу, чиркнул кресалом по кремню и раздул трут. Масло в фонаре чадило, но тусклый свет озарил тесную прихожую, и друзья смогли оглядеться.

– Пыли тут за год набралось, – Кернер чихнул, – пусто в доме.

– А не загнали ли нас сюда, как мышеловку? – Войцех прислушался к звукам за дверью, но ничего не услышал. – Ладно, пойдем в дом. Может, удастся через заднюю дверь улизнуть.

Окна в гостиной оказались не просто закрыты ставнями – забиты наглухо. На старинной мебели здесь, как и в прихожей, осел толстый слой пыли, и лишь глубокое кресло с вышитой подушкой на сиденье выглядело так, словно его только сегодня внесли в пустующий дом.

– Не нравится мне это, – прошептал Войцех, – совсем не нравится.

– Почему же? – бархатный женский голос заставил его вздрогнуть.

Девушка вошла в гостиную легкой стремительной походкой, неся в руке подсвечник с тремя горящими свечами. Совсем юная, лет шестнадцати, не старше, она, тем не менее, вовсе не выглядела испуганной вторжением незваных гостей. Темное бархатное платье с длинными узкими рукавами, перехваченное под грудью атласной лентой, подчеркивало ослепительную белизну кожи, темные волосы разметались по плечам, на узком бледном лице ярко горели кроваво-красные губы.

– Прошу прощения, фройляйн, – поклонился Войцех, – мы думали, тут никто не живет.

– Хорошая причина ворваться в чужой дом, – холодно усмехнулась девушка, – но на воров вы не похожи.

Ответить Войцех не успел. Из прихожей донесся стук. Похоже, преследователи решили не дожидаться, пока хозяйка выставит их на улицу, и взломать дверь.

– Кажется, мы не единственные, кто решил сюда ворваться, – заметил Кернер, – и это может быть опасно, фройляйн. Идите к себе и заприте дверь. А мы встретим гостей.

Девушка не ответила. В темных глазах блеснул красноватый огонек, ноздри раздулись от гнева, и Войцеху она вдруг показалась много старше, чем на первый взгляд.

– Пройдите в спальню и запритесь, – тоном королевы, привыкшей к безусловному повиновению, произнесла девушка, – гостей встречу я.

– Нет, – твердо произнес Войцех, вытягивая саблю из ножен, – мы остаемся.

– Ваши трупы тут останутся, глупцы! – гневно нахмурилась незнакомка. – Вы даже не представляете, с кем вам придется иметь дело.

– Не имеет значения, – тряхнул волосами Войцех, и Теодор, кивнув, встал с ним рядом, обнажив клинок, – это вопрос чести, фройляйн. А это дороже жизни.

Виски сжало раскаленными стальными щипцами, заколотилось сердце, в глазах стало темно. Горячая ярость поднялась в груди, зарычала бешеным зверем, оскалилась, встала на дыбы, защищаясь от неведомого врага. Девушка охнула и отступила. Боль как рукой сняло.

– Вот как, значит? – в ее голосе послышалось уважение. – Хорошо, вы можете остаться. Но дайте мне слово сохранить в тайне все, что здесь произойдет.

– Если нам не придется для этого нарушить присягу, – ответил Кернер, – ваша тайна умрет с нами, слово офицера.

– Не придется, – кивнула девушка, – вы, господин лейтенант?

– Слово чести.

Девушка сложила руки на груди, на лице ее появилось выражение крайней сосредоточенности. Из прихожей раздался скрежет отодвигаемого засова, скрип дверных петель. В гостиную ворвался, по меньшей мере, десяток человек, одетых в невзрачную серую одежду, похожих на канатчиков или рыбаков, которых в Рацебурге было не счесть. Торговца среди них не было, но возглавлял эту шайку весьма представительный господин в щегольском черном сюртуке. Смуглое лицо обрамляли волнистые иссиня-черные волосы, коротко подстриженные, тонкие усы и эспаньолка подчеркивали хищный изгиб чувственных губ.

– Это моя территория, Карлос, – спокойно произнесла девушка, – и гости под моей защитой. Забирай свою стаю и убирайся, пока тебя не встретили под дверью. Я уже отдала приказ. Еще четверть часа – и я объявлю тебя вне закона.

– У нас соглашение с анархами, баронесса, – с достоинством возразил Карлос, – нейтралитет. А ваши гости под него не попадают. К ним есть вопросы. Особенно к нему.

Он кивнул в сторону Теодора.

– Ты ошибся дверью, Карлос, – сухо рассмеялась девушка,– уже не "баронесса". Княгиня Лауэнбургская. Мы подписали Соглашение Шипов. Убирайся из моих владений, Ласомбра. Иначе рассвет ты встретишь на плоту посреди озера.

Карлос глухо зарычал, сверкнул черными глазами.

– Будь ты проклята! – наполовину выдвинутая из ножен старинная шпага глухо звякнула, когда он с силой вогнал ее обратно.

– Уже, – усмехнулась девушка, – как и любой из нас. Ты уходишь, или мне попросить этих юных воинов тебя проводить?

– Мы еще встретимся, – пообещал Карлос, поворачиваясь к двери.

– Не может без пафоса, – пожала плечами юная княгиня, – но встретимся мы вряд ли. Да и вас он станет обходить десятой дорогой. В Париже ему такой оплошности не простят.

– Они французские шпионы, княгиня? – настороженно спросил Шемет. – В таком случае, данное нами слово...

– Дано, – закончила за него девушка, – я бы не стала вымогать его обманом. Нет, не шпионы, и не французы. Некая организация, имеющая свои интересы в этой войне. К Наполеону они не побегут, обещаю. Вы можете идти, господа. Путь свободен, а у вас, кажется, были еще планы на вечер?

– Один вопрос, княгиня, – Войцех слегка улыбнулся, – прежде чем мы поблагодарим вас за гостеприимство. Если память мне не изменяет, князем Саксен-Лауэнбурга является на данный момент король Англии, Георг Третий. Я что-то упустил в европейской политике?

– Прекрасная память, – в глазах у девушки мелькнули веселые искорки, – и, по правде сказать, такого титула у меня нет. Это всего лишь игра, господин лейтенант, но есть те, кто признает ее правила.

– Очень серьезная игра, – заметил Шемет, вспоминая, с какой легкостью хозяйка избавилась от вторгшихся в дом бандитов, – я бы с удовольствием узнал ее правила.

– Вам их объяснят, господин лейтенант, – кивнула девушка, – не сомневайтесь. Но потом. И не я.

Она помолчала и неожиданно добавила.

– Передайте привет вашему Сиру от Мари-Огюстины де Граммон. Когда узнаете, кто он.

– И кто же?

– Понятия не имею, – пожала плечами Огюстина, – но уверена, что он не менее безумен, чем вы.

Планы на вечер друзья после случившегося сменили. Воспользоваться добросердечием дам без предваряющей его светской беседы было бы нарушением всяческих приличий, а настроения делать комплименты и болтать о музыке ни у одного из них не осталось. Решено было возвращаться в лагерь.

По дороге они бурно обсуждали случившееся, строя самые невероятные предположения о причинах этого происшествия и его действующих лицах. Понятно было одно – все это как-то связано с посещением Теодором отчего дома в Дрездене. Но дальше этого их умозаключения так и не продвинулись.

Вечер закончился в палатке у Теодора.

– Ясно только то, что ничего не ясно, – вздохнул Кернер, откупоривая привезенную из Дрездена бутылку вина.

– За это и выпьем, – усмехнулся Войцех, подставляя стакан под темную струю.

Темный ангел

К назначенному для окончания перемирия сроку Черную Стаю перевели в Лауэнбург, для прикрытия переправы через Эльбу. На высотах впереди города союзники начали сооружать оборонительные шанцы, но к середине августа их строительство все еще не было закончено. Пехота, с тремя двухфунтовыми пушками, составлявшими всю артиллерию авангарда Северной армии, заняла шанцы, кавалерия расположилась на квартирах в самом городе, готовая в любую минуту выступить в тыл неприятелю.

Договором предусматривалось, что военные действия начнутся не ранее, чем через неделю после объявленного срока окончания перемирия. Но в Силезии генерал фон Блюхер, весьма вольно толкуя данные ему в Главной квартире указания, занял нейтральную полосу, не дожидаясь, пока французы, истощавшие страну бесконечными реквизициями и неприкрытым грабежом, разорят эти земли, не оставив Силезской армии ни крохи хлеба, ни торбы с овсом.

Действия Блюхера Войцех в душе горячо одобрял, чего нельзя было сказать о его отношении к собственному главнокомандующему. Принц Бернадот, приведший с собой из Швеции двадцать тысяч солдат, берег их пуще зеницы ока, зато прусские войска, во многом состоявшие из необученного и необстрелянного ландвера, ставил на передовые позиции, а к набегам русских казачьих полков на мирные поселения Мекленбурга относился более чем снисходительно.

К тому же Бернадот возбудил всеобщее недовольство прусского офицерства, составлявшего наибольшую часть подчиненной ему армии, открыто порицая действия даровитого и поседелого на службе генерала фон Бюлова, чей корпус прикрывал подходы к Берлину, и, не скрывая своих намерений при первой же серьезной опасности оставить прусскую столицу.

После благополучного Рацебурга, где добровольцы вполне сносно жили на выданное британским правительством денежное довольствие, Лауэнбург встретил их довольно холодно. Разоренные реквизициями и «твердыми ценами» жители не продавали продовольствие ни за какие деньги, его попросту с трудом хватало, чтобы прокормить семью. Слабый казачий полк*, прикомандированный к корпусу фон Лютцова, пустился было в набеги по окрестным хуторам, но после того, как майор приказал расстрелять двоих мародеров, пойманных с поличным черными егерями, вылазки прекратились.

Войцех, вместе с остальными сидевший на скудном пайке из брюквенного супа с плававшими в нем говяжьими хрящиками, в эти дни неимоверно страдал. Не столько от голода, к трудностям походной жизни ему было не привыкать, сколько от неутолимого и неотступного желания. В одном из разговоров Дитрих упомянул розовый вестфальский окорок, который в детстве стянул с кухни, чтобы накормить собак на отцовской псарне, и Шемет просто заболел.

Ветчина грезилась ему наяву, снилась по ночам, ее запах преследовал его повсюду. Во рту то и дело набегала слюна, в глазах рябила желтовато-розовая, истекающая прозрачной слезой нежная мякоть. В кармане звенели монеты, присланные из Берлина с нарочным, но купить на них можно было разве что той же брюквы.

К десятому августа, объявленному последним днем перемирия, в Лауэнбург прибыл передвижной магазин, для пополнения корпусного обоза. Возы вышли из Варшавского герцогства еще весной и тащились через переполосованную войной Пруссию четыре месяца. Черствые сухари, чуть тронутая плесенью крупа, подтаявшие по жаре сахарные головы. И водка.

Впрочем, кое-что другое там тоже нашлось.

– Отойди, кому говорю, – на чистом русском языке проворчал возчик, лениво замахнувшись кнутом на одного из любопытствующих, – не про тебя припас. Сказано, для их благородий, господ офицеров. Чтобы, значит, к французам снова не перебежали.

– Это кто тут к французам бегал? – возмутился Войцех, подходя к тяжело нагруженному фургону. – Кнут-то убери, братец. Тут в рядовых и князья ходят, как бы тебе не промахнуться.

– Да я что? – добродушно ответил возчик, обрадованный, что среди безъязыких басурман нашлась хоть одна родная душа. – Велено под расписку офицерское довольствие сдать. Вот, дожидаюсь, кто у меня его примет.

– А что везешь-то, хоть знаешь? – поинрересовался Шемет, пытаясь украдкой заглянуть под плотную холщовую крышу. – Сухари посвежее?

– Знаю, как же, ваше благородие, – кивнул мужик, – лакёр там, в ящиках, соломой обложенный. Велено было не побить по дороге. В других вон возах мучица белая, хлебушек печь, крупа, значит, эта... Рисовая. Говорят, от живота шибко помогает. А у меня еще солонины пару бочонков имеется, я нюхал-нюхал – вроде, не протухла.

– Солонина, говоришь? – во рту снова набежала слюна. Не вестфальский окорок, конечно, но измученному грезами Войцеху было уже почти все равно. – Как же вы ее довезли?

– Как есть, побожиться могу, – осклабился возчик, – мы-то месяц назад выехали, вишь, ваше благородие, лошадки побойчее, возы полегче. В дороге магазин нагнали. Не протухла.

– А откуда же везли? – от волнения Войцеху приходили в голову все новые вопросы, в ожидании, пока интендант примет драгоценный груз для офицерской кухни.

– Так из самой Варшавы, – похвалился возчик, одергивая пыльный армяк, – споро доехали, ваше благородие, не сумлевайтесь.

– И как там в Варшаве? – Войцеху вспомнился Лелевель, и в горле запершило от волнения.

– Вестимо как, – ухмыльнулся возчик, – голодно. Бонапартия кормили, теперича пусть нас попотчуют. Все, почитай, вывезли. Муку, овес, мясо, водку. Солонинки вот насолили. Знатная солонинка, ваше благородие, пальчики оближете.

– Не стану я ее есть, – мрачно процедил Шемет, – и ликер этот пить не стану. Стрелять в тех, кто под бонапартовым знаменем в бой пойдет, – буду. А кровью упиваться, как упырь, не стану, с голоду помру, а не стану. Клянусь!

Он резко развернулся на каблуках и пошел прочь, оставив возчика сидеть с отвисшей от удивления челюстью.

Маршал Даву, в подчинении которого находился 13-й французский корпус и датский контингент, назначенный для содействия французам на Нижней Эльбе, открыл действия немедленно после окончания срока перемирия. Тремя колоннами по три тысячи человек, в сопровождении шести орудий, неприятель выдвинулся за демаркационную линию по направлению к Мёльну и Лауэнбургу. Стоявший в Мёльне казачий полк был застигнут врасплох и отступил без больших потерь. Основной удар французов пришелся по Лауэнбургу.

Утром семнадцатого августа эскадрон патрулировал левый берег Штекница в окрестностях местечка Гёттен. Замену Шемету пока не прислали, и Войцех все еще возглавлял эскадрон, неторопливо рысивший вдоль узкого канала, соединявшего Траве и Эльбу, старого соляного пути из Лауэнберга в Любек. Жаркий и душный августовский полдень предвещал вечернюю грозу, рубаха липла к спине, волосы под фуражкой взмокли от пота.

Подлетела Клерхен, за ней, попарно, отряд посланных в разведку фланкеров.

– Казаки! – отрапортовала девушка, резко осадив коня. – С севера. Скачут сюда.

– Мёльн, – тут же сообразил Войцех, – чертовы лягушатники вошли в Мёльн. Дождемся казаков – и в Лауэнбург.

Он повернулся к Дитриху.

– Десять минут на отдых. Проследить, чтобы фляги были полные, оправиться. До Лауэнбурга остановок не будет.

Казаки на взмыленных мохнатых лошадках задержались едва на пять минут, только чтобы сообщить, что Мёльн сдан без боя превосходящим силам противника, и они направляются в Бойценбург, в распоряжение генерала Теттенборна, командующего иррегулярной русской кавалерией Северной армии. Войцех замысловато выругался, вызвав уважительный взгляд казачьего полковника, и, вскочив на Йорика, повел эскадрон на юг.

К Лауэнбургу они добрались в сгущающихся сумерках и обогнули его с востока, войдя в город незаметно для французов. По улицам тянулись возки и телеги с домашним скарбом – многие горожане покидали свои дома, надеясь пересидеть осаду в ближайших поселениях. Другие забились по подвалам и погребам, напуганные артиллерийской канонадой, и только теперь, под покровом ночи, прервавшей боевые действия, решились высунуться наружу.

Навстречу вошедшему в город эскадрону, как чертик из табакерки, выскочил лейтенант Хайде, из второго пехотного батальона. Черный мундир серел пороховой пылью, на бледном усталом лице виднелись полоски сажи, довершая инфернальное сходство.

– Майор в штабе, – сообщил он Войцеху, – вместе со старшими офицерами. Я принял командование обороной Лауэнбурга на себя.

– Как держимся? – обеспокоенно спросил Войцех, спешиваясь. – Много их?

– Тысячи три, – скрипнул зубами Хайде, – утром было. При четырех пушках. А у нас их только три, по одной на каждой из флешей. Фейерверкер Гертнер замаялся между ними бегать, никто из прислуги орудия наводить не умеет. Тирольские стрелки Ридля засели во рву перед укреплениями. Задали жару французам, еще с утра.

– Приступом брать пытались?

– Да нет, – пожал плечами Хайде, – вышли из леса, расположились, как у себя дома. Подкреплений ждали, не иначе. Егеря наши не выдержали, оставили позиции и ударили на них. Загнали обратно в лес. Но оттуда их встретили сильным картечным огнем, пришлось на флеши отходить.

– Покормите? – вздохнув, спросил Шемет. – Толку от нас на флешах нет, но в разведку съездим. Посмотрим, что там у них с подкреплениями.

– Поделимся, – улыбнулся Хайде, – супом из солонины и сухарями.

– Я, пожалуй, только сухари с собой возьму, – обреченно ответил Войцех, – в пути погрызу. Время не терпит.

Сведения, привезенные гусарами, оказались неутешительными. К утру французы усилились до пяти батальонов при шести пушках и снова пошли на приступ. Несмотря на слабость калибров люцоверской артиллерии, Гертнеру удалось подбить два неприятельских орудия, а тирольские стрелки и прусские егеря не только отразили приступ, но выбили противника с занимаемой им высоты. Несколько часов спустя, войска Даву, усилившиеся двумя свежими батальонами, снова попытались взять флеши, но были отбиты с изрядным уроном.